Спросить
Войти
УДК 93/94
А.Г. Фот
аспирант, кафедра истории России, ФГБОУ ВПО «Оренбургский государственный педагогический университет»
НЕКАНОНИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ И ОТВЕТНЫЕ САНКЦИИ В СРЕДЕ ПРАВОСЛАВНОГО ПРИХОДСКОГО ДУХОВЕНСТВА (НА МАТЕРИАЛАХ ОРЕНБУРГСКОЙ ЕПАРХИИ)
Аннотация. В данной статье на основе анализа конкретных примеров изучается система наказаний приходского духовенства за неблаговидное поведение и дисциплинарные проступки. Поставленная проблема практически не освещена в исторической науке. Опираясь на архивные документы, автор рассматривает девиации в поведении священнослужителей и следующие за ними официальные санкции как меры воздействия на виновных.
A.G. Fot, Orenburg State Pedagogical University
NON-CANONICAL BEHAVIOR AND RETALIATORY SANCTIONS IN THE ORTHODOX PARISH CLERGY
(A CASE STUDY OF THE ORENBURG EPARCHY)
Abstract. This article, based on the analysis of specific examples, investigates the system of penalties imposed on parish clergy in response to unseemly conduct and disciplinable offenses. The issue under investigation scarcely finds any coverage in historical studies. The author, basing his study on archival documents, investigates behavioral deviations found in clergymen and entailing official sanctions, imposed as disciplinary action against the offenders.
В связи с возрастанием роли Церкви в жизни современной России учёных всё больше интересует история русского приходского духовенства. В последние десятилетия набирает обороты изучение повседневной жизни священно- и церковнослужителей [1, 8, 12]. Одна из особенностей повседневной жизни лиц духовного сословия заключалась в том, что они обязаны были контролировать все свои действия и поступки, чтобы соответствовать представлениям населения об идеальном пастыре. Следовать же строгому морально-нравственному канону было под силу далеко не каждому священнослужителю. Именно поэтому, на взгляд Т.Г. Леонтьевой, «так называемое неканоническое поведение становилось привычным для духовенства» [9, с. 143]. А.В. Скутнев, поддерживая Леонтьеву, добавлял, что «священно- и церковнослужители не могли не заметить, что всё большее число граждан начинает воспринимать их как маргиналов...» [12, с. 66]. По этой причине вышестоящее начальство принимало меры для борьбы с отклоняющимся поведением священнослужителей. Интересно, что вопрос о наказании духовенства за проступки не разрабатывался в отечественной дореволюционной и советской историографии. С большой натяжкой исключением можно считать книгу советского историка Е.Ф. Грекулова [3]. Сосредотачиваясь на пороках духовного сословия, историк вскользь упоминает и некоторые меры, которые предпринимала Церковь для их искоренения. Современные исследователи тоже не углубляются в изучение этой проблемы, касаясь её лишь в рамках изучения поведения священно- и церковнослужителей в повседневной жизни» [2, 12]. В настоящей статье, на основе материалов из архивного фонда Канцелярии епископа Оренбургского и Уральского, предпринимается попытка сформировать представление по данной проблеме.
Церковный суд по традиции совершался в духовной консистории той епархии, к которой принадлежал провинившийся. К ведомству епархиального суда относились дела духовенства, уличённого в проступках против должности, благочиния и благоповедения по взаимным спорам, могущим возникнуть из-за пользования церковной собственностью, по жалобам духовных или светских лиц на духовные лица, в обидах и нарушении бесспорных обязательств и по просьбам
о побуждении к уплате бесспорных долгов [13, с. 61]. Светский суд рассматривал тяжбы между священниками и священников с мирянами о невыполнении договора или обязательства, а также иски о возмещении убытков; преступления против законов государства; тяжкие уголовные преступления. Но даже в этих случаях первоначальное следствие проводилось в духовном ведомстве с участием полицейского чиновника. Если выявлялась действительная вина подсудимого, то дело передавалось в светский уголовный суд, где следствие проводилось с участием депутата от духовного ведомства [13, с. 62]. Однако участие духовенства в следствии не давало должного эффекта, и священник по-прежнему оставался бесправен.
Ситуацию попытались переломить в 70-е гг. XIX века. Вслед за судебной реформой 1864 г. планировалось ввести изменения и в церковное судопроизводство. Согласно проекту Особого комитета, созданного для решения данного вопроса, предполагалось обеспечить независимость следствия от церковной власти, ввести институты адвокатуры и прокуратуры и разработать чёткую уголовно-исправительную систему наказаний. По сути это было прямое копирование светской судебной системы, без оглядки на каноническое право и православную церковную традицию. Поэтому данный проект вызвал возмущение епархиальных архиереев и взволновал общественность. В этой ситуации правительство не посчитало возможным реализовать разработанный проект [11, с. 551-559]. Таким образом, церковное судопроизводство во второй половине XIX - начале ХХ вв. оставалось архаичным.
Церковное законодательство не менялось и в той части, которая касалась наказаний. Самой лёгкой воспитательной мерой было замечание или выговор. Оно назначалось за относительно легкие проступки. Так, исполняющий должность псаломщика в приходе Верхний Гумбет Оренбургской епархии Иоанн Орлов получил строгий выговор «за ложный донос на священника» [5, л. 8 об]. Строгий выговор получил и священник Михаил Вознесенский из села Преобра-женка «за выдачу неправильного метрического свидетельства» [5, л. 12].
Наиболее распространенными видами наказаний во второй половине XIX- начале XX вв. стали штрафы и временное запрещение священнослужения. Размеры штрафа были различны, но, как правило, не превышали 10 рублей. Например, исполняющий должность псаломщика в селе Васильевка Владимир Ольшанский «за участие в венчании малолетнего брака был оштрафован на 50 коп. в пользу бедных духовного звания» [5, л. 6 об]. Штрафовали священи-ков за совершение венчания без соблюдения «предбрачных предосторожностей». Дело в том, что прежде освящения брачного союза таинством, священник был обязан тщательно удостовериться в беспрепятственности брака и подтвердить его законность надлежащим формальным актом. Следовало сделать оглашение в церкви, после чего проводилась процедура брачного обыска. Жених и невеста сообщали свои имена, звания, возраст, вероисповедание и место жительства. Они также предоставляли свидетельство о своей умственной полноценности, добровольное согласие на брак, разрешение на него и документ, подтверждающий отсутствие между ними возбраняющего брак родства. Справедливость всего указанного в обыске и обязательство нести за все эти показания ответственность перед судом своими подписями подтверждали жених и невеста, а также два или три поручителя от каждого из них [10, с. 96]. За несоблюдение этой процедуры на 10 рублей и был оштрафован упоминаемый выше священник Михаил Вознесенский [5, л. 12].
Еще одним видом негативных санкций являлась отправка «в труды» - в монастырь либо архиерейский дом. В результате провинившиеся представители духовного сословия оказывались под надзором настоятеля, если попадали в монастырь, либо самого епископа - в случае, когда местом пребывания был определён архиерейский дом, и тогда уже сами настоятель или епископ следили за исправлением наказуемого. Минимальный срок пребывания в монастыре или архиерейском доме составлял две недели. Его обычно получали священно- и церковнослужители, ведущие нетрезвый образ жизни. Так были наказаны, например, священник Николай Словохотов из села Романовка [5, л. 15] и священник Александр Любимов, служивший в селе Калинкино [5, л. 15]. Из этого правила случались и исключения. Так, священника села Александровка Николая Мансветова «за нетрезвость» вызвали в архиерейский дом на целых 2 месяца [5, л. 17 об]. При назначении наказания учитывалась не только тяжесть проступка, но и то, как обвиняемый вёл себя в прошлом. Например, псаломщик Нижнеозёрной станицы Стефан Насонов не только «поклонялся Бахусу», но и, выпив лишнего, принимался буянить и приставать к прихожанкам. В итоге в 1862 г. состоялся суд, который за нетрезвость, буйство и неблагопристойный поступок в церкви с казачкой Черноуховой приговорил псаломщика к отправке в архиерейский дом на три месяца в чёрные «труды» [5, л. 17].
Именно пристрастие к выпивке часто становилось причиной неблаговидного поведения священно- и церковнослужителей. В состоянии сильного алкогольного опьянения священник Арсений Светлов и причётник Николай Инфантьев в три часа ночи с десятого на одиннадцатое декабря 1872 г. пытались ворваться в квартиру, которую занимали две учительницы Николаевского девичьего училища. При этом они чуть не выломали дверь и перебудили всех соседей. Инцидент имел широкую огласку, что не лучшим образом сказалось на репутации девушек. Одна из них - Раиса Светкулина, чтобы остановить сплетни, вынуждена была подать жалобу епископу [4, л. 5-5 об, 164]. В итоге А. Светлов прислал девушке личное покаянное письмо, в котором уверял, что он с причётником не имел преступных намерений. Их ночную выходку священник объяснял тем, что они «вместо ночи вообразили для себя день и вашу квартиру вообразили своею» [4, л. 6-6 об]. Попытка оправдаться успеха не имела. Священник Светлов и причётник Инфантьев по предписанию Его преосвященства были вызваны в Оренбург и отправлены в кафедральный собор для исполнения обязанностей: первый - в должности причётника, а последний - звонаря, вплоть до исправления их поведения [4, л. 164-164 об].
К сожалению, система наказаний не достигала важнейшей цели - перевоспитания правонарушителя. Часто священнослужители снова совершали тот проступок, за который уже были судимы. Дьякон Фёдор Лебедев за нетрезвость четыре раза был отрешаем от места и определялся псаломщиком в Илецкую Защиту. Однако это его не остановило: Лебедев продолжал предаваться пьянству и, по определению консистории на 6 июня 1881 г., был «отстранён от места с посылкою в монастырь на три месяца для увещевания» [5, л. 10].
Некоторые священнослужители, начиная с небольших правонарушений, в итоге совершали очень серьёзные проступки. Так, священник Иоанн Муратов в 1854 г. за участие в венчании малолетнего брака был оштрафован на 4 рубля 25 копеек, а уже в 1856 г. на него было заведено дело, связанное с его ссорой со священником Захаровым. От наказания священника спас только «всемилостивейший манифест» [5, л. 14]. Эта история его, похоже, ничему не научила: в 1863 г. «за нетрезвость» священник Иоанн Муратов был низведён в причётники в Тати-щевскую станицу, но от этого места он отказался и жил без должности до своего нового определения в село Софийское 13 апреля 1864 г. Там он продолжил начатое, и частые возлияния послужили причиной его буйного поведения. Так как к тому времени Муратову уже было запрещено участвовать в службах, он был оставлен в причётнической должности под строгим надзором благочинного и местного священника до раскаяния и исправления [5, л. 14].
Ненадолго вернув себе должность священника, в 1869 г. за нетрезвую жизнь Муратов снова был запрещён в священослужении и отрешён от места, а 28 августа того же года он был послан в г. Илецк причётником. Однако уже 26 января 1870 г. за участие в венчании малолетнего брака его отправили в Оренбургский Богодуховский монастырь на семь месяцев и тринадцать дней. Едва успев выйти оттуда и вступить в должность священника, Муратов вновь был послан в монастырь на месяц и семь дней за венчание прихожан из чужого прихода [5, л. 14].
Следующее судебное разбирательство на его счёт состоялось через восемь лет - 16 марта 1878 г. Иоанн Муратов «за повечание пяти чужеприходных малолетних браков, за нетрезвую жизнь
и за произношения ругательств неприличными словами отрешён от священнического места с запрещением в священослужении, рясоношении и рукоблагословлении, низведён в причётники на три года шесть месяцев и два дня с внушением, что снисхождение выказывается ему в последний раз» [5, л. 14 об]. Однако предупреждение пропало втуне. В 1881 г. Муратов вновь состоял под следствием, на этот раз - за неблаговидное поведение в отношении священников и прихожан [5, л. 14 об]. Финал этой истории неизвестен, но, учитывая многочисленность проступков Муратова, а также то, что он явно не стремился внять предупреждениям и исправить своё поведение, к нему со временем могла быть применена и самая суровая мера наказания в практике Русской православной церкви -лишение сана с исключением из духовного звания.
Применялась эта санкция крайне редко. Как правило, так поступали по суду в отношении представителей духовного сословия, совершивших уголовные преступления. Такому же наказанию подвергались отступившие от Русской православной церкви в ересь или раскол [13, с. 74]. Однако случались и исключения. В тех случаях, когда, испробовав все имевшиеся в их арсенале средства, церковные иерархи полностью утрачивали веру в возможность исправления своего собрата, они имели право исключить его из своих рядов. Иллюстрацией этого тезиса может служить судьба священника Викентия Соловьёва. Уволенный в 1892 г. из третьего класса Самарской духовной семинарии, он был рукоположен в дьяконы и начал свою службу в Ключевском приходе Оренбургской епархии. В священники Соловьёва рукоположили уже в 1893 г., но почему-то он был оставлен на дьяконской вакансии. Возможно переживания, связанные именно с этим фактом, и послужили причиной того, что молодой священнослужитель стал употреблять спиртные напитки. Епископ, узнав об этом, отправил провинившегося в Троицкий собор и запретил ему участвовать в священослужении с 11 октября 1893 г. до 11 февраля следующего года. Позже выяснилось, что в Ключевском приходе Соловьёв совершал таинство венчания без соблюдения предбрачных предосторожностей, за что епархиальное начальство хотело отправить его в Оренбургский Богодуховский монастырь на три месяца, но предписанием епископа наказанием для него было велено считать время, проведённое им в Троицком соборе [6, л. 63-63 об].
После отбывания наказания Соловьёв был определён сначала к Оренбургской Казан-ско-Богородицкой церкви, а затем - к Каменно-Озёрному приходу [6, л. 63]. Прихожанам он запомнился тем, что позволял себе вести богослужения в нетрезвом виде, оскорбил местного церковного сторожа и крестьянина, бранился неприличными словами, а также имел привычку в неурочное время звонить в колокол. В качестве наказания священника отправили в монастырь под строгий надзор настоятеля «впредь до раскаяния и исправления» [6, л. 63-63 об]. Правда, меньше чем через месяц епископ своей резолюцией уволил его из монастыря и разрешил свя-щенослужение, но с тем условием, чтобы он «не искал себе места в Оренбургской епархии, а просился бы в какую-либо другую из соседних епархий» [6, л. 63 об]. Однако надеждам епископа на то, что удастся отправить «проблемного» священника в другую епархию, не суждено было сбыться. Соловьёв места не нашёл, и архиерей в мае 1895 г. вынужден был отправить его на свещеническое место сначала в Подстёпинский, а потом, в августе того же года, в Жуковский приход Оренбургской епархии [6, л. 63].
Очевидно, Викентий Соловьёв совершенно не имел силы воли, чтобы сдержать своё пристрастие к спиртному. Уже 16 декабря 1896 г. завершилось очередное следствие по делу о нетрезвой жизни священника Соловьёва. Консистория постановила: «В виду подтвердившегося на следствии обвинения о. Викентия в нетрезвой жизни и принимая во внимание, что о. Викентий в течении 4-летней своей службы в Оренбургской епархии был наказываем за нетрезвость и все-таки не исправил своего поведения..., отрешить священника Соловьёва от занимаемого им места и низвести в причётники с запрещением священослужения, рясоношения и рукоблаго-словления, впредь до раскаяния и исправления, со внесением сей подсудности в послужной его
список; и потребовать от него подписку, что он будет вести впредь трезвую жизнь» [6, л. 64].
Такую подписку Соловьёв дал Его преосвященству, и тот, в очередной раз доверившись священнику, назначил его настоятелем церкви села Островского Челябинского уезда. Правда, с тем условием, чтобы местный благочинный «имел над ним особое наблюдение и полугодично доносил о поведении назначаемого» [6, л. 64]. Таким образом, можно сделать вывод, что епархиальные власти, наказывая провинившегося, действительно стремились, в первую очередь, перевоспитать его и давали ему достаточно возможностей исправить своё поведение. Однако Викентий Соловьёв, судя по его послужному списку, совсем не стремился исправиться. В последующие годы ему не раз запрещали священослужение, понижали в должности и переводили с места на место, поскольку он часто предавался пьянству, конфликтовал с причтом из-за распределения церковных доходов, а также оскорблял прихожан и не проводил службу в церкви. Последний раз Соловьёва предупредили, что «в случае неисправления им, Соловьёвым, своего поведения, с ним будет поступлено согласно 42 правилу Святых Апостолов [6, л. 64-64 об]. Правило гласило: «Епископ, или пресвитер, или диакон, игре и пиянству преданный, или да престанет, или да будет извержен» [7, с. 71]. С этим напутствием Викентий Соловьёв в марте 1902 г. прибыл на новое место назначения - в Неплюевский посёлок и принял на себя обязанности священника Петропавловской церкви.
Здесь у него случился конфликт с младшим членом причта, псаломщиком Константином Орловым. 25 мая 1903 г. последний был уволен в отпуск в село Константиновку. Исполнять обязанности псаломщика за него остался казак Богданович, о чём Орлов и предупредил загодя своего священника [6, л. 56 об]. Однако по возвращении Орлова, Соловьёв обвинил его в «самовольной отлучке из места служения без всякой к тому надобности» [6, л. 59 об] и распорядился выдать жалование Орлова заменявшему его казаку. Этот шаг можно объяснить тем, что в церкви лишних денег не водилось, а за услугу Богдановичу следовало заплатить. Гораздо хуже оказалось другое: Соловьёв отдал распоряжение не платить за жильё псаломщика, пока тот находился в отпуске, что повлекло за собой проблемы с квартирной хозяйкой. Кроме того, как следует из жалобы, направленной Орловым благочинному, священник не выплачивал Орлову и причитающуюся ему часть церковных доходов [6, л. 56 об], из-за чего тому не на что стало содержать семью [в начале XX столетия обычно доходы, полученные от треб, делились среди причта таким образом: священник имел от братского дохода 75 копеек с рубля, а псаломщик 25 копеек.- А.Ф.].
Благочинный Шишков выразил неудовольствие таким поведением Соловьёва и предписал ему выплатить долг. Тем не менее, через два с половиной месяца Соловьёв всё ещё не выполнил данного предписания. И Шишков, отправляя повторное отношение на имя Соловьева, пытался пробудить в нём советь и сочувствие: «Вероятно ему, Орлову, бедненькому не на что чайку купить, а испить то хочется» [6, л. 56 об]. Документы не дают представления о том, чем закончилась эта история, но, поскольку Орлов не стал подавать жалобу епископу, очевидно, удалось решить эту проблему полюбовно. На это косвенно указывает и то обстоятельство, что после крестин сына Орлов настойчиво приглашал Соловьёва, вместе с местным атаманом Смирновым, зайти к нему на квартиру и отметить событие [6, л. 58]. Очевидно, если бы между ними оставались разногласия, псаломщик не желал бы видеть Соловьёва за своим столом.
Возможно, именно выпитое вино способствовало дальнейшим досадным для Соловьёва событиям. Первоначально ничего не предвещало неприятностей. На квартиру Орлова пришёл продавец из местной казенной винной лавки мещанин Евгений Чаплицев и попросил священника окрестить его младенца у него на квартире, находившейся от квартиры Орлова всего в 30 саженях [т.е. чуть более 60 м. - А.Ф.]. Расстояние это было небольшим, к тому же псаломщик уже отнёс в дом Чаплицева всю необходимую для крещения утварь, поэтому Соловьёв согласился [6, л. 58]. Однако крещение так и не состоялось.
Евгений Чаплицев, объясняя обстоятельства дела в прошении на имя епископа, писал, что священник Соловьёв, прибывши в его квартиру, обратил внимание на повивальною бабку и спросил её: «Ты восприемница или нет?» На что та ответила: «Я бабка, а за отсутствием восприемницы приглашена быть таковой». Священник сказал на это: «Ты не соответствуешь этому назначению». Причём оскорбил её такими словами, которые Чаплицев, не посмел изложить перед Его преосвященством. Затем священник сшиб с купели зажженные свечи и отказался от совершения таинства. Уходя из квартиры, Соловьёв встретил в коридоре церковного сторожа Николая Киселёва, который нёс кадило, и потребовал от него калоши. А когда сторож стал убеждать Соловьёва, что калош с ним не было, Соловьёв нанёс сторожу три удара, которыми «окровенил сторожа, пол и стены квартиры» [6, л. 55-55 об]. Мещанин Евгений Чаплицев просил епископа провести расследование произошедшего инцидента.
Пострадавший Николай Киселев подтвердил жалобу Евгения Чаплицева, заявив, что священник «будучи под влиянием алкоголя., оскорбил его публичной бранью и нанёс ему три жестоких удара, от которых у него выпал зуб, а другой зуб сшиблен с места. и в непродолжительное время должен выпасть» [6, л. 55 об]. Архиерей счёл обвинение правдоподобным и назначил следствие, запретив Соловьёву священнослужение «за кровопролитие», а также «ношение рясы, св. креста и рукоблагословения ввиду неоднократной его судимости» [6, л. 55 об].
Расследование длилось долго - с начала октября до середины марта. Обвиняемый в своё оправдание ссылался на то, что в день крещения его «одолела болезнь вроде горячки», вызвавшая раздражительность, но, по словам священника, превозмогая болезнь он поднялся с постели, чтобы совершить обряд [6, л. 57 об]. Заметим, что та же самая болезнь не помешала Соловьёву незадолго до этого не только крестить младенца Орлова, но и принять участие в праздновании этого события. В том, что священник был болен, сомневались даже свидетели с его стороны. Атаман Смирнов прямо утверждал, что, по его мнению, в день крестин Соловьёв был здоров [6, л. 61 об].
Соловьёв указал, что он отказался крестить ребёнка Чаплицева, поскольку крестному Михаилу Ердякову не было тогда 15 лет, а крёстную хотели записать заочно, а потом поставили дочь Чаплицева, пятилетнею девочку, тогда как по указу Святейшего Синода восприемники от купели не должны быть моложе 15 лет, а восприемницы - 13 лет [6, л. 58]. Формально священник был прав: из приложенной к следственному производству копии с метрической книги видно, что Михаил Ердяков родился 28 сентября 1888 г., т.е. в день крещения ему было 14 лет, 11 месяцев и 25 дней [6, л. 62 об]. Но пять дней, оставшееся до пятнадцатилетия мальчика, на наш взгляд, это не такой большой срок, из-за которого стоило поднимать такой шум. Что же касается пятилетней девочки в роли крёстной матери, то факт этот ничем не был доказан. Напротив, исходя из показаний Чаплицева, следует, что восприемницей должна была стать повитуха Пе-лагея Коркина [6, л. 55-56].
Однако даже в том случае, если бы Викентий Соловьёв говорил правду и действительно не хотел отступать от синодального закона, его поведение всё равно явно выходило за рамки дозволенного. Вместо того, чтобы, как полагается пастырю, попытаться решить вопрос мирным путём, он, по его же собственному признанию, «вознегодовал духом и произнёс, обращаясь к самому себе: «Какой скверный народ: уверяют, что у них всё готово к крещению, а между тем настояще ещё ничего не приготовлено. Просят крестить на дом и тут позволяют себе оскорблять духовное лицо. В это время расходившаяся бабка Коркина, оскорблённая его отказом крестить, требовала от него крещения младенца. Между тем он, Соловьёв, продолжал негодовать и, не обращаясь лично ни к кому, плюнув на пол, произнёс: «тьфу - ты сволочь». Коркина не замедлила привязаться к этому слову, принимая его всецело на свой счёт» [6, л. 58 об]. В результате Соловьёв навлек на себя обвинения в оскорблении не только надоевшей ему Пелагеи Коркиной, но и всех, кто находился в это время в комнате.
Естественно, что обстоятельства такого рода не могли привлечь судей на сторону обвиняемого. Главным же пунктом обвинения против Викентия Соловьева служило нанесение им побоев сторожу Николаю Киселёву. Обвинения эти нашли подтверждение в показаниях свидетелей: Орлова, Ердякова, Коркиной, а также прислуги в доме Чаплицева, казачки Феодосии Ханжиной. Все они слышали, как Соловьёв требовал у Киселёва калоши, а затем увидели сторожа побитого и окровавленного. Правда Орлов и Ердякова звука пощечины не расслышали и о том, что священник ударил Киселёва, сообщили со слов потерпевшего. Зато женщины своими глазами видели, как Соловьёв ударил Киселёва три раза, и у того пошла кровь [6, л. 57-57 об].
Соловьёв сознался, что, возмущаясь недогадливостью и нерасторопностью Киселёва, он назвал его «болваном». Оскорбившись, в узком проходе Киселёв грубо загородил ему путь к выходу из дома, с угрозами и «проявлением насилия» требуя от него объяснений. Чтобы пройти, Соловьёв будто бы взял «пьяного Киселёва за рукав и отворил дверь, вследствие чего Киселёв невольно, благодаря узости прохода, ударился лицом об дверной косяк, чем разбил себе нос и верхнею губу» [6, л. 58-59 об]. Таким образом, обвиняемый свою вину не отрицал, но утверждал, что все вышло неумышленно.
Однако по церковным правилам священник всё равно должен был понести наказание. Кроме того, в консистории не поверили этим его показаниям. Никто из свидетелей не подтверждал факт нетрезвости Киселёва. Более вероятным, по мнению тех, кто разбирал дело, выглядело то, что в состоянии нетрезвости был сам Соловьёв, и не только потому, что пришёл к Чап-лицеву с крестин псаломщика Орлова, но и потому, что он и раньше не раз был «изобличён и наказуем за нетрезвость» [6, л. 66 об]. Не смог доказать Соловьёв и того, что сторож загородил ему дорогу и говорил дерзости. А тот факт, что именно священник оскорбил Киселёва и к моменту ухода домой был на взводе, в ходе судебного заседания нашёл неоднократное подтверждение. Поэтому вину Викентия Соловьёва сочли полностью доказанной.
Проступки эти рассматривались как тяжкое оскорбление. Согласно «Уставу Духовных Консисторий», «священнослужитель, обличённый в причинении кому-либо вне церкви. оскорбления тяжкого, отрешается от должности с определением на причётническое место, до раскаяния и исправления» [13, с. 77]. Однако при вынесении вердикта в Консистории, безусловно, руководствовались не только рассмотренным делом. Большое влияние на принятие решения оказывало и то, как вёл себя подсудимый в прошлом. К тому же, в разгар судебного процесса в Консисторию попало прошение от прихожан Неплюевского посёлка, в котором они просили удалить священника Соловьёва из прихода.
Сельское общество обвиняло его в том, что он потерял требник, не отпевает умерших младенцев и взрослых, выбил у дома окна, курит табак между утреней и обедней, не читает разрешительных молитв женщинам за 3 коп., посылая их к чёрту, а требует 5 коп., не совершает браков за 10 р., а требует 15, 20 и 40 р. Находясь в комнате у фельдшера Худякова, прислугу его Ворокову «брал рукой за матку плода, т.е. за влагалище», тоже самое проделал и в доме урядника Котышева. А на крестинах у псаломщика Орлова «при всей публике вынул для показа из кальсон свой детородный член с принадлежащими к нему членами» [6, л. 62]. Очевидно, эта жалоба стала последней каплей, переполнившей чашу терпения епархиального начальства.
Приговор Консистории, оглашенный 14 марта 1904 г., оказался предельно жёстким. Ви-кентий Соловьёв был отправлен за штат и лишён сана с исключением из духовного звания [6, л. 68]. Радикальное решение проблемы, на наш взгляд, было абсолютно справедливым, поскольку за все годы службы на духовном поприще Соловьёв не только проявил себя как плохой пастырь, но и не выказывал стремления исправить это положение. Напротив, каждое новое наказание словно заставляло его совершать ещё более серьёзные проступки. Являясь носителем сана, Соловьёв не только дискредитировал родную епархию, но и наносил серьёзный урон репутации духовного сословия в целом.
Реформы светского суда не затронули духовное ведомство. Во второй половине XIX -начале ХХ вв. наказания, которым подвергались представители духовного сословия, оставались неизменными и включали широкий спектр мер - от выговора до лишения сана. Существенным недостатком церковно-правовой системы оставалось то, что она редко достигала своей конечной цели - перевоспитания нарушителя. Часто служители Церкви вновь совершали те же преступления, за которые уже были судимы. Однако епархиальное начальство до последней возможности давало провинившимся шанс исправиться и проявить себя с лучшей стороны. Обратной силы не имело лишь лишение сана с исключением провинившегося из духовного звания. Применялось такое наказание крайне редко: лишь за тяжкие преступления и отход от официальной Церкви. Лишение сана являлось крайней мерой, которая применялась только в том случае, если духовные власти убеждались в неисправимости обвиняемого.
Список литературы:
