Спросить
Войти
Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 25 (279). История. Вып. 52. С. 156-161.
РЕЦЕНЗИЯ
П. Ф. Назыров
РЕГИОНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ:
К ВЫХОДУ ПЯТОГО ТОМА «ИСТОРИИ БАШКИРСКОГО НАРОДА»
В статье рассматривается содержание пятого тома «Истории башкирского народа» (Уфа, 2010). Охарактеризован подход авторов книги к основным вопросам региональной истории этого периода, выделены спорные исторические оценки и сюжеты, требующие дополнительной разработки.
Вторая половина 1990-х - 2000-е гг. стали временем появления большого числа работ по региональной истории, обобщающих достижения и наработки историографии позднесо-ветского и постсоветского времени, а также большого количества локальных и краеведческих исследований. Среди работ такого плана - истории отдельных регионов (областей и республик), региональные энциклопедии, учебные пособия. Применительно к Южному Уралу можно указать на подготовленные УНЦ РАН труды по новой и новейшей истории Башкортостана, Уральскую историческую, Башкирскую, Челябинскую городскую и областную (в 7 томах) энциклопедии, многотомную «Историю Курганской области», сводные работы по истории Урала, Оренбуржья, Оренбургского казачьего войска и др.1
Отдельным направлением стала разработка истории народов урало-поволжского региона. Произошедшая в 1980-1990-е гг. переоценка прошлого породила феномен «национальной» историографии, ориентированной на выстраивание своего специфического дискурса, во многом отличного от позиций традиционной академической науки. Наряду с новыми общественными настроениями, эти работы отражали своеобразный «заказ» региональных элит в условиях распада прежней идентичности и выстраивания новых моделей отношений с Центром. Будучи важным инструментом формирования коллективной памяти, «национальная историография» оказалась весьма ангажированной, ещё раз подтвердив, что при известных условиях история легко становится «политикой, обращённой в прошлое». С другой стороны, именно в 2000-е гг. стало заметно
влияние новых общественных трендов, носящих россиецентричный характер, что поставило в повестку дня вопрос их взаимодействия со сложившимися «национальными» дискурсами. Важным, знаковым событием в этой связи можно считать подготовку многотомной «Истории башкирского народа» -крупный академический проект, в котором приняли участие как башкирские историки, представленные специалистами УНЦ ИИЯЛ РАН, БашГУ, АН РБ, так и их коллеги из соседних регионов.
Рецензируемое издание - 5 том «Истории башкирского народа» - посвящёно одному из самых важных и сложных для исторической оценки периодов истории региона, концу XIX - первой трети XX в.2 В центре внимания авторов тома - вопросы социально-экономической эволюции башкирского общества, становление национального движения, создание автономной республики и превращение башкир из традиционного социума («народа-сословия») в одну из титульных советских наций.
Работе предпослан историографический обзор, подготовленный, как и значительная часть других материалов книги, известным башкирским историком, руководителем проекта и одним из редакторов тома М. М. Куль-шариповым. Автор обзора сконцентрировал внимание на историографии национального движения и образования Башкирской автономии - ключевых, с его точки зрения, вопросах настоящего издания, оставив в стороне значительный пласт работ, посвящённых демографии, хозяйственному и культурному развитию башкирского народа. Однако именно эти сюжеты составляют значительную часть
материалов тома, и отсутствие историографической оценки, на наш взгляд, затушёвывает реальные успехи и достижения, достигнутые в их изучении, а с другой стороны, открывает возможность для достаточно вольного обращения с историческим материалом.
Обращаясь к дореволюционному периоду, авторы соответствующих разделов последовательно характеризуют социально-экономическое положение башкир в начале ХХ в., в условиях первой русской революции, экономических и политических реформ (М. М. Куль-шарипов). Значительное внимание уделяется таким сюжетам, как избирательные кампании и деятельность мусульманских депутатов в первых государственных думах (Л. А. Яма-ева), участие башкир в русско-японской и первой мировой войнах (Р. Н. Рахимов). Не остаются в стороне от рассмотрения и вопросы религиозно-культурной жизни башкирского общества в начале XX в., цензурные и полицейские гонения в отношении деятелей исламского просвещения, отражавшие обеспокоенность властей активностью уральских мусульман. Одним из самых важных, существенных вопросов жизни башкирского общества на рубеже Х1Х-ХХ вв. был земельный, что обусловило значительное внимание к изменению структуры и масштабов вотчинного землевладения, развитию сельского хозяйства. Аграрная и переселенческая политика правительства в начале XX в. оценивается в книге как продолжение расхищения башкирских земель и «прежней политики колонизации», направленной на расширение социально-политической опоры царизма и русификацию коренного населения (с. 56). По мнению авторов тома (Н. М. Калмантаев), следствием правительственного курса стало обезземеливание и обнищание башкир, пробуждение самосознания и рост активности национальной интеллигенции. В связи с этим в книге характеризуется и формирующееся в начале века общемусульманское движение и его течения, представленные тремя поколениями мусульманских интеллектуалов, так или иначе связанных с идеологией джадидиз-ма, конфессиональной школой и формирующейся национальной печатью.
Весьма информативны разделы, посвя-щённые революции и Гражданской войне на Южном Урале (М. Н. Фархшатов, А. Д. Ка-занчиев, М. М. Кульшарипов, Р. О. Багаут-динов), формированию национального движения, созданию БАССР и национально-государственному строительству в республике в 1920-1930-е гг. (М. М. Кульшарипов, Р. Р. Газизов, С. Ф. Касимов). Это, пожалуй, концептуально самая нагруженная и, на наш взгляд, самая дискуссионная часть книги, выводящая революционное национальное движение как один из основных факторов жизни региона в 1917 - начале 1920-х гг. Формулируя платформу национального движения, авторы соответствующего раздела уделяют особое внимание разногласиям башкир-федералистов со сторонниками культурно-национальной автономии, представленными, главным образом, татарскими деятелями. При освещении драматических коллизий национального движения между «красными» и «белыми» особое место занимает деятельность Заки Валиди Тогана (Валидова). Подробно рассматриваются изменение статуса и полномочий БАССР, получившие отражение в первых конституциях республики, формирование её «государственной территории» от «малой» к «большой» Башкирии, отмечается активная позиция республиканских руководителей, особенно связанных с национальным движением (в частности, М. Халикова), в отстаивании интересов автономии. В отличие от предисловия к тому, в котором процессы национально-государственного строительства в 1920-1930-е гг. трактуются как постепенное «превращение Башкортостана в ограниченную в правах декоративную автономную советскую республику» (с. 5), автор главы (С. Ф. Касимов) акцентирует внимание на практической работе по организации управления автономией, отмечая, наряду с трудностями и противоречиями, положительное значение попыток вовлечения башкир в сферу общественно-политической жизни.
Становление и социально-экономическое развитие советской Башкирии, «советизация» башкирского общества и его культуры составляют содержание двух следующих разделов книги. Авторы этой части тома (Р. Н. Су-лейманова, Р. А. Давлетшин, Р. А. Хазиев и др.) последовательно рассмотрели процессы социально-экономического развития Советской Башкирии в годы нэпа и строительства сталинского социализма, увязав их с широким историческим и региональным контекстом. Значительное внимание уделяется осуществлявшемуся в республике советскому землеустройству, позволившему на новой
основе, в условиях произошедшего в годы революции стихийного земельного передела, урегулировать отношения башкирского и других групп сельского населения. Результатом форсированного социально-экономического развития 1930-х гг. стали перестройка башкирского села в рамках формирующегося колхозного строя, расширение масштабов промышленного производства и урбанизации региона, - при том, что участие самих башкир в индустриальном секторе, как показано в книге, оставалось весьма незначительным.
Отмечается и отпечаток, который формирующаяся тоталитарная политическая система наложила на процессы общественно-политической жизни республики. Рассматриваются такие формы взаимодействия власти и народа, как участие в выборных советских кампаниях, выдвиженчество, деятельность бюро жалоб, делегатское женское движение и др. Вместе с тем, по мнению автора раздела Д. Х. Яндурина, выросшая в послереволюционное время национальная интеллигенция («национальные кадры») стала в значительной степени жертвой политических репрессий, а проводившаяся «коренизация» государственного аппарата, в условиях сохранения централизовано-унитарного государства и «имперских» структур, носила формальный характер, так и не став инструментом самоуправления национальных меньшинств.
При рассмотрении культурных процессов в Башкортостане 1900-1930-х гг. последовательно характеризуется развитие системы просвещения (Р. Н. Фархшатов, Р. З. Алмаев), науки (К. К. Каримов), национальной печати и искусства (М. Х. Надергулов, Е. Р. Скурко, Ф. Т. Кузбеков, Ф. Г. Хисаметдинова и др.), культурно-просветительская работа и изменения в менталитете башкирского общества (Р. М. Зиязетдинов, З. Я. Рахматуллина). Особое внимание уделяется языковому строительству, переходу с арабской графики на латиницу (яналиф), а затем кириллицу. Авторы тома (Ф. Г. Хисаметдинова, Ф. Х. Гарипова, А. З. Ярмуллина) справедливо отмечают, что одной из причин «отатаривания» северо-западных башкир стало стремление сформировать новый литературный язык на основе юго-восточных диалектов, игнорируя реальное многообразие говоров башкирского населения.
Два заключительных раздела книги посвящены социально-культурному развитию башкир, оказавшихся за пределами автономного Башкортостана - башкирам Татарстана и Заволжья, Оренбургской, Челябинской и Курганской областей, Пермского края (Ю. А. Абсалямова, К. А. Моргунов, В. Х. Ка-малов, А. Т. Ахатов и др.), а также персональному ряду видных общественных деятелей и учёных - эмигрантов: З. Валиди, А. Ина-ну, Г. Тагану, Х. Кушаю (А. М. Юлдашбаев, М. Н. Фархшатов, И. С. Киреев). Написанные содержательно и ярко, эти материалы, безусловно, подчёркивают «человеческое измерение» национальной истории, в целом характерное для настоящего издания3.
На наш взгляд, авторам пятого тома удалось подготовить достаточно фундированное, основательное издание, ввести в оборот некоторые новые научные данные, отойти от крайних, односторонних оценок советского прошлого в сторону его более объективного и взвешенного изучения. Вместе с тем есть ряд вопросов, в которых публицистический подход преобладает над научным анализом и объективностью изложения.
Так, рассмотрев различные оценки численности башкир в начале ХХ в., предлагавшиеся советскими авторами и современными исследователями, авторы тома без особого обоснования принимают её к 1917 г. за 1,5 млн человек (для сравнения - классики башкирской историографии Р. М. Раимов и Р. Г. Кузеев, как и многие современные исследователи, определяли её в 1917 и 1920 гг. примерно одинаковой цифрой - в 1,1-1,2 млн человек). Завышение численности башкир до 1,5 млн человек позволяет авторам тома говорить уже к 1920 г. об «убыли» (= «гибели») нескольких сотен тысяч башкир (в околонаучной публицистике говорится даже о «геноциде» башкирского населения).
Между тем материалы самого пятого тома показывают, что основной причиной убыли населения явились голод 1921-1922 гг., разрушение более слабого, в сравнении с другими, башкирского сельского хозяйства в результате Гражданской войны. Важную роль в сокращении численности учтённых переписями башкир играли также незавершившиеся процессы межэтнического размежевания - не случайно за это же время в крае значительно выросла численность татарского населения (сведения об этом, кстати, также приводятся в рецензируемом издании)4.
По существу, ни материалы дореволюционных переписей 1897 г. и 1912-1913 гг., ни
тем более материалы переписей 1917, 1920 и 1923 гг., проводившихся в условиях революции, Гражданской войны, повстанческих выступлений и голода, не являются в работе предметом критики. Это замечание тем более существенно, что в 1990-е гг. одним из ведущих сотрудником УНЦ РАН М. И. Родновым были введёны в научный оборот настоящие, а не мистифицированные данные сельскохозяйственной переписи 1917 г., полученные путём обработки первичных материалов - сотен тысяч подворных карточек - хранящихся в уфимском архиве. Эти материалы позволяют увидеть реальную картину сложной «этнической» идентификации тюрко-мусульман Южного Урала, и в целом подтверждают традиционные цифры численности башкирского населения5.
По понятным причинам авторы тома акцентируют внимание на социально-демографических последствиях Гражданской войны и голода именно для башкир, оставляя в стороне потери русского (в т. ч. и казачьего) и другого «небашкирского» населения. Вольно или невольно, это приводит к формированию односторонней картины, превращая общее бедствие - Гражданскую войну и голод - в катастрофу исключительно одного народа. Подробно рассматривая злоупотребления и факты террора, который проводился советскими военными работниками и чекистами в отношении воинов-башкир и башкирского населения, авторы тома обходят своим вниманием действия башкирских частей и отрядов в 1918-1919 гг. в отношении противников автономии (в т. ч. и самих башкир), а также репрессивные акции в отношении русского крестьянского населения. Сведения об этом отложились в фондах уральских архивов и периодике и хорошо известны историкам. Такие умолчания и навешиваемые на русское (а в широком смысле - на всё небашкирское) население ярлыки - например, «переселенцы-колонизаторы» - взятые из «национальной» литературы 1920-х гг., формируют у читателя весьма превратные и односторонние представления и существенно искажают картину гражданской войны в регионе.
Несколько односторонне, на наш взгляд, охарактеризовано и повстанческое движение, возникшее на Южном Урале в 1920-1921 гг. и объединившее башкир, русских крестьян, рабочих, казачество. Упрощённо, как отражение воли самого населения и реализация
устремлений национальной интеллигенции, показана реорганизация БАССР в 1922 г., связанная с объединением «Малой Башкирии» и Уфимской губернии6. Хотя известно, например, что многие современники оценивали это событие как политико-административные манипуляции Центра, стремившегося укрепить контроль и провести «советизацию» автономии.
Далеко не бесспорным представляется нам и освещение ряда других сюжетов. Так, вряд ли допустимо рассматривать эволюцию аграрных отношений в Башкирии изучаемого периода только через призму концепта «колонизаторства», игнорируя объективные социально-экономические процессы, в частности, капитализацию сельского хозяйства, обуславливавшую кризис и регресс традиционных хозяйственных укладов как русского, так и башкирского крестьянства (правда, русское крестьянство, в силу целого ряда субъективных факторов, оказывалось всё же мобильнее). Революция разрушила прежнюю систему арендных отношений на башкирских землях, игравшую роль важного регулятора экономических связей между коренным населением, русскими старожилами и переселенцами. Борьба за землю в этих условиях для обеих сторон - и владельцев-вотчинников, и арендаторов (представляемых в томе чаще всего как «русское кулачество») - была борьбой за существование, а в условиях голода 19201922 гг. - и за выживание. Именно «русское» крестьянство было основным производителем товарного хлеба, покупавшегося в неурожайные годы самими башкирами. Сокращение землепользования этой группы в результате революционных неурядиц, Гражданской войны и продразвёрстки, а в ряде случаев - действий сторонников автономии, стало, на наш взгляд, важным фактором голода.
Другим, достаточно дискуссионным вопросом, является историческая корректность самого термина &национальная государственность& применительно к указанному периоду - если, конечно, отвлечься от официальной декларативной советской трактовки автономных республик. Как отмечается в самом томе, начиная с X съезда партии, вопрос ставился уже не о национальной государственности, а о приспособлении советского строя к национально-бытовым условиям отдельных регионов. Авторы тома подчёркивают, что сохранение «имперско-административных
структур» и партийный диктат препятствовали реализации самоуправления и нормальному этнокультурному воспроизводству национальных меньшинств (с. 309). Однако, заметим, это не помешало превращению башкирского народа в «советскую нацию». Вообще, надо сказать, что процесс советского «нацие-строительства» остался в томе в тени истории национальных учреждений.
В целом же перед нами достаточно интересная, хотя и противоречивая, работа по национально-региональной истории. Положительное значение этой работы - и здесь мы, может быть, не во всём согласимся с редакцией тома - не в подведении итогов изучения, не в формулировании исторических оценок. Это вряд ли возможно в силу переходности современного научного знания и дискусси-онности многих вопросов, поднимаемых в книге. Авторы тома попытались создать масштабное, хотя и не бесспорное в отдельных своих частях, полотно национальной и региональной истории. И в этом смысле рецензируемая книга открывает дорогу для нового обсуждения сформулированных в ней выводов и наблюдений, постижения нашей общей - не только «национальной» - истории, а в конечном итоге научного и общественного диалога, важного для такого многонационального региона России, как Южный Урал.
Примечания
ред. И. М. Гвоздикова, М. И. Роднов. Уфа, 2006, 2007; История Урала. XIX век - 1914 год : учеб. пособие / Н. Н. Алеврас [и др.]. Челябинск, 2007 и др. При этом изучение истории Башкортостана в XX в. опирается на солидный документальный фундамент, часть которого опубликована: Национально-государственное устройство Башкортостана : сб. док. / авт.-сост. Б. Х. Юлдашбаев. Т. 1-2. Уфа, 2002; Т. 3. Уфа, 2006.
