Большевики и российское общество

I. СТАТЬИ И.С.Розенталь *

БОЛЬШЕВИКИ И РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО

Отношение большевиков к классам и партиям российского общества и общества к этой партии остается ключевой и далеко еще не исчерпанной проблемой в изучении ставшего для России роковым периода первой мировой войны.

В 1914 г. В.И.Ленин и его сторонники, не отказываясь пока что от общего с меньшевиками названия РСДРП, сделали еще один шаг к окончательному разрыву с социал-демократией. В числе немногих леворадикальных группировок Второго Интернационала большевики сочли острейший кризис европейской цивилизации, выражением которого явилась мировая война, историческим тупиком, а войну -прологом мировой социалистической революции. Обвинив лидеров большинства партий, входивших в Интернационал, в измене социализму, в переходе на сторону буржуазии, сами они сохранили верность букве и духу резолюций предвоенных конгрессов Интернационала, призывавших пролетариат, в том случае, если не удастся предотвратить войну, воспользоваться ею для ускорения краха капитализма.

Поскольку Ленин был одним из авторов ориентировавшей на революционные действия поправки к резолюции Штутгартского конгресса Интернационала, заявленная им в начале войны

позиция не содержала, на первый взгляд, ничего нового. В

интервью, которое Ленин дал незадолго до начала войны

польскому журналисту, он особо подчеркивал, что не хочет,

"чтобы миллионы пролетариев истребляли друг друга, платя своей кровью за безумие капитализма", но, не желая войны и не

* Розенталь И.С. - доктор исторических наук.

желая "работать на нее", намерен, если она будет развязана, использовать ее "как можно лучше"1.

Из предлагаемых в наши дни объяснений поведения большевиков меньше всего дает претендующая на универсальность ссылка на "специальное свойство" Ленина - "жажду раскола"2. Позицию вождя большевиков в годы войны - разумеется, неотделимую от его мировоззрения, индивидуальности и прошлого политического опыта -невозможно понять вне созданных войной экстраординарных условий. Она определялась убежденностью в том, что вызванные бедствиями войны социальные потрясения будут соразмерны масштабам лишений и жертв и окажутся в конечном счете сильнее, чем главный фактор внутренней устойчивости воюющих государств - национальное единство. Из этого следовало, что поддержка пролетариата обеспечена только подлинным революционерам-интернационалистам, то есть большевикам и их единомышленникам в других странах, с которыми большевики стремились установить связь для нового международного объединения, взамен Второго Интернационала.

Речь шла, таким образом, не только о разрыве с идейными противниками - "социал-шовинистами", но об отторжении всех

цивилизационных основ, институтов и ценностей "старого мира", включая и патриотизм, отождествляемый с "буржуазным национализмом".

На деле прогноз Ленина оправдался - в общем и целом - лишь в России, находившейся и до войны в состоянии опасного, неустойчивого равновесия на почве противоречий модернизации и объективной раздробленности общества. Но начальный период войны выявил процессы, действовавшие в противоположном направлении. Налицо был повсеместный патриотический подъем - вплоть до нередких проявлений массового шовинизма. Трудящиеся поддержали военные усилия своих правительств и предпринимателей, резко снизился уровень стачечной борьбы. При всех особенностях российского общества и государственного устройства департамент полиции оценивал настроение широких масс рабочего класса до весны-лета 1915 г. как не менее патриотичное, чем настроение других слоев населения. Рабочие "явили собою образцы высокого патриотизма и сознания своих гражданских

обязанностей", - говорилось в полицейском документе. Вследствие этого, утверждалось там же, среди социал-демократов вначале царила "очень значительная" растерянность3.

Характерно, что в споре, который возник в высших сферах по вопросу о том., какому суду предать арестованных на нелегальном совещании под Петроградом большевиков - депутатов IV Государственной думы, верх взяли сторонники гражданского суда. Они доказывали, что серьезных протестов против приговора не будет, тогда как осуждение депутатов военным судом лишь за намерение вести антивоенную агитацию сочтут признаком слабости правительства. Расчет властей оправдался: после вынесения в феврале 1915 г. приговора (к ссылке в Сибирь на вечное поселение) массовых протестов не последовало.

Правда, вначале некоторые большевики - по-видимому, в силу инерции предвоенных успехов правдизма в рабочем движении -поддались своего рода самовнушению. Патриотического настроения, писал еще до ареста Г.И.Петровский, имея в виду петроградских рабочих, "не было, да и не могло быть. Поэтому, само собой разумеется, отношение к войне самое отрицательное. Не войной, а причинами ее рабочие занимаются и подготовляются к результатам ее". Московский большевик В.Т.Иванов сообщал тогда же, что громадное большинство рабочих, не только большевиков, но и меньшевиков, считает необходимым условием победы революционного движения поражение России в войне. Но он же приводил факты, опровергающие это заключение. Лишь на одном московском заводе рабочие намеревались протестовать против ареста депутатов, а часть рабочих "с кичливостью, со злостью заявляют, что так им и надо", и хотя таких немного, возражающих еще меньше4. С тем, что "народный" патриотизм широко распространен в России, должен был согласиться и В.И.Ленин5. На оборонческие позиции перешли некоторые видные в прошлом большевики И.П.Гольденберг, А.А.Трояновский и другие. Нашлись среди большевиков-эмигрантов добровольцы, вступившие во французскую армию.

Война отбросила большевиков назад: резко сократились их

КПСС.- М., 1965.- N 8.- С. 91; ГАРФ, Ф. 1167, оп.. 2, д.. 1479, Л. 1 об.-. См.

подробнее: Кирьянов Ю.И. Были ли антивоенные стачки в России в 1914 году? // Вопросы истории.- М., 1994.- N 2.- С. 43-52.

агитационные возможности, линия фронта отделила эмигрантское руководство партии от местных организаций. Выпуск листовок (до Февральской революции - около 600 общим тиражом 2 млн. экземпляров, в том числе до 500 тыс. в Петрограде) не мог восполнить утрату единственной легальной большевистской газеты и представительства в Думе. Даже в мае 1916 г. Г.Зиновьев признавал, что большевики "временно" в меньшинстве, и допускал, что позиции социал-патриотов могут укрепиться, если правительство примет программу социального партнерства, которую отстаивали лидеры Центрального военнопромышленного комитета и входившие в рабочую группу комитета меньшевики-оборонцы ("...того и гляди, "рабочий" съезд им разрешат"). "Гвоздевская рабочая партия - это факт, с которым [нужно будет ] считаться после войны", - писал он в другом письме6.

Действительно, по последним подсчетам, большевиков - без эмигрантов и ссыльных - насчитывалось накануне Февральской революции даже не 24 тыс. (согласно вошедшей в советскую литературу оценке С.Г.Струмилина), а в 2-3 раза меньше. По всей вероятности, их было меньше, чем меньшевиков и эсеров, сохранивших кое-какие легальные позиции. К тому времени первоначальный патриотический подъем среди рабочих давно иссяк, но в выступлениях 1916 г. они охотнее откликались на призывы меньшевиков, чем большевиков7.

Тем более не склонны были завышать политические потенции большевиков в условиях войны и раскола Интернационала кадеты. На страницах правокадетской "Русской мысли" во всех номерах, вышедших до Февраля 1917 г., не найти ни единого упоминания о большевиках. Между тем накануне войны постоянный сотрудник именно этого журнала А.С.Изгоев предсказал с исключительной точностью победу крайне левых в случае большой войны и сопряженных с ней потрясений. Они, а не кадеты, заявил Изгоев на заседании ЦК кадетской партии, будут на гребне волны и утопят кадетов, а затем и меньшевиков. Новая ситуация в европейском социалистическом движении. когда "все социал-демократы стали националистами". заставила Изгоева забыть собственный прогноз, хотя вероятность бунтов и восстаний он по-прежнему не исключал и сожалел, что "воистину патриотические" мысли Плеханова не разделяются большинством русских социалистов.

Накануне крушения монархии крайне левые представлялись Изгоеву более бессильными, чем либералы8.

В либеральном лагере только лидеры прогрессистов и левые кадеты продолжали, как вспоминал впоследствии А.И.Коновалов, искать поддержки радикалов, не пренебрегая и большевиками, несмотря на очевидную несовместимость их позиций в вопросе об отношении к войне. Старый знакомый Коновалова московский большевик И.И.Скворцов-Степанов был принят в 1915 г. в масонскую ложу, объединявшую преимущественно либералов, - при том, что так же, как Изгоев, масоны полагали в тот момент, что большевики "на ущербе". В

В январе 1917 г. и Ленин выражал сомнение, доживут ли "старики", к которым он относил и себя, до решающих битв грядущей революции. Но необходимо иметь в виду, что это сомнение вытекало из понимания революции как протяженной во времени серии гражданских войн. Информация, тогда же поступавшая из Петрограда и Москвы, определенно указывала на приближение взрыва стихийного недовольства, который можно было рассматривать как начало этой революционной полосы. Русское бюро большевистского ЦК сообщало Ленину 11 февраля 1917 г., что "революционный ураган" может вспыхнуть "со дня на день". Довольно точно отмечалась, с одной стороны, психологическая готовность масс к уличным демонстрациям ("хотя организованности былых времен нет"), а с другой стороны, "иллюзии на Думу" в "обывательской массе"10.

В первые месяцы после свержения монархии большевики по-прежнему не внушали их противникам серьезных опасений. Отчасти по этой причине Временное правительство не приняло предложений не допускать в Россию "трансгерманских путешественников" - группу Ленина и последовавших за ней тем же путем меньшевиков и эсеров-интернационалистов. "Апрельские тезисы" подверглись критике деятелями всех партий, но также еще не воспринимались как сигнал тревоги. Перспектива, нарисованная Лениным, вызывала изумление своей

оторванностью, как казалось критикам, от жизни; либералам он представлялся всего лишь "клоуном от революции - Пуришкевичем навыворот". Более проницательный Г.В.Плеханов также предпочел серьезному анализу тезисов высмеивание ленинского "бреда", поставив его в один ряд с бредом героев "Палаты № 6" и "Записок сумасшедшего"11. Не было обращено внимание и на симптом консолидации левых вокруг большевизма - ускоренный дрейф в его сторону части меньшевиков-интернационалистов, впередовцев и других социал-демократических групп, при сохранении раздробленности меньшевизма.

Путь большевиков от почти полной безвестности до положения монопольно правящей партии занял несколько месяцев. Недооценивали их практически все общественно-политические силы, строившие свои оценки и выводы лишь на основе первоначальных количественных параметров (малочисленность, незначительность представительства в Советах и общественных организациях, голосование на I Всероссийском съезде Советов и т.д.).

Вероятно, от участников и очевидцев событий 1917 г. и нельзя требовать ясного понимания того, что большевизм, как определяет его В.П.Булдаков, был "генератором нетерпения масс", а "вовсе не партией ни в европейском, ни даже в тогдашнем российском смысле"12. Первое теперь не вызывает сомнений. Второе все же спорно: партией парламентского типа большевики, конечно, никогда не были, но проявившееся в политической борьбе 1917 г. важное преимущество их перед прочими партиями - более высокая степень сплоченности - не лишает РСДРП(б) всех признаков политического сообщества; без партийной организации было бы невозможно и удержание власти, и переход вслед за разрушением "мира насилья" к попыткам решения конструктивных задач.

Общий для всех действовавших в России политических сил рубеж -февраль 1917 г. - был и разделяющим и соединяющим два этапа борьбы большевиков за привлечение сторонников в условиях войны. Связь между этими этапами улавливалась меньше, так как само нетерпение масс, которое с большим или меньшим успехом "генерировали" большевики, вызывалось целым комплексом причин, объективных и субъективных, долговременных и краткосрочных. Невнимание к ним

привело в дальнейшем к тому, что недооценка большевизма сменилась на многие десятилетия противоположной крайностью - приписыванием ему роли фактически единственного творца революционного процесса, что было характерно как для апологетов большевизма в СССР, так и для его противников за рубежом .

В частности, в советской "историко-партийной" литературе всегда непомерно большое место уделялось "развитию Лениным теории социалистической революции": подразумевалось, что ленинская теория есть не что иное, как полностью затем реализованный сценарий "Великого Октября". Но, во-первых, переосмысление Лениным - в обычной для него резко полемической манере13 - проблем войны, революции, империализма, государства, патриотизма понадобилось главным образом для обоснования задним числом уже избранной большевиками тактической линии, выраженной в призывах превратить войну империалистическую в войну гражданскую и содействовать поражению своих правительств. Во-вторых, не все теоретические новации Ленина оказали влияние на ход событий, который привел большевиков к их звездному часу, да и сам он в послесловии к книге "Государство и революция", датированном 30 ноября 1917 г., противопоставил разработку теории практическому опыту как делу для него более "приятному и полезному".

То, что впоследствии вызывало интерес у историков, не имело такого значения для современников, или же вообще было им неизвестно, или, как стало видно на расстоянии, и тогда было малосущественно. Так, спор в эмиграции между Лениным и Бухариным относительно того, следует ли подвергнуть буржуазное государство "слому" ("разрушению") или "взрыву", носил явно схоластический характер и завершился устным заявлением Ленина об отсутствии между ними разногласий. В целом же детально описанная Лениным конструкция идеального "государства-коммуны" как формы диктатуры пролетариата - без профессионального чиновничества, армии и полиции с вознаграждением государственным служащим на уровне зарплаты среднего рабочего и т.п. - не стала в реальности моделью ни советского государства первых послеоктябрьских лет, ни тоталитарного сталинского государства (хотя реликтовые элементы этой конструкции сохранялись в агитационной практике еще долго; на плакате 20-х годов под

знаменитой цитатой насчет каждой кухарки, которая должна научиться управлять государством, красовалось изображение "кухарки" с обращенным к ней призывом: "На кухне дома не сиди, на выборы в Совет иди!").

Исходная, если следовать марксистскому детерминизму, мысль Ленина - об исчерпанности прогрессивного потенциала капиталистической системы - оставалась гипотетической и после развернутого изложения всех аргументов в ее пользу. Подавляющее большинство тех, кто хотел скорейшего прекращения войны, не читали книги Ленина об империализме, мало кто интересовался анализом экономических особенностей высшей стадии капитализма и мог уловить связь между ними и большевистскими лозунгами, обещавшими удовлетворение всех чаяний рабочих, крестьян и солдат в кратчайший срок.

Большевики, однако, проявили необычайное уменье адаптировать теорию к уровню сознания масс, к доминировавшей в стремлениях низов общества мечте об уравнительной справедливости. Предоктябрьские призывы "грабить награбленное", одеть "буржуев" в лапти и оставить им только корки, устанавливать везде рабочий контроль, захватывать землю помещиков и т.д. не могли не быть услышанными. На московском заводе "Изолятор" рабочие уже 19 апреля 1917 г. решили потребовать от хозяина в случае, если он не примет их экономические требования, "отказаться от владения заводом"; резолюция, принятая на фабрике бр. Бовдзей 27 марта, требовала "не допустить печатания бумажных денег", а для того, чтобы покрыть расходы государства, "отобрать у фабрикантов и заводчиков все их барыши, накопленные за время войны, ...которые выразятся в суммах, довольно-таки приличных"14. Навстречу смутному народному идеалу действительно справедливой власти шел лозунг "Вся власть Советам!". Рабочие и солдаты предпочли тех, чья готовность обещать и решимость действовать не сдерживалась осознанием ценности унаследованной от прошлого культуры.

В числе дофевральских публицистических выступлений Ленина также не привлекла внимания - ни тогда, ни в 1917 г. - статья "О национальной гордости великороссов", в которой он изложил свое понимание патриотизма, не противоречившее, по его убеждению, принципу международной пролетарской солидарности и марксистскому постулату "рабочие не имеют отечества". Сделанный в этой статье отбор имен и событий истории России, которыми, по мысли Ленина, вправе гордиться сознательные великорусские пролетарии, в дальнейшем, на протяжении всей

советской истории пришлось корректировать сообразно изменяющимся приоритетам коммунистической политики. Но в момент написания статьи, опубликованной в декабре 1914 г., Ленин так далеко не заглядывал. Он полагал, что решает насущную задачу: необходимо было учесть опыт первых месяцев войны, отреагировать на преобладание и в России патриотических настроений и дать ответ тем, кто обвинял вождя большевиков в игнорировании патриотизма как чего-то отжившего. При этом он оставлял в неприкосновенности провозглашенные ранее лозунги, настаивая на том, что "худшими врагами родины" рабочие должны считать российскую монархию, помещиков и капиталистов, и, следовательно, борьба против них всеми революционными средствами равнозначна защите отечества.

Если бы статья Ленина и была замечена в России, его концепция войны и революции даже с такой патриотической поправкой оставалась бы неприемлемой для либералов и меньшевиков-оборонцев, критиковавших ленинские идеи с позиций марксистской ортодоксии.

А.Н.Потресов оценил их как новую разновидность русского мессианизма, проистекающего из экономической и культурной отсталости России, -некий "восточный интернационализм, который будто бы процвел и спасает честь социализма, между тем как Запад увял и погрузился в греховность". К подлинному интернационализму, подчеркивал Потресов, можно придти только через чувство родины и активное служение ей; в России же - в отличие от прошедших в течение ста и более лет школу гражданственности стран Западной Европы - такой гражданский патриотизм не добрался до толщи народа, не победил его аморфность, "его традиционное неведение того, что существует Россия"15. Но как раз к этой толще народа сумели пробиться большевики, их успех был не в последнюю очередь предопределен слабостью консолидирующих начал в российском обществе..

Олицетворением реальной связи между войной и революцией явилась фигура "человека с ружьем" - солдата, матроса, красногвардейца. В сознании обывателя из сколько-нибудь имущих слоев появление в 1917 г. вооруженных толп на городских улицах и площадях знаменовало наступление социального хаоса, который освящали своими призывами большевики. Именно такое "буржуйское" восприятие революции выражал журнал Аркадия Аверченко "Новый сатирикон", публикуя пародийные ультиматумы - рабочих, заявляющих, что "обещанные

правлением завода прибавки должны быть исчислены с начала освободительного движения, то есть с 14 июля 1789 года, когда наши товарищи взяли Бастилию", а причитающуюся сумму правление должно выдать завтра же; солдат, грозящих объявить улицу, где находится их казарма, автономной областью; "блондинов четвертой роты стрелкового полка", требующих диван, табуретки и гитару из штаба армии; гимназистов, добивающихся немедленного устранения ненавистного преподавателя математики; обнаглевших проституток, и т. п. На обложке одного из номеров журнала было изображено звероподобное существо с дубиной; подпись гласила: "Большевики сумели вывести добрый русский народ на широкую дорогу". Другой рисунок трактовал излюбленное занятие большевиков - разоблачение "контрреволюционеров" буквально, как раздевание на улицах прохожих16.

Черный юмор А. Аверченко был идеологически близок взглядам на происходившее кадетов. По их мнению, большевики - "решительные враги национального государства и всей той культуры, которую они называют буржуазной", "со спокойной совестью собрали вокруг своего знамени все анархические и антигосударственные силы, которых в России так много". Кадеты считали, что чаяния этой темной массы совпали с большевистскими теориями, но на поводу у большевиков идут все социалистические партии17. По существу это верно в том смысле, что, преследуя отличные от большевистских ближайшие цели, эти партии стилем своей пропаганды, словесными штампами, так или иначе участвовали в углублении антибуржуазной ориентации сознания рабочих и солдат, в котором слово "буржуй" превратилось в демонический образ зла, часто лишеный социальной определенности, в объект ненависти и презрения18.

В свою очередь оппоненты ленинцев - социалисты увидели в поддержке и использовании ими разрушительной стихии, прежде всего солдатской, отступление от фундаментальных основ марксизма, идейнопсихологическую сдачу позиций. Несмотря на характерные для их высказываний элементы доктринерства, многое им удалось верно подметить и оценить. Бывший большевик А. Богданов и правый меньшевик Ст.Иванович сошлись в том, что в 1917 г. партия Ленина превратилась из рабочей в рабоче-солдатскую, причем ее успех

обеспечила не воюющая армия как функционально организованное целое, а армия распадающаяся, состоящая из деморализованных солдат, рвущихся домой, в деревню. Этой ущербностью, на их взгляд, большевизма - в сопоставлении с учением Маркса об исторической миссии пролетариата и традициями РСДРП - они объясняли "логику казармы" в большевистской тактике и насаждение в Советской России, как писал Ю.О.Мартов, "окопно-казарменного квази-социализма",

основанного на подавлении личности и "опрощении" всей жизни19.

Вскоре после Октябрьской революции с некоторым недоумением называл свою партию "военной" и большевик А.В .Луначарский. "Мы стали очень любить войну, как будто мы не рабочие, а солдаты...", -осуждающе говорил он, пытаясь возразить Ленину и Троцкому, призывавшим в эйфории от одержанной только что легкой победы над Временным правительством не страшиться гражданской войны и не идти на соглашение с другими социалистическими партиями. Между тем незадолго до этого, за месяц до октябрьского переворота, Ленин заявлял, что такое соглашение при переходе всей власти к многопартийным Советам -единственная гарантия от гражданской войны, и это "абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции"20 (слова, значение которых часто преувеличивается историками - искателями всякого рода альтернатив; в действительности это был всего лишь мгновенный отклик на конкретную ситуацию, тут же забытый).

"Захватить власть - тогда все можем. Соглашения - это зачем? -делиться добычей? Как бы не так; что? иначе нельзя? Ну, ладно, поделимся. А стой! мы опять сильнее! не надо и т.д.", - иронизировал по поводу подобных зигзагов политики большевиков А.Богданов 21.

По-видимому, критики большевизма не вполне учитывали особенности возрастного состава партии. Открыв в 1917 г. широкий доступ в свои ряды, большевики превратились в массовую партию, в которой преобладала молодежь. Это, несомненно, явилось одним из источников большевистского максимализма. Средний возраст делегатов VI съезда РСДРП(б) равнялся 29 годам, максимальный - 47,

минимальный - 18, и поскольку на съезд избирали, как всегда, более опытных работников, ясно, что в партийных организациях это преобладание было еще заметнее. Фактор омоложения не имел

самодовлеющего значения, но он наложился на родовые признаки большевизма - нетерпимость к инакомыслию, бескомпромиссность, неприятие полутонов, ориентацию на "захватное право", облегчая участие партии в борьбе за власть.

Очевидно, эти качества большевиков имел в виду Мартов, когда объяснял переход масс от оборонцев к большевикам, минуя промежуточные группы социалистов: большевики "проще и больше дерзают", они "больше приемлемы для широких некультурных масс", к ним идут "импрессионисты и люди, жаждущие немедленного успеха"22.

В поведении солдат анархические настроения проявлялись еще до 1917 г. Война вырвала миллионы крестьян из привычной жизненной обстановки, служившей материальной основой привязанности к "малому отечеству", превратив их в ожесточившихся маргиналов, способных впитать в себя самые радикальные лозунги. Речь не шла, разумеется, об осознании идеи интернационального братства трудящихся взамен свойственного, как выражался Ленин, "мещанину-национа-листу"

патриотического чувства, повелительно диктующего необходимость защищать родину. Но для решения в духе большевизма вопроса о власти достаточно было внутренней готовности к социальной агрессии, а в иных случаях - просто неповиновения власти или отказа от выполнения приказов. Шанс воздействия на деревню, какого не было у большевиков до войны, - через солдат - носил, таким образом, ситуативный характер. Большевики приняли как должное то, что под их знамя идет как "сознательный революционер", так и "возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек..."23.

В сохранившемся дневнике, который вел на фронте один из рядовых участников войны прапорщик Бакулин, в записях, сделанных до 1917 г., еще нет ничего о большевиках, но отсутствуют и какие-либо упоминания об официально прокламировавшихся, но, судя по содержанию дневника, безразличных солдатам целях войны - защите братьев-славян, европейской культуры и т.п. Зато сообщается, как уже в 1914 г. 200 солдат Петровского полка отправились "с гармошкой и песнями" в гости к немцам на Рождество. Приводятся и примеры коллективной сдачи в плен - "целыми батальонами", факты угроз солдат командирам сдаться в плен при первой атаке, если не будет улучшено питание,

многочисленные факты дезертирства24. Сведения о настроениях армии распространялись и в тылу. Близкая царской семье старшая сестра царскосельского лазарета В.И.Чеботарева записала в своем дневнике 8 января 1916 г.: царь "жалуется на бич - добровольные массовые сдачи в плен"25. В общей сложности в плену оказалось за время войны почти 3 млн. человек, на одного немецкого пленного приходилось девять русских.

Благодаря войне большевики могли, таким образом, проникнуть в идеологическую нишу, которую раньше занимало "начальство" гражданская и военная бюрократия, связанное с ней духовенство и в какой-то мере патриотически настроенная часть интеллигенции (среди которой также наблюдался поворот к антивоенным настроениям). В ходе войны выявилась неэффективность официальной пропаганды в традиционной монархически-религиозной упаковке. Лозунг "За веру, царя и отечество" утратил былую действенность; ни одна из составляющих этой традиционной формулы не избежала эрозии, начавшейся еще до войны.

До 1917 г. воздействию политических, эмигрантов, не имевших регулярных контактов с Россией, были относительно доступнее военнопленные. Заграничное бюро большевистского ЦК сумело установить связь с 14 лагерями в Германии и 7 в Австро-Венгрии, рассылая туда свою литературу. Среди пленных преобладали солдаты из крестьян (согласно сведениям, собранным в одном из лагерей, 15 % пленных были неграмотными, 15 % малограмотными, 60 % с начальным образованием и 10 % со средним и высшим). Бывший председатель большевистской фракции в Государственной думе Р. В. Малиновский, попавший в плен в начале войны, в письме Ленину дал понять, что лагерные социал-демократы согласны с большевистской тактикой: "За статью "О поражении своего правительства" все благодарят". Пленные из союзнических армий полагали, что лозунгам большевиков сочувствует растущее число русских пленных: среди них "часто слышались и громкая критика, правительства, и выпады против существующего порядка и верховной власти, и кощунственные отзывы о религии, церкви и Боге, причем голоса и мнения умеренных всегда заглушались большинством". Озабоченность революционной пропагандой в германских и австрийских лагерях выражали и русские власти.

В то же время из опыта общения с пленными-крестьянами большевистские агитаторы могли вынести убеждение: сам по себе

политический переворот без решения вопроса о земле их не удовлетворит "им все равно, от кого, от абсолютной монархии или республики, а дай землицы"26. Очевидно, эта информация, подтвердившаяся массовыми "самочинными" действиями крестьян в 1917 г., была учтена Лениным при составлении декрета о земле на основе сводного крестьянского наказа, соответствовавшего эсеровской аграрной программе.

Легализация партии позволила большевикам наводнить действующую армию и тыловые гарнизоны своими изданиями, широко развернуть устную агитацию. Уже обращалось внимание на двойственность самооценок большевиками своей роли в разложении армии: в разное время она и отрицалась, и признавалась. Отрицание было ответом на обвинения со стороны политических противников; большевики, заявлял Ленин, призывали солдат держать фронт. В дальнейшем он с гордостью заявлял, что партия исполнила свой долг, "разлагая силы нашего классового врага, отвоевывая у него вооруженные массы рабочих и крестьян для борьбы против эксплуататоров". В обоих случаях он не скрывал, что партия преследовала цели, противоположные стремлению Временного правительства укрепить свое положение, продолжая войну и организуя новое наступление27.

На VI съезде партии Н.И.Бухарин объяснял отрицательное отношение большевиков к политике наступления тем, что она положила конец братанию - "фактическому перемирию", которое могло бы привести к заключению мира "народами через головы правительств" и "уничтожило бы весь капитализм с его наемным рабством"28. Верил ли сам Бухарин в такие грандиозные возможности братания? Но о фактическом перемирии на фронте в условиях позиционной войны как явлении "губительном" говорил и министр иностранных дел М.И.Терещенко).

В течение 1917 г. из армии дезертировало 1,8 млн. человек. К моменту летнего наступления на Юго-Западном фронте деморализация армии, утрата ею боеспособности стали свершившимся фактом, и если часть генералитета не видела иных причин неудачи наступления, кроме большевистской пропаганды, то генерал А.И. Деникин сознавал, что большевизм "нашел лишь благодарную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме", чему способствовала и политика Временного правительства: провозглашенный после свержения

монархии лозунг революционной армии в свободной стране, распоряжения в развитие Приказа N 1, подрывавшие воинскую дисциплину29.

Аналогичные процессы происходили еще более интенсивно в запасных тыловых частях и даже за пределами России, в русском экспедиционном корпусе во Франции. Мятеж солдат корпуса, считавших, что они "проданы французам за снаряды", их требование возвращения на родину было одновременно отзвуком революционных событий в России, выражением специфического патриотизма и результатом агитации русских политэмигрантов - большевиков и анархистов, получивших после Февральской революции доступ в расположение войск. Контрагитация оборонцев не возымела действия30. Содержание солдатских писем 1917 г. показывает, что основная масса солдат симпатизировала большевикам главным образом ввиду их антивоенной позиции; в вопросе о земле ближе солдатам оставались эсеры.

Вместе с тем июльский кризис показал, что влияние большевиков в

Большевики опасались оттолкнуть от себя колеблющихся сторонников не только в июльские дни, но и после захвата власти. Об этом говорят такие факты, как возмущенное заявление Троцкого на заседании ЦИК о том, что он, как и Ленин, ненавидит германский милитаризм, неуклюжие публичные попытки Ленина отмеживаться от Ганецкого, который якобы не был большевиком, в то же время закрытое разбирательство в большевистском ЦК дела Ганецкого и Козловского, закончившееся по настоянию Ленина их реабилитацией. Явным запоздалым было требование Ленина (в письме к К.Б.Радеку) документально(!) проверить, не было ли "прямого или косвенного

30 Лисовский Ю. Лагерь Ля-Куртин (Русская революци?