Создание ложной дихотомии: советское государство против русских национал-патриотов в период «Застоя»

УДК 329

А.А. Фоменков

СОЗДАНИЕ ЛОЖНОЙ ДИХОТОМИИ: СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО ПРОТИВ РУССКИХ НАЦИОНАЛ-ПАТРИОТОВ В ПЕРИОД «ЗАСТОЯ»

НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМ. НИ. ЛОБАЧЕВСКОГО

В статье рассмотрены различные аспекты борьбы с потенциальной оппозицией в СССР во второй половине 1960-х - 1980-е годы. Особенно эффективно советское государство боролось с русскими национал-патриотами. Последние в результате успешных действий, в том числе и в сфере культуры, оказались в сознании большей части жителей страны маргиналами, не соответствующими духу времени.

Вторая половина 1960-х годов во многом характеризовалась в СССР подъёмом русского национального самосознания. Такого рода «русская волна» неминуемо должна была проявиться и за пределами частной жизни граждан. В советских реалиях, по сути, следовало указать лишь одно магистральное направление - область культуры. Разумеется, некорректно утверждать, что всякий русский по крови (хотя и это было не обязательным условием) житель СССР, увлекшийся русской историей, русским искусством и т.п., автоматически становился если уж не членом русско-патриотической политической группировки, то хотя бы активно сочувствующим таковой. Действительно, «русская волна» дала всплеск не только общественной активности, но также напрямую связана с развитием новых направлений в гуманитарных науках, в частности, в изучении истории русской архитектуры.

Вместе с тем, связь культурной и политической сфер в СССР была весьма очевидной, поэтому перед истэблишментом и КГБ встала задача не допустить расшатывания советской системы с помощью роста национального самосознания (в данном случае не только, а в чём-то даже и не столько русского).

Исходным пунктом начала дальнейших событий было осознание в 1960-е или, возможно, в начале 1970-х годов наиболее адекватными членами советской элиты того обстоятельства, что образованная часть советского общества (причём как технократы, так и гуманитарии) начинает достаточно скептически относиться к официальной идеологии. Получить столь квалифицированную оппозицию в период НТР стало для советской партийнохозяйственной верхушки крайне опасно. Идеи о репрессиях, снижении уровня потребления серьёзные государственные деятели отмели, видимо, по двум причинам. Первая - в СССР уже вовсю строилось де-факто общество потребления, в связи с чем ограничение на использование ряда товаров могло привести к бунтам (перечень различных народных выступлений в СССР, в частности, приведён В. Козловым [1]). Отсутствие же политической стабильности было на руку отнюдь не советским лидерам, но противникам из США и НАТО.

Вторая причина заключалась в том, что в случае перехода от точечных репрессий к более или менее массовым, автоматически в число пострадавших начнут попадать партийнохозяйственные деятели и сотрудники правоохранительных органов (в том числе и спецслужб), причём не только «районного масштаба». Большинство советских людей знало о периоде репрессий не понаслышке, а потому нежелание начинать таковые выглядит вполне обоснованным (раскрутить маховик, чтоб вскоре оказаться в его жерновах для конъюнктурных советских лидеров было неприемлемо) [2, с. 90-97].

В этих условиях было принято решение создать возможность для полулегальной политической борьбы между двумя группировками. Одну из них порой именуют «русской», другую - «еврейской» [3, с. 213-214; 4, с. 7-8]. Сразу же оговоримся, что указанные обозначения носят поверхностный характер и ни в коей мере не могут претендовать на адекватное

описание указанных объединений. Первую из группировок можно охарактеризовать скорее как консервативную или неосталинистскую, а вторую - как умеренно-реформаторскую (наличие двух составляющих такого плана среди партийно-советской элиты не вызывало в 1960-е годы никаких сомнений). Было очевидно, что почвенническо-славянофильски мыслящие жители СССР в основном будут склонны поддерживать первую из них, а их оппоненты - вторую. Верховным же арбитром в данной борьбе должно было стать государство в лице наиболее высокопоставленных чиновников и силовиков из КГБ.

Сами же политически активные деятели из числа советских граждан вместо борьбы за власть в стране получали возможность конфликта с представителями противоположной группировки. Иначе говоря, своеобразное «единство и борьба противоположностей» позволяла и дальше сохранять стабильность в стране и даже продолжать противостояние с США и НАТО. Представляется, что такого рода стратегия была вполне в духе 5-го Управления КГБ СССР, руководитель которого Ф.Д. Бобков утверждал, что он и его сотрудники занимались борьбой только с тем инакомыслием, которое вело к инакодействию, а также прогнозированием развития политической ситуации в стране [5, с. 98]. Иначе говоря, ставилась задача умело регулировать и даже, если это требовалось, манипулировать политизированными группами, создавая у членов таковых иллюзию поддержки со стороны самих влиятельных людей в СССР.

На вполне уместное замечание о том, что в предыдущем абзаце не был учтён фактор национальных движений в союзных республиках, отметим, что - русский народ был самым многочисленным в СССР, РСФСР была самой значимой во всех отношениях республикой, и именно подъём национального самосознания в славянских республиках (и, прежде всего, в РСФСР) мог реально ослабить и даже развалить страну (кстати, именно нежелание русских воевать за сохранение СССР и стало главной причиной распада последнего, а не действия периферийных националистов [6, с. 197]). Как следствие, национализм титульных наций в союзных республиках и автономиях был менее опасным, нежели подъём русского национального самосознания. Таким образом, оставшаяся без репрессий советская государственная машина приобрела два «крыла», которые добавили ей устойчивости.

О механизмах противодействия деятельности членам обеих группировок достаточно интересно написано в воспоминаниях диссидента Л.И. Бородина: «Первая задача лагерного оперативника состояла в том, чтобы соблазнить политического заключенного на доверительный разговор, в котором подопечный «чаяно» или нечаянно высказал бы личное неприязненное отношение к кому-либо из своих собратьев по неволе. Проколовшийся на таком пустяке зэк автоматически становился заложником оперативника, готового в любой момент «пустить» полученную информацию «в массы», а свойственная зэкам подозрительность автоматически могла выключить «болтуна» из своего сообщества, превратить его в «паршивую овцу», тем, естественно, обозлить, и далее уже только шаг до надлома. Русский националист-государственник мог проколоться на каком-нибудь марксисте-еврее; марксисту-еврею подкидывался намек на фашистские тенденции в суждениях русского или украинского националиста; православный подлавливался на отношении к сектантам и наоборот... Главная задача оперативника - отсечь одного от всех, а далее простор для «работы». «На воле», кстати, было то же самое» [7, с. 104-105]. В результате еврейские интеллектуалы, ни в какой коммунизм давно не верящие, активно «подыгрывали» русско-советскому марксизму, видя в нем защиту от эскалации антисемитизма, в то время как русские интеллектуалы, столь же не верящие в коммунизм, вставали на марксистские позиции из-за стремления бороться с сионизмом. Кроме того, имелась ещё одна возможность управлять политическими и околополити-ческими процессами в стране. Для этого использовалась примитивная дихотомия - «бездарные националисты против талантливых космополитов», которая представляла собою чистейший результат целенаправленных, хитро скрываемых усилий власти. Существует даже мнение, что подобное положение дел начало формироваться ещё в середине XIX века [8, с. 6]. Ярким примером, подтверждающим этот тезис, может быть фигура видного советского

национал-большевика, долгие годы возглавлявшего журнал «Огонёк», Анатолия Владимировича Софронова. Его «оглушительная бездарность ..., превосходившая по этой части всё и вся в советской литературе, включая Николая Грибачёва и Ивана Шевцова, - была очевидна даже его друзьям и единомышленникам» [8, с. 6] (впрочем, в последние годы и его персона стала предметом интереса со стороны исследователей-филологов [9]). При этом в те же самые годы в СССР имелось немало куда как более талантливых и ничуть не менее русофильски настроенных литераторов, однако официальным литературным русским патриотом являлся именно он.

Представляется, что такое положение дел ни в коей мере нельзя считать случайностью или стечением обстоятельств. Для сохранения стабильности в стране критика положения дел должна носить умеренный характер, причём допустима ирония над «отдельными недостатками» в рамках «лёгких жанров». Сам же феномен «разрешённого юмора», судя по всему, появился во времена борьбы с правым-левым уклоном и с выходом сталинской статьи «Г оловокружение от успехов». «Именно там было сказано о необходимости «здоровой самокритики», и оба знаменитых романа Ильфа и Петрова элегантно задали этот стандарт «борьбы с отдельными недостатками» и «перегибами на местах». Власть по мере усложнения осознавала, что помимо бравурных восхвалений нужна и имитация критического отношения к действительности. Понадобился особый дар: критиковать принципиально, со всей строгостью, - но так, чтобы не затронуть основ и не отрицать «грандиозных свершений». Этот дар балансирования критики на грани дозволенного достиг больших высот еще при Сталине: у тех же Ильфа и Петрова вышел фельетон в «Правде» в середине 1930-х годов - про ребенка партработника, который изъясняется исключительно при помощи советских клише! Мало того: в фельетоне высмеивается то, что ребенок упоминает имя Сталина! Невиданная смелость - на самом же деле действие в рамках разрешенной критики: тогда как раз стали сажать бывших «своих», которые оказались врагами. ... Это умение тонко чувствовать границы критики подарило нам целый отряд советских фельетонистов: отсталый зам, отсталая тёща, отдельные колхоз или фабрика, то есть отдельные недостатки, но - никогда! - обобщения» [10, с. 20]. Разумеется, советская цензура могла запрещать очень многие ироничные реплики и даже целые номера, однако, на практике наличествовала определённая черта, которую фельетонисты и артисты, читающие их произведения со сцены, не пересекали, в то время как в рамках допустимого ограничения были не очень жёсткими.

Оптимально также, чтобы наиболее видными мастерами жанра политической сатиры в СССР были представители этнических меньшинств и, прежде всего, евреи. По нашему мнению, это обстоятельство тоже нельзя признать случайным (русских людей, наделённых чувством юмора как минимум немало), равно как не следует пытаться объяснить это положение дел происками сионизма вкупе с нежеланием евреев работать на заводах, фабриках и в колхозах. На самом деле большая роль представителей этнических меньшинств в жанре «разрешённого юмора» проистекала из стремления партийно-советского руководства сохранить статус-кво в стране. И впрямь, если ироничная критика превысит некие допустимые пределы (в данном случае даже неважно, с чем они связаны - с излишним негативом в адрес чиновников высшего ранга или же в недостаточно замаскированной русофобии), власти можно будет не только принять меры, но также (разумеется, иносказательно) списать всё на неадекватное этническое происхождение. По сути же подразумевалось своеобразное разделение труда - этнические евреи критикуют государство (опять-таки в меру, ибо есть цензура), а русские им гордятся, несмотря при этом на наличие отдельных недостатков и перегибов. Любую же попытку этнического русского демонстративно (особенно в рамках своей профессиональной деятельности) согласиться с ироничными высказываниями об СССР позволяли бы обвинить его в принадлежности к «чуждому народу» и т.п.

Не исключено даже, что истэблишмент воспользовался талантом популярнейшего в стране А.И. Райкина (кстати, неоднократно обвинявшегося в антисоветчине [11, с. 440]), так как советская цензура позволяла ему ряд вольностей, которые были бы недопустимы для

русского комика. В итоге рядовому советскому человеку предлагался своеобразный выбор: или остроумный, но вроде как если не чужой, то хотя бы подозрительный (всё-таки период «холодной войны» с США, где очень сильна еврейская диаспора), или же вроде как свой, но вызывающий активное отторжение своими некомпетентностью и «чугунным», бюрократическим языком. В выигрыше оставалась верхушка партийно-государственного аппарата, которая, во-первых, являлась арбитром в культурно-политических спорах и, во-вторых, выглядела не столь русофобской на фоне сатириков-евреев (на практике всё было иначе) и более адекватной в сравнении с «официальными» русскими патриотами.

Таким образом, имелись возможности как для индивидуальной работы по преодолению возможного тактического союза между инакомыслящими разных направлений, так и по внедрению ложных альтернатив в массовое сознание. Результатом же таковых для патриотического лагеря явилась ориентация на противостояние с инакомыслящими леволиберального направления, а не с властью.

Библиографический список