Основные черты репатриации из России турецких пленных Первой мировой войны

Автор: указан в статье

Познахирев В.В. ©

Кандидат исторических наук, доцент кафедры гуманитарных наук, Смольный институт Российской академии образования (Санкт-Петербург)

ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ РЕПАТРИАЦИИ ИЗ РОССИИ ТУРЕЦКИХ ПЛЕННЫХ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Аннотация

В статье рассмотрены основные черты, во многом затруднявшие процесс послевоенной репатриации из России турецких военнопленных и гражданских пленных Первой мировой войны.

Рассматривая процесс репатриации из России турецких военнопленных и гражданских пленных периода Первой мировой войны мы считаем необходимым обратить внимание на его следующие характерные черты:

1) Состав репатриантов отличался динамичностью как в пространстве, так и во времени. К примеру, если на 1 ноября 1918 г. в Рязанской губернии числилось 174 турецких гражданских пленных, то на 15 декабря 1918 г. уже 90, на 15 февраля 1919 г. - 72, на 15 марта 1919 г. - 64, а на 20 октября 1920 г. их количество, вопреки прежней тенденции, возросло до 191 чел. Если в июне 1918 г. в губернии насчитывалось 4 военнопленных оттоманской армии, то в октябре 1919 г. - ни одного, а спустя еще год таковых оказалось уже 17 чел. [1, 4, 55а, 200].

При этом динамичность детерминировалась не только миграцией представителей рассматриваемого контингента в пределах России. Круг лиц, имеющих право на выезд в Турцию, расширялся за счет русских жен пленников, а также рожденных от них детей, и даже родственников жены, желающих выехать вместе с ней на ее новую родину. Характерно, что последним советская власть, в целом, не препятствовала по крайней мере до 1924 г., когда выезд из России родственников жены стал существенно затруднен [2, 262].

2) Далеко не все турецкие граждане стремились вернуться на родину и нередко заявляли о желании:

- принять советское гражданство и навсегда остаться в РСФСР;

- покинуть Россию, но выехать не в Турцию, а в Болгарию, Грецию, Сербию и иные страны;

- остаться в месте своего фактического проживания в РСФСР на неопределенный срок, сохранив за собой турецкое гражданство;

- вернуться в место своего постоянного («довоенного») жительства в России, сохранив за собой турецкое гражданство.

Например, из 174 турецких гражданских пленных, находившихся в г. Рязани по состоянию на 1 ноября 1918 г., на родину стремились вернуться лишь 141 чел. (81 %), тогда как 31 чел. (17,8 %) желали временно остаться в России с сохранением турецкого гражданства, а еще двое (1,2 %) выразили готовность принять советское гражданство [1, 4].

Добавим с сказанному, что причины временного отказа от репатриации могли быть самыми различными, начиная от болезни или невозможности бросить «свое дело» и заканчивая тем, что кого-то просто «не пускала» русская жена. Кроме того, нельзя упускать из виду и того обстоятельства, что Турция являлась родиной далеко не для всех турецких граждан. Так, турецкий подданный Адольф Яковлевич Кон ходатайствовал о возвращении в Одессу, в которой он провел всю жизнь и из которой был выслан в Рязань в 1915 г. [3, 27]. С такими же просьбами к властям нередко обращались турки, проживавшие до войны в Г омеле, Житомире, Киеве, Кишиневе, Симферополе, Сухуми, Тифлисе и других городах бывшей Российской империи. И хотя конкретные сведения о «временно воздержавшихся» крайне отрывочны, они

свидетельствуют о том, что количество лиц названной категории было не столь уж и малым. Так, по данным Центрального управления по эвакуации населения (Центрэвака), на исходе 1921 г. таковых числилось: в Рязанской губ. - 120 чел., в Семипалатинской - 4, в Тамбовской - 22, в Царицынской - 35, в Ярославской - 16, в г. Калуге - 3 и в г. Челябинске - 4. Помимо того, «временно воздержавшиеся» находилось в Тверской, Симбирской и иных губерниях [4, 340, 343, 348, 361, 383, 385, 389]. Причем количество лиц данной категории также отличались динамичностью. В частности, к середине 1922 г. их число только в пределах Рязанской губернии возросла до 200 чел. [5, 149].

3) Часть турок, числившихся в русском плену, пропала без вести. Например, Анкаре так и не удалось установить никаких данных о судьбе командира 1-го батальона 82 пехотного полка Али Риза Мустафы оглы, плененного в декабря 1914 г. под Сарыкамышем; командира 3-й горной батареи 102 пехотного полка лейтенанта Мухатдина, плененного в июне 1916 г. «в направлении Байбурта западнее с. Пернаки-Пак» и еще, как минимум, 45 турецких офицеров, безрезультатно разыскиваемых ОКП по всей Сибири вплоть до осени 1922 г. [5, 96, 184, 224].

4) Репатриацию затрудняла слабость российской системы учета, отмеченная еще в годы Первой мировой войны. Так, А.Н. Талапин, приводя данные о пленных по одному лишь Омскому военному округу, признает, что они «неточны, т.к. свидетельствуют лишь о числившихся по различным противоречивым источникам, а не о действительно находившихся в округе» [6, 32-33]. Мы полностью солидарны с такой оценкой и со своей стороны хотели бы сослаться в качестве примера на то, что к 1 сентября 1917 г. в Иркутском военном округе на работах состояло свыше 13 тыс. военнопленных. Однако, уведомляя тогда же об этом Секцию труда Исполкома общественных организаций г. Иркутска, штаб округа ясно дал понять, что не только не располагает списками названных лиц, но и само составление таковых считает практически невозможным, поскольку «некоторым предприятиям пленные присланы непосредственно из Европейской России и эти пленные в лагерях округа не числятся» [7, 16].

После 1917 г. ситуация в этом вопросе лишь ухудшилось. Попытки же восстановить систему учета практически никогда не достигали цели. Причем, не только по причинам, связанным с Гражданской войной. Так, пленные нередко просто не являлись на перерегистрацию либо не осознавая ее значения, либо просто не располагая о ней никакой информацией, т.к. объявления о регистрации публиковалась в местных газетах, обычно на русском языке, и уже по этой причине оставались неизвестны многим туркам. Впрочем, иной раз органы по эвакуации на местах вообще не размещали в печати объявлений. Так, в июне

1921 г. глава Обоянского уездэвака Курской губернии приказал начать регистрацию лишь после того, как получил из губэвака телеграмму следующего содержания: «третий и последний раз предлагаю (Курсив наш - В.П.) не позже 8 июля телеграфировать количество турецких бывших военных [и] гражданских пленных [в] пределах уезда» [8, 43-44, 83].

5) К проблеме перерегистрации близко примыкала проблема документов, которыми располагали репатрианты. За годы плена некоторыми из них оказались утрачены не только прежние национальные паспорта, но и Удостоверения о пленении и Билеты военнопленного (гражданского пленного). В свою очередь, в годы Гражданской войны документы пленным выдавали самые различные органы и учреждения, в числе которых, помимо турецких дипломатических представительств и делегатов Оттоманского Красного Полумесяца, можно назвать такие, как: Королевская Шведская миссия; Шведская и Датская миссии Красного Креста; Германская главная комиссия по делам пленных; Испанские и Персидские дипломатические миссии и др. Однако наиболее щедро турок снабжали документами местные российские власти, особенно сельско-волостные и уездные исполкомы, которые вплоть до

1922 г. «продолжали самовольно выдавать удостоверения, пропуска и др. документы для их (пленных - В.П.) проезда на родину» [9, 1-11].

Все это служило благоприятной почвой для разного рода злоупотреблений. К примеру, на местах от турок требовали национальные паспорта и (или) не признавали юридическую силу той или иной «бумаги». Случались ситуации и посерьезнее. К примеру, на рубеже 1921-1922 гг. в НКИД как минимум дважды поступали сигналы о том, что в Ставропольской губернии власти

отбирают у турок документы и рассматривают их как российских граждан, что повлекло за собой серьезный скандал и вмешательство НКИД, НКВД и Центрэвака [5, 30].

6) Наконец, что касается репатриации тех, кто совершил в период своего пребывания в плену преступления и административные правонарушения, то с апреля 1918 г. по март 1921 г. эти люди возвращались на родину на основании ст. 14 Русско-турецкого Дополнительного договора к Мирному договору между Россией, с одной стороны, и Болгарией, Германией, Австро-Венгрией и Турцией, с другой, от 3 марта 1918 г. и ст. 23 аналогичного Русскогерманского Дополнительного договора от 3 марта 1918 г., по смыслу которых названные лица полностью освобождались от юридической ответственности за все деяния, совершенные ими до ратификации Брестского мирного догоовра (29 марта 1918 г.). С марта 1921 г. их репатриация регулировалась положениями ст. 6 Конвенции между РСФСР и Турцией о возвращении на родину пленных от 28 марта 1921 г, согласно которой осужденные за убийство и кражу могли вернуться на родину лишь по отбытию наказания. При этом окончательно судьбу таких пленных решала «Межведомственная комиссия по проведению амнистии согласно международных договоров, заключенных РСФСР» [4, 178, 181].