Римская Британия и проблема романизации: кризис традиционной концепции и дискуссия о новых подходах в современном английском антиковедении

Средиземноморский мир в античную и средневековую эпохи Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2012, № 6 (3), с. 200-211

УДК 94(37)

РИМСКАЯ БРИТАНИЯ И ПРОБЛЕМА РОМАНИЗАЦИИ: КРИЗИС ТРАДИЦИОННОЙ КОНЦЕПЦИИ И ДИСКУССИЯ О НОВЫХ ПОДХОДАХ В СОВРЕМЕННОМ АНГЛИЙСКОМ АНТИКОВЕДЕНИИ

© 2012 г. А.Е. Барышников

Калужский госуниверситет им. К.Э. Циолковского

baryshшkov8 5 @gmail.com

Поступила в редакцию 05.11.2012

Дается обзор новейшей дискуссии о романизации Британии, рассматривается социокультурный контекст современных научных дебатов. Автор анализирует традиционный взгляд на романизацию, сформулированный Ф. Хэверфилдом в начале XX в. Пересмотр взглядов Ф. Хэверфилда ознаменовал начало нового этапа в изучении Римской Британии. Д. Мэттингли и другие современные исследователи полагают, что теория романизации была продуктом колониальной эпохи, и предлагают альтернативные подходы, прежде всего - исследование идентичностей.

Введение

Исследователи Римской Британии встретили новое тысячелетие на своеобразном перепутье. Почти сто лет концепция «романизации» быта определяющей для исследований жизни острова в римский период; по выфажению У. Хэнсона, она «поддерживала и объединяла все стороны истории Римской Британии» [1]. В 90-х гг. прошлого века развернулась дискуссия о романизации, в ходе которой ряд исследователей поставил под сомнение целесообразность употребления термина. В новом столетии голос критиков романизации стал громче и увереннее, хотя дискуссию вряд ли можно считать законченной - слово «романизация» отнюдь не исчезло из лексикона специалистов по истории Римской Британии.

В данной статье мы рассмотрим дискуссию о романизации Британии, её историографический и общественный контексты, а также перспективы развития романо-британских исследований.

«Romanization was a real thing».

Фрэнсис Хэверфилд и идея романизации

Чтобы понять суть дискуссий, ведущихся в современном английском антиковедении, следует прежде всего обратиться к Фрэнсису Хэверфилду - оксфордскому историку и археологу рубежа XIX-XX вв.1 С именем Хэверфил-да связывают не только создание концепции «романизации» Британии, но и появление научной школы, занимающейся изучением истории

Римской Британии [2; 3, p. 425-497]. Ниже мы кратко охарактеризуем взгляды Хэверфилда2, изложенные в его работе «Романизация Римской Британии», публикацию которой можно считать одним из ключевых моментов в развитии романо-британских исследований3.

«Романизация Римской Британии» является значительно расширенным и переработанным вариантом доклада, который Фрэнсис Хэверфилд сделал на заседании Британской Академии наук [7, p. 3]. Условно книгу можно разделить на две части - теоретически-вводную (главы I-II), где исследователь даёт общую характеристику процесса романизации и указывает на специфику этого процесса в Британии; и основную (гл. III-IX), в которой Хэверфилд наполняет сформулированные ранее тезисы фактическим содержанием.

Стоит отметить, что единого определения романизации в работе Хэверфилда нет, и это несколько затрудняет понимание его концепции. Он указывает, что «романизация быша комплексным процессом с целым комплексом следствий» [7, p. 22]. По своей сути романизация представлялась исследователю одновременно процессом распространения римской культуры (материальной и духовной) и процессом слияния различных культур [7, p. 12-13; 19]. Этот процесс мог инициироваться имперскими властями, но значительно чаще он был спонтанным, естественным - неслучайно Хэверфилд несколько раз употребляет слово «amalgamation» [7, p. 14, 17, 20].

Важную роль в процессе романизации играл географический фактор. На востоке, по мнению Хэверфилда, романизация была политическим явлением, практически не изменившим культуру и быт. Иной была ситуация с западными провинциями: здесь, как писал исследователь, римляне встретились с народами (в оригинале -«расами»), ещё не цивилизованными, соответственно романизация была значительно глубже. Бросается в глаза интересная деталь: в случае с восточными регионами империи Хэверфилд говорил о распространении элементов римской культуры, а в случае с западными - о распространении цивилизации [7, p. 12-13].

В процессе романизации Британии Хэвер-филд выделил несколько особенностей. Во-первых, географическое разделение острова на северо-западное плоскогорье (имеются в виду Северная Англия и Уэльс) и юго-восточную равнину с приходом римлян закрепилось: северо-запад был занят легионами и вспомогательными подразделениями, юго-восток стал центром «гражданской» жизни. Северо-запад значительно меньше подвергся романизации, гарнизон Британии, по мнению Хэверфилда, играл в распространении римского образа жизни незначительную роль; другой была ситуация на юго-востоке, где активно распространялись элементы римской культуры [7, p. 24-26].

Во-вторых, результаты романизации Британии, по мнению Хэверфилда, отличались «малым масштабом» («small-scale»). Города и виллы Римской Британии, внешне схожие с городами и виллами Римской Г аллии и прирейнских регионов, были меньше и беднее [7, p. 27].

Далее Хэверфилд достаточно подробно рассматривает проявления и результаты романизации в конкретных сферах провинциальной жизни: в языке происходит повсеместное распространение латыни; появляются города, важнейшие детали в механизме романизации; в материальной культуре римские элементы (керамика, гипокаусты, дома нового типа) стремительно вытесняют и ассимилируют местные; в искусстве римская и местные традиции сосуществуют, оказывая друг на друга некоторое влияние; в религии же происходит гармоничное смешение различных культов, но с некоторым преобладанием классических [7, p. 73].

В хронологии романизации Хэверфилд выделяет два важнейших пункта: походы Цезаря, после которых началось постепенное распространение римской культуры среди бриттской элиты, и конец II в., когда Британия стала уже вполне романизированной провинцией [7, p. 75-79].

Как можно заметить, фундамент концепции Хэверфилда составляет несколько оппозиций. Важнейшая (и наиболее яркая) из них - этнокультурная, противопоставляющая друг другу цивилизованных римлян и нецивилизованных бриттов. Распространение цивилизации среди жителей острова, воздействие римлян на бриттов, реже - взаимодействие имперских и местных традиций - это и есть процесс романизации в изложении Хэверфилда. Другие оппозиции проявляются в рамках этого процесса - так, представители армии противопоставляются гражданскому населению, слабо освоенный север - романизированному югу.

Концепция Хэверфилда была несвободна от противоречий, её центральный термин - «романизация» - не получил однозначного определения, а некоторые выводы были гипотетичными и в силу объективного состояния романо-британской археологии того времени основывались на единичных источниках. Тем не менее взгляды Хэверфилда получили особый статус в английском антиковедении: они стали образцовыми, сформировав рамки парадигмы дальнейших исследований. Определённую роль в этом сыграла репутация Хэверфилда как археолога, эпиграфиста и историка среди его коллег и учеников (Дж. Макдональда, Ч. Омэна, Д. Эткинсона, Р. Коллингвуда) [3, p. 558]. Но важнейшими причинами, предопределившими устойчивую популярность концепции Хэверфилда, быши её простота и удобство. В предложенную модель романизации легко «вписывались» имеющиеся источники - будь то сообщения Тацита, латинские надписи или археологические комплексы. Тематическая схема изложения материала (романизация в языке - романизация в материальной культуре - романизация в искусстве - романизация в религии et cetera), которую применил Хэверфилд, также оказалась весьма удобной и с некоторыми дополнениями до сих пор воспроизводится в научно-популяр-ныгс книгах о Римской Британии [8; 9].

Основные положения концепции Хэверфил-да были развиты и подкреплены новым фактическим материалом в трудах Р. Коллингвуда, Я. Ричмонда, Ш. Фрэра [10-12]. Романизация стала стержневой идеей в романо-британских исследованиях.

На пути к новому пониманию романизации

Гегемония концепции Хэверфилда имела и обратную сторону: к 80-м годам XX столетия понятие «романизация» стало важнейшим стереотипом в научном мышлении исследователей

провинции. Наличие или отсутствие элементов римской материальной культуры (e.g., монет, керамики terra sigillata, амфор, мортарий; для относительно крупных поселений - регулярной планировки улиц и зданий, водопроводов, гипо-каустов, общественных строений) понималось как безусловное свидетельство романизирован-ности или нероманизированности отдельного археологического памятника или целого региона. В центре внимания учёных и, соответственно, в центре многочисленные: «историй Римской Британии» находились «романизированные» территории Альбиона, а «нероманизиро-ванные» области оказывались в маргинальном положении. Наконец, в такой трактовке романизации не находилось места человеку. Вопрос, который Р. Коллингвуд сформулировал в своей «Автобиографии», - «что в действительности произошло с людьми, когда они стали романизованными?» - практически не ставился [6, c. 403].

К началу 90-х гг. XX в. потребность в пересмотре существующих концепций романизации и истории Римской Британии стала очевидной4.

Одну из первых попыток уточнить понимание романизации предпринял Ричард Рис. В его понимании процесс был несколько сложнее, чем распространение римской культуры среди бриттов. По словам Риса, в результате романизации Британия стала «более галльской, более рейнской, более испанской, немного более италийской, совсем чуть-чуть африканской и несколько более дунайской». Романизация, по мнению исследователя, заключалась в «тенденции гомогенизировать материальную культуру Британии или отдельных её частей с культурой близлежащих провинций Римской Европы» [15, p. 11]5.

Полномасштабная ревизия концепции Хэверфилда началась с публикацией в 1990 г. монографии Мартина Миллетта «Романизация Британии: опыт археологической интерпретации». М. Миллетт сформулировал свою задачу следующим образом: «рассмотреть эти процессы (романизации и изменений в материальной культуре. - А.Б.), опираясь на фундамент, заложенный Хэверфилдом, с привлечением расширенной источниковой базы, чтобы понять перемены в материальной культуре империи...». Романизация в трактовке М. Миллетта - это «процесс диалектических изменений, а не воздействия одной «чистой» культуры на другую». Результат этих изменений - синтез культур, продукты которого и являются проявлениями романизации [17, p. 1]. Кроме того, замечает исследователь, при анализе процесса романиза-

ции и его результатов необходимо учитывать неоднородность бриттских обществ [17, p. 2, 939]. Основное содержание книги Миллетта -это анализ социально-экономической истории Римской Британии, в котором романизация в материальной (и духовной) культуре оказывается тесно связанной с римской экспансией и эксплуатацией завоёванных территорий [17, p. 28]. Ключевую роль в этих процессах М. Мил-летт отводил элитам бриттских племён, сосредоточившим в своих руках власть на местах [17, p. 8].

Многие идеи, составившие основу концепции Миллетта, были сформулированы до него, однако именно он собрал их воедино и попытался по-новому взглянуть на процесс романизации (не противопоставляя, впрочем, свои взгляды традиционным [10; 17, p. XV-XVI, 18]. Сейчас ясно, что значение монографии М. Миллетта заключалось ещё и в том, что она стала отправной точкой в дискуссии о сущности романизации и - шире - будущей методологии исследования Римской Британии.

В 1993 г. была опубликована рецензия на книгу М. Миллетта, написанная Ф. Фримэном [19]. Рецензент сделал важное - и часто повторяемое в современных работах - замечание касательно того, что принято называть «римской материальной культурой». По словам Фримэна, представления о существовании некой гомогенной «римской» культуры не совсем соответствуют действительности, поскольку при ближайшем рассмотрении элементы этой культуры оказываются связанными с разными обществами, входившими в империю, а не только с Римом. Так, керамика terra sigillata появилась в Италии, однако вскоре центры её производства переместились на территории Южной и Центральной Галлии, откуда их продукция, в свою очередь, поставлялась в Британию, Германию и Северную Галлию. Называть эти сосуды «римскими» - значит упрощать картину культурного взаимодействия в провинциях империи. Кроме того, Фримэн указал, что одни и те же элементы «римской» культуры могли иметь в разных регионах разное значение [19, p. 444].

За рецензией Фримэна последовал целый вал публикаций, посвященных проблеме романизации Римской Британии (и империи вообще), причём подходы к анализу и оценки романизации как исторического явления были порой диаметрально противоположными. Так, У. Хэнсон в ряде статей «возродил» интерпретацию романизации как целенаправленной, сознательной политики, проводимой римскими властями в отношении к завоёванным территориям и племе-

нам [1, 20]. Дж. Вулф попробовал применить методологию М. Миллетта на материале римской Галлии [21]. Н. Терренато, Дж. Уэбстер поставили под вопрос правомерность дальнейшего использования термина «романизация» и предложили альтернативные, хотя и не слишком удачные варианты - «бриколаж культур» и «креоли-зация» [22; 23].

Характерной особенностью большинства публикаций этого времени стало привлечение теорий из других областей гуманитарного знания - прежде всего, социологии и философии. Иллюстрацией этой тенденции могут служить статьи М. Грэма и Дж. Барретта.

Статья М. Грэма делится на несколько смыгсловыгс частей [24]. Сначала исследователь кратко указывает основные проблемы, связанные с термином «романизация». Так, по мысли автора, М. Миллетт и его последователи, говоря об элитах, преувеличивают степень развития бриттских обществ. Другая слабость существующих представлений о романизации заключается в том, что материальная культура сама по себе не может служить надёжным свидетельством этого процесса - здесь исследователь обращается к сравнительному анализу двух городов области добуннов - Глева и Кориния, проведенному С. Кларком. Признаков романизации материальной культуры значительно больше в Коринии, однако мы знаем, что большинство населения Кориния составляли бритты, в то время как Глев, внешне не настолько «римский», был колонией ветеранов [25].

Далее, опираясь на выводы Э. Гидденса о социальных связях и «теорию даров» П. Бурдье, М. Грэм пытается теоретически восстановить содержание романизации как социального процесса, после чего обращается к хрестоматийному пассажу из «Агриколы» (Tac. Agr., 21). Деятельность Агриколы, по мнению М. Грэма, подтверждает его мысль о том, что романизация была политической практикой, в рамках которой представители римской элиты, раздавая «дары», выстраивали отношения патроната -клиентелы с отдельными представителями бриттов, что привело к выделению элиты внутри туземных обществ. Как утверждает исследователь, «элиты быши созданы действиями Рима». Эти изменения в социальной структуре не были намеренными, и за ними, в свою очередь, последовали перемены в материальной культуре провинции [25, p. 8].

Гипотеза М. Грэма интересна, но опирается лишь на социологические теории и один фрагмент из античной традиции. Одна из базовыгс посылок гипотезы, заключающаяся в том, что в

бриттских обществах к моменту прихода римлян ещё не выделилась элита, может быть опровергнута исследованиями погребений местной аристократии I в. до н. э. - I в. н. э. (Лексден, Стэнвей, Фолли Лейн) [26; 27]. Следует также отметить, что М. Грэм рассуждает о бриттах в целом, в то время как разница в развитии различных племён вполне очевидна.

Работа Дж. Барретта представляет собой попытку критико-теоретического переосмысления концепции романизации. Для начала автор скептически оценивает идеи некоторый: исследователей. Так, Ричард Рис, по словам Дж. Барретта, предлагает заменить одну спорную категорию целой россыпью сомнительнык: этнических ярлыков [16, p. 51]. Сам Дж. Барретт стремится проанализировать концепцию романизации с позиций философии науки, причём в его анализе чувствуется некоторое влияние концепций постмодернизма6. Значительную часть статьи занимают размышления автора о двух дискурсах знания (условно их можно обозначить как «нарративный» и «аналитический») и необходимости (и возможности) обобщений в научном познании [16, p. 58-59]. Попытка применить сделанные наблюдения к материалу римской истории приводит исследователя к следующим основным выводам: «Римская империя как продукт дискурса никогда не была единственной реальностью. Историки в своих исследованиях могли отказаться от стремления выразить истину империи в обобщённоабстрактных терминах, поскольку “силы” и “стратегии”, появляющиеся в эффектных построениях историков, никогда не существовали в реальной человеческой жизни. Вместо этого можно писать о людях, которые, проживая свои жизни, также изменяли те институциональные механизмы, внутри которык: они существовали. К этим институциональным механизмам относятся материальные условия, распределение ресурсов и многочисленные формы знания о том, как следует действовать в мире» [16, p. 60]. В рамках такого исследовательского подхода, замечает Дж. Барретт, вопрос о романизации теряет своё значение, поскольку историк отказывается от понятий «римский», «туземный» (native), как от ничего не означающих вне контекста.

Во взглядах, высказанных Дж. Барреттом, есть рациональное зерно. Действительно, во многих попытках анализа романизации, равно как и интерпретациях истории Римской Британии, термины, которые должны были иметь конкретно-историческое содержание, утратили его и превратились в этнокультурные ярлыки.

Мысль о необходимости исследовать объекты в соответствующем контексте также представляется нам важной. При этом следует отметить, что Дж. Барретт не предлагает новых путей для исследования перемен в жизни Британии, связанных с приходом римлян, высказанные им тезисы могут служить скорее «девизами», но не приближают нас к решению существующих проблем. Кроме того, отказ от терминов «римский», «бриттский» и им подобных, заявленный автором, может привести - в случае, если его последовательно претворять в реальность, - к стерилизации и обезличиванию истории Римской Британии.

Насколько нам известно, статья Дж. Барретта стала одной из первых серьёзных попыток отказа от теории романизации. После неё дискуссия о романизации сменила направление -если раньше большинство исследователей рассуждало о смысле термина и содержании культурно-исторического процесса, им обозначаемого, то теперь главным стал вопрос о том, можно ли вообще использовать данную концепцию.

Пожалуй, наиболее последовательным критиком концепта романизации стал Д. Мэттингли [13, 29-31]. По его мнению, романизация -это продукт мышления колониальной эпохи, и удивительно, что эта концепция оказалась столь живучей в постколониальном мире. Модель романизации - односторонняя, однонаправленная и прогрессивная, в неё невозможно вписать данные археологии о разнообразии и вариативности развития древних обществ [13, р. 14]. Д. Мэттингли отмечает, что романизацию принято рассматривать в двух ипостасях - как политику и как культурный процесс. Слабость политической трактовки романизации заключается, по мнению автора, в том, что активными участниками и проводниками этой политики оказываются лишь представители племенных элит, в то время как большая часть подчинённого населения остается вне поля зрения историков. Романизация как культурный процесс часто, по словам исследователя, сводится к эмуляции - одностороннему воздействию цивилизованных римлян на диких бриттов. При этом, подчёркивает автор, не учитывается тот факт, что не было единой «римской» культуры и идентичности, что племена, обитавшие в Британии, отличались по уровню и характеру развития [13, р. 15-16]. В результате основанная на ряде бинарных оппозиций (прежде всего противопоставлении «римляне - бритты»), концепция романизации упрощает и вульгаризирует историческую действительность, предлагая иссле-

дователям картину без полутонов [13, р. 17]. Кроме того, концепция романизации оказалось тесно связанной с типичным для колониальной эпохи стереотипом идеальной империи, которая гарантирует своим жителям стабильность и процветание, а также несёт цивилизацию диким народам [13, р. 5]. По мнению исследователя, четыре столетия римского присутствия в Британии - это четыре века чужеземного господства. В реальности Римская империя была агрессивным государством, поощрявшим лишь тех, кто вовремя перешёл на её сторону, и беспощадно подавлявшим любое сопротивление; римское завоевание и последующая оккупация острова не были актом альтруизма, а сопровождались эксплуатацией покорённой территории; в период римского владычества пропасть между богатыми и бедными была огромной, как никогда ранее. Появившись на острове, римляне убивали, грабили и насиловали; позже, утвердив свою власть в Британии и распространив влияние на местную элиту, - эксплуатировали местное население. На каждого бритта, выигравшего от появления римской власти, приходились сотни проигравших [13, р. 3, 6-7, 20, 355].

Высказывания Д. Мэттингли достаточно точно выражают настроения, преобладающие среди современных исследователей Римской Британии7& В XXI в. романизация значительно чаще рассматривается как реликт колониальной науки, как факт историографический, но не исторический [32, р. 32-33]8.

Идентичность вместо романизации?

Что же исследователи предлагают в качестве альтернативы романизации? Многие (например, Д. Мэттингли, Э. Гарднер, Л. Ревелл) говорят об идентичности как важнейшем объекте изучения и средстве реконструкции истории провинции [13; 14; 31; 32; 34]. Полномасштабную и потому особенно интересную для нас попытку применить методологию изучения идентичности на романо-британском материале предпринял один из главных критиков теории «романизации» -Д. Мэттингли [13].

Изучение идентичности (или, точнее сказать, идентичностей) жителей Римской Британии -это одна из главных задач, которые ставит перед собой исследователь. Решение этой задачи неразрывно связано с той мыслью, что появление на острове римлян привело к переменам в обществе, материальной культуре и породило разные варианты идентичностей, сформировавшихся на основе различающегося опыта

жизни под римской властью. Эта концепция «различающихся идентичностей» (discrepant identities) представляет собой вариант постко-лониальной теории «различающегося опыта», суть которой можно выразить одной фразой: у колонизаторов и колонизируемых разные истории колонизации. Реконструкция «различающихся идентичностей» позволит воссоздать историю всего населения Римской Британии, а не отдельныгс его групп [13, p. 17].

По мнению Д. Мэттингли, идентичность в Римской Британии (и империи в целом) складывалась из целого ряда факторов: социального статуса, богатства, места жительства, рода занятий, религиозных воззрений, происхождения, причастности к управлению государством, юридического статуса, языка и уровня грамотности, возраста и пола [13, p. 18-19]. Какой-либо иерархии и классификации этих факторов исследователь не предлагает.

Идентичность находит своё выражение в материальной культуре, поэтому в попытках её реконструировать Д. Мэттингли старается проанализировать все следы человеческой деятельности - от одежды и столовой посуды до эпитафий и табличек с проклятиями [13, 21-46]. Разделив население провинции на три сообщества - воинское, городское и сельское, автор предпринимает попытку реконструировать различные идентичности в рамках этих сообществ.

Проведённый Д. Мэттингли анализ идентичностей весьма интересен, местами чрезвычайно точен, но, на наш взгляд, получившиеся результаты далеки от идеала и не позволяют исчерпывающе ответить на все поставленные автором вопросы. Некоторые выявленные исследователем факторы «повисают в воздухе» и оказываются вне какого-либо конкретного варианта идентичности (e.g., рацион питания армии). Кроме того, автору всё-таки не удаётся уделить достаточное внимание низшим слоям провинциального общества - рассказ об идентичностях непривилегированного сельского большинства жителей острова занимает значительно меньший объём, чем фрагменты, посвященные привилегированному меньшинству, жившему в виллах и городах. Этому есть объективная причина: большая часть письменныгс и материальных источников связана с деятельностью провинциальной элиты и армии, а не бриттов-земледельцев.

Исследование, предпринятое Д. Мэттингли, заставляет также задуматься об одной опасности, возникающей при применении концепции «идентичности» по отношению к Римской Британии. Опасность эта, на наш взгляд, заключа-

ется в модернизации исторической действительности. Факторы, формирующие идентичность, вещи и предметы, служащие её материальным выражениями, не должны восприниматься вне их культурно-исторического контекста. Римский гвоздь, изготовленный для той же цели, что и гвоздь XX в., обладал и другими функциями и, вероятно, иначе воспринимался человеком прошлого, что не позволяет видеть в нём только древний аналог современного предмета [35]. Современное понимание, казалось бы, хорошо знакомых вещей и явлений может привести к ошибкам не только в реконструкции древних идентичностей, но и в трактовках исторических фактов.

Хорошим примером того, как представления новейшего времени вмешиваются в процесс реконструкции прошлого, может служить гипотеза об идеологическом противостоянии южного и восточного царств Британии. Данная гипотеза основывается на нумизматических источниках. Суть её в следующем: правители южного царства (и, в частности, Верика), придерживавшиеся проримских позиций, в стремлении подражать имперской культуре чеканили на своих монетах изображение виноградной лозы. Правитель восточного царства, Кунобелин, стремившийся установить единоличную власть в юго-восточных областях Британии, ответил на это выпуском серии монет с ячменным колосом. По мысли ряда исследователей (в том числе и Д. Мэттингли), ячмень, основной злак для пивоварения, на монете символизировал приверженность царя бриттским традициям и был своеобразным заявлением о независимости от римской культуры и образа жизни [35, р. 74]. Идеологическое противопоставление «бритт-ское пиво» - «римское вино» интересно, но, увы, не подтверждается источниками, поскольку в доримской и римской Британии пиво варилось из пшеницы, а не ячменя [36, р. 141].

И всё-таки опасность модернизации не должна стать для историков и археологов непреодолимым препятствием. На наш взгляд, именно реконструкция идентичностей (при условии совершенствования методологии исследования) является самым перспективным направлением в изучении Римской Британии на ближайшие десятилетия. Монография Д. Мэттингли, таким образом, представляет собой лишь один из первых шагов в данном направлении.

Смена парадигм, смена интерпретаций

Споры о романизации не имели исключительно теоретический характер. Они оказали

значительное влияние на практику исторического и археологического исследования провинции. Это влияние нашло своё выражение в стремлении пересмотреть устоявшиеся интерпретации источников, прежде всего археологических.

Так, благодаря исследованиям Р. Ниблетт, поселение римского времени в районе современного Шипена (графство Эссекс) воспринималось как небольшой ремесленный центр, расположенный в сельской округе колонии Камулодун. Предполагалось, что значительную часть его населения составляли мигранты ремесленники, продуктами своего производства удовлетворявшие спрос горожан [37, p. 1]. Через два десятилетия вышла совместная статья М. Питтса и Д. Перринга, которые, проанализировав имеющиеся данные (и прежде всего керамический комплекс поселения), пришли к выводу, что Шипен, как и в доримские времена, был поселением бритт-ской элиты [38, p. 200].

Не менее серьёзную смену интерпретаций пережила реконструкция развития Каллевы Атребатов (совр. Силчестер) в 43-69 гг. В начале 90-х гг. XX в. М. Фулфорд, руководивший раскопками города на протяжении трёх десятков лет, утверждал, что в центре поселения располагался римский военный лагерь. Римские солдаты соорудили линию земляных укреплений (Inner Earthwork), которая долгое время служила границей города; сохранившиеся строения лагеря и элементы регулярной планировки, как и в случае с Камулодуном, могли стать основой для будущего городского поселения [39]. Однако в новейших публикациях тезис о римской оккупации и особой роли армии в раннем развитии Каллевы отсутствует. Теперь М. Фулфорд полагает, что город после римского завоевания попал под власть Тиберия Тогидубна, бриттского царя и клиента Клавдия. Соответственно, большинство городского населения составляли бритты, развитие города - это продолжение бриттской традиции с римским влиянием [40]. Стоит отметить, что корпус источников по данному периоду существования Калле-вы не претерпел серьёзных изменений.

Историографические исследования теории романизации

Пересмотр концепции романизации и методологии изучения провинции был бы невозможен без появления историографических исследований, критически переосмысливающих достижения учёных прошлого. Естественным об-

разом в центре таких изысканий оказался Фрэнсис Хэверфилд.

Развитие представлений о Римской Британии в исторической науке и место в этом процессе Ф. Хэверфилда подробно изучил Р. Хин-гли [2, р. 109-155; 41, р. 313-325]. Ф. Хэверфилд, по словам исследователя, свёл воедино две уже существовавшие в историческом знании тенденции. Одна из них заключалась в особом интересе к военному присутствию римлян на острове, вторая - в особом внимании к процессу распространения римской культуры в Британии [41, р. 313-321, 325]. Ф. Хэверфилд дополнил эти тенденции особым вниманием к географическому фактору и интерпретациям, связанным с другими частями империи, и таким образом внёс решающий вклад в развитие концепции романизации [41, р. 325].

Наиболее подробный и объективный анализ взглядов Ф. Хэверфилда можно найти в монографии Ф. Фримэна [3]. Учёный поставил перед собой задачу не только рассмотреть жизнь и научное наследие «основателя романо-британских исследований», но и очистить их от «общепризнанных фактов», которые в реальности являются легендами или заблуждениями [3, р. 1-12, 491-498]. Фримэну принадлежит несколько важных наблюдений о взглядах Ф. Хэверфилда на романизацию.

Как замечает исследователь, Хэверфилд не написал крупной, обобщающей монографии по истории Римской Британии. Странное, на первый взгляд, замечание на поверку оказывается правдой: две книги Хэверфилда, посвященные римской провинции, не являются фундаментальными научными исследованиями. «Романизация Римской Британии» - это, как уже говорилось, расширенный вариант доклада, который сам Ф. Хэверфилд, кстати, называл «наброском» [7, р. 88]. «Римская оккупация Британии» - это собрание лекций, подготовленное к печати Дж. Макдональдом уже после смерти Ф. Хэверфилда. Таким образом, попытки обнаружить стройную, непротиворечивую теорию романизации в корпусе романо-британских исследований Ф. Хэверфилда обречены на неудачу. Наблюдения и выводы, сделанные Ф. Хэвер-филдом, превратились в единую концепцию в трудах последующих исследователей и популяризаторов науки [10; 11; 42].

Ф. Фримэн также обратил внимание на часто встречающиеся в историографии тезисы о «колониальном» восприятии Ф. Хэверфилдом Римской империи [13, р. 4-5]. Основными аргументами обычно служат положительные характеристики, которые Ф. Хэверфилд даёт Римской им-

перии, и параллели, которые исследователь проводил между колониальными историями Рима - Британии и Британии - Индии. Вывод о том, что Хэверфилд часто сравнивал и отождествлял две империи, по словам Ф. Фримэна, не подтверждается источниками. Наоборот, историк неоднократно указывал на неправомерность подобных сравнений и старался их избегать, хотя временами это оказывалось невозможным [3, р. 519]. Дополняя тезисы Ф. Фримэна, отметим, что аллюзий на британский колониальный опыт в «Романизации Римской Британии» меньше, чем примеров, связанных с Австро-Венгерской империей. Кроме того, Ф. Хэверфилд использовал сравнения с современностью, чтобы подчеркнуть специфику Римской империи, её непохожесть на империи рубежа XIX-XX вв. [7, р. 11].

Нельзя также полностью согласиться с распространённым тезисом о позитивном образе Римской империи в трудах Ф. Хэверфилда. Нам представляется, что исследователь относился к Риму с большей степенью объективности, чем принято считать. Так, первую главу «Романизации Римской Британии» автор начинает следующим образом: «Историки редко воздают

должное Римской империи. Они рассматривают имперский период как время смерти и деспотизма, когда человеческая энергия, политическая свобода, творческий гений и интеллект подавлялись. Эти оценки, безусловно, во многом справедливы» [7, р. 9]. Империя не обладала художественным, литературным и научным темпераментом, её дух был сугубо практичным [7, р. 9]9. Безусловно, в публикациях Хэверфил-да преобладает положительная оценка Римской империи, но это отнюдь не означает, что он не видел негативных сторон римского присутствия

в Британии .

Объективная, взвешенная оценка Ф. Хэвер-филда и его научного наследия, равно как и достижений других исследователей, чьи взгляды сейчас считаются неактуальными, необходима не только для установления историографической справедливости. Взгляд на прошлое исторической науки позволяет заметить, что некоторые изъяны в исследовательских подходах сохранились, изменив форму, но не суть. Так, один из главных критиков романизации и «колониальной» истории Римской Британии, Д. Мэттингли регулярно прибегает к помощи «постколониальных» параллелей и аллюзий, связанных с политикой США в Ираке после свержения Хусейна, детством Нельсона Манде-лы, проблемами обеспечения японской армии проститутками во время Второй мировой войны

[13, р. 175-176]. Как и в случае с Ф. Хэверфил-дом, подобные примеры могут вести к модернизации истории - прежде всего, в сознании читателя. Упрекнув Ф. Хэверфилда и других исследователей в необоснованной симпатии к Римской империи, Д. Мэттингли открыто декларирует негативное отношение к ней [13, р. 6]. На наш взгляд, подобный, «идеологический», элемент исследовательского подхода приближает его к методологии столетней давности (отличается лишь знак оценочных суждений) и сам по себе оказывается серьёзным препятствием для исследователя.

К вопросу о социокультурном контексте

современной дискуссии о романизации

Итак, за последние двадцать лет в изучении Римской Британии произошли серьёзные перемены, затронувшие и методологию, и содержание исследований. Нам представляется, что эти перемены неслучайны, они являются частью глубоких изменений в культуре Великобритании, скрупулезное изучение которых - задача будущего. Но, чтобы разобраться в причинах столкновения и смены исследовательских парадигм, следует хотя бы мельком взглянуть на общий социокультурный контекст. Ведь, как заметил Р. Коллингвуд, «историк (а в равной мере и философ) - не бог, глядящий на мир сверху и со стороны. Он человек, и человек своего места и времени. Он смотрит на прошлое с точки зрения настоящего, он смотрит на другие страны и цивилизации с собственной точки зрения» [6, с. 105].

Исследователи, начавшие пересмотр традиционных взглядов на историю Римской Британии, сами признают (и порой подчёркивают) принадлежность к поколению, выросшему в постколониальный период [17, р. I]. Британская империя, бывшая «естественной средой» существования и образцом государства для историков викторианской и эдвардианской эпох, почила в бозе, оставив после себя неоднозначное наследство11 . Будущие историки и археологи росли в условиях холодной войны, социальных и этнических конфликтов, затронувших основания британского общества, в условиях радикального пересмотра ценностей. Исчезновение Британской