Спросить
Войти
НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
АндрЕй Бодров
вопросы НАЦИОНАЛИЗМА 2015 № 4 (24)
Немецкое сердце» или «французский дух»?
ПробЛЕМА НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ ЭЛЬЗАСЦЕВ ПО
итогам фрАНко-прусской войны 1870-1871 годов
Порожденный итогами франко-прусской войны 1870-1871 гг. «эльзас-лотарингский вопрос» традиционно рассматривают как вопрос о территории. Но у него было и другое измерение: это вопрос национальной самоидентификации жителей пограничной области. На практике он выразился в проблеме выбора в пользу французской или германской национальности, поставленной перед населением Эльзас-Лотарингии в соответствии с условиями Франкфуртского мирного договора. Важным представляется и вопрос о том, в какой мере представления о национальной идентичности эльзасцев оказали влияние на французскую и германскую политику в первые послевоенные годы.
С августа 1870 г. французские департаменты Мозель, Верхний Рейн и Нижний Рейн, составившие будущую Эльзас-Лотарингию, были заняты германскими войсками. Берлин незамедлительно приступил к организации на этой территории соответствующей гражданской администрации, начавшей подготовку к будущей аннексии. Между тем оставалась проблема обоснования справедливости германских завоеваний.
Как известно, германские интеллектуалы сыграли значимую роль в укоренении в общественном сознании законности притязаний на Эльзас и часть Лотарингии. Порожденные войной споры вокруг национальной принадлежности эльзасцев, по общему мнению, напрямую повлияли на выработку французскими и германскими интеллектуалами двух вариантов концепции «нации». Согласно аргументации Давида Фридриха Штрауса и Теодора Моммзена, национальную принадлежность предопределяли язык, общая история и обычаи. В противовес этому Эрнест Ренан и Фюстель де Куланж доказывали, что нация строится не только на общем прошлом, но и на коллективной воле составляющих ее индивидуумов жить «единым организмом»1.
Главной проблемой для тех, кто преподносил присоединение Эльзаса как необходимое условие восполнения германского единства, стало то, что германоязычное население региона не продемонстрировало особого воодушевления от перспективы быть «освобожденными» из-под «иностранного ига». Более того, немецкие войска
in der deutsch-französischen Historikerdiskussion von 1870/71 // Historische Zeitschrift. 1993. Bd. 257. Heft 1. S. 63-107; Bronner F. 1870/71: Elsaß-Lothringen. Zetgenössische Stimmen für und wider die Eingliederung in das Deutsche Reich. Frankfurt a. M.: Erwin-von-Steinbach-Stiftung, 1970.
дан — «нотаблей»4. Эта практика была уже с успехом опробована немцами в других захваченных французских департаментах. В декабре 1870 г. в Меце и Страсбурге были также учреждены два военных трибунала, деятельность которых была преимущественно посвящена преследованию за антигерманскую деятельность. Только один трибунал в Меце с декабря 1870 по март 1871 г. вынес 130 обвинительных приговоров5.
Все вместе это объясняет то, почему ни германские политики, ни интеллектуалы не оспаривали того факта, что население Эльзаса и Лотарингии в массе своей оставалось лояльным Франции. Тем не менее они не видели оснований считать эти патриотические чувства глубокими. Немецкий историк Генрих Зибель спешил объявить сопротивление населения Эльзаса вхождению в состав Германии абсолютно естественным проявлением патриотических чувств людей, проживших несколько поколений в составе другой национальной общности. Но он рассчитывал на «силу самой природы», которая неизбежно должна взять верх в эльзасцах с отсечением «искусственных каналов» подпитки от французской культуры: «Нам кажется несомненным, что немецкое сердце забьется в них еще быстрей, чем ими была приобретена французская оболочка»6.
Не сомневался в том, что тысячелетнее немецкое прошлое позволит быстро стереть в Эльзас-Лотарингии все следы двухсотлетнего французского присутствия, и коллега зибеля Генрих фон Трейчке. Его знаменитая статья
столкнулись в Эльзасе с довольно активным противодействием «франтиреров». Германскому командованию приходилось отвлекать значительные силы от осаждавшей Страсбург группировки для защиты своих коммуникаций. Только после падения столицы Эльзаса в конце сентября 1870 г. и перенесения боевых действий южнее, к Бельфору, партизанская война в провинции практически сошла на нет2. Однако случаи нападений на немецких гражданских служащих и военных, антинемецкой пропаганды и саботажа со стороны местного населения продолжали множиться. Немало способных носить оружие жителей пограничных регионов стремилось выбраться за пределы оккупированной зоны, чтобы вступить в ряды формировавшихся Леоном Гамбеттой армий правительства «национальной обороны». Масштаб проблемы заставил местную германскую администрацию ввести систему пропусков для мужчин от 17 до 45 лет и объявить «дезертиром» под страхом конфискации имущества всякого, кто запишется во французскую армию3.
Мало чем отличался на территории будущей Эльзас-Лотарингии и образ действий прусских войск, беспощадно искоренявших вражеские полурегулярные формирования, от их действий на других оккупированных территориях. В ответ на участившиеся акции саботажа на железнодорожных линиях генерал-губернатор Эльзаса граф Фридрих Александр Бисмарк-Болен 24 января 1871 г. издал распоряжение об использовании в качестве «живого щита» на проходящих через территорию провинции поездах заложников из числа местных именитых граж2 Howard M. The Franco-Prussian War. The German Invasion of France, 1870-1871. London and N.Y.: Routledge, 1979. P. 198-199.
«Чего мы требуем от Франции?» хорошо суммировала доводы сторонников тезиса о существовании «объективной» или предопределенной историей и культурой национальности. Как он сформулировал, Эльзас «наш по своей природе и своей истории»7. Примечательно, однако, что Трейчке признавал все попытки провести четкие лингвистические границы в Лотарингии делом почти невозможным и полностью солидаризировался с тезисом о необходимости обладания Эльзасом и Лотарингией ради обеспечения надежной защиты от Франции.
Наиболее же оригинальным в рамках данного дискурса суждением прусского историка стал тезис о моральных обязательствах немцев по отношению к эльзасцам. Трейчке выражал решимость вернуть жителей Эльзаса в лоно немецкой национальной идентичности даже вопреки их воле: «Мы, немцы <...> лучше знаем, что принесет пользу этим несчастным, которые в кривом зеркале жизни в составе Франции остались без верного понятия о современной Германии <...> Мы хотим вопреки им самим помочь вернуть свое подлинное я»8. Трейчке совершенно не случайно возвращал первостепенное значение «моральной силе» истории. Именно подобная моральная предопределенность аннексии, аннексия как долг немцев перед самой историей придавала этому акту всемирно-историческое значение, высшую по сравнению с желаниями самих эльзасцев ценность9.
Противниками решения судьбы Эльзас-Лотарингии на основе волеизъявления ее жителей был выдвинут
d&ennemi national et la représentation de la nation en Allemagne et en France de 1792 à 1918.
Paris: CNRS éd., 1997. P. 231.
еще ряд доводов. Первый из них заключался в том, что право наций на самоопределение, дарованное отдельным провинциям, грозило привести к умалению роли национального государства и его распаду. Г. фон Зибель, в частности, указывал на то, что каждый человек живет не сам по себе, а является частью некой большой общности «и потому должен подчинять свои желания индивидуума потребностям этой общности. Если две такие великие нации как Франция и Германия не могут разрешить свой конфликт иначе как исправлением прежней границы, то жители пограничья должны принести в жертву свои личные чувства общей воле»10. Эту коллективную волю должна была выразить ратификация мирного договора парламентами двух стран. Вторым доводом было то, что решение судьбы Эльзас-Лотарингии не могло быть доверено воле одного поколения ее жителей. Как вопрошал, в частности, Карл Хиллебранд, «должна ли мимолетная воля одного поколения иметь больший вес в истории, чем неизменные интересы нации?»11. Мысль о неизбежном «перевоспитании» чувств эльзас-лотарингцев, которые в силу своего языка и культуры неизбежно должны были осознать себя немцами после устранения прямого французского влияния, быстро стала в Германии общепринятой.
Активно поддержала немецких интеллектуалов в обосновании и пропаганде притязаний на Эльзас и Лотарингию и пресса. Вопрос об Эльзас-Лотарингии по своей значимости далеко обходил на страницах немецкой периодики все другие проблемы мирного урегулирования с Францией. В январе-феврале 1871 г. в Берлине против аннексии без пред10 Sybel H., von. Deutschlands Rechte auf El-sass und Lothringen... S. 113.
варительного волеизъявления населения Эльзас-Лотарингии высказались только три социалистические газеты суммарным тиражом в 20 тыс. экземпляров. Против социалистов единым фронтом выступили 9 ежедневных газет всего остального политического спектра общим тиражом в 140 тыс. эк-земпляров12.
Вопрос о том, в какой мере германское руководство, и прежде всего прусский министр-президент и будущий канцлер Отто фон Бисмарк, учитывали общественное мнение, остается открытым. В немецкой историографии существует две основные точки зрения на то, как в Германии происходило формирование территориальных требований к Франции. Согласно первому подходу, Бисмарк умело «организовал» общественное мнение в пользу аннексии Эльзас-Лотарингии и, в особенности, распространения требований не только на германоязычный Эльзас, но и на Мец с прилегающими районами. По мнению других авторов, движение в пользу аннексии зародилось в Германии спонтанно, и германский канцлер был в каком-то смысле вынужден следовать за ним, в равной мере руководствуясь мнением германских военных.
Высказывания самого Бисмарка о территориальных приобретениях Пруссии и ее союзников по итогам войны и впрямь отличались немалой долей противоречивости. Но как бы то ни было, впервые мысль об аннексии Эльзаса и крепости Мец в Лотарингии он высказал в беседе с публицистом Людвигом Бамбергером уже 7 августа 1870 г., после первых успехов германских войск в приграничных сражениях. По мнению Эберхарда Коль-ба, эта беседа была пробным шаром,
сознательно пущенным Бисмарком13. На протяжении августа мысль о территориальных приобретениях последовательно развивалась Бисмарком в кругу доверенных лиц и ближайших сотрудников. Наконец, 14 августа военный совет во главе с прусским королем Вильгельмом I единодушно одобрил аннексию пограничных областей Франции, которые должны были получить статус «имперской земли». С этого момента прусское внешнеполитическое ведомство начало предпринимать шаги по обоснованию справедливости заявленных целей войны с Францией. В конце августа 1870 г. Бисмарк прямо инициировал кампанию в подконтрольных ему германских изданиях для отражения «враждебного вмешательства нейтральных держав», осуждавших планы территориальных из-менений14. В рамках этой кампании, в частности, была опубликована и упоминавшаяся выше статья Трейчке.
Бисмарк был не очень восприимчив к историческим доводам, а также доводам культурной, языковой и этнической общности, к которым взывали немецкие публицисты и ученые. Он называл их «профессорскими идеями». Доводы стратегической значимости и экономической ценности были для него намного более весомы. В обоснование аннексии перед миром он выдвинул на первый план тезис о необходимости обеспечения в будущем безопасности германских земель от Франции. Именно эту мысль подчеркивали все его без исключения публичные выступления и инструкции дипломатическим представителям за рубежом. Другим аргументом в пользу обладания Эльзасом было то, что только это могло обеспечить успешное завершение процесса создания единой Гер13 Kolb E. Der Weg aus dem Krieg. Bismarcks Politik im Krieg und die Fridensanbahnung, 1870-1871. München, 1990. S. 147-148. _
мании. В случае сохранения французской угрозы на Рейне южногерманские государства оказались бы куда менее расположены вступать в ряды империи. Эта мысль прозвучала в ходе программного выступления Бисмарка в Рейхстаге 2 мая 1871 г.: «Страсбург не в немецких руках составлял бы препятствие перед южными немцами, мешавшее им отдаться безоглядно германскому единству, национально-германской политике»15.
Между тем Бисмарк отлично осознавал, что безопасность новой западной границы Германской империи была неотделима от проблемы завоевания лояльности населения присоединенных территорий. Его объяснение неожиданной привязанности «столь глубоко немецкого населения» Эльзаса к Франции было парадоксальным. Согласно германскому канцлеру, эльзасцы попросту оказались слишком хорошими немцами со всей присущей этой нации любовью к дисциплине и порядку. Более того, утверждал Бисмарк, немецкие добродетели эльзасцев позволяли им себя ощущать своего рода «аристократией» во Франции,позволив им достичь непропорционально широкого представительства в рядах французской бюрократии, армии и полиции16. В марте 1872 г., в ходе приема небольшой депутации лояльных Германии эльзасских «нотаблей» во главе с графом Фердинандом Экбрехтом фон Дюркгейм-Монмартеном, Бисмарк развил свою мысль, назвав эльзасцев самыми лучшими солдатами, «взявшими что-то хорошее от обеих наций». Канцлер, должно быть, немного ошеломил своих собеседников, когда игриво добавил: «я, несомненно, получил бы самую дельную человеческую породу, если бы мог каждую француженку свести с немцем»17. Германский канцлер на первых порах не требовал от жителей Эльзас-Лотарингии ничего большего, чем признания условий мира между Францией и Германией.
Тем не менее германское правительство с самого начала искало пути ускорения интеграции эльзасцев в составе Германской империи. Первым средством стало наделение присоединенных территорий особым статусом. В качестве общегерманского завоевания Эльзас-Лотарингия была объявлена «имперской провинцией» под прямым управлением германского императора и имперского канцлера, своеобразный «кондоминиум» всех германских государств. Как объяснял это решение сам Бисмарк, «эльзасцы сохранили изрядную дозу здорового немецкого партикуляризма, и это составляет основание, на котором, по моему мнению, мы начнем закладывать фундамент: укрепить прежде всего этот партикуляризм <...> такова ныне наша задача. Чем больше жители Эльзаса ощутят себя эльзасцами, тем быстрее они отринут французский дух»18. При этом Бисмарк считал важным избегнуть всего, что придавало бы Эльзас-Лотарингии форму автономного государства. Несмотря на то что Эльзас присоединялся как исконно немецкая земля с немецкоязычным же населением, ни о каком его представительстве в Союзном Совете (Бундесрате) объединенной Германии не могло быть и речи.
Все минимальные права самоуправления должны были реализовывать-ся на местном уровне, что было проще сделать в рамках германской федеральной, нежели французской унитар15 Заседание от 2 мая 1871 г. Verhandlungen des Reichstages. Bd. 19: 1871. Berlin, 1871. S. 518.
d&un «pays perdu». De 1870 à nos jours. Nancy,
ной системы. «Я верю поэтому, что мы с немецким терпением и немецкой доброжелательностью сумеем завоевать тамошнее население, и, возможно, быстрее, чем этого ожидают», — резюмировал германский канцлер19. Что касается франкоязычного населения присоединенной части Лотарингии, то еще в своем известном письме жене 27 февраля 1871 г. Бисмарк отзывался о населении Меца как о «совершенно не-перевариваемых элементах». Присоединение этих областей, «исходя из его собственных политических расчетов», выходило за рамки необходимого, однако он должен был оглядываться на мнения «сверху» и «снизу»20. Иллюзий относительно возможности быстрой германизации франкофонов германской доли Лотарингии не питали ни германские руководители, ни академическая элита.
В качестве еще одного инструмента скорейшей германизации региона Бисмарк рассматривал всеобщую воинскую повинность, которая должна была с течением времени связать эльзасцев с остальными немцами «войсковым товариществом». Однако этот довод не находил поддержки даже у лояльных германским властям местных «нотаблей», просивших повременить с призывом в германскую армию хотя бы несколько лет. Многие эльзасские юноши успели пройти службу во французской мобильной гвардии, и перспектива надеть форму вчерашнего противника не вызывала у них воодушевления. Расчет германского канцлера на благотворный эффект «войскового товарищества» себя не оправдал. Распространение на Эльзас-Лотарингию германской воинской повинности, наоборот, заставило многих колеблющихся оптиро19 Verhandlungen des Reichstages. Bd. 19. S. 520.
ваться в пользу французского граж-данства21.
Бисмарк не видел никакой беды в том, что меры германского правительства подстегивают эмиграцию молодежи из Эльзас-Лотарингии, рассчитывая на массовый приток в «имперскую провинцию» германских переселенцев. Как он заявил все тому же Дюркгейм-Монмартену: «на одного уехавшего найдется двадцать тех, кто приедет»22. Очевидно, что излишний оптимизм германского канцлера был продиктован тем, что к весне 1872 г. волна эмиграции из Эльзас-Лотарингии еще не набрала свою высоту. Выезд из провинции профранцузски настроенных жителей вполне отвечал интересам Берлина и тем, что облегчал ее последующую германскую колонизацию.
Третьим инструментом стала языковая политика, тесно связанная с реформой начального и среднего образования в «имперской провинции». Примерно 15% населения Эльзас-Лотарингии в качестве родного языка называли французский. Самой главной заботой германской администрации поэтому стало исключить распространение французского языка в ущерб немецкому в областях со смешанным языковым составом. С 1872 года преподавание французского языка в школах немецкоязычных областей Эльзас-Лотарингии, на которое прежде отводилось 4 часа (из 30) в неделю в старших классах (с пятого по восьмой), было полностью запрещено. Эти часы были также отданы под немецкий язык, и, таким образом, дети в Эльзас-Лотарингии учили его больше, чем их прусские сверстники. Эта мера вызвала широкую волну протеста родителей и местных муниципальных советов немецкоязычных областей, два последующих десятилетия безуспешно требо21 Dürckheim-Montmartin F.E. Erinnerungen... S. 270.
вавших возвращения двуязычия23. Подобная реакция стала еще одним ударом по концепции «объективной» национальности на основе языка.
Важно отметить, что на первых порах одним из лейтмотивов высказываний Бисмарка была забота не только о крепостях, но и о населении присоединенных территорий: «Поскольку я несу главную ответственность за возвращение Эльзаса под германское покровительство, я чувствую себя обязанным сделать благополучие возвращенной имперской провинции предметом особой заботы»24. Однако от внимательных французских наблюдателей не укрылась резкая смена тональности высказываний руководителя германской политики уже к осени 1874 года25. Объяснялось это крахом надежд на быструю германизацию региона. На первых для провинции всеобщих выборах в Рейхстаг в 1874 г. все пятнадцать депутатов от Эльзас-Лотарингии составили «непримиримые», озвучившие в стенах германского парламента протест против аннексии без учета настроений населения. Свой отпечаток наложила и разгоравшаяся борьба германского канцлера с католической церковью, болезненно воспринятая верующими и клиром «имперской провинции». Все это объясняло отповедь, данную Бисмарком эльзасскому депутату Винтере-ру в ответ на упрек последнего, что при учреждении Страсбургского университета Германия руководствовалась защитой имперских интересов, а не интересов Эльзас-Лотарингии. Бисмарк, в
частности заявил: «Мы и саму эту провинцию присоединили исключительно в интересах имперской политики Германии. Наши сыновья проливали кровь не за Эльзас-Лотарингию, а за Германский Рейх, за его единство, за безопасность его границ»26.
Между тем протест против аннексии жителей утраченных провинций стал главным аргументом французской дипломатии и публицистов в условиях безоговорочного военного поражения. Словами французского историка Фюстель де Куланжа, «у Франции есть одна-единственная причина желать сохранить за собой Эльзас, и она заключается в том, что сам Эльзас храбро продемонстрировал свое желание остаться с Францией»27. Французские представители предприняли попытку добиться проведения референдума в трех оспариваемых департаментах по вопросу о национальном самоопределении эльзасцев и лотарингцев в ходе мирных переговоров с Берлином. «Право наций на самоопределение», безусловно, еще не было незыблемым принципом международной политики. Однако Париж мог апеллировать к целому перечню недавних исторических прецедентов28. В частности, плебисциты оформили присоединение в 1860 г. к Франции Ниццы и Савойи. В разгар франко-прусской войны, в октябре 1870 г., референдум санкционировал и присоединение Рима к Итальянскому королевству.
Однако германское руководство категорически отвергло идею проведения соответствующего плебисцита в Эльзасе и Лотарингии. Дело было не только в высокой вероятности того, что результаты оказались бы не в пользу Германии. На деле, в отличие от правового оформления процесса объединения Италии, никаких референдумов не проводилось и в случае со всеми другими территориальными изменениями, осуществлявшимися Пруссией в результате «войн за объединение». Надо отметить, что и сама провозглашенная в январе 1871 года Германская империя была союзом германских властителей, единолично решивших судьбу своих подданных. В этом смысле проведение плебисцита в Эльзасе шло бы вразрез со всей практикой германской политики и, в дополнение ко всему, открывало бы «ящик Пандоры» в отношении польского и датского национальных меньшинств в составе нового государства, а также играло бы на руку партикуляристам Ганновера и католического Юга.
Отказ Берлина не обескуражил французского министра иностранных дел Жюля Фавра, который был наиболее упорным сторонником проведения референдума в рядах правительства «национальной обороны». В марте 1871 г. им был подготовлен документ, который содержал завуалированное осуждение отказа от плебисцита на уровне официальной декларации: «В том, что касается жителей департаментов, от суверенитета над которыми она [Франция] отрекается, она не может располагать их волей в том, что касается их моральной и гражданской свободы, которые, следуя естественному праву, не могут быть ни отчужде-ны, ни ущемлены»29. Однако предельно реалистично мысливший глава правительства Адольф Тьер не одобрил эту инициативу ни по форме, ни по содержанию. В тот момент Франция не могла рассчитывать на поддержку принципа «права наций на самоопределение» со стороны ни одной из великих европейских держав, и апелляции к нему были способны лишь осложнить борьбу Парижа за смягчение условий мирного договора.
Тем не менее протест против аннексии прозвучал, и прозвучал он из уст депутатов отторгаемых провинций. В феврале 1871 г. во Франции прошли выборы в Национальное собрание, призванное ратифицировать мирный договор с Германией. Выборы также прошли и в Эльзасе, превращенном к тому моменту в немецкое генерал-губернаторство. Вопрос о выборах в Эльзасе составлял отдельный предмет разногласий между Бисмарком и Жю-лем Фавром во время неудачных переговоров последнего о перемирии в Феррьере 19-20 сентября 1870 г. Очевидно, что Бисмарк хотел избежать всего, что придало бы этим выборам характер официально признанного немцами плебисцита по вопросу о национальном самоопределении эльзасцев. заинтересованный в скорейшей ратификации мирного договора французами, Бисмарк ограничился устным обещанием в январе 1871 г. не чинить препятствий голосующим, равно как не преследовать тех, кто выдвинет свои кандидатуры. В своих инструкциях генерал-губернатору в Страсбурге он рекомендовал рассматривать выборы «как правовую фикцию» и придерживаться того, что «эти выборы для нас не существуют»30.
Как бы то ни было, выборы стали еще одним недвусмысленным индикатором настроений в Эльзасе и Лотарингии. Из-за затрудненного сообщения с Парижем о выборах здесь стало известно меньше чем за неделю до их проведения, поэтому предвыборная кампания во многом носила характер импровиза29 Favre J. Gouvernement de la Défense nationale. T. III. Paris, 1875. P. 338-339.
ции. Выборы фактически свелись к референдуму «за » или «против » заключения мира и были отмечены высокой явкой (в Меце — до 90%). В результате в Эльзасе и той части Лотарингии, на которую выдвигали свои притязания немцы, были избраны исключительно те депутаты, что выступали против территориальных уступок и за продолжение войны до победного конца, причем результаты в германоязычной и франкоязычной частях Лотарингии ничем не от-личались31. По итогам голосования муниципальный совет города Меца адресовал французскому Национальному собранию в Бордо «памятную записку», завершавшуюся следующим заявлением: «Мы подтверждаем, что в Меце все его жители, вне зависимости от их религиозных убеждений и политических предпочтений, единодушны в своих чувствах, и ничто на свете не способно изменить их желание сохранить французскую национальность», аннексия «для значительной части обитателей города станет сигналом к немедленной эмиграции. Те же, кто в силу обстоятельств или различного рода соображений останутся привязанными к родной земле, сохранят в своем сердце нерушимую верность своей утраченной национальности »32.
Депутатами трех пограничных департаментов была составлена декларация протеста из четырех пунктов, зачитанная 16 февраля с трибуны Национального собрания депутатом Эмилем Келлером: «Эльзас и Лотарингия не желают быть отторгнутыми <...> Единодушно они удостоверяют Германии и всему миру непоколебимое желание Эльзаса и Лотарингии остаться французскими <...> Мы провозглашаем ныне и навеки нерушимое право эльзасцев и лотарингцев
остаться составной частью французской нации»33. Принимая этот протест во внимание, Национальное собрание 1 марта 1871 г., тем не менее, большинством голосов ратифицировало текст прелиминарного договора. Депутаты от Эльзас-Лотарингии ответили новым протестом, зачитанным депутатом от департамента Верхний Рейн Грожа-ном: «Мы еще раз объявляем недействительным и несостоявшимся пакт, который был нам навязан без нашего согласия. Удовлетворение наших прав остается навсегда открытым для всех и каждого в той форме и мере, которую нам диктует наша совесть»34.
Единственное, что оставалось жителям бывших департаментов Мозель, Верхний Рейн и Нижний Рейн, это право на оптацию в пользу Франции в соответствии с условиями Франкфуртского мирного договора. Процедура выбора в пользу французского гражданства или германского подданства при этом фактически была продиктована победителем. В частности, оптация должна была коснуться уроженцев провинции по всему миру, а не только лиц, на ее территории проживавших на момент войны. Единственной уступкой Бисмарка стало продлить срок для принятия решения до 1,5 лет — до 1 октября 1872 г. Для тех, кто эмигрировал к началу войны в другие европейские страны, конечным сроком в определении своей национальности устанавливалось 31 марта 1873 г., тем, кто оказался вне Европы — до 1 октября 1873 г. По истечении этого срока все те, кто не подал декларацию об оптации, по умолчанию считались германскими подданными35.
Германия также навязала Парижу положение, согласно которому всякий желавший сохранить французское гражданство должен был в обязательном порядке эмигрировать из Эльзас-Лотарингии. Несовершеннолетние получали право на оптацию только вместе с родителями. В нарушение сложившихся норм, в праве дальнейшего проживания в Эльзас-Лотарингии было отказано и французам — не уроженцам отторгнутых провинций. Бисмарк исходил из того, что население аннексированных территорий по умолчанию — немцы, а все несогласные с этим могут уехать. Он по достоинству оценивал угрозу французского культурного влияния, пустившего глубокие корни в регионе за два столетия. Именно поэтому канцлер, в частности, отвергал путь превращения Эльзас-Лотарингии в буферное независимое нейтральное государство между Францией и Германией в качестве альтернативы германской аннексии. Он не верил, что такая Эльзас-Лотарингия не станет тайным союзником французского вторжения36. Стратегия Бисмарка диктовалась интересами скорейшей германизации региона, поэтому он неустанно стремился избавиться максимально от французского присутствия, даже на положении иностранцев.
Стратегия французского руководства была еще сложней. Франция была очень осторожна в вопросе проведения оптации эльзас-лотарингцев, дабы не ожесточать немецкое руководство в не менее насущном вопросе эвакуации французской территории по мере выплаты контрибуции. Однако необходимо было добиться максимального числа оптаций со стороны тех эльзас-лотарингцев, что проживали на территории Франции, которых в противном случае Франкфуртский договор делал германскими подданными. Большое число деклараций в пользу сохранения
французского гражданства неминуемо приобрело бы также характер массового изъявления воли уроженцев провинции по вопросу о национальном самоопределении. Париж был также заинтересован в эмиграции максимально большого числа юношей предпризыв-ного возраста из уступаемых Германии департаментов. Но в остальном французское правительство, пусть и оказывая материальную поддержку желавшим выехать из Эльзас-Лотарингии, вовсе не было заинтересовано в том, чтобы придать этому явлению характер «исхода»37. Необходимо было сохранить достаточные силы сопротивления германизации в самих провинциях.
Эту стратегию хорошо иллюстрировала деятельность в Верхнем Эльзасе активистов подпольной «Лиги Эльзаса». Лига стремилась придать оптации характер массового протеста эльзасцев против аннексии в глазах остального «цивилизованного мира». Эта организация тайно распространяла среди жителей Верхнего Эльзаса специальное «Пособие по оптации в вопросе о национальности», в котором содержались советы о том, как получить фиктивную «прописку» у мэров французских приграничных коммун, которая якобы позволяла при этом постоянно проживать в Эльзас-Лотарингии на положении иностранцев. Мало кто тогда предполагал, что германские власти попросту аннулируют декларации об оптации в пользу Франции всех тех, кто остался после 1 октября 1872 г. на территории «имперской провинции». «Лига Эльзаса» при этом выступала против реальной эмиграции. Она считала, что все верные французской нации эльзасцы должны остаться на своей малой Родине и, тем самым, «сохранить Эльзас-Лотарингию» для Франции38.
Согласно германской статистике, в Эльзас-Лотарингии на оптацию подали 160 878 человек, что составляло почти 10% жителей всех «имперской провинции». По подсчетам французского исследователя А. Валя, реально эмигрировало из них порядка 128 тыс., включая 15 тыс. «временно проживавших». Особенно значимым был тот факт, что не менее 50 тыс. из числа эмигрантов составили юноши предпри-зывного возраста 1851-1854 гг. рождения и члены их семей. Их предпочтение пройти военную службу во Франции была самой яркой выраженной политической волей. Французское министерство юстиции, в свою очередь, обнародовало списки, насчитывавшие свыше 388 тыс. имен высказавшихся в пользу французского гражданства. И пусть 230 тыс. из них составляли те эльзасцы и лотарингцы, кто давно покинул свой родной край39, цифра оказала на современников-французов колоссальное впечатление.
Примечательно, что германские власти явно готовились к худшему и посчитали результаты оптации благоприятными для себя. Однако в действительности число эмигрировавших ради сохранения французского гражданства следует признать весьма значительным, с учетом сжатых сроков, всевозможных административных проволочек и высокой степень неведения населения относительно условий и порядка оптации. Кроме того, в Верхнем Эльзасе, где «Лигой Эльзаса» была предпринята попытка превращения оптации в форму голосования о национальном самоопределении, результаты были особенно впечатляющими: один оптант на пять жителей департамента. Самым низким число деклараций, как ни парадоксально, оказалось именно в Лотарингии, где население, в отличие от эльзасцев, попросту отождествляло оптацию с эмиграцией и массово предпочло зарегистрировать свою волю перед французскими властями40.
Оптация эльзас-лотарингцев по итогам франко-прусской войны выявила множество поведенческих моделей: от многократно заполняемых деклараций одними и теми же лицами ради выражения своих патриотических чувств до весьма многочисленных попыток уклониться от военной службы тех, кто осознанно оптировался в пользу Германии и оставался при этом жить на территории Франции. Всплески и спады в этой кампании часто оказывались под воздействием тех или иных поворотов общественных настроений и слухов. Помимо национального мотива в решении об эмиграции из Эльзас-Лотарингии значимую роль сыграл также экономический фактор, нежелание надевать немецкую военную форму и учить новый язык, что было особенно чувствительным вопросом, например, для юристов и преподавателей. Французские власти вполне отдавали себе отчет в том, что выбор многих эльзасцев был «заинтересованным». Но нет никаких сомнений, что «национальное чувство» играло очень значительную роль, толкая жителей Эльзас-Лотарингии на столь кардинальную перемену своего положения.
Таковы были условия, в которых получила свое рождение модернистская концепции нации Э. Ренана, изложенная французским филологом и философом в 1882 г. впервые в форме лекции в Сорбонне41. По сути, она прямо описывала «эльзасский феномен». Ю. Вебер не без оснований замечал в этой связи, что сами французы девятнадцатого столетия едва ли в полной
сочинений: в 12 т. / Пер. с франц. Т. 6. Киев,
мере отвечали набору «родовых признаков» нации по Ренану. Они не только были традиционно далеки от политического согласия, но и не демонстрировали также подлинной общности «исторической памяти» и культуры42. Однако главный акцент в концепции Ренана был сделан именно на коллективной воле, выраженной «в настоящем».
Сопротивление, с которым столкнулись немецкие войска в Эльзасе и Лотарингии, рез?
