Спросить
Войти
С.Е. Вершинин*
ОБРАЗ ГДР В СОВЕТСКОМ МАССОВОМ СОЗНАНИИ (к постановке проблемы)
Для большинства населения СССР послевоенная Германия воспринималась - благодаря разного рода идеологическим посредникам - прежде всего через призму ГДР - “новой и хорошей Германии”, в то время как “старая” ФРГ (“плохая Германия”) сосредотачивала в себе все негативные тенденции германской истории1. После исторического “поворота” 1989-1990 гг. ГДР стала исчезать из массового советского сознания и началось романтическое открытие “новой” Германии - ФРГ2. Исчезновение ГДР с политической карты
* Вершинин Сергей Евгеньевич - главный научный сотрудник отдела философии ИФиП УрО РАН, доктор философских наук.
мира не вызвало в распадавшемся Советском Союзе сильной реакции. Хотя в средствах массовой информации можно было встретить многочисленные комментарии политиков и дипломатов, внимание населения было приковано к нарастающим экономическому и политическому кризисам. Внутренние проблемы оказались важнее внешнеполитических. Так, при сломе одной из советских идеологических традиций из поля зрения пропала и сама ГДР, превратившись для молодого поколения россиян лишь в очередную главу из учебника по истории. Такая ситуация сохраняется в России и в настоящее время.
Напротив, в современной ФРГ “ГДР-ведение” стало важной составной частью политологии, социологии, культурологии3. Лавинообразно нарастающий поток интерпретаций в рамках парадигмы тоталитаризма, в котором на первый план выдвигаются разоблачения Штази, коррупция коммунистической элиты, имеет значение прежде всего в рамках внутригерманских отношений (как отношений между “Осси” и “Весси”) и преследует, в частности, цель нейтрализации позитивных воспоминаний восточных немцев о своем социалистическом прошлом. Это особенно важно при наступившем ныне очередном этапе “остальгии”4.
“розовое” представление о благополучном и бесконфликтном западногерманском обществе.
Современное падение интереса к Восточной Германии, которое легитимируется либо тезисом восстановления исторической справедливости, либо различием исторических судеб России и Германии, не должно заслонять существования целого поля теоретических проблем, которые требуют своего исследования. Во-первых, требует переосмысления сам феномен сотрудничества граждан СССР и ГДР, воплотившийся не только в совместные экономические проекты, но и фестивали культуры, массовый туризм5, деятельность обществ дружбы “СССР-ГДР” и “Германо-советской дружбы” (Б8Б)6. Массовый распад этого общества дружбы в ГДР
культуре повседневности T^www.ddr-alltagskultur.de). Сохранению памяти посвящены и новые мемориалы, созданные на месте прохождения германско-германской границы - в Берлине это, в частности Берлин-Хоэншёнхаузен (Die Gedenkstatte Berlin-Hohenschonhausen - см. об этом: www. stiftung-hsh. de), в Саксонии-Ангальт, например, пограничный переход Мариенборн (Die Grenzubergangsstelle Marienborn (www.grenzdenkmaeler.de). См. общий обзор в: Behrens H., Wagner A. (Hrsg). Erinnerungsorte. Institutionen und Formen der Auseinandersetzung mit der SBZ-und DDR-Geschichte. Forum Verlag, Leipzig, 2003. Особая роль принадлежит Форуму современной истории (Zeitgeschichtliches Forum) в Лейпциге, открывшемуся 9 октября 1999 г. (см. об этом: Einsichten. Leipzig, 2000). Проводятся многочисленные конференции, среди них в 2003 г. состоялись: „Вообще все гораздо более разнообразно. Вторая
конференция по исследованию ГДР“ (Берлин), „Асимметрично переплетенная параллельная история? История ФРГ и ГДР в выставках, музеях и памятных местах” (Реклингхаузен). При этом мы не затрагиваем другого, агрессивно-негативного аспекта в отношении ГДР, выражающегося в уничтожении и принудительном забвении символов ГДР, о чем свидетельствует, например, решение комитета по культуре Бундестага (от 7.11. 2003 г.) о сносе Дворца республики.
после “поворота” в 1989-1990 гг. заставляет поставить вопрос о мотивации и функциях взаимодействия граждан СССР и ГДР. Во-вторых, присутствие Группы Советских войск в Восточной Германии означало формирование у сотен тысяч солдат и офицеров собственных впечатлений как от самой “страны пребывания”, так и от рабочих контактов с органами власти и населением ГДР7. Однако этот слой массового сознания плохо изучен. В-третьих, ведущая роль западногерманских историков и политологов в анализе “цивилизации ГДР” означает, что российские версии перелома в Восточной Германии зачастую носят оборонительно-оправдательный характер с чертами комплекса неполноценности8. Исходя из вышеиз-
Тесный и братский союз с СССР гарантирует народу Германской Демократической Республики дальнейшее продвижение по пути социализма и мира” // Конституция Германской Демократической Республики. Дрезден, 1975. С. 12.
ложенных соображений, исследование образа ГДР в массовом общественном сознании представляется актуальным. Однако масштаб темы столь велик, что мы ограничимся - в качестве первого этапа - анализом популярной литературы и публикаций в советских средствах массовой информации в 1980-е гг., задававшей официальный образ ГДР и восточных немцев.
Стереотипы восприятия хорошо изложены в предисловии к путеводителю “Небольшое путешествие по ГДР”: “Может быть, думая о ГДР, Вы вспоминаете о Лейпцигской ярмарке или о Дрезденской картиной галерее, а может быть, об оптике, выпускаемой цейсовскими заводами, или о майсенском фарфоре, или о кружевах из Плауэна”9. В данном высказывании, связанном скорее с туристическим восприятием страны, отражены характерные культурные символы, связанные прежде всего с традициями Германии. Однако поскольку сотрудничество ГДР и СССР носило всесторонний характер, в работах, посвященных различным его аспектам, можно обнаружить и ряд других обобщений10, о чем мы и будем говорить дальше.
Исходное противоречие и его модификация. Состояние войны между двумя государствами означало также и существование философских, идеологических, политических, культурных противоречий между гражданами этих государств. Исходное противоречие между победителями и побежденными снималось тезисом И.В. Сталина от 1942 г. о невиновности немецкого народа: “Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, государство германское - остается”11. В послевоенные годы это противоречие сохранялось, но модифицировалось и выступало в следующих формах.
Прежде всего, это постулирование превосходства СССР сначала над Германией и ГДР. Отвлекаясь от общеизвестных фактов военного превосходства, авторы (а особенно бывшие фронтовики) подчеркивают морально-идеологическое превосходство советских людей, которому противостояло “идейное и моральное разложение среди немцев, не нашедших в себе силы самим освободиться от фашистской диктатуры”12. Это превосходство было особенно значимо в первые послевоенные годы13.
Далее, это превосходство по природным ресурсам: “ГДР... опирается на поставки из СССР по природному газу на 100%, нефти -примерно на 90, железной руде - на 65, древесине - на 100 и хлопку -почти на 90%”14 Этот постоянный ресурсный рефрен сопровождался
иногда своеобразными демагогически-экономическими аргументами: “..предметы длительного пользования в ГДР в два-три раза дороже, чем в Советском Союзе”15. К нему примыкает то, что можно было бы назвать климатически-производственным превосходством, выливающимся в самые различные легенды и байки о немецкой “мо-розофобии”. Вот один из характерных рассказов: “Лет десять назад мне довелось быть в ГДР зимой. В январе обильно выпал снег и ударили морозы. Остановились поезда, нарушилось отопление и водоснабжение целых районов. Ощущались острые перебои в работе ряда отраслей промышленности. И это всего при двадцати градусах ниже нуля !”16.
Логическим следствием позиции превосходства (первенства, большей опытности) становится установление вертикальных отношений “учитель - ученик”, нашедших воплощение в знаменитом лозунге “Учиться у Советского Союза - значит учиться побеждать”17. Но это означает повторение советского опыта в националь-
но-специфическом варианте ГДР и тем самым определенную советизацию восточногерманского общества. Соответственно, авторы замечают и подчеркивают общие моменты. Конфискация земли у помещиков характеризуется следующим образом: “загудела провинция, заворошилась, - с довольной улыбкой сказал Василий Михайлович. - Как и у нас в свое время” (выделено мной. - С.В.)18. Строительство крупной электростанции оценивается по аналогии с СССР: “Название “Боксберг” стало для немецкого народа таким же популярным, как и у нас Магнитка, Днепрогэс. Братск, Дивно-горск”19. Вообще, проведение аналогий становится излюбленным
вомыслов А.Г. Немцы о русских на пороге нового тысячелетия. М., 2003. С. 378).
приемом: когда речь идет о конце войны, то возникает - в совершенно иных исторических условиях - архетип героя, уставшего ждать и нарушающего привычный ход событий, - в данном случае пример матроса Железняка20. Когда речь идет о выходе ГДР на мировые морские пути, используется образ “окна в Европу”21 и т.д.
Однако превосходство СССР не было направлено на закрепление подобного положения, наоборот, оно предполагало постепенное выравнивание позиций, и в этом усматривалась искренность советской стороны. Здесь просматривается, прежде всего, мотив помощи поверженному противнику: “Только что генерал рисковал своей жизнью на фронте. А тут - поворот на 180 градусов: стал помогать вчерашнему противнику!”22. Мотив помощи многократно повторяется в самых различных вариациях, но основной идеей является, как нам кажется, скрытая христианская линия -в виде сострадания к ближнему23. Эта помощь была искренней, дру-жеской24 и в этом своем качестве отличалась от отношения других союзников к местному населению: “К немцам американцы относились как к неграм”25.
С другой стороны, это христианское чувство парадоксальным образом сочеталась с советской садомазохистской моделью самоформирования и, следовательно, самопреодоления человека, изменения себя и властвования над собой26. Военная и послево-
легенды Гарца. М., 1969. С. 20). Однако данный прием может быть использован и для аргументирования совершенно противоположной позиции: в западногерманском идеологическом дискурсе при обсуждении темы блокады Ленинграда время от времени всплывает тема блокады Советским Союзом Западного Берлина в 1948 г., которая (блокада) изображается как поставившая эту часть Берлина на грань голодной смерти. Тем самым как бы уравнивается блокада Ленинграда и блокада Западного Берлина.
енная литература полна примерами такой внутренней борьбы, которая - в силу разного рода внешних и внутренних обстоятельств - не всегда разрешалась в пользу побежденных. Примером первого варианта является офицер, у которого погибла вся семья, он не хочет быть комендантом, но ему приказывают, и он становится комендантом, притом очень хорошим: “... вчера он воевал против немцев, а сегодня помогает им!”27. Примеры второго варианта действий приведены в книге воспоминаний известного германиста и автора “Вуппертальского проекта” Льва Копелева “Хранить вечно”28. Так, на основе мотивов сострадания и помощи, основанных на идеологическом (при этом внутренне противоречивом) тезисе о невиновности немецкого наро-
порах немецкие сотрудники были буквально сбиты с толку, они долго не могли понять: почему мы так откровенно и беспощадно критикуем самих себя, невзирая на лица и ранги, в присутствии немецких сотрудников?” (Вайс Г. Утром, после войны. С. 237).
да, закладывался фундамент и становилась возможной легитимация советско-гэдээровской дружбы.
Легитимация ГДР имела и исторический аспект, воспроизводившийся во многих публикациях. Речь шла не только о связи с огромным культурным наследием, позволявшим благодаря своей непрерывности компенсировать разрывы и провалы германской политической истории, но и укоренить происхождение ГДР не в субъективной политической воле оккупационных войск, а в определенных исторических тенденциях. Если “социализм, воплощающий исторический прогресс, благополучие и будущее народов, обладает превосходством, он неодолим”29, то в этом своем качестве он воплощает прогрессивную направленность истории. Так появляется телеологизм -ведь вся предшествующая история Германии находит свое апофеоз-ное выражение в существовании ГДР. Но тогда возможна и инверсия телеологизма - в виде тезиса о том, что усилия предшествующих поколений революционеров не пропали даром, и тогда получают смысл все жертвы, лишения, классовые бои и т.д. Этот момент был хорошо выражен в реплике одного мекленбуржца: “Я вот думаю, какая условная вещь хронология. Тридцать лет исполнилось нашей республике, а началась она для меня с того самого часа, когда вступил в партию. Выходит, уже больше шестидесяти лет я работаю на ГДР”30. Согласно такой позиции, в зависимости от точки и субъекта отсчета, ГДР может быть не 30 или 40 лет, а 60 лет или больше. Так социалистическая республика оказывается укорененной в исторических судьбах людей и отдельных групп (партий, объединений и т.п.) и благодаря этому обстоятельству распространяется далеко в прошлое. Во-вторых, произошло уплотнение временного ритма - ведь за немногие десятилетия существования ГДР были решены традиционные больные проблемы германского общества: “искоренены фашизм, империализм и милитаризм... восстановлено единство рабочего класса”31. Это означало не
только волевое ускорение исторического процесса, навеянное советским опытом (“время, вперед!”), но и объективное уплотнение исторических преобразований.
Переход к партнерским отношениям связан с укреплением и развитием социалистического немецкого государства. Если на XI съезде СЕПГ в 1976 г. ставился вопрос о строительстве развитого социалистического общества, то это - при всех возможных оговорках - означало новое самосознание политической и хозяйственной элиты ГДР: “Большие успехи, достигнутые республикой за годы социалистического строительства, выдвинули ее в число десяти наиболее развитых в промышленном отношении государств мира”32. Но успехи были и в других сферах, например в спорте, и достижения спортсменов ГДР на Олимпиадах заставляли говорить о ГДР как о спортивной сверхдержаве. Исходное противоречие, связанное со Второй мировой войной, рассматривалось как разрешенное.
Наступает новый этап в отношениях СССР и ГДР, происходит выравнивание неравенства и переход к паритетному партнерству. Это отражается и в публикациях - “обмен опытом” становится постоянным рефреном: “Наши друзья - дотошные ученики, впрочем, не то слово - “ученики”. И нам надо у них учиться.”33, “. опыт по использованию бывших угольных разработок был не только изучен, но и с успехом применен в Советском Союзе, в частности в Экибастузе”34. Партнерство в сфере экономики означало, что “каждая новостройка молодой республики была новостройкой дружбы”35. Постоянно воспроизводится параллелизм экономических и дружеских отношений: “Дружеские связи между
предприятиями СССР и ГДР существуют уже не один десяток лет. На многих заводах в Берлине или Лейпциге, в Магдебурге или Дрездене вам с гордостью расскажут о сердечных отношениях с коллективом того или иного советского предприятия. Друг к другу ездят делегации, идет обмен опытом партийной, профсоюзной, молодежной работы. Стали обычными обмены и целыми рабочими бригадами”36.
Однако чем более всесторонними и открытыми становятся отношения, тем более откровенно можно говорить о проблемах и расхождениях во взглядах. Различия наблюдаются, прежде всего, в сфере трудовой этики, где сталкивались традиционные педантично-немецкие и аврально-советские представления о трудовом процессе: “Однако не все у Круглякова шло гладко. Строгий распорядок, которого неукоснительно придерживались немецкие товарищи, иногда входил в противоречие с производственной технологи-ей”37. Если советские монтажники были готовы работать несколько суток подряд, без больших перерывов, то для немецких монтажников это был “большой непорядок”. Вызывает удивление и время начала работы: “В ГДР трудовой день начинается раньше, чем у нас. Производственники - обычно в семь, учреждения - в восемь. Совещания, симпозиумы, съезды - тоже в восемь”38. Особо болезненный пункт - это культ бережливости и экономии, который пронизывал буквально все сферы жизни ГДР - от производственного процесса на крупном комбинате до освещения подъезда в жилом доме. Отсюда у советских авторов появляется некий внутренний надрыв, который, однако, тщательно маскируется: “Не раз убеждался, что в ГДР вкладывают в понятие “бережливости”, “рачительности” более глубокий смысл, чем мы, не сводят ее к простой экономии”39. Так появляется латентная функция косвенной крити-
ки экономической ситуации в СССР. Характеризуя, например, развитие садоводства в ГДР и повествуя о “садах Шребера”40, автор рассказывает о порядке на садовых делянках, о подведении водопровода и дороги к коллективным садам, о кредитах на покупку сада, помощи в строительстве садового домика, о заготовительных пунктах на территории садов, где можно сразу сдать излишки выращенного урожая, и т.д.41 Обращенные к советскому читателю, эти строки могли вызвать уважение и зависть по отношению к восточным немцам и досаду при воспоминании о собственной садовой Одиссее.
Фиксируются не только экономические, но и культурные различия. Так, в публикациях появляется вечно популярная тема молодой семьи и воспитания детей: “Прежде всего - самостоятельность совсем еще юных людей. Такими их воспитывают с детства. Возле магазина стоят коляски. Мамы что-то покупают, а малыши спят себе, посапывают. Но вот кто-то из них проснулся, заплакал. Но это никого не тревожит. Даже мать, если она рядом. Поплачет и перестанет. Так надо. Для самого малыша. Едва ребенок начинает ходить, он должен делать все сам. Сам одевается, сам делает уроки, сам собирает модель из конструкторского набора, предварительно сам разобравшись в схеме и отложив нужные детали. Самостоятельность и любознательность ребенка поддерживают всегда и везде: дома, в детском саду, в школе. Немцы говорят: чего не узнает Гансик, того не будет знать Ганс”42. Отмечается и жесткость в от-
об отношении в ГДР ко вторсырью. Откровенно говоря, не приходилось видеть здесь шумных кампаний, яростных дискуссий в прессе - вроде того, как добиться, чтобы выдаваемые за сданную макулатуру талоны на дефицитные книги сами не превращались в макулатуру” (Там же).
ношениях между поколениями: “Поженились молодые - путешествие, медовый месяц и прочее, и прочее. Но вот началась жизнь со всеми ее заботами, большей частью мелкими, бытовыми. У наших немецких друзей на этот счет такое правило: женились, обзавелись ребенком - зер гут! Живите и воспитывайте своего наследника (или наследницу) сами. Как это делали мы”43. Однако в целом большинство авторов отмечает комфортность, предсказуемость, обустроенность повседневной жизни в ГДР. Запущенность быта в СССР (прежде всего в провинциальной России) резко контрастировала с благополучием восточногерманского населения. Различие в традициях повседневности в ГДР и СССР приводило к тому, что возникала ситуация культурного шока от образа жизни восточных немцев44. Его в большей или меньшей степени испытывали все советские посетители ГДР - журналисты, специалисты и рабочие, солдаты и офицеры. Этот шок преодолевался по-разному: от бегства солдат и офицеров в Западную Германию, скупания всевозмож-
ных предметов длительного пользования и отправки эшелонов с имуществом на родину до защитной реакции в форме гендерного национализма или негативной оценки (“русские девушки самые красивые”, “немцы слишком холодны при воспитании детей” и т.д.). Сохранявшееся военное превосходства СССР начинало проигрывать в соревновании с повседневностью ГДР. Бытовое превосходство ГДР приобретало все большую значимость как в глазах восточных немцев, так и воинского контингента ГСВГ.
Подведем некоторые итоги. Позитивный образ ГДР был нужен не только правящей элите СССР, он был нужен всем советским людям, ибо он, как “витрина социализма”, свидетельствовал о правильности пути, выбранного СССР, и это была легитимация советского пути извне.
Превосходство СССР по мере развития ГДР постепенно сходило на нет и превращалось в отн?
