Спросить
Войти
Г. Н. Чимитдоржиева
Институт монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН,
Улан-Удэ
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ МОНГОЛЬСКИХ И ТУНГУСО-МАНЬЧЖУРСКИХ АРЕАЛОВ: ИСТОРИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ
В определении причин, условий и результатов взаимодействия языков, а также родства монгольских, тюркских и тунгусо-маньчжурских языков или его отрицания, невозможно обойтись без глубокого проникновения в суть исторических, межэтнических и других связей между носителями этих трех групп языков, определяющих направление и характер влияния одного языка на другой. Длительное и тесное взаимодействие монгольских и тунгусо-маньчжурских этносов — очевидный и общепризнанный факт. Именно он придает проблеме выделения заимствований первостепенное значение.
А. М. Щербак [1966: 22-23] считает, что активное взаимодействие монгольских и тунгусо-маньчжурских языков относится к эпохе существования киданьской империи Ляо (Х-Х11 вв.) и возвышения чжурчжэней (ХП-ХШ вв.), а также ко времени адаптации маньчжурами монгольского письма и распространения буддизма (ХУП-ХУШ вв.).
На основе языковых данных в результате своих исследований некоторые ученые пришли к выводу, что потомками киданей как смешанной «монголо-тунгусской расы» являются дагуры и солоны. У Л. И. Шренка дагуры и солоны причисляются к севернотунгусским народам с сильной монгольской примесью [Деревянко 1976: 241-242]. Английский ученый Х. Хауорс и японский исследователь К. Сиратори сходились в том, что от киданей ведут свое происхождение и дауры, и солоны [Залкинд 1948: 56]. На основе имеющихся данных Е. М. Залкинд [1948: 62] сделал заключение, что киданей следует рассматривать как древнемонгольскую народность, остатками которой являются современные дагуры. Под властью этой народности в
Великом Ляо жили народы и племена различного этнического происхождения, в т. ч. тунгусы-солоны. Н. Н. Поппе считал, что
дагурское наречие безусловно не является не только тунгусским языком, но и монголо-тунгусским жаргоном, представляя собой очень своеобразный и во многих отношениях чрезвычайно архаичный монгольский диалект, сохранивший ряд черт, характерных для монгольских наречий ХШ-Х1У вв., известных нам по некоторым памятникам того времени [Поппе 1930: 2].
Языковые материалы с бесспорностью доказали принадлежность дагуров к монголам, а солонов к тунгусам. Язык дагуров испытал также несравненно большее маньчжурское влияние, чем прочие восточномонгольские наречия, а из тунгусской группы наиболее сильное монгольское влияние испытали солоны.
Ранее нами был проделан сравнительно-сопоставительный анализ словарного состава бурятского как одного из монгольских языков и эвенкийского как языка, относящегося к тунгусо-маньчжурской языковой группе [Чимитдоржиева 2012]. В результате проведенного нами сопоставления удалось выявить значительное количество общих словарных элементов. Сравнительно-историческое исследование лексики бурятского и эвенкийского языков показало, что выявленные в процессе этой работы многочисленные общие словарные элементы по своему составу неоднородны.
При обращении к проблеме эвенкийско-бурятских связей необходимо опираться как на общетунгусо-маньчжурский материал, так и на общемонгольский,
поскольку часть эвенкизмов может оказаться реликтом более ранних общемонгольских связей с тунгусо-маньчжурским языковым миром. Поэтому мы берем данную проблему шире, как проблему взаимодействия монгольских языков с тунгусо-маньчжурскими [Рассадин 1989: 146-147].
Также очевидна была необходимость сопоставления каждой параллели с тюркским языковым материалом. Обусловленный существованием в науке известного предположения о генетическом родстве монгольских, тунгусо-маньчжурских и тюркских языков, такой подход позволяет достаточно объективно подойти к решению проблемы разграничения общих лексических элементов и заимствований.
Далее, в решении данной проблемы необходимо было учитывать данные сравнительно-исторической фонетики — звуковой состав корневых непроизводных и производных основ и особенности развития фонетического облика слов в рассматриваемых языках. Следующим критерием для разграничения общих и иноязычных элементов словаря является семантический критерий, т. е. характер функционирования каждой параллели в лексико-семантических системах двух языков и связь их с другими словами. Таким образом, в процессе сравнительно-исторического анализа установленных параллелей были определены следующие лексические пласты монголо-тунгусо-маньчжурских соответствий: предполагаемый алтайский пласт слов, лексика общего монголо-тунгусо-маньчжурского характера, монголизмы и бурятизмы в эвенкийском языке, тунгусо-маньчжу-ризмы и эвенкизмы в бурятском языке.
Проведенный анализ только данных языков выявил много интересных материалов, подтверждающих глубину этнической истории носителей монгольских и тунгусо-маньчжурских языков на одной территории, причем древность этого взаимодействия достаточно велика.
Данные археологии, антропологии, истории и этнографии свидетельствуют о том, что взаимодействие тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков происходило в течение не только многих столетий, но и тысячелетий. Однако вопрос об этнокультурной ситуации в Центральной Азии и на ее окраинных территориях до появления на исторической арене первых кочевых государственных объединений достаточно сложен. В научной литературе до сих пор дискутируются вопросы праэтнического состояния их обитателей и взаимодействия древних суперэтнических образований.
История монгольских этносов протекала в тесном соприкосновении с тунгусо-маньчжурскими племенами. Выявление точных ареалов контактирования двух этносов в древности осложняется тем, что лишь в археологических культурах более позднего времени начинают проявляться устойчивые специфические особенности, характерные для определенного этноса. Трудно дифференцировать памятники палеолита и неолитические культуры в плане их этнической принадлежности, и можно говорить только об историко-культурных ареалах. Динамичная картина взаимодействия и смены этнокультурных процессов на обширных территориях Центральной Азии наблюдается только с эпохи развитой бронзы [Коновалов 1999: 10].
В эпоху поздней бронзы и раннего железа на обширной территории вокруг Байкала наблюдается распределение населения на обитателей таежной и степной зон. В это время в степных районах Забайкалья и Монголии соседствуют и часто совмещаются друг с другом плиточные могилы и курганы-керексуры, которые до взаимного контакта соответствующих этносов имели разные этнические основы. Эти этносы вступили во всесторонние продолжительные этнокультурные связи на огромной территории контактной зоны и тем самым вызвали стартовые импульсы для будущих этнических процессов и заложили начало синтеза прото-культур. Керексуры и оленные камни принадлежат прототюркам, а археологический комплекс плиточных могил П. Б. Коновалов [1999: 100-103, 183-184] относит к единой культурной общности с протомонгольской этнической основой, которая впоследствии тюркизировалась, но часть населения с культурой плиточных могил оставалась монголоязычной, в т. ч. и войдя в состав хуннского объединения.
В таежной зоне Забайкалья были выявлены погребения, которые отличались от культур степных районов. Предположительно, эти памятники принадлежат прототунгусам, позднее принявшим участие в формировании бурхотуйской культуры [Ковычев 1989: 21].
В этой контактной зоне археологами обнаружены две яркие культуры того периода, в которых этнокультурными субстратами были в Предбайкалье курумчинский (курыканский), а в Восточном Забайкалье — бурхотуйский (шивэйский), оба смешанного тунгусско-монгольско-тюркского состава.
В эпоху раннего железа культура плиточных могил и керек-суров сменяется культурой хунну. В Предбайкалье «плиточно-хуннские», этнически монгольско-тюркские,
элементы наложились на местный культурно-этнический субстрат тунгусско-самодийского происхождения, в результате чего сложилась курумчинская культура, в которой преобладал тюркский компонент [Коновалов 1999: 152-153].
В конце I тыс. до н. э. значительная часть племен дунху, известная под этногеографическим названием «сяньби» [Асеев, Кириллов, Ковычев 1984: 134], начинает перемещаться в северные районы — к берегам Онона, Керулена и Амура, включая южные и юго-восточные районы Забайкалья. Большинство исследователей
относило сяньбийцев к числу предков монголоязычных народов. По-видимому, они ассимилировали население плиточных могил и создали культуру конца I тыс. до н. э. в Восточном Забайкалье. Впоследствии «плиточно-сяньбийская» основа вступила во взаимодействие с предками мохэ Верхнего Приамурья, тунгусское происхождение которых общепринято.
В результате образовалась бурхотуйская культура смешанного тунгусо-монгольского облика с преобладанием монгольского элемента. Племена шивэй, с которыми связывают эту культуру, в основном, были монголоязычными [Там же: 153].
Бурхотуйская культура VI-X вв. явилась общей исходной базой для складывания раннемонгольской культуры степных районов Забайкалья. На рубеже первого и второго тысячелетий нашей эры в Восточном Забайкалье происходит смена бурхотуйской культуры иными, по-своему самобытными погребальными комплексами (погребения «ранних монголов», получивших название чиндантских, первой половины II тысячелетия). Погребальные памятники с раннемонгольскими чертами обрядности и культуры были открыты и в Предбайкалье Б. Э. Петри (Тункинский могильник, XII-XIV вв.), А. П. Окладниковым (Сэгэнутский могильник, XI-XII вв.), Г. Ф. Дебец (р. Селенга, XI-XII вв.), И. В. Асеевым, В. В. Свининым, М. А. Зайцевым (X-XIV вв.) [Нимаев 1988: 75]. Широко распространившись по всей территории Забайкалья, они принесли иную материальную и духовную культуру, иные традиции и обычаи.
По данным этнографии бурят и их фольклора, у предков бурят не было глиняной посуды, а в сэгэнутских погребениях обнаружена керамика, которая имеет такую характерную черту керамики мохэ-ского времени, как далеко выступающий наружу карниз на венчике глиняного сосуда. Группа монголов, которая пришла в Предбайкалье с востока, из Забайкалья, как раз составила один из компонентов бурятской народности, изготовлявший глиняные изделия. Это позволило А. П. Окладникову [1958] предположить, что первые монголо-язычные племена, проникшие на Лену, имели глубокие древние связи с аборигенным населением Среднего Амура и соседних с ним районов Маньчжурии. Доказательством этого предположения следует считать наличие общих черт в керамическом производстве мохэсцев и бурхотуйцев.
Еще одним свидетельством этих связей можно считать элементы культуры таежных рыбаков и охотников бассейна Амура, которые впоследствии были присущи монгольской культуре ХШ-Х1У вв. По мнению Л. Р. Кызласова, именно из верховьев Амура древние лесные монголы принесли в степи квадратные в плане дома без фундаментов, с каркасными стенами и П-образными канами-суфами.
Сходные жилища были издревле распространены в Приамурье, Маньчжурии и Приморье почти у всех крупных тунгусо-маньчжурских и монголоязычных лесных народов, таких, как мохэ, кидани и чжурчжэни [Кызласов 1975: 173].
Необходимо отметить, что племена, обитавшие на окраинах шивэйского мира, испытывали влияние со стороны степных тюрко-язычных, а затем и монголоязычных киданьских племен, а племена, занимавшие бассейн Шилки, — воздействие приамурских народов [Асеев, Кириллов, Ковычев 1984: 135].
Позднейшим выражением этих контактов явилось образование в ХШ-Х1У вв. ундугунской культуры с характерными раннемон-гольскими чертами, воспринятыми, «по-видимому, тунгусским населением притаежной зоны Восточного Забайкалья» [Коновалов 1999: 151-152]. Такие факты, как орнаментация, вторичный обряд погребения и другие этнографические материалы позволяют сопоставить памятники ундугунской культуры с памятниками тунгусоязычных племен. В период существования данной культуры под воздействием именно монгольских племен у тунгусоязычного населения происходит переход к скотоводству. Об этом можно судить как по наличию в погребениях предметов конской сбруи, так и по обычаю сопровождения погребенных жертвенными костями барана, реже лошади. Итак, формирование этой культуры объясняется взаимодействием или, можно сказать, наложением монгольской культуры на тунгусский субстрат [Кириллов 1983: 123-137; Коновалов 1999: 152].
Карта расселения древних племен того периода исследователями представлена следующим образом. В У1-1Х вв. племена шивэй занимали огромное пространство по южным берегам Амура от устья Аргуни до устья Сунгари и всю северную часть Маньчжурии между Сунгари и Аргунью. Предки монголоязычных племен проживали по рекам Шилка, Ингода, Онон. К юго-западу от них лежали земли киданей (бассейн р. Шара Мурэн). Также, видимо,
на совместной территории в бассейне Верхнего Амура, Шилки, Аргуни с шивэй соседствовали тунгусы. Западными соседями этих племен были тюркоязычные племена, занимавшие территории современных Монголии, Джунгарии, Восточного Туркестана (Синьцзяна), а к востоку от них простирался ареал обитания мохэ, охватывающий бассейн рек Нонни, Сунгари, Уссури, а также долину среднего и нижнего течений Амура и часть степной территории Маньчжурии.
Можно быть уверенным, что границы между монголоязычными шивэй и киданями и тунгусоязычными мохэ, бохайцами и др. и в языковом отношении и этнически были более стертыми, образуя массу переходных групп, по сравнению с более резкими границами между тюркоязычным и монгольским миром, хотя и здесь, наверное, были переходные группы племен, промежуточные по языку, этносу и культуре [Кычанов 1980: 139].
С конца VII в. начало свое существование на территории Приморья государство Бохай, этническое ядро которого составляли мохэские племена. В состав Бохая наряду с тунгусскими племенами с самого начала входили монголоязычные шивэй и кидани, палеоазиатские племена кушо (куюе), когуресцы, а позднее присоединились и уйгуры. Э. А. Шавкунов [1990: 43-45] пишет, что кидани после разгрома в 926 г. государства Бохай начали осуществлять массовые переселения бохайцев в районы, населенные родственными киданям племенами. Эти переселенные бохайцы получили от киданей название хэсугуаньских чжурчжэней. Чжурчжэни (по крайней мере, их часть) были вассалами киданей и не только довольно тесно контактировали с последними, но и порой большими группами переселялись на их территории и, возможно, частично смешивались с ними. Смена политической обстановки происходит в начале 1115 г., когда было объявлено о создании империи чжурчжэней Цзинь, а в 1125 г., после взятия в плен киданьского императора, империя Ляо прекратила свое существование.
Западная часть Маньчжурии была населена в основном различными монгольскими племенами. Вследствие тесных контактов с монголами и длительного монгольского господства часть чжур-чжэньских племен, в первую очередь родовая аристократия, до определенной степени монголизировалась.
Во второй половине I тыс. н. э. в районе Среднего и Нижнего Приамурья проживали монголоязычные шивэй и дагуры, которые
в 1Х-Х вв. оказались под властью переселившихся сюда родственных им мэнгу (мэнгу шивэй). Первоначально племена мэнгу занимали земли к югу от Амура, между Малым Хинганом и устьем Сунгари. Оказавшись к северу и северо-востоку от чжурчжэней и подчинив себе местные племена, мэнгу создали в первой половине Х11 в. древнемонгольское государство Хамаг Монгол Улс. В 1161 г. чжур-чжэни нанесли монголам крупное поражение, в результате чего государство Хамаг Монгол Улс распалось на ряд враждующих между собой владений [Шавкунов 1990: 184-185].
Но в конце Х11 — начале Х111 в. монгольские племена начинают занимать господствующее положение во всей Центральной Азии, и формируется государство завоевателей под предводительством Чингисхана. Их Монгол Улс и монгольская империя Юань в исторической периодизации государственных объединений находились между эпохой возвышения чжурчжэней (империя Цзинь) и периодом власти цинских маньчжуров, принадлежащих к тунгусо-маньчжурским народам.
До 1209 г. Чингисхан поддерживал дипломатические отношения с империей Цзинь, однако затем он их разорвал и в 1211 г. начал войну с этим государством. Завоевание монголами территории Приморья было завершено лишь к концу 1233 г. Вскоре после этого захвата, который почти совпал с падением чжурчжэньской империи, монголы создали в Приморье и в некоторых районах Приамурья в качестве гарнизонов сеть военно-земледельческих поселений, куда переселили какую-то часть чжурчжэней. Оторванные от привычного образа жизни, они вынуждены были как-то приспосабливаться к чуждым для них условиям, что легче всего было сделать, вступая в различного рода связи с местным населением: в Приморье — с родственными им удигэ, а в Приамурье — с нивхоязычными гилэми и монголоязычными шивэй.
Восточные чжурчжэни-удигэ оказали сопротивление завоевателям и подверглись репрессиям, поэтому им пришлось скрываться в дебрях уссурийской тайги и вести полукочевой образ жизни таежных охотников, рыболовов и собирателей.
Западные чжурчжэни, в отличие от своих восточных соплеменников удигэ, практически не оказали монголам сопротивления; они либо сдавались, либо просто переходили на службу к ним и женились на монголках. Основным местом их проживания были
центральные и южные районы Маньчжурии. Западные чжурчжэни смогли сохранить достигнутый ими ранее уровень развития производительных сил. Поэтому после распада монгольской империи Юань они, в значительной степени уже перемешавшиеся с киданями и монголами и более известные в дальнейшем под именем маньчжуров, к середине XVII в. завоевали Китай и создали огромную империю Цин. Маньчжурские правители провели в Халхе значительные реформы военно-административной и бюрократической систем. Все делопроизводство было переведено в 1719 г. на маньчжурский язык. Официальными языками Цинской империи были маньчжурский, монгольский и китайский [Златкин 1957: 61].
Как мы видим, естественным результатом длительного сосуществования двух этносов в пределах одной или смежных территорий явились их оживленные контакты. Монголо-тунгусо-маньчжурские языковые связи имеют очень давнюю и богатую историю. Взаимоотношения двух этносов осуществлялись на огромной территории. Каждый из этапов их этнической истории оставлял определенный след в их языке, а также в материальной и духовной культуре.
В период раннемонгольской культуры отмечается монголизация населения, ассимиляция тюркоязычных курыкан и вытеснение части курыкан по Лене на север, где они стали ядром будущей якутской народности. В ХП в. на территории этнографической Бурятии, по сведениям письменных источников, располагалась страна Баргуджин-Токум, население которой в культурном и этническом отношении входило в монгольский историко-культурный мир, а в ХШ-ХГУ вв. являлось составной частью Монгольской империи. Обособление Баргуджин-Токума от остального монгольского мира Центральной Азии создало определенные предпосылки для консолидации различных монголоязычных племен края в особую этническую общность. В этот процесс были вовлечены и отдельные племена тюркского и тунгусского происхождения. В результате к приходу русских на данной территории буряты были уже определенной этнической общностью. В XVII-XVIII вв. с появлением русских были созданы остроги по трем регионам: в Предбайкалье — Верхоленский, Идинский, Балаганский, Илимский (Киренский), Кудинский, Тункинский; в Западном Забайкалье — Верхнеангарский, Баргузинский, Удинский, Селенгинский, Баунтовский, Итанцинский, Еравнинский, Телембинский; в Восточном Забайкалье — Нерчинский, где проживали в основном буряты,
главным занятием которых было кочевое скотоводство. Из промыслов среди бурятского населения имела распространение охота. Рыболовство больше всего было распространено у бурят, живших по берегам Байкала и Селенги, а также на о. Ольхон. Эвенки по месту их обитания разделились на ангаро-илимских, верхнеангарских, баргузинских и нерчинских; они были приписаны также к Баунтов-скому, Еравнинскому и Телембинскому острогам. Самую многочисленную группу составляли нерчинские эвенки, кочевавшие по Ингоде, Онону, Шилке, Аргуни до самого Амура. Эвенкийское население северных районов занималось охотой, рыбной ловлей и оленеводством. Степные, или конные эвенки, занимавшиеся главным образом скотоводством, обитали в Забайкалье по рекам Онон и Аргунь. По своему хозяйству и быту, как отмечали П. Паллас и И. Георги, степные эвенки приближались к забайкальским бурятам-скотоводам, но были меньше обеспечены скотом. В сообщениях обоих исследователей отмечается также тот факт, что соседство с монголами и бурятами оказывало влияние не только на быт, но и на лексические особенности их языка [Санжиев, Санжиева 1999: 28-49].
В наше время эвенки продолжают находиться в тесном контакте с представителями монгольского этноса. На территории Бурятии они проживают в основном в северных ее районах — Баунтовском, Муйском, Северобайкальском, а также в Баргузинском, Курумканском, Закаменском. В соседстве с монголами, баргутами, бурятами проживают солоны и орочоны на территории Хулун-Буирского аймака Автономного района Внутренняя Монголия КНР.
Асеев, Кириллов, Ковычев 1984 — И. В. Асеев, И. И. Кириллов, Е. В. Ковычев. Кочевники Забайкалья в эпоху средневековья (по материалам погребений). Новосибирск: Наука, 1984. Деревянко 1976 — А. П. Деревянко. Приамурье (I тысячелетие до нашей эры).
Новосибирск: Наука, 1976. Залкинд 1948 — Е. М. Залкинд. Кидани и их этнические связи // Советская
этнография 1, 1948. С. 47-62. Златкин 1957 — И. Я. Златкин. Очерки новой и новейшей истории Монголии.
М.: Изд-во вост. лит., 1957. Кириллов 1983 — И. И. Кириллов. Ундугунская культура железного века в Восточном Забайкалье // П. Б. Коновалов (ред.). По следам древних культур Забайкалья. Новосибирск: Наука, 1983. С. 123-138.
Ковычев 1989 — Е. В. Ковычев. Этническая история Восточного Забайкалья в эпоху средневековья (по археологическим данным) // Т. М. Михайлов (ред.). Этнокультурные процессы в Юго-Восточной Сибири в средние века. Новосибирск: Наука, 1989. С. 21-26.
Коновалов 1999 — П. Б. Коновалов. Этнические аспекты истории Центральной Азии (древность и средневековье). Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 1999.
Кызласов 1975 — Л. Р. Кызласов. Ранние монголы (к проблеме истоков средневековой культуры) // В. Е. Ларичев (ред.). Сибирь, Центральная и Восточная Азия в средние века [История и культура востока Азии 3]. Новосибирск: Наука, 1975. С. 170-177.
Кычанов 1980 — Е. И. Кычанов. Монголы в VI — первой половине XII в. // В. Е. Ларичев (ред.). Дальний Восток и соседние территории в средние века [История и культура востока Азии]. Новосибирск: Наука, 1980. С. 136-148.
Нимаев 1988 — Д. Д. Нимаев. Проблемы этногенеза бурят. Новосибирск: Наука, 1988.
Окладников 1958 — А. П. Окладников. Археологические данные о появлении первых монголов в Прибайкалье // Г. Д. Санжеев (ред.). Филология и история монгольских народов: Памяти академика Б. Я. Владимирцова. М: Изд-во вост. лит., 1958. С. 200-213.
Поппе 1930 — Н. Н. Поппе. Дагурское наречие [Материалы Комиссии по исследованию Монгольской и Танну-Тувинской народных республик и Бурят-Монгольской АССР 6]. Л.: Изд-во АН СССР, 1930.
Рассадин 1989 — В. И. Рассадин. О тунгусо-маньчжурских элементах в монгольских языках // Т. М. Михайлов (ред.). Этнокультурные процессы в Юго-Восточной Сибири в средние века. Новосибирск: Наука, 1989. С. 145-152.
Санжиев, Санжиева 1999 — Г. Л. Санжиев, Е. Г. Санжиева. Бурятия: История. Вып. 4. (Х^-ХК вв.). Улан-Удэ: Изд-во Бур. госун-та, 1999.
Чимитдоржиева 2012 — Г. Н. Чимитдоржиева. Исторические связи бурятского и эвенкийского языков (на примере лексики). Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2012.
Шавкунов 1990 — Э. В. Шавкунов. Культура чжурчженей-удигэ ХП-ХШ вв. и проблема происхождения тунгусских народов Дальнего Востока. М.: Наука, 1990.
Щербак 1966 — А. М. Щербак. О характере лексических взаимосвязей тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков // Вопросы языкознания 3, 1966. С. 21-35.
