Новые материалы из архива М. Е. Губонина

Вестник ПСТГУ

II: История. История Русской Православной Церкви

Новые материалы из архива М.Е. Губонина

К столетию со дня рождения Святейшего Патриарха Тихона, в 1965 г., Михаил Ефимович Губонин подготовил два тома «Воспоминаний о Святейшем Патриархе Тихоне» в машинописном виде. В первый том вошли сами воспоминания о Патриархе, а во второй — комментарии к ним. В «Богословском сборнике» (Вып. 6. М., 2000. С. 299—310) были опубликованы личные воспоминания Михаила Ефимовича о встречах со Святейшим Патриархом Тихоном. Работу над «Воспоминаниями» Михаил Ефимович не прекращал до последних дней своей жизни, он продолжал писать новые комментарии к статьям книги. Большая часть материала была готова в виде отдельных статей, примерно в шестьдесят авторских листов, машинописных и рукописных, остальной материал отложился в архиве в виде отдельных выписок, подобранных по определенной теме. Эта часть архива Михаила Ефимовича попала к протоиерею московского храма Пророка Илии Обыденного о. Владимиру Смирнову ^ 1981 г.), после смерти которого папку с этими материалами родственники отдали протодиакону Сергию Голубцову. В 2004 г. о. Сергий безвозмездно передал все эти материалы в архив ПСТГУ.

В данном сборнике мы предоставляем неизвестные страницы из архива М.Е. Губонина, написанные самим Михаилом Ефимовичем, которые не вошли в его рукопись «Современники о Святейшем Патриархе Тихоне».

Публикация и комментарии Н.А. Кривошеевой

Суждения о святости Святейшего Патриарха Тихона

Непоколебимая убежденность в святости Святейшего Патриарха Тихона, возникшая где-то в самой глубокой и неуловимой толще русского церковного общества, сперва робко и случайно стала проявляться иногда еще при его жизни. Надо сказать, что и сам облик этого Первосвятителя, как духовный так и чисто внешний, зримый окружающими, как нельзя более соответствовал общественному, близкому и дорогому всем образу русской святости. Такие качества Святейшего, как необычайная, редко где встречаемая теплая простота и за-

душевная сердечность, смирение, граничащее с искренней конфузливостью, доброта, участливость и особая проникновенность, неизменно располагавшая к нему души собеседников и всецело покорявшая их, — все это с течением времени не могло не направлять мыслей множества так или иначе общавшихся с ним людей в сторону совершенно естественной и единственно правильной оценки его духовной сущности как явной святости.

Иные ко всем этим общественным душевным свойствам Патриарха прилагали еще и сумму его исповеднических подвигов, которым, в начале 1920-х годов, действительно дивился весь христианский мир, как справедливо указывалось в одной из грамот (тех годов) Иерусалимского Патриарха Дамиана. В этом случае святость облика нашего Патриарха не ставилась под сомнение многими, даже весьма осторожными и сдержанными в этих вопросах людьми.

Здесь нам вспоминается один благочестивый среднего возраста человек, выдающейся образованности (занимавшийся, кажется, педагогической деятельностью), который в начале 1920-х годов приезжая систематически в Москву из Таганрога, где он проживал, — неизменно являлся к Святейшему Патриарху Тихону для разрешения текущих вопросов церковной жизни, возникавших у него в провинции и, главным образом, для принятия патриаршего благословения, ценимого им чрезвычайно высоко.

Однажды, в пояснении этого, Степан Николаевич (так его звали) сказал пишущему эти строки, при встрече в Богоявленском монастыре:

— А как же? Разве вы не понимаете, что Патриарх наш — святой человек? Это совершенно несомненно; это — видно; это — чувствуется.

Ведь святые люди именно такими и были при жизни. Ничем явным они не отделялись от других. Жили среди грешных людей, бывали в той или иной степени обременены самыми обычными житейскими заботами и попечениями... Все как и у всех других, простых смертных людей. Только непосредственное, личное общение с ними, так сказать, реальное, физическое соприкосновение, без сомнения, убеждало всех тех, кто имел счастье пользоваться таким общением, в том, что им предстоит и запросто с ними беседует несомненно благодатная, необычная, из ряда вон выходящая, святая личность, хотя святость эта еще и не апробирована временем и некоторыми подтвердительными фактами.

— Это очень ясно! Очень!.. — закончил Степан Николаевич. — Я, например, никогда и ни на минуту не сомневаюсь в истинности того, о чем говорю вам теперь.

Более громкие и определенные высказывания на эту тему стали раздаваться устно и появляться в (зарубежной) печати сейчас же по кончине Святейшего Патриарха Тихона, которая как внутри страны, так и во всем мире произвела впечатление грома среди ясного неба (учитывая возраст почившего) и возбудила немедленные темные слухи о ее насильственности.

Так, еще в 1925 году в нашей так называемой антирелигиозной печати появилось сообщение о том, что глава русской церковной эмиграции, митрополит Антоний (Храповицкий) еще заранее обещал своему окружению «открыть мощи» Святейшего Патриарха Тихона (Сахаров К.И. Патриарх Тихон. М., 1925).

Но если это сообщение не лишено налета безбожнического глумления (столь свойственного подобному сорту людей), то печать церковная, говоря о том же, конечно, была окрашена совсем в иные тона.

Приведем некоторые примеры.

«...Образ Святейшего Тихона — с годами, по мере возрождения Русской Православной Церкви, еще ярче будет блистать на Православном горизонте, как путеводная звезда, — и пребудет он в светлой памяти Православной Церкви не только “Святейшим”, но — даст Бог — и святым (Теодорович Т. П., протопр. Воскресное чтение. Варшава. 1926).

«.Уже теперь Тихон, своими благочестивыми детьми.» почитается “.святым” (Хендрикс // Голос Литовской Православной епархии. 1931, № 2.)

Святейшего Патриарха Тихона «глас народа уже причисляет к лику святых ...» (Путь (Париж). 1931. № 31.)

Были, конечно, и другие, подобные, сообщения.

Что все такого рода предчувствия и высказывания не являются лишь плодом «бредовых фантазий фанатиков и мракобесов», как это квалифицируется в наших «атеистических» кругах, а имеет под собою. весьма определенную и для верующего сознания очень логичную и ясно понимаемую почву, — доказывают уже имеющие место зарубежные канонизации русских святых, современников Святейшего Патриарха Тихона, таких, как протоиерей о. Иоанн Сергиев (Кронштадтский), архиепископ Астраханский Митрофан (Краснопольский), и митрополиты Киевский Владимир (Богоявленский) и Петроградский Вениамин (Казанский).

В этом плане нам кажется не лишенными интереса высказывания последнего обер-прокурора Синода, позже (в эмиграции) ставшего профессором Парижской Православной Духовной академии

А.В. Карташева об общем богатстве святостью Русской Церкви, как прошлом, так и современном.

В своем последнем капитальном труде он на эту тему писал следующее:

«...Во избежание излишних сомнений и колебаний в оценке развития Русской Церкви приложим здесь бесспорное мерило святости. Русская Церковь от самой своей колыбели была также ревнительницей прославления собственных святых. Украшая родную землю высоким титулом “Святой Руси”, Русская Церковь оправдывала эту претензию усердными канонизациями, число которых ко времени Петра возросло до 230, а вместе с местночтимыми именами даже и до 500. Стеснительный контроль петровского законодательства временно остановил эту щедрость официальных канонизаций. Но всенародное, соборное почитание чтимых подвижников православного благочестия с казенным законодательством не считалось. Церковная власть прославила до конца синодального периода всего десять новых имен, а частные опыты собирания сведений (например, Е. Поселянина) и данные церковных журналов выявляют более ста новых кандидатов для канонизации. Если к ним присоединить еще сотни новомучеников [коммунистического гонения]*, то свидетельство о богатстве скопившейся харизмы святости в Русской Церкви синодального периода будет бесспорным. Каталогу в 500 чтимых святых имен за первые семьсот лет своей истории Русская Церковь смело может противопоставить свой новый месяцеслов и мартиролог только за 250 лет, количественно больший прежнего, да еще под героическим и неувядаемым венцом мученичества за веру Христову»1 (Карташев А.В. Очерки по истории Русской Церкви. Т. 2. Париж: ИМ-КА-ПРЕСС, 1959. С. 319—320).

Возвращаясь к вопросу о святости личности почившего Святейшего Патриарха Тихона, считаем уместным здесь упомянуть и о том, что в начале шестидесятых годов, проживавший на покое в Петушках (Владимирской области) Преосвященный бывший Ковровский Афанасий (Сахаров) показывал пишущему эти строки оригинальную фотографию «из-за моря» (США), — репродукцию с какой-то фресковой или масляной монументальной росписи (по-видимому, в одном из тамошних русских храмов), на которой изображается сонм святых, «в земле Российской просиявших». На видном месте, среди давно и недавно прославленных наших святых, изображен в рост Святейший Патриарх Тихон — в мантии и патриаршем куколе.

После того как мы изложили все эти предчувствия и «знамения времени», будущим православным русским людям остается лишь

*В рукописи вместо этой фразы стоит многоточие.

ожидать (в чем не сомневаемся) последующего подтверждения правильности и остроты религиозной интуиции их предшественников.

О МЕСТОЖИТЕЛЬСТВЕ АРХИЕПИСКОПА ВИЛЕНСКОГО ТИХОНА ВО ВРЕМЯ ЭВАКУАЦИИ В МОСКВУ

Эвакуация архиепископа Виленского и Литовского Тихона вглубь страны от приближающихся полчищ кайзеровских войск, как это ни парадоксально выглядит на первый взгляд, — сыграла свою провиденциальную (вскрывшуюся впоследствии) роль в деле приближения его к Всероссийскому Патриаршему Престолу.

Долго ли прожил архиепископ Тихон в Ярославском подворье в Петрограде, мы не знаем, но что значительную часть времени своей эвакуации из Виленщины он проживал в Москве, это — общеизвестно.

Местопребыванием его в Москве был Данилов монастырь. По соседству — в Донском монастыре расположился его викарий, епископ Ковенский Елевферий (Богоявленский; впоследствии митрополит Литовский), о чем этот последний сам вспоминает впоследствии в своей книге «Неделя в Патриархии» (изданной в Париже)2. В Донском же монастыре имели свое пребывание и вывезенные этими двумя святителями виленские святыни: св[ятые] мощи виленских угодников Иоанна, Антония и Евстафия, икона Виленской Божией Матери и др.

Поселение архиепископа Тихона именно в Даниловом монастыре мы склонны объяснить тем обстоятельством, что он издавна пользовался большим уважением и почитанием со стороны тогдашнего настоятеля этого монастыря архимандрита Иоакима3, в прошлом ризничего (в сане иеромонаха) того же монастыря, неоднократно посещавшего Владыку Тихона в Ярославле, в бытность последнего правящим архиереем Ярославской и Ростовской епархии (краткие упоминания о посещениях ризничим Московского Данилова монастыря Ярославля и о пожертвованиях его на благоукрашение тамошних храмов и на другие благотворительные цели, — неоднократно встречаются в центральной и местной церковной печати предреволюционных лет).

Что же касается значения проживания архиепископа Тихона в Москве в связи с последующим его избранием на Патриарший Престол, то оно, несомненно, имело место и сказалось в том, что в какой-то степени популяризировало его личность в московских церковных кругах, игравших, как известно, на Соборе 1917—1918 гг. не последнюю роль.

И широкий церковный люд московский, и церковно-общественные деятели древней столицы глубоко поняли и оценили временно гостящего в Москве святителя, изгнанного обстоятельствами военного времени из своей епархии. Не прошло и двух лет со времени поселения Владыки Тихона в Москве, как эта оценка высоких духовных качеств его со стороны москвичей нашла свое яркое выражение в акте избрания его (в июне 1917 года) на епархиальную кафедру Первопрестольной столицы взамен уволенного Св[ятейшим] Синодом (по прошению) митрополита б[ывшего] Московского Макария (Невского). Отсюда же до восстановленного Собором Всероссийским Патриаршего Престола, как говорится, «рукою подать».

Поправка к сообщению о месте погребения Я.О. Полозова в Донском монастыре

Сообщение авторов4 о погребении Я.О. Полозова5 грешит обычной для них (и совершенно неуместной для историков) журналистской фантастикой6.

Отпевание и погребение убитого состоялось 29.11(12.12)1924 г.* в Донском монастыре при небывало громадном стечении молящихся. Чин совершался сонмом духовенства во главе со Святейшим Патриархом Тихоном, произнесшим над гробом теплое и скорбно-прочувствованное слово.

После отпевания тело Я.О. Полозова было погребено на территории нового** кладбища Донского монастыря, примыкающей к южной монастырской стене . Впоследствии, после переоборудования Серафимовского храма в крематорий, к последнему отошла и вся территория б[ывшего] нового монастырского кладбища, соединявшегося ранее воротами, находящимися в середине южной стены монастыря и теперь наглухо закрытыми, так что прохода из Донского монастыря на территорию крематория не существует.

Вскоре после кончины Святейшего Патриарха Тихона, — кажется, в мае месяце 1925 года, — в связи с предполагаемым устройством крематория из б[ывшего] Серафимовского кладбищенского храма, новое кладбище Донского монастыря было ликвидировано и родственникам погребенных здесь лиц было дозволено перенести своих покойников на другие кладбища. Тогда, по желанию вдовы убитого Я.О. Полозова, тело последнего было перенесено на основ-

* Здесь и далее сохранено авторское написание дат.

** Разрядка М.Е. Губонина.

*** По левую руку, при входе на новое кладбище. — Примеч. М.Е. Губонина.

ное, старое монастырское кладбище и погребается с внешней стороны южной стены старого соборного храма параллельно с прахом Святейшего Патриарха, погребенного у этой стены же стены внутри собора. Таким образом, обе могилы, расположенные рядом, разделены лишь основанием фундамента южной стены собора.

Впоследствии могила Я.О. Полозова приходит в совершенный упадок и сравнивается с землею, так что долгое время (20 с лишних лет!) о ней никто и не вспоминал. Многие церковные люди, не знавшие о перенесении тела на старую территорию монастырского кладбища, считали, что Я.О. Полозов остался погребенным на крема-торской земле и могилу его считали окончательно исчезнувшей.

При Святейшем Патриархе Алексии (Симанском), после окончания Отечественной войны, когда вновь разрешено было открытие для богослужений старого собора Донского монастыря с захоронением Патриарха Тихона и гробница последнего была восстановлена, ставши предметом всеобщего почитания, — была восстановлена и могила его мученически скончавшегося келейника Я.О. Полозова: сделан был надмогильный холм и водружен крест с краткой надписью7. Приходящие поклониться праху Святейшего Патриарха Тихона — обычно заходят и к могиле Я.О. Полозова.

Таким образом, все рассуждения наших авторов, связанные с побудительными причинами погребения Я.О. Полозова «у стены собора» — являются сплошным вымыслом. Кто реально (а не по-журналистски!) представляет себе обстановку последних лет жизни Святейшего, для того станет совершенно ясным, что «избрать для своей могилы» место внутри собора Патриарх никак не мог хотя бы в силу своего врожденного здравомыслия: на его глазах при помощи лжебратий начался развал и разрушение вековечного — казавшегося незыблемым! — великого здания Русской Церкви; он не только жил в эпоху церковного землетрясения, но — находился в самом эпицентре его! Мог ли в этих условиях, даже и не такой мудрый и одухотворенный человек, заниматься заблаговременным изысканием себе места для вечного упокоения?! Не суетное ли это занятие для Первосвятителя такого духовного диапазона, каким был, как всем известно, Святейший?..

Но наши отважные авторы «Очерков обновленческого движения», ничтоже сумняся, верны и здесь своему «литературному» стилю, беспечно фантазируя и на этот счет.

Святейший Патриарх Тихон был погребен в старом соборе Донского монастыря по совершенно тем же мотивам, в силу которых тело его (не успевшее еще остыть) было «тайнообразующе» перевезено ночью в санитарной машине из Бакунинской больницы. Внешним же поводом (и самым приемлемым для народного сознания) явилось 116

то обстоятельство, что в последний, предсмертный период его жизни Донской монастырь являлся его жилищем.

Подлый и оставшийся безнаказанным акт бандитского покушения на Святейшего Патриарха Тихона и беспримерное по наглости убийство на его глазах преданного ему Я.О. Полозова — навсегда останется в истории позорнейшим явлением тех лет.

В качестве варианта сообщения Левитина и Шаврова об убийстве Я.О. Полозова приводим следующий рассказ о том же, передававшийся в Москве в ноябре-декабре 1924 года.

«Зимним, темным вечером, 26.11(9.12)1924 года неизвестные злоумышленники в количестве трех человек совершают бандитский налет на квартиру Святейшего Патриарха Тихона в Донском монастыре, расположенном — тогда — на одной из далеких и пустынных окраин Москвы. В это время Святейший совершал свое обычное вечернее келейное молитвенное правило.

Тремя выстрелами из револьвера бандиты убивают келейника Патриарха Якова Анисимовича Полозова8, пришедшего снизу, из своей квартиры, и — после убийства скрываются при появлении в прихожей, на месте происшествия, Святейшего Патриарха, поспешно вышедшего на выстрелы из своей комнаты.

При бегстве злоумышленники захватывают с собой две меховые шубы Патриарха, висевшие здесь же, в прихожей, на вешалке.

Яков Анисимович Полозов, плавающий в луже крови, вскоре умирает на руках Патриарха, потрясенного происшедшим на его глазах злодеянием.

Вскоре на место происшествия приходит, проживающий в монастыре, — архимандрит Анемподист (Алексеев)».

НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АРХИЕПИСКОПЕ

Феодоре (Поздеевском), его влиянии на клир и народ

Любопытным явлением в жизни церковной Москвы времен Святейшего Патриарха Тихона, на фоне ее двадцати четырех умирающих монастырей, была предсмертная вспышка к жизни трех из них, также, конечно, вскоре прекративших свое существование. Имеем здесь в виду краткое возрождение монастырского жития в Даниловском, Высоко-Петровском и Покровском монастырях.

Здесь посвятим несколько строк первому из них.

Последним настоятелем монастыря до самого его разгрома состоял Высокопреосвященный Феодор (Поздеевский), по общему признанию, мудрый и просвещенный святитель.

«...Архиепископ Феодор считался в те времена оплотом церковного консерватизма и строгого Православия. Еще в дореволюционное время будучи ректором Московской Духовной академии и епископом Волоколамским, Преосвященный прославился своей нетерпимостью. В 1917 году, тотчас после Февральской революции он ушел на покой и с тех пор жил в Даниловом монастыре, замкнувшись в суровой отчужденности. Строгий монах и безупречный аскет, знаток святоотеческого богословия и канонического права, Владыка пользовался большим уважением среди архиереев, в числе которых было много его бывших учеников и ревнителей церковного благочестия.»*

Высокоавторитетный и ученый архиепископ Феодор являлся как бы духовным и идейным вождем весьма значительной как по численности, так и по своему удельному весу группы архиереев, солидарных с ним в его строго православных непоколебимых взглядах как по предметам богословским, так и по вопросу о каноническом возглав-лении Церкви; Владыка был убежденный патриархист.

Сознательные враги Церкви и вообще различные злые языки нередко, и устно, и в печати, пытались было трактовать приверженность Владыки к патриаршеству, как замаскированную тягу к политическому монархизму, но этот избитый прием наших «церковных» и нецерковных интриганов не имел успеха, ибо был совершенно беспочвенным.

Как бы то ни было, но в самый разгар революционных страстей, архиепископ Феодор был широко ославлен в прессе (преимущественно, конечно, левацкой) как «реакционер» (потому что не выносил никакого беспорядка), и как «ретроград» (ибо не торговал своими убеждениями по примеру многих).

В преемники ему назначается профессор-протоиерей А.И. Орлов; из «прогрессивных»9.

Спустя некоторое время уволенный Владыка назначается управляющим, на правах настоятеля, пришедшим в полный упадок Московским Даниловым монастырем — одним из древнейших в Москве по времени своего основания.

Спустя недолгое время под руководством Владыки Феодора Данилов монастырь кардинально преобразился и приобрел вполне

* Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. Рукопись. — Примеч. М.Е. Губонина. Опубл.: М.; КшпнсЫ;, 1996. С. 314—315.

заслуженную добрую и довольно громкую славу, как постановкой в нем богослужебного дела, так и относительным благоповедением его насельников.

Самое же главное заключалось в том, что в его стенах культивировались кадры будущих церковных деятелей, т. к. по старой привычке еще академических времен Владыка, официально будучи на покое и не у дел, продолжал окружать себя многочисленным сонмом ищущих молодых людей, для которых с наступлением нового политического режима в стране пути к духовному просвещению оказались заказанными.

В его апартаментах денно и нощно пребывал народ в чаянии обогащения своих богословских или церковных познаний, либо желающий осведомиться о самых сокровенных тонкостях, происходящих в сфере высшего церковного управления или во взаимоотношениях Церкви с новорожденной государственностью. Во всех этих вопросах Владыка был информирован полностью.

Кроме того (так как Владыка Феодор держался особняком от резиденции Святейшего Патриарха Тихона в Донском монастыре по тактическим соображениям), то к нему сюда, в Данилов монастырь, постоянно являлась для обмена мнений и консультаций по текущим церковным вопросам та часть епископата, которая по тем или иным соображениям пребывала как бы в некой негласной оппозиции к Донскому монастырю и патриаршему высшему церковному управлению.

Сюда же тяготела и известная прослойка московской церковной интеллигенции, хотя «идеологическая ставка» Данилова монастыря была на народ, так сказать на самую его широкую, «черноземную» подпочву.

Здесь следует сказать и о том, что хотя Владыка Феодор являлся и крупной фигурой в среде современного ему епископата, обладая незаурядными познаниями и обильными положительными качествами ума и сердца, данными ему от Бога при рождении, но в своей душевной схеме был — по свидетельству многих лиц — порядочным сухарем и, в немалой степени, деспотом и ригористом, что многих от него отталкивало. Эта же яркая черта его характера, по-видимому, и заставляла его держаться несколько на отшибе от своих собратий-епископов. Возможно, что к этому была присоединена и некоторая доля горечи обиды за бесславное удаление его со столь заметного и почетного положения ректора Академии, которым он пользовался до революции.

Как бы то ни было, но постепенно, с течением времени Данилов монастырь и возглавляющий его Преосвященный Феодор преврати-

лись в какую-то как бы автокефальную единицу церковной Москвы, живущую и действующую не по общепринятым вековечным традициям, а по каким-то своим, одним им известным нормам.

«Феодоровское согласие.» — говорили иногда, не без иронии, про Данилов монастырь.

«Больно уж святы там; живыми на небо лезут! Не сорваться бы.» — подхватывали другие.

Но так осмеливались рассуждать и говорить овцы не ихнего двора.

Истинные же «даниловцы» — начиная от архиереев и кончая самыми зачуханными мирянками — пребывали в полном послушании своих старцев и из воли их никуда не выходили. Высшим же авторитетом (выше которого не может быть на свете) был, конечно, Владыка Феодор.

— Сам Владыка сказал!.. — передавали о чем-нибудь на ухо, и эта формула объясняла и апробировала истинность всего, что шло из уст в уста.

Лишенные церковной печати (столь обильной в дореволюционное время!) и не умея должным образом разобраться в быстро сменяющейся церковной обстановке тех лет, обстановке всегда сложной и сознательно запутанной, — люди слишком склонны были верить всему на слово, и новость, скрепленная чьим-либо высоким авторитетом, приобретала особую ценность и значение. А так как соками Данилова монастыря тех лет питалась огромная масса церковных москвичей и даже периферии и некоторых далеких окраин страны (бывало и так!), то станет понятным тот удельный вес владыки Феодора, который он создал себе в массе почитателей и его моральный и территориальный резонанс.

Говоря короче, Данилов монастырь того времени представлял собою «государство в государстве» с весьма четкими идейными границами, которые легче воспринимались чувством, церковным чутьем, чем сознанием. Все, что вне стен Данилова монастыря, — может быть и хорошим. Но не годится к употреблению до тех пор, пока не получит санкции Владыки Феодора или, «по его благословению», кого-либо из даниловских старцев (иногда, впрочем, и весьма молодых годами!).

Словом, с мнением «Данилова» народ церковный считался, и оно в какой-то (и — немалой!) степени создало в Москве «церковную погоду».

Приняв во внимание все вышесказанное, нетрудно, полагаем, представить себе, что в конце концов, исподволь и постепенно, «Данилов» стал как бы каким-то вторым церковно-религиозным центром Москвы (относительно, конечно), а некоторый элемент гордости

и самолюбования, культивировавшийся в нем, ставил его в некоторый противовес — «Донскому»!

Так и пошли в ход старые, всем известные названия: «Донской» и «Данилов», но с совершенно новым, чисто идеологическим, содержанием и обозначением их значимости. И Данилов монастырь, эта внутрицерковная «оппозиция справа», стала, по выражению одного тогдашнего святителя (из «Донских»), более «тихоновской», чем сам Тихон, что, в свою очередь, являлось немалой помехой для Святейшего Патриарха Тихона в его тяжком труде углаждения пути для Церкви в тот хаотический и трагичный период церковной жизни.

Глава «даниловской оппозиции» Преосвященный Феодор не только никогда не выходил из рамок канонической законопослушности Святейшему (хотя и многое в деятельности последнего подвергал подчас суровой келейной критике), но, наоборот, внешне и официально всеми возможными и доступными средствами содействовал миру и единению вокруг Главы нашей Церкви.

Что касается обновленцев, то, чувствуя во владыке Феодоре одного из своих самых непримиримых врагов, неспособного ни на какие компромиссы, они старались не пропустить ни одного случая, чтобы не «пронести имя его яко зло».

Святейший Патриарх Тихон — со своей стороны — с большим респектом относился к Высокопреосвященному Феодору, хотя прекрасно был обо всем осведомлен и знал о существовании «оппозиции справа» с самого момента ее возникновения. Он все это учитывал и в то же время шутливо называл владыку Феодора с его окружением «конспиративным Синодом». С суждениями «конспиративного Синода», быть может, он даже и в какой-то степени считался, но явно в область своей административной деятельности влияния «Данилова» не допускал, как вообще не допускал никаких и ничьих закулисных влияний в деле высшего руководства Церковью. И насколько это было в его силах — твердо держался этой линии.

Территориально «Донской» и «Данилов» находились рядом, но в действительности их разделяло колоссальное расстояние различия точек зрения на текущую церковную обстановку. На фоне «Данилова» — несколько закосневшего и ощетинившегося в своем якобы повышенном правоверии своеобразной дореволюционной формации, — «Донской», одухотворенный новыми соборными веяниями возрожденного патриаршества выглядел неизмеримо более динамичным и жизненным, делая свое великое церковное дело без всякой елейной позы. Гонимый от внешних, он в то же время был совершенно свободным внутренне, и эту радость внутренней цер-

ковной свободы, дарованную Собором и Патриаршеством, он старался привить всем чадам Церкви открыто и с ликованием, избегая вести своих последователей стезею ненужных страданий и лжеката-комб.

Конечно, Преосвященный Феодор сам был убежденный патри-архист, как и все его великое и малое окружение, но ему (как и многим другим), по-видимому, казалось, что Святейший Патриарх Тихон, при всех неотъемлемых от него высочайших качествах его духа, «как-то не так» и, может быть, «не совсем туда куда следует» ведет Русскую Церковь. Отсюда — надуманная настороженность и некоторое повышенное критиканское шипение (не без доли яда) по отношению к Святейшему Патриарху Тихону и окружающему его высшему руководству Церковью.

Так (или примерно так) сложился тогдашний хотя и не оформленный внешне, своеобразный подпочвенный антагонизм; вернее, подчеркнутая разнонаправленность идеологического порядка между «Донским» и «Даниловым», — одинаково церковная и одинаково добротная, но не спаянная внутренним единством действия и потому мало служившая на пользу Церкви.

Почему-то особенно «подозрительно» владыка Феодор относился к деятельности архиепископа Илариона (Троицкого), особенно после того как Святейший Патриарх очень скоро и решительно выдвинул последнего в ряды своих самых ближайших и доверенных помощников, проницательно распознав и своевременно оценив многие положительные и редкие деловые качества этого молодого и энергичного святителя.

Теперь можно уже сказать, что история подтвердила правильность этого его выбора.

Но, как говорили тогда, мнение архиепископа Феодора о руководящей деятельности архиепископа Илариона было далеко не благосклонным. Он будто бы боялся, что по своей молодости и неопытной горячности последний легко может запутать и без того сложное дело церковного управления в ту пору. Запутать так, что потом и не распутаешь. Вообще Преосвященный Феодор опасался того, что молодой архиепископ способен будет свернуть в нежелательную сторону с того единственного пути, намеченного Собором, по которому с великим трудом и чрезвычайными усилиями, борясь на ходу со внешними и внутренними врагами, еще кое-как удается вести Церковь. Но здесь возникает весьма щекотливый и сомнительный вопрос о том, что знал ли сам-то владыка Феодор ту «сторону» и «тот» путь Церкви, за который он будто бы ратовал, и существовала ли в действительнос-

ти эта «сторона», как некое определенное и всем известное и понятное направление?

Многие маститые иерархи наши и, в первую очередь, сам Святейший Патриарх Тихон на вопрос этот, по-видимому, отвечали отрицательно и не стремились идти по пути самонадеянных планов и человеческих измышлений, давая больше места (в водительстве Церковью) Духу Божию.

Что же касается контроля над деятельностью архиепископа Илариона — если бы такой потребовался — то таковой, в глазах верующего народа был более чем достаточным в лице Святейшего Патриарха Тихона и его церковной интуиции, основанной на неизмеримо более надежных началах, чем книжная мудрость и богословское просвещение академического порядка (хотя он обладал и этими последними).

И это тоже подтвердилось уже исторически.

Таким образом, говоря попросту, окидывая ретроспективным взглядом суждения и взаимоотношения всех этих святителей, нам думается, что со стороны Владыки Феодора некоторая неприязнь к архиепископу Илариону порождалась некой ревностью делового характера и отчасти прищемленным самолюбием низвергнутого с высокого пьедестала иерарха, которому, естественно, горько было созерцать столь блистательное и даже головокружительное восхождение в «верха» своего бывшего подчиненного в то время, как ему самому было предоставлено киснуть и осудительно перешептывать все деяния управителей Церкви, прикрывшись стеной Данилова монастыря — и только!

Говоря кратко, нам думается, что корни зарождения взаимоотношений этих двух видных святителей того времени следует искать еще в предреволюционные годы, в стенах Московской Духовной академии, где один из них был ректором, впоследствии изгнанным революционным вихрем со своего места, а другой — инспектором; предреволюционная академическая атмосфера была сложна.

Мы не беремся распутывать этот вопрос до конца, но необходимо было его как-то отметить, чтобы рельефнее представить себе происхождение своеобразного отношения «Данилова» к патриаршему окружению в целом и — архиепископу Илариону, в частности.

В заключение и со всей определенностью все-таки нужно сказать следующее:

что владыка Феодор, будучи твердым аскетом и незаурядным уче-ным-богословом, создал целую плеяду своих учеников-епископов, просвещенных и убежденных церковных деятелей, героически трудившихся и не щадивших своих жизней ради блага Церкви в ту тяже-

лую эпоху, распространяя идеи и дух своего наставника нередко в самых отдаленных углах нашего Отечества;

что руководимый им Московский Даниловский монастырь, при всех, зависевших и не зависевших от своего руководителя недостатках, будучи неким средоточием богословской мысли и церковной деятельности, являлся в те годы незаменимой сокровищницей духа для многих, «ищущих Христова утешения», являясь одновременно и кладезем премудрости церковной, и действующей врачебницей в самом центре современного Вавилона, где каждый ищущий православный христианин мог всегда восполнить оскудевающая и уврачевать не-мощнующая*;

что, наконец, сам владыка Феодор (Поздеевский) каков бы он ни был (со всеми своими великими достоинствами и некоторыми человеческими недостатками и слабостями), показал до конца своей жизни пример непостыдного делателя на ниве Божией, безропотно перенеся всю меру страданий, выпавших на его долю, и по всей справедливости, в глазах церковного историка, богослова и бытовика должен быть поставлен в ряд ведущих святителей той знаменательной эпохи церковного бытия, которую украшает и возглавляет немеркнущий образ Святейшего Патриарха Тихона10.

Эпизоды об объездах ярославской епархии

Предлагаем вниманию читателя несколько будничных, так сказать, обычных «рабочих» эпизодов из архипастырской жизни, 74-го святителя на Ярославской и Ростовской кафедре — архиепископа Тихона. Они характерны как для него самого, так равно и для той атмосферы, того настроения простых русских верующих людей, которые весь век свой проживают вдали от больших городов; в стороне от «большой» жизни.

Лично нам эти случайно попавшиеся под руки штрихи показались настолько убедительными и «уютными», чтобы можно было пройти мимо них и не дать познакомиться с ними другим. Как известно:

«Из Америки промысл Божий привел архиепископа Тихона опять в свое Отечество, на древнюю кафедру Ярославскую и Рос-

* Заметим здесь, в качестве исторической справки, что в сфере влияния Данилова монастыря, как бы неким филиалом его, была расположенная недалеко от обители — в кривых переулочках, примыкавших к Даниловской заставе, — женская «Сергиевская община», составившаяся из беженок-монахинь Красностокского женского монастыря, эвакуировавшихся в Москву при наступлении неприятеля во время русско-германской войны в 1914—1918 годов [...]. — Примеч. М.Е. Губонина.

товскую. Доклад Св[ятейшего] Синода о переводе был утвержден 25 января (7.2) 1907 г., а в марте архиепископ Тихон уже приступил к новому служению, которое продолжалось более семи лет до 22 декабря 1914 года [4.1.1915. — Ошибка, следует 22.12.1913 — 4.1.1914 г. — М. Е.Губонин].

Из этого периода можно извлечь много интересных фактов, характеризующих архипастырскую деятельность Преосвященного Ти