Спросить
Войти
94(520).02
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ ГОРОДСКОЙ СЕМЬИ В ЭПОХУ СЕГУНАТА ТОКУГАВА ПО ЛИТЕРАТУРНЫМ ИСТОЧНИКАМ ХУП-ХУШ ВВ.
С. А. Васютин, А. М. Мкртчян
Исследование повседневной жизни горожан эпохи сегуната Токугава представляется весьма актуальным, так как данная проблема пока мало освещена в отечественной исторической науке. Длительное время интерес к повседневности японского общества ограничивался изучением быта аристократии и военного сословия самураев. Вопросы истории японского города до революции Мейдзи звучали преимущественно в социально-экономическом ракурсе. Поэтому повседневная жизнь горожан оставалась на заднем плане. К тому же, в историографии наблюдается диспропорция, когда современные исследования по изучению повседневности, ментальных структур, микроисторических казусов ведутся в основном на примере европейских стран, нежели стран Востока.
В качестве источников изучения темы повседневности японского города были использованы литературные памятники ХУП-ХУШ веков, связанные своим происхождением и сюжетами с городской жизнью. Среди них новеллы Ихара Сайкаку и пьесы театров Кабуки и Дзёрури, в частности, из цикла «мещанских» пьес Такимацу Мондзаэмона. Они дают довольно подробные сведения о домашнем быте горожан - ремесленников или торговцев, их трудовой деятельности, семейных обычаях.
Для начала несколько слов об особенностях японского общества в данный период. В эпоху То-кугава всё население было разделено на сословия. Официальными считались четыре, что закрепилось в схеме «си-но-ко-сё». Два последних сословия -ремесленники и торговцы - составляли основу городского населения. Помимо них в городах проживали и представители самурайства, а также масса представителей тех социальных групп, которые не вошли в официальную систему и могут рассматриваться как маргинальные или пограничные сообщества - актёры, гейши, преступники и пр.
Конечно, нельзя сказать, что жизнь в доме купца и в доме ремесленника были одинаковыми. Однако японская цивилизация, как и другие цивилизации, основанные на строгом соблюдении традиций, стремилась к определённой унификации. Именно это позволяет говорить о таких дифференцированных сословиях, как ко и сё, как о представителях единой культурно-исторической группы горожан («тёнин»), поскольку для них определяющее значение имели не меры государства, а собственно жизнь в соответствии с порядками установившимися в городе.
Необходимо также отметить, что в основу системы си-но-ко-сё легла чжусианская концепция, а точнее, её скорректированный для потребностей сё-гуната вариант. Как одно из направлений конфуцианства, чжусианство видело главную цель человеческого существования в самосовершенствовании, стремлении к лучшему, в то время как цель первых
сёгунов Токугава была в фиксировании общества в строго определённых рамках. Упор делался на ту сторону чжусианства, которая говорила о долге, о необходимости соблюдать правила, чтобы сохранить гармонию в обществе. Именно из этого проистекает тенденция к регламентации, а порой - к мелочной регламентации жизни членов общества. Но, на практике в повседневной жизни и самураи, и крестьяне, а тем более ремесленники и торговцы, отходили от установленных норм, либо игнорируя их, либо изменяя по своему усмотрению.
В то же время было бы неправильно думать, что кроме регламентирующих постановлений правительства не было внутрисословных ограничений городских ремесленников и торговцев. Существовал своеобразный «тёнин-до» - кодекс горожанина. Он не был зафиксирован в каком-то документе, как, например, «Бусидо». Это была совокупность моральных норм, норм поведения, традиций и советов, соблюдение которых позволяло купцу или ремесленнику успешно вести свои дела. На основе новелл Ихара Сайкаку можно отчасти восстановить этот негласный устав. В одном из произведений сборника «Вечная сокровищница Японии» он приводит пять компонентов «лекарства», которое поможет «излечиться от нищеты»: раннее вставание -5 рё, постоянное ремесло - 20 рё, ночной труд - 8 рё, бережливость - 10 рё, здоровье - 7 рё. Всё это он устами одного из героев советовал тщательно перемешать и принимать утром и вечером. Вести же безбедную жизнь мешают «изысканные кушанья, разврат, шелка на повседневное платье..., ночные прогулки, азартные игры..., военные искусства... , участие в чужих спорах... , вино за каждой едой, пристрастие к табаку, поездки в столицу без надобности... , пристрастие ко всяким искусствам и занятиям помимо своего дела... , знакомство с актёрами» и ещё множество других вещей [1]. В этом «рецепте» мы наблюдаем сочетание наиболее ценных для японского горожанина рассматриваемой эпохи ментальных установок: трудолюбие, приверженность профессии, бережливость, простота в еде и одежде, здоровье. Одновременно с этим стоит отметить, что пороки, на которых заостряет свое внимание Ихара Сайкаку, свидетельствуют о существенных изменениях в быту японских горожан. Их можно воспринимать как своеобразный список развлечений и форм времяпрепровождения если не всех групп городского населения, то их довольно значительной части.
Характеристику повседневной жизни горожан в Японии ХУП-ХУШ вв. начнем с дома, который, несомненно, был не просто местом где горожанин жил, ел, спал. В доме осуществлялся широкий спектр производственных, социальных и ритуальных функций. Для ремесленника дом был одновременно и мастерской, для купца - торговой лавкой.
|| Вестник КемГУ
Богатая семья могла позволить себе дом, состоящий из нескольких комнат, в таком случае дверьми из одного помещения в другое служили сёдзи - скользящие деревянные рамы, обтянутые бумагой. Но чаще всего комната была одна, и пространство в ней отгораживалось ширмами. Пол был деревянный и устилался плетёными циновками, как и в деревне ступать на него в уличной обуви считалось оскорблением хозяина дома. Только в кухне, которая находилась несколько ниже остальных помещений в доме, пол был земляной.
Внутренняя обстановка в доме была скромной. Сидели либо прямо на полу, либо на специальных соломенных подушках. Спали тоже на полу, предварительно постелив на пол матрас-футон. Подушкой служило деревянное, иногда фарфоровое изголовье под шею - для того, чтобы не смять во время сна причёску. Днём все спальные принадлежности убирались в стенные шкафы [2]. Постоянных столов в японском доме тоже не было - еду приносили на невысоких столиках непосредственно перед трапезой. Ели два раза в день - утром и вечером. Жена не ела вместе с мужем, питаясь либо отдельно, либо урывками во время прислуживания, либо доедая остатки обеда. Сначала подавали сакэ и закуски из овощей и рыбы, затем - суп мисо (горячий суп из бобовой пасты, рисовой закваски и воды, с добавлением соли и овощей), а рис завершал трапезу. После этого пили чай [2].
Ванна была только в очень богатых домах. Умывались из обыкновенных тазов, для содержания же тела в чистоте использовались специальные бумажные платки. Существовали также и бани. Часто им отводился отдельный квартал. Бани были доступны простому населению - вход стоил семь-восемь дзэни (самая мелкая японская монета). В некоторых банях мужчины и женщины мылись вместе, но, как правило, в помещении, где находилась общая ванна, было очень темно и, кроме того, мужчинам и женщинам запрещалось раздеваться полностью. Мужчины оставались в набедренной повязке, а женщины - в нижней юбке или переодевались в специальную одежду. Позднее появились бани с раздельными мужскими и женскими ваннами. Мыло в Японии достать было довольно сложно: в страну его завезли европейцы, и после установления политики самоизоляции купить его у европейских торговцев было практически невозможно, а то мыло, которое варили японские ремесленники, стоило очень дорого. Вместо этого пользовались мешочками с рисовыми отрубями. Вытирались куском хлопчатобумажной ткани, называемой «тэнугуи», которую периодически отжимали [2]. Помимо всего прочего, бани были местом развлечения - богатые посетители могли позволить себе пригласить туда гейшу из квартала свиданий.
В семейно-брачной сфере в Японии эпохи сегу-ната Токугавы существовали две основных формы брака. Первая форма предполагала, что невеста входила в дом и семью своего мужа, вторая, наоборот, вела к тому, что семья невесты принимала жениха. Если семья была состоятельна и имела большое де-
ло, то сыну или зятю могли поручить одну из лавок или мастерских, и он со своей женой переезжал в отдельный дом. Так или иначе жених или невеста выходили из своей семьи и полностью переходили в другую. Формально он не обязан был сохранять родственные связи со своими родителями, всё зависело от его желания и от того, насколько тесными были семейные связи.
Приготовлениями к свадьбе руководил сват. Он договаривался с семьями жениха и невесты, устраивал встречи семей и что самое главное - обсуждал с родителями невесты сумму приданого. На этом его обязанности не заканчивались. Сват мог руководить церемонией бракосочетания, а после -нёс полную ответственность за то, понравится ли невеста своему жениху, ведь до свадьбы они часто не виделись. Если невеста оказывалась некрасива или выяснялось, что она чем-то больна, сват считался виновным в том, что скрыл это от жениха. Если муж желал развестись с женой, то следить за тем, чтобы жена была возвращена в родительский дом по всем правилам, тоже должен был сват.
От хорошего свата зависело многое. Умелый человек мог выдать замуж даже девушку, которая не обладала так называемыми «девятью достоинствами»: красивые руки, ноги, глаза, голова, хороший нрав, цвет лица, голос, фигура [3], обратив недостатки в лучшую сторону. Вот как делает один сват из новеллы Ихара Сайкаку: «Личико у неё хоть и скуластое, но приятной округлости... Волосы, нет спору, редкие, но и это имеет своё преимущество: не так жарко будет летом... И то, что пальцы у неё толстые, тоже не беда, крепче держаться будет за шею повитухи» [4]. Из некрасивой женщины, утверждает сват, получится прекрасная хозяйка, которая будет всегда благодарна своему мужу, а если уж ему «захочется взглянуть на хорошенькую женщину, так для этого существуют весёлые кварталы...» [4]. Когда же не помогали и уговоры свата, оставался только один выход - увеличить приданое.
Свадьбе предшествовал обмен подарками. После этого в каждой семье начинали готовиться к свадьбе. Ритуал бракосочетания сохранял свою простоту: сват (или синтоистский монах) руководил обрядом, который носил название «сан-сан-кудо»; он включал распитие трёх чашечек сакэ, начиная с самой маленькой и заканчивая самой большой [2]. После свадьбы женщина имела право вычернить зубы, как это делали аристократы эпохи Хэйан, а также ей позволялось выбрить брови.
Процедура развода была ещё более простой: муж должен был написать жене разводную бумагу, которую в народе называли «микударихан» - три с половиной строки, поскольку именно такой длины и было это письмо [2]. Иногда даже этого было не обязательно. Муж просто мог приказать жене собрать её вещи и отправить в родительский дом. Официальным поводом могло служить: непослушание свекру и свекрови, бесплодие, чувственность, проказа, болтливость, пересуживанье, склонность к воровству [5]. Женщина также могла
|| Вестник КемГУ
стать инициатором развода. Для этого ей достаточно было уйти из дома и попросить убежища в храме. После этого служители храма начинали вести переговоры с мужем. Если им удавалось разрешить семейный спор, жена возвращалась в семью. Если же нет, женщина должна была оставаться в храме ещё три года, после чего считалась свободной [2; 6].
Мужчина считался главой семьи, однако и женщина играла в семье не последнюю роль. Жена была не только хранительницей домашнего очага, но и главной помощницей мужа. Если муж, занимавшийся торговлей, вынужден был уехать, то всю торговлю в лавке, учет товара и пр. он оставлял на свою жену.
Жизнь японских горожан ХУІІ-ХУІІІ вв. была подчинена своеобразному городскому времени. Сутки делились не на часы, как в Европе, а на стражи, как в Китае. Всего страж было 12, а отсчёт начинался с полуночи. Каждая стража носила название по названию животных в китайском календаре. Первая стража называлась «крысой», последняя - «кабаном». Рабочий день начинался с четвертой или пятой стражи, т. е. лавочники начинали торговлю, а ремесленники принимались за работу в своих мастерских с 6 или 8 часов. Женщины оставались дома следить за детьми и хозяйством.
Не менее важными были и природные циклы. Сохранялась календарная система, заимствованная из Китая. Год делился на 12 лунных месяцев, или лун. С этим лунным календарем горожане согласовывали всю свою жизнь: цикл производства, торговлю по четырем сезонам, свадьбы и т. д. В этом отношении жизнь города еще мало отличалась от деревни. В частности, купцы рассчитывали, в какой месяц лучше покупается тот или иной товар, ремесленники - когда материалы будут стоить дешевле и т. д. С сезонами были же связаны и все расчётные операции, поскольку в Японии было не принято расплачиваться за покупку сразу. Более того, требовать уплату за крупный заказ сразу считалось даже неприличным. Для уплаты долгов существовали определённые дни в преддверии пяти сезонных праздников. Все сезонные праздники сохранились ещё с предшествующих веков. Это были: первый день первой луны (новый год), третий день третьей луны (праздник кукол или праздник девочек), пятый день пятой луны (праздник мальчиков), седьмой день седьмой луны (праздник влюблённых) и девятый день девятой луны (праздник хризантем). Считалось, что после этих дней старые долги вернуть (затребовать) практически невозможно. Именно поэтому несостоятельные должники в такие дни стремились скрыться из дому, чтобы не встретиться с кредиторами, или же шли на различные ухищрения, чтобы не платить по счетам.
Несмотря на то, что регламентация и показная простота охватывали и праздничную сферу, всё же люди предпочитали проводить праздничные дни в веселье. Дольше всего праздновали новогодние дни. К новогоднему празднику в домах устанавливали «горку счастья» - Хорай, украшая её ветками сосны и папоротника. Обязательным было положить на
всю эту зелень красного лангуста [7]. Другим обязательным атрибутом новогодних праздников были рисовые лепёшки-моти. В каждой семье их готовили по-разному. В новогодние дни этими лепёшками одаривали своих родственников, друзей, обычных прохожих. Подарки по случаю наступления нового года принято было дарить скромные. Как пишет Ихара Сайкаку, «сущие мелочи: мужчинам - дешёвые веера... женщинам - по щепотке чайного листа в бумажной обёртке... и никому в голову не придёт обвинить другого в скаредности» [8].
Третьего дня третьей луны отмечали Праздник кукол или Праздник девочек. В домах, где росли девочки, выставляли маленьких бумажных кукол. Прежде они исполняли роль охранников, отгоняющих злых духов. На этих кукол как бы переносили зло, все беды и несчастья, после чего кукол торжественно топили в ручье или реке. Но потом все эти ритуалы приобрели скорее развлекательное значение. Сложился даже фиксированный набор кукол, в числе которых были император, императрица, придворные, обязательно в окружении предметов быта [2]. Кроме того, третий день третьего месяца -день, когда простые обыватели выезжали за город любоваться цветами персика.
Пятый день пятой луны - праздник мальчиков
- Танго.
В этот день Повсюду радуют взор Ирис и чернобыльник,
Развешанные по краю кровли,
И перед каждым домом,
Где хоть один подрастает мальчик,
Нарядные
Развеваются флаги... [9].
В этот день любовались цветущими ирисами и угощали друг друга рисовыми колобками, завёрнутыми в листья бамбука.
В Праздник влюблённых (праздник Ткачихи и Волопаса, звёзд по обе стороны млечного пути) перед домом выставляли бамбуковый шест с оставшимися на нём листьями и прикреплёнными к нему листочками со стихами. В этот день все писали стихи [2].
В девятый день девятого месяца также любовались цветами - хризантемами. В сакэ по случаю праздника добавляли лепестки хризантем, и сакэ поэтому называли «Хризантемовой водкой».
В непраздничные дни горожане тоже имели не мало развлечений. К их услугам были театральные представления - как в театре, так и на улице, уличные бои сумо и, конечно же, весёлые кварталы.
Таким образом, литературные памятники эпохи Токугава позволяют проследить наиболее важные аспекты повседневной жизни японских горожан. Но нельзя сказать, что всё это было характерно абсолютно для всех представителей городских сословий, поскольку традиции повседневности - крайне подвижны даже в таком строго контролируемом обществе, которое было создано при сёгунате. Тем не менее, несмотря на все ухищрения политики ба-куфу по ограничению свободы поведения населе-
|| Вестник КемГУ
ния, городская жизнь раскрепощала людей благодаря всё тем же театрам, весёлым кварталам, праздникам, определенным гарантиям, которые давало занятие ремеслом и торговлей. В конечном итоге сам образ жизни в городе стал существенно отличаться от деревенского. Купцы и ремесленники для сохранения и развития своего дела ежедневно вынуждены были принимать десятки самостоятельных решений, выбирать модель рациональной организации дела. В то же время крестьянин был завален разными регламентами, исключавшими практически любую инициативу. Используя европейскую средневековую формулу, можно сказать, что и в Японии «городской воздух делал людей свободными». Правда, стоит уточнить эту формулировку - «несколько более свободными». Сам факт появления феномена городской культуры говорит о многом. Она, конечно, не мало заимствовала из культуры аристократии и самурайства, поскольку ремесленники, а особенно купцы, считали, что подражание утончённой культуре высших слоёв общества поднимает их престиж. Но все же основу городской культуры составила художественная саморефлексия горожан по поводу собственной жизни. Показательно, что многие жанры городской литературы представляли собой трансформированные формы искусства других социальных слоев. Так на основе классической литературы аристократии сформировалась собственно «мещанская», рассказывающая не о самурайских доблестях, а о бытовых проблемах горожан, - городская проза и новелла. Театр Но, который повествовал, как правило, о подвигах воинов древности и каких-то легендарных сюжетах, стал излюбленным развлечением представителей низших сословий. Более того, появился такой жанр, как Кёгэн, фарс, небольшие пьески, вставляемые между основными пьесами для развлечения зрителей; главными сюжетами таких сценок стали забавные жизненные случаи, в которых главный герой (нередко самурай или даймё) представал далеко не в лучшем свете. Появились и чисто народные виды театров - Кабуки и Дзёрури, поклонниками которых стали и самураи.
Эпоха Токугава, XVII и особенно XVIII века, стала для Японии больше, чем очередным этапом развития централизованного государства. Она дала самое главное - условия для развития свободного японского духа, который формировался именно в городах, а не в усадьбах самураев. Горожане - раз-
нородные группы ремесленников и торговцев, стали ощущать себя единой социальной силой, способной на создание чего-то своего, своей культуры, основанной на собственных интересах, потребностях и даже традициях. Именно XVII-XVIII века стали временем, когда жители города (те, что входили в официальную систему) стали определять себя как определённую корпорацию, влияние которой в будущем будет только расти.
- 222 с.
- М.: Художественная литература, 1984. - С. 15 -21.
