Спросить
Войти
Гардт К.А.
Аспирант, кафедра новой истории и международных отношений Тюменский государственный университет
ПРЕЛОМЛЕНИЕ В ОБРАЗЕ ФРАНЦУЗСКОГО КОРОЛЕВСКОГО ДУХОВНИКА ТРАДИЦИОННЫХ МОТИВОВ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ИЕЗУИТА ПЕРВОЙ
ПОЛОВИНЫ XVII вв
Иезуит первой половины XVII века воспринимается современниками зачастую сквозь призму господствующей литературной традиции, отличающейся чрезмерной сатирой в изображение членов Общества Иисуса. Основой данного восприятия является архетипическое свойство присущие человеку - отношения «я и другие». Одно из наиболее характерных проявлений в системе «я и другие» - дихотомия «свой - чужой», которая, как все архетипическое, очень устойчива. Знаковые обозначения французского иезуита, например «испанец» или «итальянец», несет в себе важную характеристику человека, не всегда и не для всех привлекательную. Особенный характер «свой -чужой», дихотомия «я и другой» приобретает через посредство отношения «враг», «в конечном счете, отмечает А.А. Сванидзе, некто не потому враг, что чужой, а потому чужой, что враг». [1, 185]
В условиях кризиса конфессиональной и династической легитимизации французской монархии, когда средиземноморский католицизм представлялся как не только как традиционный враг французских галликанских вольностей, но и как враждебная сила новым христианским конфессиям, изображение иезуитов в этой системе противостояния претерпевало изменения на разных уровнях. Одно из направлений отображает последствие нетерпимости XV -XVI в - существование «общества гонений» в христианской культурной зоне. [2, 130]Так, Уильям Монтер приходит к выводу, что нетерпимость к чужакам «пережила 1500 год и распространилась, помимо евреев и мусульман, на представителей конкурирующих христианских конфессий».[3, 36] Стремление выявить как генетическую, так и культурную связь с традиционно дискредитируемыми орденами, такими как тамплиеры и ассасины, фактически ставя под сомнение религиозную легитимность существования иезуитов в рамках Римской Католической Церкви, свидетельствует о распространении практики нетерпимости и в отношении Общества Иисуса.
Один из самых успешных и многочисленных - орден иезуитов, современники позиционируют как девиантное меньшинство, что отражает их отношение к иезуитам, укладывающееся в рамки дихотомии «свой - чужой». Выделение девиантных групп, создание мифического образа Врага, согласно концепции Р. Мура основанной на теории девиантности Э. Дюркгема, было частью политики церкви и правительства, направленной на усиление единства христианского мира, - что особенно актуально при существующей нестабильности в ситуации резких социальных перемен,- путем противопоставления его Чужому.[4, 65] Таким образом, изменения отношений к дискриминируемым меньшинствам, евреям, ведьмам, еретикам, прокаженным, а также в ряде работ к ним добавляются мавры, колдуны, проститутки, женщины вообще, коррелировали с состоянием католицизма как господствующей религии, не стабильным в Раннее Новое время. В условиях формирования национальной идентичности во Франции конца XVI -первой половины XVII столетия прошлое, связанное с иезуитами было подвергнуто реорганизации, а в некоторых случаях и прямой фальсификации. Примером, этому может служить, изображение иезуитской системы образования, как испорченной и извращенной папским и испанским духом, что свидетельствует на фоне впечатляющих успехов и популярности иезуитских коллежей, о стремлении ряда мемуаристов к намеренному очернению имиджа иезуитов и фальсификации результатов педагогической деятельности Общества.
Существование и детальность Общества Иисуса явилось результатом крушения католицизма в том виде, в котором оно существовало. Орден иезуитов представлял собой, по сути, ведущую католическую организацию эпохи. Однако в соответствии с политическими реалиями Франции первой половины XVII и потребностями доминирующих политико-религиозных групп происходит переосмысление и переинтепретация прошлого Общества Иисуса во Франции. Выделяются определенные события, получающие статус «поворотных моментов», неразрывно связанные с деятельностью иезуитов, с которых начинается новая эпоха и происходит полный разрыв с прошлым.
Одним из таких «событий - фаворитов» является убийство Генриха IV Франсуа Равальяком- 14 мая 1610 года. Тенденция, вознесения теоретиками - галликанцами короля Франции выше всех королей, возникшая с первых лет царствования Генриха IV, со смертью последнего получила новый импульс для формирования этой легенды. «О, Франция, око христианства, роза империй и жемчужина мира, как эта утрата велика для тебя! Как эта гибель ужасна! Франция, любимица небес и Господа, кто снял с тебя мантию славы, покрывавшую тебя и корону чести, так высоко возносившуюся на твоей голове? Кто тебя, Богом избранную, так обидел? А ты, бедное общество, существовавшее лишь на средства Монарха, кто тебя так опечалил, так прискорбно унизил, так скверно огорчил? Горе общее для всех, но в особенности касается тебя: этот удар поразил все тело королевства и ранил тебя почти смертельно!».[5, 26-27]Это трагическое событие возбуждало жалость, возмущение, беспокойство, тревогу, изгнало из памяти людей истинные реалии царствования, чтобы заменить их набором льстивых символических образов и внедрить в сердца чувства любви, признательности и восхищения. «Прощай, о чудо из Королей, прощай украшение века, наша радость, наша слава, наша честь. Прощай Отец и Возродитель государства, Второй Создатель и первый благодетель нашего Общества. Прощай мой великий Король, мой Государь, мой Защитник. Вы дали нам покой в этой долине слез, покойтесь же с миром, будьте навеки между лилиями и розами. Лавры на Земле легко вянут, Ваша же слава достойна листвы позеленее. Победы, триумфы вашего королевства, за которыми Вы наблюдаете сверху, должны стать достославнее», - писал в 1610 году Пьер Котон, духовник - иезуит Генриха IV. [5, 27 -28]«Не будь Равальяка, весь мир признал бы власть Генриха IV, возникла бы великая империя или, по крайней мере, великая федерация, французская и христианская».[6, 303]Культ Суверена и культ Отечества, которые он воплощал, слились воедино.[6, 304]
Постепенно образ короля - благодетеля, короля кормившего голодных парижан, когда он был вынужден их осаждать, короля, желавшего своему народу благоденствия, «доброго короля Генриха», царствование которого было возвратом золотого века, укреплялось и становилось общераспространенным. Данное социально значимое воспоминание «монарха - легенды» разворачивается на многих уровнях в общественном сознании. Мемуаристы акцентирую внимание, прежде всего на окружении Генриха IV -придворной элите, способствующей его великим свершениям. В контексте тематики данной работы, пара «государь - придворный» - одна из самых значимых в мировой истории и культуре, (фактически от каждого периода в истории государства, если не от каждого монарха, осталась память о такой паре) представляет наибольший интерес. Применительно к истории иезуитов во Франции раннего Нового времени, отношения «государь - приближенный» (монарх - духовник) имеет первостепенное значение; в ситуации, когда иезуиты подвергались гонениям, действия королевского духовника-иезуита при дворе, приобретают особую важность и становиться одним из ключевых факторов, определяющих судьбу Общества Иисуса в королевстве, и, соответственно, одним из интереснейших граней отношений «свои - чужой».
Реальное и вымышленное могущество иезуитов, во всяком случае, породило, яростные кампании против них. Всевозможные памфлеты осуждали их, в частности за
нарушение тайны исповеди и использование в собственных целях полученные на исповеди признания: «Они украли ключ от сознания народа, для того чтобы располагать им по своему усмотрению и заставить верить всему, что им заблагорассудится. Они воздействуют на людей через самую уязвимую и опасную часть их разума, - их сознание. Они побеждают их собственным авторитетом и застают врасплох, когда люди обращаются к ним, раскрывают самые сокровенные мысли, ищут совета и утешения. Их исповеди всего лишь ловушки для народа, нет в них ни толики милосердия», - говорится в Защитной речи Антуана Арно.[7, 54]
Иезуитов обвиняли в манипулировании сознанием народа путем расширения собственной сети школ, коллегиумов и общин, однако самой привлекательной сферой деятельности для нападок считался исповедника. Как можно эффективней повлиять на политику европейских держав, чем назначить отца-иезуита на должность духовника при возможно большем числе католических монархов - «залезая в душу князей земных, они играли ими, словно воланами в бадминтон», - терпеливо относясь к их увлечениям черной магией, чернокнижием и фаустовскими сделками или, напротив, способствуя возвышению своих креатур на самые высокие должности в государстве.[8, 203]
Репрезентация иезуитов-духовников в большей степени биографична и исторически конкретна, хотя, безусловно, прослеживаются типологические мотивы. Одним из самых одиозных и привлекающих внимание современников был первый духовник эпохи иезуитов XVII столетия - Пьер Котон. Он вступил в свою должность при жизни Пьера Бенуа в 1604 году (первого духовника Генриха IV) до официального его замещения в 1608 году.[9, 188]Котон родился в Неронде, провинция Форез, в 1564 году в знатной семье с умеренными традициями: его отец, Гишар Котон, хозяин замка Шеневу, имел неприязнь, как к гугенотам, так и к иезуитам. Он сотрудничал с Клодом Юрфе в правительстве провинции Форез, затем стал секретарем по поручениям Екатерины Медичи. Готовясь к магистратуре по воле родителей, Пьер Котон начинает изучать право, но в 19 лет поступает в иезуитский колледж Ароны, затем изучает философию в Милане и с 1588 г. теологию в Риме при отце Бобадилье, одном из сподвижников святого Игнатия. [10]Закончив учебу в Лионе и став монахом в 1593 году, он начинает миссионерскую деятельность среди протестантов на Юго-Востоке Франции.
Современники приписывают ему огромную силу физического обольщения, усиленную естественной изящностью и такими мягкими манерами, что мало кто мог устоять перед ним: «покоритель сердец», «обольститель», так его называли пасторы-протестанты, опасавшиеся влияния его дьявольского магнетизма. [11,25]«Он был красив лицом, роскошного телосложения, с важной осанкой, ласковой речью, легким в общении, снисходительным, мягким и приветливым», - утверждал Понтшартрен. [11, 67]«У него такая привлекательная прелесть, что нельзя было его не слушать», - продолжал Бассомпьер.[11, 339]Даже Сюлли, высказывает весьма одобрительные оценки Пьеру Котону, несмотря на общую неприязнь к Обществу, сквозящую в его мемуарах. Первая встреча в 1604 году духовника и всесильного министра не выглядит как столкновение интересов: «этот французский иезуит - отец Котон, когда я только вошел в зал, чтобы дать аудиенцию, как обычно после обеда, подошел ко мне со всеми мыслимыми демонстрациями почитания и уважения, и не скупился на похвалы моих больших заслуг, также предлагал свои услуги и явно надеялся на мое покровительство, он был уверен, что я буду склонен ему его предложить. К данным пожеланиям были приобщены глубокие поклоны, слова благодарности, преданности и покорности. Я не был недостаточным в возвращении комплиментов и церемоний». [12, 341]
Образ королевского духовника - близкого советника, фаворита монарха, находится на пересечении ряда ключевых, для французских мемуаров первой половины XVII века, мотивов и проблематик, одна из главных: тема совета и добрых / дурных советников;
осуждение предсказателей, астрологов и колдунов, критика происпанского или проримского влияния на короля посредством духовника.
Безусловно, Пьер Котон подходит на роль архетипичного советника, с его незаурядным талантами и достоинствами, что находит отражение в мемуарах и личной корреспонденции современников. Одно из ярких свидетельств отношения к духовнику запечатлено в памфлете периода гонений на иезуитов в 1610-1613 гг., где Пьер Котон изображен как неформальный лидер французской конгрегации Общества:
«Масленый Антикотон, Ядовитая Ремонстрация Непоколебимая воля Пьера Котона И всех иезуитов Франции» [13, 7] Взаимоотношения с сувереном, одна из основных граней пары король - духовник. Об отношения Генриха IV к своему духовнику современники оставили весьма противоречивые свидетельства. Относительно степени доверия между бывшим еретиком-королем и представителем ультрокатолического ордена - отцом Котоном, имеются противоречивые мнения. Так, например, Теодор Гризингер, в своем исследовании, посвященном истории Общества Иисуса в Европе, пришел к выводу, что Генрих IV был слишком умен для того чтобы позволить иезуитам иметь на него влияние, «какое доставляло им руководство совестью других королей». [14, 462]С точки зрения Жоржа Минуа, работа которого написана уже в другую историографическую эпоху, «король полностью доверяет отцу Котону, хотя изначально он испытывал некоторые сомнения в намерениях иезуита, которого оппозиционные Обществу Иисуса представляли как агента Испании, то все эти сомнения быстро рассеялись, благодаря манере поведения и шарму духовника.Король взял за привычку советоваться с ним по всем вопросам». [11, 345]
Максимилиан де Бетюн, герцог Сюлли оставил свидетельства иного рода. По его словам, Генрих IV знал о противоестественной природе ордена склонной к цареубийству и пригласил иезуитов ко двору по причинам политического характера. По словам Сюлли, монарх услышал речь иезуита проповедавшего тираноборческие концепции теоретиков Общества «и с весельем сказал, что на подобные действия способны всего несколько человек, их слишком мало и добавил, что он слышал из уст многих людей, что Общество никогда не любило его, и теперь он убедился в этом сам». [15,37]3а 1603 год в «Мемуарах» Сюлли мы находим следующие свидетельства: «король приказал Провинциалу приехать в Париж и взять с собой отца Котона, «я буду общаться с вами», добавил он, «так как я считаю, что вы полезны для общества и моего королевства». [12, 67]По некоторым данным Генрих IV отказывался исповедоваться духовнику под предлогом того, что «все мои слова, будто тот час же переданы в Испанию». [16,49]
Тема «совета» и «дурного советчика» весьма популярна в мемуарной литературе. Мемуаристы акцентируют внимание на том, что совет по значимости равен поступку и дурной совет заслуживает такого наказания, как и дурной поступок. Каждое дело нужно начинать, получив «хороший» совет, стараясь избежать «дурного» и не попадать под влияние лжесоветников, таких как Люинь или Кончино Кончини, Котон. Всем этим наставлениям и предупреждениям особенно важно следовать монарху в силу особой значимости его поступков. Однако влияние «дурных советников» иногда столь велико, что вызывает опасения придворных и министров, обвиняющих духовника в том или ином поступке монарха. Так, «король, слушал их (министров) не тем ухом, которое, казалось, было «заложено Котоном»», по легкой игре слов (заложено ватой), приписываемой королю, и которой он ответил Сюлли, просившему разрешения читать кальвинистские проповеди в пригородах Парижа. [17, 155]Слова обошли весь двор, и гугеноты воспользовались ими, когда приписывали духовнику провал их прошений: «У короля Котон в ушах». Имя иезуита имело и другое использование. Не в состоянии больше переносить бесконечные богохульные ругательства Генриха IV, духовник посоветовал
заменить «Бога» на «Котона» в его любимом ругательстве: и «jarni Dieu» (je renie Dieu - я отрекаюсь от Бога) стало « jarni Coton» (je renie Coton - я отрекаюсь от Котона). [18, 88] И именно в этом смехотворном виде имя духовника стало популярным. Из-за его действительного и предполагаемого влияния у Пьера Котона было много врагов, как со стороны кальвинистов, так и со стороны враждебно настроенных католиков -галликанцев. Враждебность по отношению к нему отражалась в шутках «vieille laine, vieux Coton» (старая шерсть, старый хлопок), произносимых по пути его прогулок и до попытки убийства. Королевскому духовнику нанесли удар шпаги в плечо, в обстоятельствах почти идентичных тем, что позволили Равальяку положить конец царствованию Генриха IV 14 мая 1610 г.
Современники оставили весьма интересные оценки духовников, очень часто их сравнивают со змей [19, 48] - библейский архетип, и первое и наиболее известное, роковое его воплощение - змей в третьей главе Книги Бытия. Данный архетип соответствует образу «злого советника». Этот мотив развит и в иных культурных контекстах. Дурных советников - иезуитов, в некоторых случаях ассоциировали даже с А-Ж. Ришелье и Дж. Мазарини. [20, 203]3ачастую пользуясь магическими средствами «дурные советчики» блокируют для монарха восприятие божьей воли, которую по праву помазания он должен слушать и, следуя ей, творить справедливый суд, одну из важнейших своих функций.
Манипулируя образами иезуитов, мемуаристы сходится в изображении оных, как некой группы выходящей за рамки социальных норм и морали. В мемуарах иезуиты довольно прочно ассоциируются с магическими практиками, спиритическими сеансами, что позволяет сделать вывод о стремлении вывести Общество Иисуса из легитимного поля христианства. Столь разновидный антиколдовской дискурс, сосредоточенный, во многом, на королевском дворе фиксируется и в других - нефранцузских контекстах; европейские дворы не испытывали дефицита в прорицателях, астрологах и колдунах, и, учитывая частоту дворцовых интриг, заговоров и переворотов к которым вышеупомянутые персонажи - хотя бы просто как находящиеся при дворе - бывали причастны, формировался концепт «политического колдовства» и страха перед ним.
Необъяснимым, остается факт приверженности иезуита Пьера Котона спиритуализму и мистицизму. Скорее всего, можно сделать вывод, это была дань времени. В своих изысканиях в данной области он часто бывал в необыкновенной среде женщин-мистиков, которых было много в XVII веке: Мария де Валанс, Мадам Акари, Жанна де Матель, Анна де Сентонж, Мадам де Сент-Бёв; его родная сестра, Жанна-Мария Котон, которая выйдет замуж за Гийома де Лашеза и станет бабушкой отца Лашеза.
Пьер Котон иногда прибегал к действиям, вызывавшим недоумение и подозрения, будь то вызов и разговор с дьяволом или дружба со знаменитой прорицательницей Марией де Валанс, обещавшей ему сердце Генриха ГУ.Это предсказание сбудется дважды. Первый раз, когда Котон станет королевским духовником, второй раз, когда будет назначен после смерти короля нести его сердце в колледж Ла Флеш. [17, 148;19, 29,45] Мистики и колдуны, чудеса и сатанизм, явления и одержимости процветают во всей Европе и очень трудно разобрать, где здесь проявления патологии и высокой духовности. [3,26]Современники считали чрезмерным легковерие иезуита в данной области и особенно его обвиняли в использовании так называемых сверхъестественных контактов его кающихся грешниц, чтобы выведать секреты короля и его окружения, не слишком заботясь о том, кто отвечал на вопросы Господь или дьявол.
Самым сомнительным был случай некоей Адрианы Дюфрен, которую считали одержимой дьяволом. Иезуит полагал, что если чувства Адрианы быть может и были отданы дьяволу, её душа была несомненно с Господом, и он предпочитал вести с ней долгие беседы. Сюлли подозрительно относившийся к деятельности королевского духовника, в своих «Мемуарах» повторяет неприятные слухи, касающиеся этих бесед. Он рассказывает, что в 1606 году отец Котон якобы попросил Адриану задать десятки
нескромных вопросов дьяволу, который раскрыл ему важные тайны во всех областях. Рукопись этих вопросов даже была, по словам герцога, найдена в книге по изгнанию бесов, взятой у Жийо, советника при Парламенте. [17, 147]
Сюлли опубликовал этот документ в своих мемуарах. Список вопросов интересовавших исповедника был весьма не типичен для духовного лица: «Всё, что Господь хочет, чтобы я знал о короле и королеве. Все, что касается тех, кто живет во дворе. Всё что касается частных и общих исповедей. Всё что касается канонизации и хочет ли он, чтобы я настаивал на этом. Всё что касается войны с испанцами или еретиками. Касаясь пути, которого я должен придерживаться для убеждения короля и пути, для того чтобы он воздержался от своих грехов. О проповедях, как сделать их более полезными, при помощи каких книг, каким способом. В чем состоит главная опасность для меня. Что это было за явление в Лангедоке. Что мне нужно знать о короле и месье де Рони (Сюлли). Что можно ожидать от его обращения в католическую веру. Что и кто препятствует основанию колледжа в Пуатье. Какой самый понятный и самый очевидный отрывок в Священном писании, доказывающий существование чистилище и обращение с мольбами к святым. Чтобы доказать также могущество Папы и что он имеет такую же власть, что и святой Петр. Когда звери пили в Ноеве ковчеге. Какие дети Бога любили дочерей людей. Передвигался ли змей на своих ногах перед грехопадением Адама. Сколько времени они были на небе, а наши отцы в земном раю. Существует ли Царь архангелов. Как установить прочный мир с испанцами. Где земной рай. Как можно легко и полностью обратить в католическую веру короля, королеву и все королевство Англии». [17, 148-150]
Несмотря на то, с какой серьезностью историк де Ту подтверждает эту историю, текст, не имеет исторических аналогов и подлинность документа не была подтверждена. Можно предположить, что склонность Сюлли к преувеличениям, распространения разного рода слухов; находит свое выражения и в конкретной ситуации. Однако он не единственный кто придает значение этим слухам, и вопросник, даже вымышленный, свидетельствует об интересах, которые проявляли современники к личности королевского исповедника. Большая их часть касается исполнения его обязанностей и способов более эффективного воздействия на сознание монарха, как в области политики, так и обращении еретиков в католическую веру.
Отец Котон, хотя и не мог претендовать на такое значение каким пользовались Ла Шез при Людовике XIV или Ламормайн при Фердинанде II, но все-таки сумел достойно представлять интересы своего ордена на посту королевского духовника. Во времена царствования Генриха IV, как и регентства Марии Медичи, он благоприятствует союзу с Испанией;является горячим сторонником свадьбы дофина и Анны Австрийской и противник планировавшихся действий против Империи, изо всех сил защищает Общество, оклеветанное со всех сторон. Пьер Котон напишет позднее: «недруги Церкви и короля хотели заставить поверить покойного короля Генриха, что наше Общество так богато, что прибыль льется через край, по этой причине я был вынужден вести подсчет всех наших средств, показывая, то, что я и предлагаю сделать, что у нас нет и 200 франков на человека, включая средств на проживание, одежду, книги, ризницу, содержание зданий, службу, поддержку и всякие другие траты как общие, так и личные; и могли бы назвать многих священнослужителей Франции, из которых один имеет больше средств, чем все мы вместе взятые». [5, 12]
Зачастую подчеркивается, что иезуиты обладают властью локального масштаба, однако наибольший интерес у мемуаристов привлекает позиция близости к власти центральной - то есть к власти духовника, который имеет возможность апеллировать к монарху, который ему внимает и покровительствует, критика иезуитов - духовников, весьма персонифицирована и зачастую несет в своей основе прототип первого королевского исповедника Пьера Котона.
