Спросить
Войти
2002.03.012. РОССИЯ: НОВЫЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ. REINTERPRETING RUSSIA / Ed. by Hosking G., Service R. - L., 1999. -VIII, 232 p.
Цель коллективной монографии британских историков -переосмысление истории России в свете изменений, произошедших после распада СССР. Как указывает во введении один из редакторов тома Роберт Сервис, пришло время критически пересмотреть общепринятые представления о русской истории, «бурной, мучительной и такой волнующей» (с. 6). Для этого есть много предпосылок: накоплено достаточно знаний, доступ в архивы для западных ученых стал более свободным, появляются все новые публикации документов, материалы местной и устной истории, рождаются свежие идеи, проводятся свободные дискуссии.
Книга состоит из введения и четырнадцати коротких тематических глав, рассматривающих тот или иной аспект истории России с точки зрения большой длительности (longue durée) с целью проследить преемственность и разрывы в историческом процессе.
Открывает изложение глава «Россия как империя: сравни-тельная перспектива», написанная Домиником Ливеном (Лондонская школа экономики). В современных социальных науках на Западе, пишет автор, сосуществуют две концепции империи. Первая, связанная с именем французского политолога Мориса Дюверже и берущая за основу античные образцы, критериями для определения империи называет большую территорию, многонациональное население, автократическую форму правления, связанную с какой-либо крупной религией. Вторая теория, более популярная, берет в качестве модели европейские колониальные империи Нового времени. Сущность империи в этой трактовке состоит в полити-ческом господстве метрополии и экономической эксплуатации периферийных территорий. Такое определение империи, данное американским политологом Майклом Дойлом, кажется более актуальным в современных условиях и является полезным инструментом в политической полемике (с. 16).
Российская империя наилучшим образом отвечает первой модели, хотя автор и отмечает характерные особенности управления, отличающие ее, например, от Рима или Китая. Еще более серьезные различия существовали с колониальными империями Нового времени, однако автор находит и важные параллели, которые ставили Россию
ХУШ-Х1Х вв. в ряд европейских великих держав, пусть и с некоторыми азиатскими чертами.
Советский Союз, возглавивший после Второй мировой войны антиимпериалистический лагерь, на Западе тем не менее всегда счи-тался империей. Действительно, пишет Д.Ливен, огромная терри-тория, населенная множеством народов и народностей, наличие единой идеологии, - все это отвечает критериям Мориса Дюверже. В то же время понятно, что светское социалистическое государство ХХ в. имеет мало общего с империями античности или колониаль-ными империями Нового времени. В данном случае интересной авто-ру кажется параллель с исламской империей - Арабским халифатом, проведенная Арнольдом Тойнби. Марксизм-ленинизм имеет много общего с традицией догматического иудейского монотеизма, и когда эта идеология умерла, империя распалась, заключает Д.Ливен (с. 19).
Во второй главе Саймон Диксон (ун-т Глазго) прослеживает эволюцию представлений о «Святой Руси» в историографии и общественном сознании и указывает на то, что религиозный аспект российской истории долгие годы игнорировался исследователями не только в самой России, но и на Западе. Только в последние десять лет ситуация стала меняться, что позволяет автору поставить вопрос о том, «насколько святой была Святая Русь». Если раньше православие трактовали как «религию без содержания и теологии, в которую почти никто не верил», то в последнее время его расценивают как «религию, в которую верили почти все». С одной стороны, такая смена оценок в историографии произошла после крушения советского режима благодаря возрождению интереса к религии и открытию свободного доступа к архивным источникам. С другой стороны, в новом открытии русской религиозности решающую роль сыграли исследования в области народной религии, которые автор называет «атакой на двоеверие» (с. 23).
Понятие «двоеверие» родилось в конце XIX в. и основывалось на противопоставлении язычества и христианства. Однако, учитывая серьезные искажения, которые обычно несет в себе бинарная модель, пишет автор, не следует преувеличивать противоположность язычества и христианства, поскольку это лишь затушевывает их взаимосвязь. Современные ученые отдают себе отчет в трудности проведения четких границ между магическим, научным и религи-озным и предпочитают говорить о «народной религии» русского, так же как и европейского крестьянства (с. 24).
Народная религия французского и немецкого крестьянства была уже достаточно хорошо изучена, и полученные выводы и построенные модели стоило бы распространить на русские реалии, отмечает С.Диксон. В первую очередь это касается вопросов о соотношении суеверия и догмы в представлениях верующих, об отношениях «официальной» и «народной» религии, в том числе о формах отправления обрядов. И хотя история «народной религии» в России в последнее десятилетие стала приоритетным предметом исследования, еще предстоит создать социальные, географические и хронологические модели, которые помогут понять значение местного и национального, божественного и мирского в народной религиозной культуре России. При этом необходимо учитывать «проблему национальной церкви в многонациональной империи, раздираемой между необходимостью ассимилировать наиболее успешные технические приемы своих соперников и стремлением определить собственную духовную и доктринальную идентичность» (с. 34).
Возвращение религии в общественную жизнь России и, в частности, в русское искусство, - тема третьей главы, написанной Линдси Хьюз (Школа славянских и восточноевропейских исследований, Лондонский ун-т). Основное внимание автор уделяет русскому изобразительному искусству - иконописи и живописи на религиозные темы - с начала Х в. до наших дней.
Дэвид Мун (ун-т Ньюкасла-на-Тайне) рассматривает проблему социальной стабильности в России со Смутного времени до наших дней (1598-1998). Исходным тезисом написанной им четвертой главы является утверждение, что вплоть до начала ХХ в. Российскую империю отличала от других стран устойчивая социальная стабиль-ность (с. 54). Представления о разрывах в историческом развитии России во многом основывались на сильном преувеличении бунтарского духа русского народа. Утверждению этих стереотипов способствовало и преимущественное внимание как западных, так и российских историков к изучению «классовой борьбы», крестьянских войн и рабочего движения. Между тем восстания были исключением из правила, и автор дает характеристику трех социальных механизмов, обеспечивавших прочность общественного строя как царской, так и советской России в промежутках между тремя крупными кризисами - эпохой Смутного времени, революциями начала ХХ в. и распадом СССР.
Первый механизм, посредством которого царь, государство и высшие слои сохраняли свое положение, назван Д.Муном «кооптацией элит». Смысл этого механизма заключается в том, что общество подразделялось на множество мелких сегментов с собственной локальной элитой во главе. Представители этих локальных элитных групп, включающих в себя как старшин в крестьянской общине, так и секретарей партячеек, были заинте-ресованы в сохранении собственной власти, которая давала доступ к привилегиям и материальным благам, и находились в противо-стоянии с массой остального населения. В то же время каждый отдельный член общества, в свою очередь, стремился попасть в состав привилегированных. Таким способом на всех уровнях социальной лестницы осуществлялся принцип «разделяй и властвуй», который помогал сохранять социальную стабильность (с. 55).
Второй механизм сохранения существующего строя заключался в системе эксплуатации, при которой высшие слои взамен получаемых материальных благ предлагали низшим свою защиту и покровительство. Таким образом создавались связи «взаимозави-симости» между эксплуатируемыми и эксплуататорами. Главными целями «защиты», пишет Д. Мун, были создание таких условий существования для низших классов, чтобы они могли выполнять свои обязательства перед элитами и государством, а также сохранение общественного спокойствия (с. 61).
Третий механизм представлял собой осуществление социаль-ного контроля и подавления, чаще всего в форме «исключения» нарушителей порядка и спокойствия из социальной системы. Сочетание перечисленных механизмов обеспечивало относительное спокойствие и стабильность существующего строя на протяжении веков. И только в периоды серьезных кризисов - на рубеже ХУ1-ХУП вв., в начале ХХ в. и в 80-90-е годы - эти механизмы не срабатывали, пишет Д.Мун. Общей чертой указанных кризисов был не социальный конфликт, но раздоры внутри правящих элит и конфронтация между элитами потенциальными. Именно отсутствие единства в правящей элите, по мнению автора, явилось решающим фактором падения как царского, так и советского режимов (с. 68-69).
В пятой главе «Свобода и собственность, земля и воля: землевладение и земледелие в императорской, советской и постсоветской России» Роджер Бартлетт (Школа славянских и восточноевропейских исследований, Лондонский ун-т) указывает, что «аграрный вопрос» всегда играл системообразующую роль в русской истории и в
постсоветский период продолжает оставаться одним из ее определяющих факторов (с. 75).
В течение XVIII в., пишет автор, дворянское землевладение превратилось в полную собственность в соответствии с нормами римского права, в то время как крестьянское землевладение эволюционировало в обратном направлении. Другой стороной этого процесса было постепенное перенесение бремени государственной службы с дворянства на крестьянство, которое превратилось в податное сословие и основной резерв пополнения вооруженных сил империи (с. 76-77).
После отмены крепостного права, пишет автор, дворянство отнюдь не приходит в упадок - происходит лишь переориентация в его деятельности. Меньшая часть помещиков продолжают заниматься земледелием, и многие из них довольно успешно. Однако те способы, которыми велось помещичье хозяйство, лишь препятствовали модернизации аграрного сектора в стране, считает автор (с. 79). Крестьянское хозяйство в пореформенную эпоху продолжало развиваться, играя все большую роль в сельскохо-зяйственном производстве. Недавние исследования западных историков показывают, что крестьянское земледелие легко приспо-сабливалось к рынку и что община далеко не всегда являлась препятствием для технического прогресса. Главными препятствиями в достижении успеха крестьянами были суровые природные условия и вялая политика правительства (с.80).
В целом же, подводит итог Роджер Бартлетт, характер развития землевладения и землепользования в дореволюционной России, тесно связанный с политикой государства и крепостничеством, являлся одним из основных факторов сохранения социального неравенства и экономической неэффективности, причиной социаль-ной ригидности и того, что большая часть населения не имела гражданских прав и не участвовала в процессе формирования гражданского общества на рубеже веков (с. 81).
В настоящее время Россия проводит «третью великую земельную реформу ХХ в.». Главным препятствием созданию земельного рынка в стране и формированию частной собственности в земледелии являются, по мнению автора, старые мифы и представления, которые разделяют как сами крестьяне, так и чиновники и многие политики (с. 85).
Видный историк-экономист Питер Готрелл (Манчестерский ун-т) рассматривает проблему бедности в истории России с точки зрения
«большой длительности». Русская история, пишет он, демонстрирует периоды не только экстенсивного, но иногда и интенсивного роста, однако встает вопрос: почему России было так трудно двигаться по пути интенсивного роста? Частичный ответ заключается в том, что в дореволюционный период правительство, купцы, помещики и крестьяне выбирали наиболее безопасный способ существования во враждебном мире и избегали связанных с нововведениями рисков.
Готрелл показывает, что правительство одновременно стимулировало экономическое развитие во имя обеспечения военной мощи и препятствовало формированию правовых норм современного капитализма, с неприязнью относясь к развитию рынка. Он указывает, что политику правительства следует рассматривать в контексте тяжелых условий существования российского государства, учитывая наличие огромной территории с незащищенными грани-цами и бедность ресурсов. Неудивительно, что в центре внимания правительства всегда стояла проблема безопасности и управления страной, и государству, по мнению автора, требовалось гораздо больше чиновников, чем имелось в наличии. Именно недоста-точность управления (иМе^оуегптеП:) явилась причиной возникно-вения культуры деспотизма, которая так мешала свободному развитию предпринимательства в России (с. 102).
Историю предпринимательства в дореволюционной России в его взаимоотношениях с правительством и обществом исследует Томас Оуэн (ун-т Луизианы, США), показывая «комплексный характер культуры русского капитализма» (с. 120).
Проблемы экономического и социального развития России XIX -начала ХХ в. рассматривают Дэвид Сондерс (ун-т Ньюкасла) в главе о моделях труда в промышленности и земледелии и Стив Смит (ун-т Эссекса) в главе о народной культуре в связи с развитием рынка.
Главы 10 и 11 посвящены правителям России. Морин Перри (Бирмингемский ун-т) рассматривает проблему наивного монархизма со времен Ивана Грозного, а Роберт Сервис (Оксфорд) пытается проследить преемственность и выстроить модель правителя России «от царя до президента».
В последней главе «Русский народ и Советский Союз» Джеффри Хоскинг (Школа славянских и восточноевропейских исследований, Лондонский ун-т) указывает, что ни в дореволю-ционный, ни в советский период России не удалось стать нацией в гражданском и культурном смысле. Созданная Сталиным система номенклатуры базировалась на
связях патрон - клиент, и в брежневские времена она активно работала на усиление этнического партикуляризма. В каждой республике местная номенклатура энергично «возделывала свой собственный сад» в борьбе за «материальные и символические блага». Либеральные реформы Горбачёва позволили этой борьбе выплеснуться на поверхность, что и явилось в конечном счете причиной распада СССР. Сегодня, заключает автор, вопрос о судьбе Российской Федерации стоит так: останется ли она вотчиной «неономенклатуры», ареной борьбы соперничающих кланов, многие из которых пережили конец СССР и контролируют львиную долю промышленности, торговли, финансов и СМИ в стране, «или же русские сумеют построить современную нацию» (с. 222)?
О.В.Большакова
