Спросить
Войти
УДК 809.1
ОБРАЗ ВЛАДИМИРА МОНОМАХА В «СЛОВЕ О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ»
© 2012 г. А.С. Ищенко
Педагогический институт Южного федерального университета, Pedagogical Institute of Southern Federal University,
ул. Б. Садовая, 33, г. Ростов-на-Дону, 344082, B. SadovayaSt., 33, Rostov-on-Don, 344082,
rspu@pi. sfedu. ru rspu@pi. sfedu. ru
Рассматривается образ Владимира Мономаха, запечатленный в памятнике древнерусской литературы «Слово о погибели Русской земли». Сведения о князе анализируются с точки зрения их соответствия исторической реальности и выявления явных мифологем. Делается вывод, что образ Владимира Мономаха, созданный в этом произве-
дении, является местом русской исторической памяти, в котором переплетаются реальные черты прошлого и мифологические представления.
In the article a careful description is given to the image of Vladimir Monomakh imprinted in the masterpiece of Ancient Russian Literature called «Tale of destruction of Russian Land». Actual data about the duke are analyzed from the point of view of their correlation with the historical reality and exposure of evident mythologems. The conclusion is made that the image of Vladimir Monomakh created in this work of Ancient Russian literature is the receptacle of the Russian historical memory. This image represents combination of the features of the past interwoven with mythological conceptions ideas.
Большое значение для характеристики образа Владимира Мономаха, сложившегося в русском средневековом общественно-историческом сознании, имеет «Слово о погибели Русской земли», сохранившееся в двух списках XV - XVI вв. как предисловие к житию Александра Невского.
Со времени открытия и первого издания «Слова...» в 1892 г. Х.М. Лопаревым и до настоящего времени о нем накопилась довольно значительная литература. Все исследователи единодушны в том, что это произведение дошло до нас в неполном виде - сохранилось лишь его начало. Большинство из них также полагает, что оно не было предисловием к житию Александра Невского, а являлось первоначально самостоятельным произведением.
О причинах написания «Слова.» и связанных с ним вопросах о времени и месте его создания в литературе существуют различные точки зрения. Одна группа исследователей полагает, что появление «Слова...» было вызвано нашествием Батыя на Владими-ро-Суздальское княжество в 1238 г. Н.К. Гудзий и Л.А. Дмитриев датировали написание произведения временем начала Батыева нашествия, еще до гибели князя Юрия Всеволодовича в битве на р. Сить 4 марта 1238 г. [1, с. 541; 2, с. 433], А.А. Горский - первой половиной 1238 г., «до возвращения Ярослава из Киева в Северо-Восточную Русь, после которого он стал владимирским князем» [3, с. 32], А.В. Соловьев -1238 или 1240 г. [4, с. 94, 102], И.П. Еремин - 1239 г. [5, с. 351], Ю.К. Бегунов - временем после гибели Юрия Всеволодовича, но до смерти князя Ярослава Всеволодовича 30 сентября 1246 г. [6, с. 121 - 122].
М.Н. Тихомиров связывал возникновение «Слова.» с битвой на р. Калке 1223 г. [7, с. 242 - 244]. Такого же мнения придерживался немецкий исследователь В. Филипп [6, с. 111 - 115; 4, с. 113 - 115]. Б.А. Рыбаков, Т.П. Ларина и В.В. Данилов считали, что «Слово.» являлось откликом на усобицы сыновей Всеволода Большое Гнездо, при этом если Б.А. Рыбаков относил написание произведения к 1212 - 1216 гг. [8, с. 81], а Т.П. Ларина к 20 - 30-м гг. XIII в. [9, с. 109], то В.В. Данилов - к гораздо более позднему времени -после 1250 г. [10, с. 142]. Французский ученый М.В. Горлин полагал, что «Слово.» было написано по поводу смерти Ярослава Всеволодовича в 1246 г. [6, с. 109 - 110; 1, с. 536 - 539].
Местом создания памятника предполагались Новгород [7, с. 243 - 244], Переяславль-Залесский [1, с. 542], Киев [4, с. 80], Владимир [5, с. 351]. По мнению Л.А. Дмитриева, Ю.К. Бегунова и В.В. Данилова, «Слово.» было написано на северо-востоке Руси, но южноруссом по происхождению [2, с. 122 - 123; 6, с. 142; 10, с. 433]. А.А. Горский же полагает, что автор, вероятнее всего, был «переяславцем, приближенным Ярослава Всеволодича, и написал свое "Слово" в Киеве, после получения там трагических вестей из Владими-ро-Суздальской земли» [3, с. 33].
Рядом исследователей отмечалось значительное сходство «Слова о погибели Русской земли» со «Словом о полку Игореве». Одни говорят о сходстве жанровом, лексическом, грамматическом, идейном [3, с. 36 - 38; 4, с. 109 - 113], другие же отмечают прямые текстуальные параллели, свидетельствующие, по их мнению, о знакомстве автора «Слова.» со «Словом о полку Игореве» [8, с. 80 - 82].
В целом необходимо признать, что история создания «Слова о погибели Русской земли» во многом остается для нас гипотетичной. В вопросе о времени и причинах его написания наиболее убедительной представляется точка зрения тех исследователей, которые соотносят его возникновение с эпохой Батыева нашествия. Установление более точной даты возникновения ввиду фрагментарности сохранившегося текста представляется затруднительным.
В одном из фрагментов «Слова.» среди героев Русской земли особенно выделяется Владимир Мономах. По словам автора, именем этого князя «поло-воци дети своя полошаху в колыбели. А литва из болота на светъ не выникываху, а угры твердяху каме-ные городы железными вороты, абы на них великый Володимеръ тамо не въехалъ, а немци радовахуся, далече будуче за Синимъ моремъ. Буртаси, черемиси, вяда и мордъва бортьничаху на князя великого Воло-димера. И жюръ Мануилъ цесарегородскый опасъ имея, поне и великыя дары посылаша к нему, абы под нимъ великый князь Володимеръ Цесарягорода не взял.» [11, с. 130].
От этой идиллической картины автор переходит к описанию «болезни крестианом», которая началась еще «в ты дни» «от великаго Ярослава» и беспокоила Русские земли «до Володимера», т.е. Владимира Мономаха. В конце концов эта «болезнь» в княжение
Ярослава и его брата Юрия, князя владимирского привела к «погибели». Продолжения «Слова...» не сохранилось, но «ясно, - отмечал В.Я. Петрухин, -что "болезнь" коренилась внутри Русской земли. Внутренние усобицы не противопоставлялись русскими книжниками нашествиям извне. Напротив, "грехи наши" - "которы", воздвигаемые дьяволом среди князей, и "несытство" власть предержащих приводили к "казням Божиим" - стихийным бедствиям и нашествиям поганых на Русскую землю. Эти события были значимы для всей Руси» [12, с. 346]. Слово «погибель» явно воспринималось русскими книжниками в библейском контексте - контексте эсхатологического пророчества Иезекииля: «И гради их населении опустеють, и земля их в погибель будеть» [12, с. 351].
Но вернемся к Владимиру Мономаху. Из приведенного выше фрагмента памятника видно, что он представлен сильным и могущественным князем, наводящим страх и ужас на иноземные народы. Подобный образ князя, как отмечают многие исследователи, был традиционным в древнерусской литературе. Так, по наблюдению Ю.К. Бегунова, «в изображении Владимира Мономаха "Слово о погибели" сближается со "Словом о полку Игореве". В первом из них Владимир Мономах напоминает Всеволода Большое Гнездо, Ярослава Осмомысла, Святослава Киевского "Слова о полку Игореве".. Оба "Слова" близки друг к другу внутренней общностью характеристик князей, которых наделяют необыкновенной силой» [6, с. 104 - 105]. Однако потрясения того времени, связанные с нашествием Батыя и разгромом русских княжеств (если относить «Слово о погибели.» прямо к эпохе Батыева нашествия), предопределили в рассматриваемом произведении «еще более заметное трагическое звучание, чем в "Слове о полку Игореве". Если в последнем выражалось лишь неясное ощущение грядущих потрясений, то в первом из этих произведений проявилось переживание уже случившейся с русской землей беды. Это заставляло автора "Слова о погибели Русской земли", как и автора "Слова о полку Игореве" искать идеалы в прошлом. Но в "Слове о погибели Русской земли" идеал более прямо связывался с такой силой и мощью Руси, которой опасались все соседи. Восприятие прошлого было основано на еще более ярко проявлявшихся признаках исторической мифологии, чем в "Слове о полку Игореве", а черты исторической реальности находили причудливое переплетение с фантазией на темы прошлого» [13, с. 431]. На этом следует остановиться и подробнее рассмотреть, что в образе Владимира Мономаха было отражением реальности, а что следует отнести к его идеализации.
Фраза произведения о том, что именем Владимира Мономаха половцы пугали своих малых детей, в принципе соответствовала действительности. О победах Владимира над половцами и их страхе перед князем сообщается в «Повести временных лет» [14, стб. 278 - 279, 282, 290; 15, стб. 267, 276]. В летописном некрологе князю сказано, что «его имене трепетаху вся страны и по всем землям изиде слух его» [14, стб. 293 - 294]. По сло-
вам другого летописца, Владимир Мономах был «наипаче же бе страшен поганым» [15, стб. 289]. Подвиги князя в войнах против половцев отмечаются и в Га-лицко-Волынской летописи [15, стб. 716]. В литературе в связи с этим неоднократно обращалось внимание на тематическое и стилистическое сходство между вступлением к так называемому «летописцу Даниила Галиц-кого» и «Словом о погибели Русской земли». Д.С. Лихачев, например, подчеркивал, что главная заслуга Мономаха в «Слове...», «как и во вступлении к жизнеописанию Даниила - страх, который он нагнал на врагов Руси и в первую очередь на половцев» [16, с. 47 - 48].
Соответствий в источниках тому, что литовцы и венгры боялись Владимира Мономаха, мы не находим: Владимир Мономах не воевал с этими народами (правда, в конфликте Мономаха с Ярославом Свято-полчичем в 1123 г. на стороне последнего, по сообщению летописи, принимали участие венгры).
В выражении, что немцы радовались, находясь далеко за Синим морем, скорее всего звучат нотки иронии - во времена Владимира Мономаха те западноевропейские народы, которых русские объединяли под именем «немцев», с Русью еще не граничили и никакой опасности для нее не представляли.
О том, что поволжские народы (буртасы, черемисы, вяда и мордва) платили Владимиру Мономаху дань медом, из летописей ничего не известно.
Вполне возможно, что в отношении всех этих народов к Владимиру Мономаху, их страхе перед ним или зависимым от него положением имеется определенный намек на события первой половины XIII в., когда набеги литовцев, венгров, немцев, мордвы стали довольно частым явлением. Так, если мордва находилась в зависимом положении от Всеволода Большое Гнездо, то иные отношения с ней сложились у русских князей после его смерти. При Юрии Всеволодовиче, как отмечал М.Н. Тихомиров, «война с мордвой приняла большие размеры и не всегда была благоприятна для русских» [7, с. 238]. Литовцы, которые в былое время из болот своих на свет не показывались, в начале XIII в. совершали довольно частые набеги на новгородскую землю. Немцы, которые при Владимире Мономахе радовались, что они далеко - за Синим морем, теперь не только вплотную подошли к русской границе, но и захватили в 1223 г. город Юрьев; в отличие от Владимира Мономаха современные князья не были страшны ни тем, ни другим.
Наконец, особый интерес представляет сообщение «Слова...» о том, что будто бы сам византийский император Мануил опасался Владимира Мономаха и посылал ему великие дары, чтобы тот не взял у него Царьград. Этот рассказ носит явно легендарный характер, ведь император Мануил I Комнин, занимавший престол в 1143 - 1180 гг. не был современником Владимира Мономаха (1053 - 1125 гг., князь киевский в 1113 - 1125). Эту хронологическую ошибку И.Н. Жданов объяснял тем, что автор «Слова.» пользовался краткими византийскими хрониками, помещенными после «Летописца въскоре» патриарха Никифора. В его продолжении - перечне византийских императо-
ров «Цари, царствующии въ Констянтине граде, пра-вославнии же и еретици» царствование Алексея Ком-нина было определено в семь лет и шесть месяцев вместо тридцати семи лет и пяти месяцев. Из-за этой ошибки царствование императора Мануила отодвинулось на тридцать лет назад, и он оказался современником Владимира Мономаха [17, с. 97 - 98]. В дальнейшем Д.С. Лихачев проследил, как Никифоров «Летописец въскоре» отражается и в Житии Александра Невского, и в «Слове о погибели Русской земли», являясь источником ошибочной хронологии [16, с. 41 - 42].
Что касается русских летописей, то древнейшие из них не содержат сведений о том, что Владимир Мономах угрожал Царьграду и принимал какие-либо подарки от византийских императоров. Лишь однажды в 1116 г. Владимир вмешался в междоусобную войну на стороне своего зятя, царевича Леона, против императора Алексея I Комнина. Удержать занятые болгарские города по Дунаю русским не удалось. В 1122 г. дружеские отношения с Византией были восстановлены: внучка Мономаха, дочь его старшего сына Мстислава, была выдана за византийского царевича. Тогда же из Византии в Киев прибыл новый митрополит Никита [15, стб. 285 - 286]. Сведения о походе на Византию воевод Владимира Мономаха и передаче русскому князю византийским императором знаков царского достоинства, известные из поздних летописей, восходят к памятнику первой половины XVI в. - «Сказанию о князьях владимирских» [18].
Как уже отмечалось, в «Слове...» представлен легендарный, а не исторический образ Владимира Мономаха. К этому можно добавить еще несколько замечаний ученых, чтобы мысль эта предстала здесь более выпукло. Так, А.В. Соловьев объяснял упоминание «Словом.» даров, присылаемых Мануилом Комни-ным и сопоставление грозного Мономаха с императором Византии, испугавшимся могущества Руси, тем, что автор произведения опирался не на письменные источники, а на эпическую традицию. «Славный Ма-нуил» («царь Этмануйло Этмануйлович» русских былин) на Руси был более популярен, чем современники Мономаха Алексей и Иоанн Комнины и его упоминание в «Слове.», по словам А.В. Соловьева, «доказывает, что певец "Слова" черпал не из письменных, а из устных источников, из богатого запаса дружинных песен, воспевавших подвиги и величие славного князя Владимира» [4, с. 82]. О влиянии на автора «Слова.» легендарных сказаний о Владимире Мономахе, живших в дружинной среде, писал также В.В. Данилов [10, с. 138].
По мнению Ю.К. Бегунова, наряду с фольклорной традицией, одним из источников мотива присылки даров «Слова.» может считаться «Повесть об Индийском царстве», появившаяся на Руси в конце XII -начале XIII в. В ней рассказывается о том, что византийский император Мануил отправил послов к царю и пресвитеру Индии Иоанну с дарами и поручением узнать о его могуществе, о чудесах и богатствах Индийского царства и т.д. По наблюдению Ю.К. Бегуно-ва, «черты образа Мануила Комнина в "Повести об
Индийском царстве" в русской редакции имеют много общего с чертами Мануила в "Слове о погибели Русской земли"» [6, с. 100].
Вполне возможно, что именно «Слово.» дало повод к возникновению впоследствии знаменитой легенды о Мономаховых регалиях, известной из «Сказания о князьях владимирских» и Воскресенской летописи [18, с. 3]. Во всяком случае рассматриваемое произведение позволяет утверждать, что легенда о дарах русскому князю не была вымышлена книжниками XV - XVI вв., а возникла значительно раньше. При этом нельзя исключать того, что в этой легенде присутствует определенное зерно правды. В один ряд с русско-византийскими отношениями первой трети XII в., женитьбой византийского принца на внучке Мономаха и прибытием в Киев митрополита Никиты М.Д. Приселков ставил известие о перенесении из Константинополя в Киев перста Иоанна Крестителя, что, по его словам, «являлось незаурядным, конечно, церковным торжеством и вызвано было желанием греков выразить тем почет и уважение Мономаху» [19, с. 330 - 331]. Примечательно, что уже во второй половине XII в., находящийся в одном из киевских монастырей, «перст» Иоанна Крестителя, как это было показано Б.Н. Флорей, «мог восприниматься как часть византийской коронационной регалии» [20, с. 188]. Однако в данном случае особый интерес представляет не то, с чем на Руси оказались связаны эти мощи, а сам факт столь драгоценного по тому времени дара.
Упоминание неизвестным автором «Слова.» имени Мануила Комнина также, видимо, связано не только с использованием им устно-поэтических и, возможно, книжного («Сказание об Индийском царстве») источников, но и с некоторыми историческими реалиями. В Древней Руси, как отмечал А.Ю. Карпов, были хорошо известны «действительные дары Ману-ила Комнина, в том числе Эфесская (Полоцкая, затем Торопецкая) икона Божьей Матери, присланная императором Мануилом преп. Евфросинии, игуменье Полоцкой; в Новгороде в XV в. была известна икона "Спас Мануила", написанная, по преданию, самим императором» [21, с. 234]. Обращает на себя внимание и летописное известие. Под 1164 г. Ипатьевская летопись сообщает о том, что император Мануил прислал киевскому князю Ростиславу Мстиславичу «дары многы. оксамоты и паволокы и вся узорочья раз-ноличная» [15, стб. 522]. Однако история этих даров совсем иная, нежели та, которую мы встречаем в «Слове о погибели Русской земли». Судя по рассказу летописи, император Мануил подкрепил дарами просьбу принять на Русь митрополита Иоанна; ссылаясь на хронику Иоанна Киннама, В.Т. Пашуто добавлял к этому, что император также «искал помощи против Венгрии и сблизившейся с ней Галичины» [22, с. 193]. Тем самым «Слово о погибели» заменяет имя Ростислава именем его знаменитого деда Владимира Мономаха; вместе с тем в этом произведении меняется и историческая ситуация присылки даров, когда византийский император посылает их не в целях обеспечения поставления на киевскую митрополию своего
ставленника и заключения военного союза против Венгрии, а из-за страха перед могуществом русского князя, способного захватить столицу Византии.
Таким образом, в «Слове о погибели Русской земли» нашли причудливое переплетение некоторые исторические реалии с явными мифологемами на темы прошлого. Пользуясь терминологией современной историографии, ориентированной на исследование общественно-исторического сознания, вполне можно утверждать, что образ Владимира Мономаха, созданный в этом произведении, является местом русской исторической памяти.
Поступила в редакцию
