Спросить
Войти

ХОЗЯЙСТВЕННАЯ АККУЛЬТУРАЦИЯ НИЖНЕИЛИМСКИХ ЭВЕНКОВ: ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЫ И ОХОТНИКИ-ОЛЕНЕВОДЫ (XVIII - НАЧАЛО ХХ ВЕКОВ)

Автор: указан в статье

Рагулина М. В. Хозяйственная аккультурация нижнеилимских эвенков : земледельцы и охотники-оленеводы (XVIII — начало ХХ веков) / М. В. Рагулина // Научный диалог. — 2020. — № 1. — С. 433—450. — DOI: 10.24224/2227-1295-2020-1-433-450.

Ragulina, M. V. (2020). Economic Acculturation of Lower Ilim Evenki: Farmers and Reindeer Breeders (XVIII — Early XX Centuries). Nauchnyi dialog, 1: 433-450. DOI: 10.24224/2227-12952020-1-433-450. (In Russ.).

WEB Of <JC I E RI H J MWTL^&b,^

LIBRARY.

УДК 94(571.53)"17/19"+397.4(091) DOI: 10.24224/2227-1295-2020-1-433-450

хозяйственная аккультурация нижнеилимских эвенков: земледельцы и охотники-оленеводы (xviii — начало xx веков)

© Рагулина Милана Владимировна (2020), orcid.org/0000-0003-4784-296, доктор географических наук, профессор кафедры географии, безопасности жизнедеятельности и методики, федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Иркутский государственный университет»; ведущий научный сотрудник лаборатории георесурсоведения и политической географии, федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт географии им. В. Б. Сочавы Сибирского отделения Российской академии наук (Иркутск, Россия), milanara@yandex.ru.

Рассматривается вопрос аккультурации аборигенного населения Сибири на примере Нижнеилимской группы эвенков. Изучается появление «ясачных деревень» как переходная стадия между кочевым природопользованием и крестьянским земледельческим хозяйством. Показано, что сокращение численности нижнеилимских эвенков в значительной мере обусловлено их переходом в крестьянское сословие, который не был зафиксирован в документах. Уделено внимание воздействию природных и социокультурных условий на трансформации природопользования и образа жизни. Установлено, что факторы соседства и чересполосного проживания с русским населением способствовали заимствованию земледелия только в том случае, когда это позволяла природная среда и имелись сопутствующие обстоятельства, такие как потеря оленей, снижение экономического потенциала кочевого коллектива. Выявлено два основных типа хозяйственной аккультурации, обладающих устойчивостью и эффективностью. Аккультурация нижнеилимских эвенков рассмотрена на основе архивных источников. Новизна работы состоит во введении в научный оборот документов, позволяющих реконструировать ход хозяйственных и социальных изменений — от традиционного промыслово-оленеводче-ского образа жизни к оседлости и перемене этнической самоидентификации. Отмечается, что внимание к смешанному эвенкийско-русскому населению со стороны исследователей 1920-х годов было связано с поиском теоретических позиций преобразования туземного хозяйства.

1. Введение

Эвенки исследуемой территории относятся к Илимо-Ленскому земледельческому району, сложившемуся в XVII—XVIII веках. Бассейн Илима находится в пределах Ангарского поднятия Илимской равнины и западной оконечности Лено-Ангарского плато. Рельеф плоских междуречий сочетается с широкими речными долинами, где хорошо развиты высокие и средние террасы, на которых были устроены первые пашни.

Тайга из лиственницы и сосны, пихтовые и кедровые участки верховьев долин, речные долины, покрытые ерниками и разнотравьем, стали кормовыми ресурсами для промысловых животных, луга позволили разводить скот, а особенности микроклимата и почв долин крупных рек дали возможность развивать хлебопашество и огородничество. Температурные колебания, неравномерность осадков, краткость вегетационного и безморозного периодов обусловливают принадлежность района к зоне рискованного земледелия. Данный регион стал ареалом естественной аккультурации таежных охотников, поскольку природно-ресурсные условия являлись оптимальными для охотничьего промысла и рыболовства и при очаговом освоении позволяли развивать земледелие и скотоводство. Данные виды деятельности требовали разной степени адаптивной гибкости от этноло-кальных групп региона, как следствие, складывались ситуации, в которых формировались новые социальные отношения. Реакция эвенков на появление и приумножение в крае земледельческого населения при всем многообразии локальных вариантов сводилась к двум стратегиям: насколько это возможно, избежать тесного контакта, отойдя в труднодоступные места, либо наладить отношения с новопоселенцами, заимствуя у них черты хозяйства и быта. Поскольку полная изоляция эвенков была невозможна, обе стратегии предполагали разную степень культурного взаимовлияния.

Аккультурация и ассимиляция подразумевают ситуацию культурного контакта [Ngo, 2008]. При аккультурации оба контактирующих сообщества заимствуют элементы культуры друг друга или одно из них заимствует элементы культуры другого сообщества, адаптируя свою экономическую, религиозную, бытовую сферу под общий культурный контекст. У большинства нижнеилимских эвенков-земледельцев в XIX веке аккультурация представляла относительно плавный процесс заимствования и усвоения элементов русской культуры. В работе мы сосредоточились на экономической стороне аккультурации — изменении типа хозяйства от оленеводче-ско-промыслового к земледельческо-скотоводческо-промысловому. Отметим, что при аккультурации этническая идентификация сохраняется, а для ассимиляции как завершающей стадии аккультурации характерны полнота

усвоения заимствованных элементов иной культуры и исчезновение прежних этнических характеристик. Основным признаком произошедшей ассимиляции является перемена этнической идентификации.

Подходы к определению идентичности аборигенного населения с момента появления русских в регионе и до первых советских преобразований значительно трансформировались. Общее между ними состоит в применении внешних категорий идентификации. В дореволюционное время при определении подходов этнический критерий был подчинен сословному и тесно связан с конфессиональным. Далее рассмотрим основные категории идентификации.

В XVII — начале XIX веков все коренные жители региона назывались ясачными и управлялись ясачными волостями. К обобщающей сословной категории ясачных добавлялся этнический (к примеру, ясачные тунгусы, ясачные буряты), иногда конфессиональный (новокрещенные ясачные тунгусы) и, в большинстве случаев, территориальный признак (ясачные тунгусы Нижнеилимской ясачной волости).

Устав об управлении инородцев, принятый в рамках Сибирской реформы 1822 года, определил новые категории сословной идентификации, а именно три разряда: «В первой разряд включаются оседлые, то есть живущие в городах и селениях; во второй кочевые, занимающие определенные места по временам года переменяемыя; в третий бродячие или ловцы, переходящие с одного места на другое по рекам и урочищам» [Полное собрание ..., 1830, с. 394]. Оседлые инородцы жили в городах и селениях, занимались земледелием и торговлей. Конфессиональный критерий имел определяющую роль в устранении официальных этнических различий: оседлые инородцы-христиане вообще не считаются инородцами, а нехристиане «для различия от прочих именуются оседлыми инородцами» [Там же, с. 396]. Кочевые инородцы в сословном отношении сближались с крестьянами, но управлялись по своим законам и обычаям, освобождались от рекрутской повинности. Они занимались земледелием, скотоводством и местными промыслами в границах выделенных наделов. В современной терминологии кочевым инородцам соответствует оседлое и полуоседлое население. Иная ситуация сложилась с разрядом бродячих инородцев: эти этнические и этнолокальные группы, занятые охотничьим промыслом и рыболовством, не имели постоянных жилищ, и администрация лишь приблизительно могла локализовать ареалы их проживания. Разряды инородцев, будучи сословными категориями внешней идентификации, представляя сплав конфессиональных, этнических и хозяйственных признаков, просуществовали до советских преобразований.

После революции внешним признаком равноправия населения стало упразднение сословий. Национальность в обязательном порядке присутствовала в официальных документах, а народы Севера и Сибири стали именоваться туземцами. Усиление этнического принципа идентификации выразилось в смене номенклатуры этнонимов. Эта работа проводилась Комитетом Севера с целью привести их в соответствие с преобладающим самоназванием. Тунгусы региона стали называться эвенками, хотя самоназвание большинства было илэ [Сирина и др., 2009, с. 3]. Преобладающим мотивом описания коренных народов того времени была экономическая и культурная отсталость, которая на длительное время определяла «оптику» исследований.

Приполярная перепись классифицировала эвенков по различию образа жизни и хозяйства на оседлых и кочевых. Поскольку их идентификация в период Российской Империи производилась на сословном основании, а в 1920-е годы по этнохозяйственному признаку, с учетом приведенных данных [Материалы Приполярной...,1928] следует считать обоснованным соответствие дореволюционного разряда бродячих тунгусов группе кочевых эвенков, а разряда кочевых тунгусов группе оседлых эвенков. С учетом названных выше особенностей интерпретации источников решается проблема сопоставимости дореволюционных и послереволюционных данных.

Нижнеилимские эвенки в XVIII—XIX веках считаются группой с высокой интенсивностью аккультурационных процессов [Курышов, 2017; Патка-нов, 1906; Туголуков, 1985; Ходукин, 2013; Шерстобоев, 1957]. Сокращение ареалов кочевания, падение продуктивности охоты, снижение поголовья оленей вели к аккультурации, этнической интеграции, и в итоге — ассимиляции эвенков русскими. Однако особенности и ход интеграции недостаточно изучены: при рассмотрении перехода эвенков к оседлости важны вопросы демографической динамики, специфики и продуктивности тунгусского земледелия, его регуляция властью и проблемы идентичности.

2. Аккультурация и хозяйство нижнеилимских тунгусов

До Сибирской реформы тунгусы Нижнего Илима принадлежали к Нижнеилимской ясачной волости. Как и остальные ясачные волости, она не имела четких границ, управлялась разрозненными указами и распоряжениями, важнейшие из которых — запрет закрепощения, освобождение от военной службы, соблюдение прав на промысловые угодья, решение поземельных споров. Переписи коренного населения Илима в XVIII веке позволяют приблизительно реконструировать численность тунгусов. В Нижнеилимской ясачной волости в 1719 году записано 59 тунгусов — плательщиков ясака (с учетом численности семьи из 4 человек приблизительно 240 тунгусов), в 1732 — 107, а в 1750 — 93 мужчины (соответственно 214 и 186 чел. обоего пола) [Шерстобоев, 1957, с. 609]. Для 1771 года известна только численность ясачных плательщиков — 38 трудоспособных мужчин в возрасте от 18 лет. С учетом коэффициента семейности численность группы остается на прежнем уровне и составляет 150—160 чел. [Там же, с. 613]. Эти оценки неточны, В. Н. Шерстобоев отмечает плохую сохранность документов и разночтения, содержащиеся в них, и все же эти сведения позволяют заключить, что во второй трети XVIII века численность эвенкийского населения медленно снижается.

После Сибирской реформы 1822 года Нижнеилимская ясачная волость была преобразована в Нижнеилимскую инородную управу. В 1830 году тунгусы управы насчитывали 374 чел., 1834 — 379 и 1838 — 409 чел. В 1861 году было уже 330 тунгусов, далее их число снизилось до 281 чел. в 1865 году и 274 — в 1897. Для сопоставления данных далее приведена численность мужчин-эвенков группы (рис. 1).

Рис. 1. Численность мужчин Нижнеилимской ясачной волости (с 1822 года —управы) в 1732—1897 годах, чел.

Составлено по данным: [ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 1, л. 70; ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 5, л. 87; ГАИО, ф. 461, оп. 2, д. 7, л. 42; Патканов, 1906, с. 109; Шерстобоев, 1957, с. 609—611].

Снижение численности эвенков к концу XIX века исследователи интерпретируют как «вымирание» [Курышов, 2017; Патканов, 1906]. Внутренние факторы, которые нивелируются усредненной демографической динамикой, ставят этот вывод под сомнение, прежде всего по отношению к аккультурационным процессам.

Аккультурация эвенков Илимской группы началась с момента появления русских крестьян, в ней сочетались хозяйственные и конфессиональные факторы: «... в 1653 г. среди Илимских землепашцев не было ни одного туземца. В 1655 г. воеводой Оладьиным построены в пашню под Верхоленским острожком М. Г. Ханяпта и Ефимко Клементьев <...> все эти крестьяне <...> потеряли в своих именах признаки своего происхождения и единственным следом его осталось слово "новокрещенный". Минует некоторое время, отпадет это слово, и тунгус или бурят затеряется среди русских крестьян» [Шерстобоев, 1949, с. 552]. Согласно переписи плательщиков ясака 1750 года, десятая часть эвенков Илимского уезда уже была крещена и жила в русских деревнях [Шерстобоев, 1957, с. 635]. В то же время группа около 200 чел. откочевала в тайгу, избежав учета и ясачного обложения [Шерстобоев, 1949, с. 541].

Большинство эвенков волости в то время были охотниками, оленеводами и рыболовами. Христианизация, сопряженная с разрывом родовых связей, вступлением в новую социальную среду, означала для ясачного «не перемену его заблуждений, а переход к новой хозяйственной деятельности <... > два пути открывала жизнь перед ясачным, когда он оказывался в среде русских: или превращение в хозяина-земледельца, или уход в батраки» [Шерстобоев, 1957, с. 634].

Нижнеилимская Инородная управа отчитывалась в 1830 году о 26 мужских ревизских душах кочевых тунгусов, занимающихся хлебопашеством, при этом общее количество кочевых инородцев составляло 77 человек, а бродячих — 297. Кочевые были расселены в трех селениях и имели 10 деревянных домов [ГАИО, ф. 461, оп. 1., д. 1., л. 70, 94]. В отчете управы за 1838 год в графе «Занятие женщин» сказано: «Женщины во время упро-мышливания хозяевами их по лесу зверей бродячие обращаются при по-ставлении и устройстве юрты и гонением оленей с имуществом, когда переходят с одного на другое место, где под юрты разгребают снег, а в свободное время занимаются деланием звериных шкур, шитьем разного рода из онаго платья. Кочевые по домоводству исправляют все надобности, прядут и ткут разное из сурового холсты по крестьянскому обыкновению, а летом помогают мужчинам с уборкою с полей хлеб и сенн, и в зимнее время вымолачиванием хлеба» [ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 5, л. 88].

Численность бродячего (охотничье-оленеводческого) и кочевого (земледельческого) населения управы обнаруживает противоположную динамику: убывание первого сопровождается ростом второго. К 1926 году тунгусы-земледельцы «исчезают», вернее, учитываются как русские, что означает их полную ассимиляцию и перемену этнической идентичности (рис. 2).

Рис. 2. Охотники-оленеводы и земледельцы в общей численности нижнеилимских эвенков, чел.

Составлено по данным: [ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 1, л. 70; ГАИО, ф. 461, оп. 2, д. 7, л. 42; Материалы Приполярной ..., 1928, с. 28; Патканов, 1906, с. 109].

Вопрос о разрядах и категориях идентификации вызывает путаницу не только у современных исследователей: в отчете за 1865 год тунгусы, прежде называвшиеся кочевыми, именуются оседлыми [ГАИО, ф. 461, оп. 2, д. 7, л. 41—42]. Впоследствии ошибка устраняется, и оседлые инородцы снова признаются кочевыми. То кочевыми, то оседлыми называет одну и ту же группу нижнеилимских тунгусов Д. Д. Ларионов [Ларионов, 1870, с. 152]. Получается противоречие: земледельцы и скотоводы оседло живут в русских домах, крещены, но продолжают называться кочевыми. А. М. Курышов задается вопросом, почему так происходит, и дает на него ответ: «... почему же они кочевые? Дело в том, что в отличие от своих соплеменников, живших охотой на копытных и пушным промыслом, "кочевые" тунгусы добывали исключительно пушного зверя, которого продавали или обменивали на необходимые вещи и продукты. Между сезонами "кочевые" тунгусы жили немного земледелием, немного скотоводством, нанимались в работники к русским крестьянам» [Курышов, 2017, с. 703].

С данной позицией сложно согласиться: общая промыслово-земле-дельческая хозяйственная модель русского, аборигенного и смешанного населения таежной зоны Сибири к XIX веку, кроме пушного, во всех без исключения группах включала промысел копытных [Рагулина, 2009]. Скорее, дело в следовании Уставу об управлении инородцев и тех льготах (освобождение от рекрутской повинности, защита угодий, самоуправление и др.), которыми пользовались кочевые инородцы в отличие от оседлых.

С позиции обыденного здравого смысла современникам было трудно называть русифицированных тунгусов, которые давно прекратили переезжать с места на место, кочевыми, как того требовала система разрядов, отсюда и эпизодические ошибки. Таким образом, немаловажную роль в путанице категорий сыграло смысловое несоответствие оседлого образа жизни формальной принадлежности к разряду кочевых инородцев.

С точки зрения глубины аккультурации кочевых тунгусов интересен вопрос о ясачных деревнях — компактном, этнически однородном расселении эвенков, которые в культурном и хозяйственном отношении находятся на пороге перемены этнической самоидентификации. В 1830 году сообщается о трех селениях кочевых инородцев, где в 10 деревянных домах жили 77 чел. тунгусов [ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 1, л. 70]. В 1869 году в управе было уже 5 селений: в Нижнеилимском участке — Нижнеилимское и Романовское с численностью 22 ревизских души обоего пола, в Верхнеилимском — Селезневское и Коченское, 43 ревизских души, в Ангарском — с. Закурдаевское, также 43 (табл. 1).

Таблица 1

Селения нижнеилимских тунгусов в 1869—1926 годы

1869 1897 1926

Селения Тунгусов (чел.) Селения Тунгусов (чел.) Селение, год основания Русских (чел.)

Нижнеилимское 22 Жилищинский улус 6 д. Жилище, 1882 34

Романовское д. Романова 13 с. Романово, 1627 499

Селезневское 43 Селезневский улус — д. Селезнева, 1675 139

Коченское Коченский улус 61 Коченский улус, д. Ясачная, д. Тунгусская, 1723 123

Закурдаевское 43 Закурдаевский улус 71 д. Закурдаева, 1750 111

Итого, чел. 108 151 906

По материалам: [ГАИО, ф. 461, оп. 2, д. 11, л. 39; Патканов, 1906, с. 109—110; Список населенных ..., 1929, с. 890, 993, 894].

По материалам Переписи 1897 года Коченский улус (на правом берегу р. Коченги, на собственных землях) содержал 13 тунгусских хозяйств

с 61 чел. в них; Закурдаевский улус, на левом берегу Ангары, на землях Карапчанской волости — 9 хозяйств с 80 членами, среди которых было 8 русских, 71 тунгус и 1 якут; Жилищинский улус, также расположенный на левом берегу Ангары в пределах Карапчанской волости, имел 2 двора и 22 чел. в них, 6 из которых были тунгусами, а 16 — русскими.

О переходе аккультурации в стадию ассимиляции свидетельствует то, что все тунгусское население этих улусов говорило только по-русски, занималось земледелием, независимо от моно- или полиэтничности среды. Согласно С. К. Патканову, кроме небольших внешних особенностей, тунгусы данных селений ничем не отличаются от русских, но «все они, однако, продолжают считаться по сословиям инородцами, и по национальности тунгусами, пока они не пожелают перечислиться в разряд крестьян или мещан — решительный шаг, при котором они окончательно порывают всякую связь с родным племенем. Такие случаи ныне происходят редко, потому что инородцы Сибири освобождены от воинской повинности и платят меньше подати (ясака) чем русские крестьяне <...> подобный переход для них в категорию крестьян не выгоден. Но в прежние времена подобные перечисления из бродячих и кочевых инородцев в оседлые, в крестьяне и мещане совершались во время производства ревизий и притом без согласия на то заинтересованных лиц» [Патканов, 1906, с. 79]. Это объясняет случаи «исчезновения» тунгусов, вернее, смену этнической идентичности на русскую, что рядом исследователей трактуется как «вымирание».

Тунгусские селения и улусы часто назывались ясачными деревнями. Ясачная — не только территориальная, но также и этнонимическая и социальная категория описания, которая несколько изменила смысл в течение XIX века. До реформы 1822 года ясачными назывались и волости, и проживающие в них народы — плательщики ясака. Далее ясачными стали называть селения полуоседлых эвенков и бурят. В работах этнографов и землеустроителей начала XX века, в архивных материалах Комитета Севера термин ясачные применяется только к аккультурированному и ассимилирующемуся населению. Понятие «ясачных» как официальная статистическая категория появляется в Сельскохозяйственной переписи 1917 году [Итоги предварительного ..., 1919]. Главные отличия ясачных — занятие земледелием и глубокая степень заимствований культуры и природопользования русских крестьян [Миротворцев, 2013].

Основным занятием тунгусов — жителей ясачных деревень — было подсечное земледелие. Трудоемкость, ограничения, связанные с рельефом, почвами, экономическими возможностями хозяйства, приводили к тому, что прирост пахотных земель был незначительным.

Считалось, что земледелие Киренского округа, куда административно относились нижнеилимские тунгусы, из-за природных условий недостаточно развито. Поэтому распоряжением Начальника губернии в 1848 году были учреждены нормы обязательных расчисток земель из-под леса. В зависимости от достатка хозяйства они составляли от 1/2 десятин на работника до 1/8 десятин на семью [Ларионов, 1870, с. 17]. В русских волостях округа благодаря этой мере население перестало нуждаться в хлебе и получило возможность продавать его излишки. Тунгусов не принуждали к расчисткам, поэтому площадь их пашни увеличивалась медленно. В 1868 году у тунгусов Нижнеилимской управы была вымерена 101 десятина пахотной земли [Там же, с. 15].

Структура посевов учитывала суровые и многоснежные зимы, возможность раннеосенних и поздневесенних заморозков и была ориентирована на выращивание озимых, ржи и ячменя. Урожай, получаемый в нестабильных природно-климатических условиях, колебался в значительных пределах, что показывают данные 1830-х годов (рис. 3).

В~И" I I

1830 1834

Работников,чел

Посев, четв.

1836 1838

■Урожай, четв.

Рис. 3. Посев, урожай и количество работников-земледельцев среди нижнеилимских эвенков в 1830-х годах Составлено по материалам: [ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 1, л. 94; ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 2, л. 143; ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 3, л. 198; ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 41, л. 237; ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 5, л. 87].

Показателем продуктивности аборигенного земледелия служит удовлетворение потребностей в продовольствии. Администрация управы рассчитала норму потребления на душу населения в объеме 1 четверти озимого, 1 четверти и 4 четверика ярового хлеба [ГАИО, ф. 461, оп. 2, д. 7, л. 42.]. За вычетом семенного материала в средний, не отличающийся экстремальными условиями 1865 год земледельцы обеспечили себя на 83 % приведенной нормы, что составило 18,7 пуда. Недостающий хлеб покупали у крестьян Нижнеилимской и Карапчанской русских волостей. В весовом эквиваленте рассчитанная управой норма равна приблизительно 22,5 пудам зерна. Для сравнения: в конце XIX века средняя обеспеченность крестьянских хозяйств Рязанской губернии в пересчете на рожь составила 18 пудов 33 фунта на душу. Это уровень минимального поддержания жизни населения, не позволяющий развивать земледелие. Оптимальная норма равна 20,5 пудам на человека и 7 для скота [Труды местных ..., 1904, с. 233]. С учетом того, что администрация Нижнеилимской управы при расчете норм исходила только из потребностей самих земледельцев и не учитывала скот, можно сделать вывод о сопоставимости показателей и более высокой продуктивности земледелия нижнеилимских эвенков. Отметим, что после Гражданской войны, в 1927 году специалисты Комитета Севера, планирующие централизованное снабжение тунгусов, у которых нет своего земледелия, исходили из нормы крупы и муки в 10 пудов на душу [ГАИО, ф. р-1461, оп. 1, д. 8, л. 23], что почти вдвое ниже количества зерна, самостоятельно выращенного нижнеилимскими эвенками-земледельцами.

Обеспеченность скотом семьи из 4 человек, по расчетам управы, должна составлять 5 голов крупного и мелкого рогатого скота и 6 оленей для разряда бродячих тунгусов [ГАИО, ф. 461, оп. 2, д. 7, л. 42]. Крупный рогатый и мелкий скот имелся исключительно у тунгусов из разряда кочевых (которые, как мы уже отмечали ранее, фактически были оседлыми земледельцами). Бродячие тунгусы (в послереволюционной терминологии — кочевые) не могли его содержать в условиях круглогодичного передвижения по тайге; корова и олень — непримиримые антиподы [Петри, 1930], не говоря уже о невозможности сочетания транспортного оленеводства и свиноводства. На каждое хозяйство в 1865 году в среднем приходилось крупного рогатого скота 2,4, мелкого — 3,7 голов [ГАИО, ф. 461, оп. 2, д. 7, л. 39, 42].

В 1867 году, по данным Д. Д. Ларионова, у русских крестьян Кирен-ского округа Иркутской губернии на одно хозяйство было рогатого скота 2,5 головы, овец и свиней 3,25 голов; по всей Иркутской губернии — коров 2,25, мелкого скота, овец, свиней и коз 3,5. «Не много найдется европей-ско-российских губерний с такой обеспеченностью скотом», — заключает исследователь [Ларионов 1870, с. 123]. Следовательно, обеспеченность скотом в Нижнеилимской группе эвенков находится на достаточном уровне. Это в совокупности с достаточно результативным в существующих природных ограничениях земледелием создает картину успешности адаптации и аккультурационных заимствований в сфере хозяйства.

Несколько по-иному протекали адаптивные хозяйственные процессы у нижнеилимских тунгусов, относившихся к разряду бродячих. Их отличала высокая миграционная активность: уход нижнеилимских плательщиков ясака неоднократно отмечался с XVII века [Долгих, 1966]. Миграции было трудно отследить, поскольку администрация инородной управы имела приблизительные сведения о локализации таежных кочевников, но сведения о них в источниках имеются. В конце XIX века произошла миграция нижнеилимских эвенков-оленеводов в Енисейскую губернию, где они, однако, по прибытии не были учтены [Патканов,1906]. Приполярная перепись фиксирует переселение части нижнеилимских эвенков в Туруханский край [Материалы Приполярной ..., 1928]. Группа, кочевавшая в районе р. Куты и р. Купы, в начале XX века ушла в долины р. Лена и р. Непа [Хо-дукин, 2013, с. 341].

Мобильность и эффективность охотничьего промысла зависела от количества транспортных оленей. В 1830 году на одно хозяйство приходилось 23,9 голов, что близко к границе оптимума для транспортного таежного оленеводства [ГАИО, ф. 461, оп. 1, д. 1. л. 95—96]. В 1865 году обеспеченность оленями упала до 7,4 голов на хозяйство [ГАИО, ф. 461, оп. 2, д. 7, л. 61, 39.], при этом с 1830 года численность бродячих тунгусов снизилась почти вдвое.

В это время возможно увеличение численности безоленной разорившейся группы тунгусов, которые готовы перейти к оседлости, что косвенно подтверждает отчет управы за 1865 год: «... Бродячие имеют одно только средство в улове разных зверей и малую часть в промысле рыбы, каковыми источниками уплачивают казенной подати и повинностей и удовлетворение собственных их нужд, однако же на исправление всех их в быту надобностей промыслов сих недостаточно, почему инородцы большею частью в долгу у крестьян и других сословий людей» [ГАИО, ф. 46, оп. 2, д. 7, л. 61]. Задолженность эвенков в сочетании с потерей оленей, снижением мобильности и ухудшением экономического положения является фактором вынужденной аккультурации. Напротив, оленные группы высокомобильны: к примеру, во время переписи 1897 года в Енисейском округе было зафиксировано 20 чел. Нижнеилимских тунгусов Иркутской губернии [Патканов, 1906, с. 161]. Передвижения охотников-оленеводов происходили внутри известных и устоявшихся ареалов с размытыми границами. Но экстремальные события — конфликты, ясачные поборы сверх

нормы, военные действия и кризисные факторы природного характера — могли вызывать уход эвенков с обжитых территорий в соседние регионы. В то же время обеспеченность оленями, мобильность, трудность локализации позволяют предположить высокую сохранность традиционного охот-ничье-оленеводческого типа хозяйства у эвенков, относившихся к разряду бродячих инородцев.

Таким образом, в течение рассмотренного периода хозяйственная аккультурация нижнеилимских эвенков шла постоянно, что подтверждают демографическая и хозяйственная динамика населения, характеристики эффективности хлебопашества, распространение тунгусских ясачных и смешанных русско-тунгусских деревень.

3. Заключение

Рассмотренные особенности и характеристики хозяйства нижнеилимских эвенков позволяют поставить под сомнение, по крайней мере, для данной группы, популярную в XIX веке парадигму «вымирания инородцев» и наследовавшую ее политизированную установку исследований первых лет советской власти на преувеличение социальных противоречий в регионе, а также хозяйственной и культурной отсталости коренных народов. Аккультурация и ассимиляция объясняют катастрофические, на первый взгляд, цифры демографической динамики эвенков не как следствие их депопуляции, а как результат смены этнической идентификации.

В 1920-х годах народы Сибири находились на пороге больших политических и хозяйственных перемен. В этой ситуации этнографы и географы не могли находиться в сфере чистой науки. Как отмечает А. А. Сирина, «осознавая возможные негативные последствия политического заказа на жизнь народов Севера <...> они искренне считали, что проведенные ими научные исследования пригодятся при выработке наиболее безболезненных преобразований» [Сирина, 2013, с. 38]. И в то же время акцентирование «эксплуататорской сущности» взаимоотношений между русскими и коренным населением, увлеченность марксистскими стадиальными идеями развития побуждала представителей «государственной этнографии» к поиску сообществ, которые могли бы стать примером перехода к оседлости для кочевников. Под теоретическим углом зрения рассматривался опыт ясачных, позволяющий миновать стадию скотоводческого хозяйства и сразу перейти к земледелию [Миротворцев, 2013]. Пример оседлых эвенков деревни Ясачной привел к обобщающему теоретическому выводу о том, что переход тунгусов к оседлому образу жизни возможен без промежуточной — скотоводческой — формы хозяйства; что земледелие может стать

основной формой этого хозяйства, а исконный род занятий — охота, как и рыболовство, — подсобным промыслом [Ходукин, 2013].

Однако часто этнографы и географы имели в своем распоряжении полевой материал, который не укладывался в политически одобряемые рамки, а следовать партийному курсу было необходимо. Поэтому их позиция в отношении ясачных весьма противоречива, она представляет столкновение теоретической схемы с практикой. Понимая неоднозначность и непригодность выбора стратегии перехода к земледелию как стандартного пути для всех эвенков, Б. Э. Петри отмечал, что необходимо исследование «форм перехода от оленеводства к скотоводству и земледелию; учет эмпирического опыта тунгусов — положительные и отрицательные стороны перехода» [ГАИО, ф. р-1468, оп. ОЦ, д. 8, л. 66.]. При этом в распоряжении исследователей, сотрудничавших с Комитетом Севера и проводивших статистические обследования эвенков, не было документов инородных управ.

Данное обстоятельство усложнило ситуацию с отнесением аккульту-рированного населения к тунгусам либо русским, что необходимо было сделать Комитету Севера в преддверии проведения землеустроительной политики среди коренных народов. Охранительная стратегия, стремление соблюсти права на этническое и культурное своеобразие народов, оградить от русских, нарушающих их хозяйственные ареалы, сопровождались противоположными тенденциями. Они заключались в стремлении интегрировать туземцев в народно-хозяйственный комплекс, повысить их культурный и образовательный уровень, избавить от темных предрассудков, «гнета» кулаков и шаманов. Все сказанное изменило подход к определению границ идентичности: что значит «быть тунгусом», определяли внешние, хотя и не сословные, как до революции, но не менее жесткие критерии родства, языка, традиций, проживания. Местное сообщество получило лишь формальное право принимать решения о своей судьбе. Кроме того, основные рамки решений задавались не тунгусами: так, Я. Н. Ходукин, размышляя о проблеме «приобщения кочевников к культуре», предлагал создать на примере деревни Ясачной агитационно-образцовое хозяйство, которое показало бы всем тунгусам преимущества оседлого образа жизни. Тем не менее Комитет Севера принял решение отнести оседлых тунгусов д. Ясачной к русским и признать ассимиляцию состоявшейся. Земледельческое хозяйство к установлению Советской власти просуществовало в д. Ясачной более 150 лет, а жители приняли христианство на рубеже XVII—XVIII веков. Они постепенно заимствовали мировоззрение русского крестьянства, населив, по Я. Н. Ходукину [Ходукин, 2013], окружающий мир «лясными, суседками, маяками, ведьмами», и поэтому аккультурация и последовавшая за ней ассимиляция имели поступательный и необратимый характер. Во многом этому способствовали природные условия: ограниченность доступных пашен и сенокосов, низкое качество почв, климатические риски, с одной стороны, сдерживающие темпы, а с другой — делающие более надежным и прочным, «выстраданным» переход к оседлости.

Выделяются две основные стратегии хозяйственно-культурной адаптации и аккультурации нижнеилимских эвенков. Первая, представленная у мобильных охотников-оленеводов, связана с пространственным дистанцированным от русского населения сохранением кочевого ритма освоения угодий, этнической идентичности при билингвизме и относительно формальной христианизации. Эта стратегия выражается в частичном восприятии русских техник пушного промысла, регулярной покупке продовольствия, поддержании с русскими взаимовыгодных отношений покруты. Вторая стратегия заключается в переходе на русскую земледельческо-про-мысловую хозяйственную модель с усвоением языка, религии, всей глубины мировоззрения и культурных констант.

Таким образом, нами выявлена зависимость перехода к оседлому хозяйству от локальных природно-ландшафтных условий, микро- и макро-масштабных социально-экономических и политических факторов, определены количественные характеристики, которые позволили оценить и земледельческое и оленеводческо-промысловое природопользование эвенков с позиции адаптации к условиям природной и социальной среды.

источники и ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

1. ГАИО — Государственный архив Иркутской области. Ф. 461 — Нижнеилимская инородная управа. Ф.р-1468 — Иркутский уполномоченный комитета содействия малым народностям Сибирского края.
2. Итоги предварительного подсчета сельскохозяйственной переписи 1917 г. Иркутской губернии. — Иркутск, 1919. — 485 с.
3. Материалы Приполярной переписи 1926 / 27 гг. в Сибирском крае. Выпуск 1. — Красноярск, 1928—1929. — 36 с.
4. Полное собрание законов Российской империи. Собрание 1. — Т. 38, N° 29126. — Санкт-Петербург : Тип. 2-го Отд-ния Собств. Е. И. В. Канцелярии,1830. — С. 394—417.
5. Список населенных мест Сибирского края. Т. 2. Округа Северо-Восточной Сибири / Сиб. краев. исполн. ком., Стат. отд. — Новосибирск : [б. и.], 1929. — 952 с.
6. Труды местных комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности : 34. — Санкт-Петербург : Типография «Народная польза», 1904. — 665 с.

Литература

1. Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII веке / Б. О. Долгих // Труды института этнографии. Новая серия. — Москва : Наука, 1960. — Т. 55. — 622 с.
2. Курышов А. М. Эвенки Нижнего Илима в XVII — начале XX века / А. М. Куры-шов // Историко-экономические исследования. — 2017. — Т. 18. — N° 4. — С. 693—715.
3. Ларионов Д. Д. Очерк экономической статистики Иркутской губернии. Статистика сельскохозяйственная / Д. Д. Ларионов. — Иркутск : Типография Н. Н. Синицына, 1870. — 380 с.
4. Миротворцев К. Н. Иркутские ясачные / К. Н. Миротворцев / Провинциальная наука : этнография в Иркутске в 1920-е годы / сост. А. А. Сирина. — Москва : Ин-т этнологии и антропологии РАН ; Иркутск : [б. и.], 2013. — С. 169—179.
5. Петри Б. Э. Охота и оленеводство у тутурских тунгусов в связи с организацией охотохозяйства / Б. Э. Петри. — Иркутск : Тип. изд. «Власть труда», 1930. — 107 с.
6. Патканов С. К. Опыт географии и статистики тунгусских племен Сибири : на основании данных переписи населения 1897 г. и других источников. Ч. 1 : Тунгусы собственно / С. К. Патканов. — Санкт-Петербург : Тип. «Слово», 1906. — 176 с.
7. Рагулина М. В. Традиционные способы жизнеобеспечения эвенков Прибайкалья / М. В. Рагулина // География и природные ресурсы. — 2009. — N° 2. — С. 109—116.

8. Сирина А. А. Провинциальная наука : эт?

ЭВЕНКИ ТУНГУСЫ ОСЕДЛОСТЬ ЯСАЧНЫЕ ДЕРЕВНИ НИЖНЕИЛИМСКАЯ ИНОРОДНАЯ УПРАВА БРОДЯЧИЕ ИНОРОДЦЫ КОЧЕВЫЕ ИНОРОДЦЫ ЗЕМЛЕДЕЛИЕ ОЛЕНЕВОДСТВО ИДЕНТИЧНОСТЬ
Другие работы в данной теме:
Контакты
Обратная связь
support@uchimsya.com
Учимся
Общая информация
Разделы
Тесты