Действенность рабселькоровских заметок и «Сигналов» в 1920-е гг

УДК 002.704.2

ДЕЙСТВЕННОСТЬ РАБСЕЛЬКОРОВСКИХ ЗАМЕТОК И «СИГНАЛОВ» В 1920-е гг.

© Антон Григорьевич ВЕСЕЛОВСКИЙ

Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, кафедра журналистики, аспирант, e-mail: vesant84@mail.ru

В статье проведено исследование движения критических материалов, присланных в газеты селькорами и рабкорами в 20-е гг. XX в. Расширение рабселькоровского движения в это время стало одним из факторов нагнетания массового разоблачительства, что в свою очередь впоследствии приводило к доносам и репрессиям 30-х гг. Автор выяснял особенности этого процесса в провинции - в городах и селах Тамбовской губернии. Основой исследования стало приложение к губернским газетам «Тамбовская Рабселькория», которое выпускалось специально для таких внештатных корреспондентов.

До сих пор пожилые люди, столкнувшись с бытовыми неурядицами, бюрократическими отказами или хамством чиновников, грозят в сердцах: «Напишу в газету». В отличие от жителей европейских стран и Америки, они говорят именно слово «напишу», а не «позвоню журналисту такому-то» или «сообщу в редакцию», хотя телефоны есть в каждом доме. И дело не в том, что в дни их юности было привычней пользоваться по-

чтой. В народе долго жила вера в действенность такого письма, и корни ее лежат в 20-х гг. XX в., когда подобным - именно письменным «сигналом» интересовались не только работники редакции. Текст мог быть напечатан в виде заметки, и это приводило к довольно серьезным последствиям. Вспомним о том, какие оргвыводы следовали тогда после газетных публикаций, и о роли рабселькоров в истории нашей страны.

К середине 20-х гг. ХХ в. рабселькоровское движение стало активизироваться, расширяться и тематически видоизменяться. Если в годы своего становления оно тяготело к форме переписки читателей с редакциями, и сотрудничество рабкоров с журналистами носило скорее творческо-информативный характер, то теперь «сигналы с мест» приобретали все большую идеологическую агрессивность, резко возросло число жалоб, многие из которых напоминали доносы.

Благодаря советской пропаганде, люди верили, что строится коммунистическое общество, в котором все будут равны, решатся жилищные, продовольственные и прочие проблемы. До этого общества, казалось, совсем недалеко, осталось только расправиться с врагами, исправить недостатки, и наступит всеобщее счастье. Нэпманы, «совбуры» и «прозаседавшиеся» превратились в постоянных героев фельетонов центральных и губернских газет, а вслед за маститыми журналистами направили на них острия своих перьев и рабселькоры. Простой человек все больше чувствовал себя хозяином страны и считал унизительным просиживать часами перед кабинетом начальника, терпеть хамство его секретарши, продавщицы магазина, участкового милиционера. В газеты писали о сломанной водопроводной колонке, текущей крыше, сообщали, что пьяный извозчик завез не на ту улицу, а сосед варит самогон. Что двигало этими корреспондентами? Желание принести конкретную пользу, отомстить обидевшему тебя человеку или прославиться?

Основной причиной всплеска такой активности было отношение власти к их письмам в редакцию. Любой «сигнал» рабкора и селькора в газету (губернскую, уездную, заводскую, печатную или стенную) нельзя было оставлять без ответа. В специальном приложении к тамбовским губернским газетам, которое называлось «Тамбовская Рабселько-рия», подробно описывался путь каждой заметки, после того, как она пришла в редакцию «Тамбовской правды» или «Тамбовского крестьянина». «Заметки, сообщающие о фактах, требующих проверки, выяснения или заключения, посылаются в соответствующие органы и по получении ответа от последних, используются в газете или же редакция сообщает автору результаты расследования. Бывает, что заметка годна к напечатанию, но

по каким-либо причинам в газете поместить ее нельзя. Такую заметку редакция посылает в соответствующие органы для принятия мер, для устранения недочетов, в заметке описываемых. Заметка оказывает такое же действие, как если бы она была напечатана в газете» [1]. Но это касалось только очень серьезных материалов. Чаще всего они печатались без предварительных уточнений и уже после этого посылались в губисполком (уком, волком), в суд, в РКИ (рабочекрестьянскую инспекцию) и прочие организации. Туда же стекались и копии наиболее важных критических заметок из стенгазет. По каждой нужно было принять меры, сводились они к тому, что материалы отсылались в соответствующие низовые органы (в милицию, завком и т. д.), оттуда сообщалось, подтвердились ли факты, наказаны ли виновные, что исправлено. Страницы «Тамбовской Рабселькории» пестрят откликами по поводу таких проверок и отписок начальников (часто ответ на вопрос должен был давать человек, на которого и поступила жалоба, понятно, что об объективности расследования тут не могло быть и речи).

То, что на присланную в редакцию заметку быстро реагировали, все больше подстегивало авторов. Стимулом были и гонорары, небольшие, которые к тому же нередко предлагалось перечислять на всякие кампании: в «Тамбовской Рабселькории» некто Бедный выступил с почином «за отчисление средств на усиление железного фонда» из гонораров внештатных корреспондентов [2], в другом номере опубликован призыв к селькорам и рабкорам о сборе средств на постройку самолета «Рабселькор» и танка имени М. Ульяновой [3]. Но главным фактором заинтересованности авторов в регулярных газетных выступлениях было создание о себе положительного мнения. Губернские газеты печатали материалы о рабкорах и селькорах, где называли их борцами за справедливость. «Тамбовская Рабселькория» тоже помещала такие зарисовки, часто с портретами героев. Приобретя славу принципиального человека, этот корреспондент потом легко вступал в ряды ВКП(б), его могли назначить на хорошую должность или направить на учебу в вуз.

И, наконец, его боялись. С зарекомендовавшими себя селькорами и рабкорами старались лишний раз не связываться: любой

мелкий конфликт мог выплеснуться на страницы газет. Но с рабселькорами, которых знали в их селах или коллективах, было легче договориться, скрыть от них опасную информацию или даже подкупить. Хуже было с теми, кто публиковал критику под псевдонимом: люди понимали, что такой доносчик работает на их заводе, но не могли его вычислить, это приводило к повышенной нервозности, подозрительности и, как следствие, к дополнительным конфликтам.

Написать в газету мог кто угодно, в т. ч. и человек озлобленный, психически нездоровый или просто желающий свести с кем-то счеты. Но после пары заметок он уже мог называть себя рабселькором. «Разъясняем, что рабкором и селькором считается всякий, кто пишет в газету - печатную или стенную... Списки рабочих и сельских корреспондентов хранятся в секрете и известны исключительно редакции. Разоблачение рабселькора преследуется по закону, независимо от того, кем написана заметка». Эта цитата из материала «О зачислении в рабселькоры» иллюстрирует, в какие привилегированные условия были поставлены анонимные жалобщики, ставшие внештатными корреспондентами [4].

Как хранилась тайна авторства критических заметок, можно судить по редакционной статье «Рабселькория. - Суд. - Прокуратура», опубликованной в самом первом номере «Тамбовской Рабселькории». Проблематика материала определена уже в лиде: «Развитие рабселькоровского движения требует внимательного отношения судебноследственных органов к расследованию заметок и осторожного подхода их к вопросу привлечения рабкоров «за клевету». Мы имеем много недочетов в этом деле. Надо их выявлять и устранять. Более трети ложных заметок по статистике прокуратуры, менее десяти процентов - по статистике редакции. Кто прав?» [5].

Далее в этом материале критикуются действия судебно-следственных органов, которые «начинают обычно дело с запроса в редакции об авторе. Это в большинстве случаев приводит к ненужному дерганью рабселькоров, а зачастую и к их разоблачению. То же бывает при обвинении рабселькора в клевете. К сожалению, дела против рабселькоров частенько заводятся без учета цирку-

ляра № 81 (от 3 мая 27 г.) Наркомюста РСФСР, где предлагается привлекать рабселькора лишь в случае «заведомо ложных сообщений». Вдобавок ко всему этому, редакции печатных газет, как правило, не извещаются о возбуждаемых против рабселькоров делах. Такое положение мы считаем в корне недопустимым. Надо меньше верить бюрократическим опровержениям затронутых в заметке лиц (как заинтересованных), а расследовать заметки путем опроса работников фабзавместкомов, парт. и комс. ячеек и рядовых рабочих, либо крестьян. Не мешает контактировать свою работу с редакциями печатных газет, которые во многом могут помочь следственным органам» [5].

В той же статье приводится случай, когда милиционеры явились на фабрику и вызвали рабкора, раскрыв тайну его авторства. Описывается и тяжба между администрацией Тамбовских вагонных мастерских и рабкором, которого обвинили в клевете. Причиной нешуточного скандала с привлечением газет, прокуратуры и судов была заметка «Дядя и племянничек», где всего лишь «описывался случай протекционизма в Тамбовских вагонных мастерских» [5].

Тогда в судах разбирались и дела, заведенные по еще более мелким причинам. В заметке «Машинистка хозяйничает» описывается судебное разбирательство по факту срывания стенгазеты. Кстати, выпущена эта газета была «при судебно-следственных учреждениях» города Моршанска, т. е. расследование получилось одновременно и внутри самого коллектива суда. Виновницу поймали в момент, когда она снимала со стены второй номер этой газеты. «Тамбовская Рабселько-рия» считает, что этой машинистке следовало бы ответить по всей строгости закона [5]. Интересно только, по какой статье ее могли обвинить, ведь это действие явно не было предусмотрено никакими кодексами.

Нередко в суд подавались дела и на самих рабселькоров, причем не только за клевету, их старались обвинить в каком угодно преступлении, чтобы избавиться от опасного человека. В статье «Селькор или преступник?» рассказывается, как селькору из села Рыбное Моршанского уезда Александру Волову предъявили обвинение в подстрекательстве (!) к поджогу риги. Волова взяли под стражу, продержали несколько месяцев, в

ожидании приговора он просит газету заступиться. Селькор перечисляет свои заметки, которые вызвали недовольство местных органов власти и местной милиции. «Тамбовская Рабселькория» просит прокуратуру разобраться в этом деле и ответить на вопрос «почему опять дело передается в нарсуд этого участка, а не на другой участок, как просил т. Волов?» [6]. Другой селькор Губанов из-под того же Моршанска обращается в газету, как сейчас бы сказали, с требованием о защите чести и достоинства. Односельчане в открытую грозят ему, называют подлецом и сыном кулака - в те времена это было серьезное обвинение. Подробно рассказав о трудовой биографии своего отца и о своей собственной - «с 13 лет пошел в услужение», Губанов пишет: «Прошу назначить срочно комиссию для расследования... Мне трудно становится жить, так как меня окружают разоблаченные мною лица. Стараются перед организациями лить на меня грязь. Я хочу знать селькор я или подлец?» [7]. На вопрос Губанова трудно ответить и по сей день. Это крик души человека, уверенного, что он делал большое и нужное дело, а окружающие считали его заметки доносами. Кто прав? Наверно, каждый по-своему. В крестьянской среде было принято не выносить сор из избы, все проблемы решались внутри общины. Советские призывы к критике и самокритике сломали эту традицию, на обсуждение стали выносить любые мелочи, «вскрывание недостатков» часто превращалось в придирки, и это порождало недовольство. Люди видели в авторах «сигналов» обычных доносчиков, а местное начальство относилось к таким корреспондентам, как к злопыхателям, и хотело от них отделаться. Почему же из-за гонорарных грошей и сомнительных льгот при вступлении в партию люди добровольно наживали врагов? Неужели не боялись?

Многие боялись. Это была одна из причин того, что подавляющее большинство материалов подписывалось псевдонимами, они стояли под 90 % заметок, даже «положительных». В «Тамбовской Рабселькории» отмечены и факты еще более изощренного сокрытия авторства. В материале «Под маскою селькора» рассказывается, как письма двух внештатных корреспондентов села Соломен-ки Моршанского уезда были направлены для расследования. Авторы получили соответст-

вующие уведомления, но сообщили в редакцию, что этих заметок не писали. Жалобы сочинил кто-то другой и подписал их фамилиями известных здесь селькоров [8]. Чтобы опорочить ближнего, люди шли на разные ухищрения. Но были и те, кто работал в открытую, принимая на себя все удары.

Тамбовские газеты постоянно публиковали сообщения о том, как то одного, то другого рабселькора уволили или сократили. В статье «История, каких немало» рассказывается о репрессиях, которые устроило руководство Липецкого УОНО (уездного отдела народного образования) над членами редколлегии газеты «Липецкий Просвещенец». Вскоре один из стенкоров-учителей был переведен в глубинку, и с тех пор он вынужден ежедневно «отмеривать от дома до школы по десятку верст». Второго же просто выгнали с преподавательской должности, хотя ему оставался всего год до пенсии, а в семье восемь детей. Пришлось устраиваться работать счетоводом [8]. Познать, насколько тяжело быть корреспондентом газеты, пришлось и детям -юнкорам из интерната при Тамбовской железнодорожной школе-семилетке. Заведующий не только грозил пишущим в газету ребятам, но и распоряжался не выдавать им обеденные порции [6]. И это делали люди с педагогическим образованием! Простой же люд и разбирался по-простому: разозлившись на «писак», жители деревень калечили их или убивали.

Журнал «Рабоче-крестьянский корреспондент» постоянно публиковал имена жертв этой информационной войны: в Юрловке Козловского уезда «зверски избит» селькор Козловской газеты «Наша правда» Черенков, в селе Донском под Липецком та же участь постигла селькора Челядинова, убит селькор «Тамбовской правды» из села Полковая Слобода И. Болотин, в селе Новоярском убит селькор «Крестьянской газеты» П. Касминин [9-11]. И это только за 1926 год!

Совершая эти преступления, убийцы тоже рисковали получить пулю. В декабре 1924 г. М.И. Калинин выступил в газете «Беднота»: «Необходимо раз и навсегда покончить с преследованием за правдивое печатное слово. Это будет сделано твердой рукой пролетарского правосудия» [12]. В это время для лиц, сознательно расправлявшихся с корреспондентами, были введены серьез-

ные карательные меры. Людей стали наказывать не только за убийства и побои, но также за угрозу, клевету и другие виды преследований рабкоров и селькоров. Если кто-то лишал корреспондента жизни из-за его материалов, это квалифицировалось как террористический акт, который по 58 ст. Уголовного Кодекса наказывался расстрелом. Если рабселькор был к тому же членом партии, профсоюза, сельсовета и т. д., его физическое устранение суд мог рассматривать как убийство в контрреволюционных целях, тогда приме -нялась 64 ст. УК, по которой преступление каралось так же. Если же кто-то угрожал рабселькору «с целью заставить его отказаться от разоблачающей деятельности», нарушителя закона ждало тюремное заключение, причем на срок не менее одного года [13, с. 12].

После введения этих репрессивных мер внештатные корреспонденты почувствовали реальную защиту государства, и их ряды стали шириться. Партийные и советские органы были заинтересованы в пополнении армии своих открытых агентов, внештатные корреспонденты являлись как бы «глазами» и «ушами» на местах, особенно в глубинке, куда командировочным «уполномоченным» было не только сложно добраться, но и еще сложнее там что-то узнать. «Привлечение рабселькоров. наделение их широкими наблюдательными функциями было вызвано, в первую очередь, отсутствием налаженного систематического контроля центральной власти над местными властными структурами, незавершенностью формирования вертикали власти, частыми «перебросками» кадров и главное - их низкой квалификацией» [13, с. 2].

Интересуясь обстановкой и настроением людей на заводах и в селах, власть вольно или невольно подталкивала рабселькоров на путь доносительства. «Если деревня Игна-товка отделена от центра расстоянием в тысячу верст, то как, спрашивается, центральная власть может без помощи селькора узнать о том, что с этой деревни не правильно взыскан налог или местные власти злоупотребляют своим положением?» - писал центральный журнал корреспондентов-добро-вольцев «Селькор» [14, с. 1].

Еще прямее сказал об этом Генеральный секретарь ЦК РКП(б) И.В. Сталин во время

встречи с делегатами I Всесоюзного съезда селькоров, проходившего 14-15 марта 1925 г. Тамбовские делегаты рассказывали, что перед началом беседы Сталин прямо назвал селькоров глазами и ушами партии, первыми ее помощниками и просил говорить откровенно всю правду, не стесняться и ничего не бояться. Когда селькор из Курской губернии рассказал о злоупотреблениях на сахарном заводе имени Калинина, оперируя при этом документами, Сталин поставил его в пример, указав на скрупулезность в сборе информации [13, с. 3].

После такой поддержки со стороны главы правящей партии (фактически главы страны) ряды «правдоискателей» стали считаться самым передовым отрядом рабселькоровского движения. Партийная организация Козловского уезда даже вывела наиболее полезные типы его участников: на первом месте оказались «рабселькор-оптимист», «рабселькор, освещающий положение вещей в информационном духе» и «рабселькор-разоблачитель». Многие из тех, кто стремился пополнить ряды таких «разоблачителей», были готовы направлять селькоровское перо даже на своих близких. Тамбовский историк Анатолий Слезин приводит пример вопросов, которые «задавали рабселькоры на губернских и уездных совещаниях добровольных корреспондентов: «Можно ли писать в газету на родственников?», «Как будет поощряться наша политическая бдительность?» [13, с. 5].

Число внештатных корреспондентов в эти годы стало активно расти. Первый номер «Тамбовской Рабселькории», вышедший в декабре 1927 г., открывается словами: «Рабселькоровское движение в нашей губернии с каждым годом все ширится. Если взять, например, «Тамбовскую правду», то за последние 1,5-2 года количество пишущих в нее увеличилось вдвое» [5]. В 1928 г. процесс пошел еще быстрее, в номере «Тамбовской Рабселькории», выпущенном ко Дню печати -5 мая, приводятся цифры роста числа рабселькоров: в 1926 г. на учете «Тамбовской правды» их состояло 300, в 1927 г. - 509, а за пять месяцев 1928 г. количество внештатников достигло 2600 человек. С 469 в 1926 г. до 1374 к маю 1928 г. возросла и численность селькоров «Тамбовского крестьянина» [2].

Причина такого резкого скачка прежде всего в политической обстановке этого пе-

риода. Провозглашенный Сталиным на XV съезде ВКП(б) лозунг о том, что вместе с победами социализма происходит усиление классовой борьбы, был подхвачен всеми низовыми партийными организациями. «Шах-тинское дело» с публичными процессами над разоблаченными инженерами-вредителями подлило масла в огонь. В стране разворачивалась кампания по выявлению тайных и явных врагов, шла атака на последних «недобитых» нэпманов, из сел начали высылать кулаков и постоянно требовали все новые списки этих «мироедов», куда за неимением зажиточных крестьян уже стали заноситься и середняки. Вот к чему, например, призывали рабкоры города Тамбова рабселькоров Тамбовского округа (так во второй половине 1928 г. стала называться Тамбовская губерния) в связи с предстоящими выборами в местные советы: «Основной удар в настоящих перевыборах советов селькоры и рабкоры должны направить против поднимающего голову кулака и церковников, против подкулачников, против разложившегося и чуждого элемента...» [15].

В этом взвинчивании истерии всеобщей подозрительности рабселькоровские сигналы с мест играли особую роль. Они не только иллюстрировали, как много вокруг бесхозяйственности и злого умысла, но и накаляли обстановку взаимного обличения. А бесконечные разбирательства были на руку партийным идеологам. Поэтому рабселькоровское движение не только поддерживалось, но и подгонялось, особенно это касалось стенгазет. По номерам «Тамбовской Рабселькории» видно, как требовали от партийных и комсомольских ячеек выпускать стенную печать. Лучшими стенгазетами считались «Ильичев-ки», в которых постоянно обновлялся материал и было больше критических статей. Расчет простой: на любую критику начиналось противодействие, а во время скандала к каждой из сторон легче придраться. Партийные функционеры использовали этот метод для частых кадровых перемен. А для губернских и центральных газет ссоры из-за заметок в стенной печати были удобны, поскольку внутри небольшого коллектива сохранить тайну авторства практически невозможно, стенкор рано или поздно оказывался втянутым в конфликт и начинал искать поддержки у «Тамбовской правды» и «Тамбовского кре-

стьянина». И новый член пополнял их рабселькоровские ряды.

Количество материалов, приходящих от селькоров, рабкоров, учкоров, военкоров и прочих внештатников поразит любого работника современных СМИ. В январе 1928 г. сообщалось, что только «за три месяца (октябрь-декабрь) в редакцию «Тамбовской правды» поступило 4684 заметки, из них 680 разоблачительных, 252 положительных и 3752 прочих. Напечатаны 2206, забракованы 1187, посланы на расследование 270 и осталось в производстве редакции 1021» [4]. И это данные за предыдущий 1927 г., когда в газете состояло на учете чуть более пятисот внештатных корреспондентов. Можно представить, насколько увеличился бумажный поток через полгода, когда число рабселькоров возросло в пять раз.

Губернские газеты не только печатали материалы рабселькоров, но и часто использовали их «сигналы» для работы штатных сотрудников. А поскольку самыми читаемыми в то время были фельетоны и острые критические статьи, письма внештатников облегчали работу профессиональных журналистов, которым не надо было искать объекты для критики.

Однозначно оценить рабселькоровскую работу нелегко. С одной стороны, поднималась социальная активность людей, шла борьба со всевозможными «перегибами», злоупотреблением служебным положением, взяточничеством, воровством. С другой -ухудшалась психологическая обстановка в коллективах, а желание отомстить корреспонденту подчас доводило обиженных до серьезных преступлений. Атмосфера же взаимной подозрительности и слежки подготавливала почву для массовых репрессий 1930-х гг.

ты. URL: http://scipeople.com/publication/

бЗЗ18/ (дата обращения: 17.12.2Q11).

Поступила в редакцию 17.Q4.2Q12 г.

UDC 002.704.2

EFFECTIVENESS OF VILLAGE CORRESPONDENTS’ NOTES AND “SIGNALS” IN 1920s Anton Grigoryevich VESELOVSKY, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Journalism Department, Post-graduate Student,

The article investigates the movement of critical materials, sent to newspapers by village correspondents and worker reporters in the 20s of last century. Expanding of village correspondents’ movement at this time was one of the factors forcing mass reveal, which in turn led to the subsequent denunciations and repression of 30s. The author figured out the features of this process in the province - in the cities and villages of Tambov province. The basis of the study was the application of provincial newspapers “Tambov Rabselkoriya” which were produced specifically for these freelance correspondents.