Спросить
Войти
DOI: 10.24411/2588-0276-2019-10011
Памятные даты России
К 200-летию со дня рождения М. Н. Каткова (1818-1887) Н.Н. Вихрова
«...ТОРЖЕСТВО ПОБЕДОНОСЦЕВА И КАТКОВА...»: ОБ ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ РАЗНОГЛАСИЯХ СРЕДИ КОНСЕРВАТОРОВ ПО ПОВОДУ СОЗЫВА ЗЕМСКОГО СОБОРА В 1882 ГОДУ В ПЕРЕПИСКЕ И. С. АКСАКОВА С ЖЕНОЙ*
В статье освещаются некоторые нюансы идеологического противостояния сторонников и противников созыва Земского собора накануне коронации Александра III. Обращается внимание, что основная борьба развернулась на консервативном поле: между сторонниками государственно-консервативной позиции К. П. Победоносцева и М. Н. Каткова, с одной стороны, и демократическо-кон-сервативной позиции Н. П. Игнатьева и И. С. Аксакова, с другой. В статье задействованы ранее недостаточно используемые источники, прежде всего переписка И. С. Аксакова с женой, в которой содержатся материалы, наводящие на любопытные размышления и о самой ситуации, и о коренных убеждениях И. Аксакова, и о его отношении к Каткову и Победоносцеву. Кроме того, в статье был использован очерк французского публициста А. Леруа-Болье о царствовании Александра III, в котором поднят вопрос о Земских соборах.
Идея преодоления социальной разобщенности российского общества при помощи созыва Земского собора изначально принадлежала славянофилам (Хомяков и К. Аксаков), обратившим внимание на эту форму народного представительства, бытовавшую в России в XVI-XVП вв. О том, каковы были интерпретации идеи Земского собора в общественно-политической борьбе второй половины XIX века, подробно освещал в своих недавних работах Д. А. Бадалян.1 Этот же ученый довольно глубоко исследовал ситуацию вокруг неудавшейся попытки созыва Земского собора, приуроченного к коронации Александра III, обобщив ранее введенные в научный оборот сведения по этой теме. Драматические события, больше похожие на заговор, связанные с продвижением этой идеи к высочайшему утверждению и противоборство этому, развернулись весной 1882 г. Основными действующими лицами на уровне правительства были Н. П. Игнатьев, министр внутренних дел, инициировавший проект созыва Земского собора, и обер-прокурор К. П. Победоносцев, энергично ему противостоявший.
Нина Николаевна Вихрова — кандидат филологических наук, доцент Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого (vihnn@mail.ru).
* Статья написана при финансовой поддержке РФФИ, в рамках проекта №18-012-00419 «Письма А. Ф. Тютчевой (Аксаковой) И. С. Аксакову (1865-1886): подготовка комментированного издания переписки».
Общественно-идеологическую поддержку обеспечивали редакторы двух московских газет, соответственно И. С. Аксаков (газета «Русь») и М. Н. Катков («Московские ведомости»).2 Интересно, что указанная идеологическая схватка проходила между «своими», на одном консервативном поле. Обе стороны придерживались «охранительной» мотивации, ратовали за укрепление самодержавия. Более того, Катков и Победоносцев скорее всего прекрасно понимали, что практическое воплощение этой идеи в жизнь не приведет ни к конституции, ни к какому бы то ни было изменению политического устройства, а вполне вероятно, сведется, как предполагал Катков, в банальное подношение адресов от разных сословий российского общества: «В сущности, соборы эти были большей частию способом представления царю таких же всеподданнейших адресов, какие и теперь повергаются к подножию престола от разных сословий и из разных местностей. Часто это было такое же ура, какое недавно раздавалось в Кремлевском дворце на слова Государя, возвестившего войну».3 Однако, если бы это было так безобидно, то не было бы таких серьезных последствий для фигурантов «заговора»: Н.П. Игнатьев лишился своего поста, П. Д. Голохвастов, готовивший проект, также, И. Аксаков всерьез опасался, что его издание вряд ли продлиться до конца года. Борьба в стане консервативного лагеря — за и против созыва Земского собора — и победа сторонников Каткова и Победоносцева, не приемлющих никаких попыток модернизации существующей структуры власти и общества, с очевидностью свидетельствовали, что рано или поздно знамя широкого народного представительства подхватят радикальные левые, революционные, силы с целью основательного удара по самодержавию. История показала, что именно так и вышло: в исторической перспективе консервативные силы потерпели сокрушительное поражение. Поэтому важно разобраться в нюансах противоречий двух противоборствующих сторон одного лагеря в ситуации 1882 г. Вместе с тем, признавая, что история с Земским собором была неоднократно и довольно подробно описана в исторической литературе, следует остановиться только на фактах, которые по каким-то причинам не попадали в поле зрения исследователей или были недостаточно интерпретированы. Одним из источников таких фактов является переписка И. С. Аксакова с женой, в которой содержатся материалы, наводящие на любопытные размышления и о самой ситуации, и о коренных убеждениях И. Аксакова, и о его отношении к Каткову и Победоносцеву.
Насколько вовлечена была А. Ф. Аксакова, в частности, в ситуацию с Земским собором, свидетельствует ее дневник, в котором подробно передается разговор с Александром III по поводу позиции Аксакова, высказанной в речи на экстренном
съезде Славянского комитета в Петербурге 22 марта 1881 г. по поводу цареубийства.4 В горячем выступлении, защищающем нравственные основания самодержавия, Аксаков тогда поднимал вопрос и о Земском соборе и, как всегда, стремился подчеркнуть, что христианским славянским государствам вообще органичен «дух соборности или вечевого строя».5 Когда в высших кругах обнаружился человек, который разделял славянофильские убеждения о формах укрепления самодержавной власти нравственной поддержкой широких народных кругов в виде реанимированного Земского собора — граф Н. П. Игнатьев, исполняющий должность министра внутренних дел, Аксаков втянулся в политическую интригу, надеясь, что настало время деятельного спасения России. Однако на журналистском поле ему предстояло сразиться с М. Н. Катковым, выдающимся общественным деятелем, журналистом, способным влиять даже на кадровую политику российского правительства. Аксаков и Катков еще с 1860-х гг. были идеологическими противниками, несмотря на то, что внешне, в глазах публики, они выглядели чуть ли не единомышленниками: оба работали в Москве, отличались ярко выраженной патриотической настроенностью, проявляли оппозиционность к революционным нигилистическим общественным движениям и некоторым либеральным реформам, защищали государственную политику по подавлению Польского восстания 1863-1865 гг., выступали против низкопоклонства перед Западом и в целом стояли на консервативной платформе, защищая принцип самодержавия. Тем не менее, И. Аксаков считал, что его идеологическая позиция, основанная на славянофильском учении, в корне противоположна идеологии Каткова и его последователей, которую он, вторя общему голосу либеральной и демократической общественности, называл «катковщиной», или «катковизмом». Катков же, вначале с сочувствием относившийся к славянофилам и даже пользовавшийся некоторыми популярными их идеями (правда, без ссылок на первоисточник, в чем его справедливо уличал, например, Ю. Самарин), в пореформенное время окончательно уверился в утопизме и нежизнеспособности их учения. Кроме этого, кардинально различалась мотивация их деятельности: Катков выбрал службу России (и дослужился до журналистского «генерала»), а Аксаков — служение (с категорическим отрицанием «стяжательства» каких-либо государственных наград). Впрочем, думается, и тот, и другой были совершенно искренни, когда говорили о своей «независимости». Правда, и независимость была разной: Катков гордился тем, что всю жизнь был свободен от всяких партий и на-правлений;6 Аксаков считал, что именно славянофильство делает его абсолютно свободным, что он «последний яркий представитель славянофильства и всей той плеяды людей, отличавшихся духом полнейшей гражданской независимости, свободомыслия, честности, несколько республиканского отношения к почестям и выгодам».7
Как явствует из письма К. П. Победоносцева к Александру III, «заговор» о созыве Земского собора, который зрел в течение полутора лет в кругах, приближенных к графу Игнатьеву, стал известен в самом начале мая, когда Победоносцев познакомился с проектом министра. Победоносцев сразу заподозрил Аксакова в продвижении этого дела: «Я узнаю в этом изложении любимые фразы Аксакова и сильно подозреваю, что он участвовал в редакции».8 И в этом письме, и в следующем, от 6 мая, Победоносцев красочно описывал вред и несостоятельность в существующих условиях реанимации Земского собора, предрекая «революцию, гибель правительства и гибель России».9 Через неделю, 12 мая, вышел номер «Московских ведомостей», где Катков связывает требование созыва Земского собора с революционной деятельностью, приводя в пример Нечаева и Желябова: «Когда известного преступника Нечаева, по произнесении над ним приговора, выводили жандармы из залы судебного заседания, он кричал неистово: «Земский собор, Земский собор!». Того же требовал и Желябов. Спрашивается, кто в своем смысле оказался вернее своему делу, Нечаевы и Желябовы или те фантастические, предполагаемые нами блюстители государственных интересов, которые тоже крикнули бы «Земской собор»?»10 Аксаков, разумеется, обратил на эту публикацию внимание и рекомендовал прочесть своей жене: «Прочти сегодняш<нюю> статью «М<осковских> Вед<омостей>». Очевидно, до сведения его (Каткова — Н. В.) дошло о намерениях Игнатьева».11А. Ф. Аксакова отреагировала с присущей ей стремительностью и верным проникновением в суть вещей: «Quel venin dans l&article de Katkof: il y a du Победоносцев là-dessous. En contre il y a dans la Revue des deux Mondes un article de Leroy Beaulieu sur le règne d&Alexandre III ou il recommande le Земский Собор et parle de toi avec sympathie. Ce serait le cas ou jamais de faire un magnifique article pour expliquer le significations du Земский Собор et le moment rompre en visière à Katkof et te délivrer une bonne fois pour toutes de toute apparence même de solidarité avec lui. Tu vas avoir 4 jours de solitude parfumée ici, profites-en pour écrire un article qui soit ta profession de foi politique et te mette à part et au-dessus de toute la miserable clique qui forme le gouvernement».&^Действительно, Катков не мог не учитывать довольно объемную работу Анатоля Леруа-Болье «La Russie sous le tsar Alexandre III. Les reformes nécessaires» (Россия при царе Александре III. Необходимые реформы), опубликованной в майской книжке «Revue des deux Mondes»,13 тем более, что он посвятит ей передовую в «Московских ведомостях» от 19 мая, где с ядовитым сарказмом обрушится на французского журналиста, предлагающего рецепты «излечения» России от губящего ее «чиновнизма». Но по сути, А. Ф. Аксакова была права в том, что в статье французского автора содержались и должным образом интерпретированные факты, и мысли, которые вполне мог разделять И. Аксаков. В первую очередь это касалось земского вопроса, который с точки зрения Леруа-Болье, решался еще Александром II крайне непоследовательно, так как несмотря широкое земское движение, земства лишены были экономической и политической самостоятельности.
С приходом к власти Александра III стали заметны попытки использовать комиссии с представителями от различных земств («сведущих людей») для решения некоторых злободневных вопросов. Леруа-Болье приводит в пример так называемую Каханов-скую комиссию, созданную Игнатьевым, и видит в ней прообраз будущего парламента или Земского собора, в последнем случае со ссылкой на «неославянофилов»: «Ces conférences d&experts auraient une toute autre valeur si leurs membres, au lieu d&être choisis arbitrairement par le gouvernement, étaient désignés par les zemstvos, comme ces derniers en ont eux-mêmes exprimé récemment le désir. Il est vrai que, d&après les theories néo-slavophiles aujourd&hui en vogue, ce mode de désignation par le pouvoir d&hommes choisis parmi les représentans de la nation est plus conforme au caractère national et à la tradition slave: c&est une manière de réaliser l&union tant vantée du tsar et du peuple. A en croire meme certains spéculations, c&est de cette façon, par le choix du tsar et non par election directe, que devrait être composé le zemskii sobor, la representation légitime de la nation, le jour où il plairait au souverain de consulter ses sujets».14 Вместе с тем, подчеркивает Леруа-Болье, правительство не доверяет своему народу, боится народной самостоятельности и того, что в подобного рода собраниях разовьется революционный дух. Далее Леруа-Болье приводит аргумент, под которым с готовностью подписался бы Аксаков: «En Russie, plusque partout ailleurs peut-être, la meilleure arme contre l&esprit révolutionnaire serait l&esprit libéral. Veut-on dégoûter la jeunesse et les âmes honnêtes des trames ténébreuses et des agitations souterraines, que l&on permette aux hommes épris du bien public de s&y consacrer au grand jour sans crainte et sans entrave».15 С точки зрения Леруа-Болье, если дать политический вес местным самоуправлениям, можно преодолеть разобщенность западников и славянофилов: первые смогут увидеть свою родину, наделенной конституционными свободами, вторые в этих свободах узрят настоящую силу власти. Но симпатии Леруа-Болье, действительно, на стороне «неославянофилов»: «Rien de plus curieux, à cet égard, que l&attitude des conservateurs nationaux de Moscou. Ce sont peut-être les plus decides contre la bureaucratie, les plus ardens en faveur des zemstvos et du self-government provincial. Autant ils professent d&aversion et de dédain pour les fallaciouses et stériles libertés politiques de l&Occident, autant ils affectent de zèle pour les humbles et fécondes libertés locales. A leurs yeux, là est l&avenir de la Russie et l&idéal russe. C&est par là que peut être conciliée l&apparente antinomie de la liberté du people et de l&autocratie tsarienne. Pour réaliser leur dogme favori de l&union et, pour ainsi dire, de la communion du souverain et du peuple, il n&y a qu&a faire disparaître le bureaucrate qui se place entre le trône et le pays, qui les empêche de se voir et de se sentir qui les rend étrangers l&un à l&autre».16 И в конце статьи, уже с конкретной ссылкой на «г. Аксакова и его друзей»,
«Прием волостных старшин Александром III во дворе Петровского дворца в Москве».
Худ. И. Е. Репин, 1885-1886 гг.
Леруа-Болье с явным сочувствием пишет: «Le pays (zemlia) s&administrant lui-même sur place (méstno) avec un tsar autocrate à sa tète, telle est la formule de l&école, aujourd&hui plus puissante que jamais, qui pretend personnifier les traditions et les aspirations nationales. Pour elle, les libertés provincials et communales, loin d&être un empiétement sur l&autocratie, peuvent seules la consolider et la faire durer. Je ne chercherai pas ici ce qu&il peut y avoir d&inexpérience et d&illusion dans cette théorie moscovite. Une chose certaine, c&est qu&elle a des partisans sincères, intelligents, zélés, et dans l&intérêt du pays comme du souverain, il est desirable qu&elle soit une bonne fois mise à l&épreuve des faits. Si chimérique que nous puisse sembler une pareille combinaison, de liberté et d&absolutisme, c&est la dernière chance de l&aristocratie, l&unique moyen de prolonger son existence, en s&accommodant aux besoins du pays».17
Возможно, Леруа-Болье даже задел тщеславного Каткова тем, что тот специально выделяет Аксакова, как самого талантливого московского консерватора, и нигде не вспоминает о нем. Как бы то ни было, но Катков, как уже указывалось выше, подверг статью автора «Revue des deux Mondes» уничижительной критике, показывая в целом ее провокационный характер и не считая нужным останавливаться на частностях. Вместе с тем статья Каткова, в которой представлен образ России
и, так сказать, о сопричастии самодержца и народа, нужно только убрать бюрократию, которая встряла между престолом и страной, которая не дает им друг друга видеть и чувствовать, которая делает их чужими друг другу. (фр.)
в виде мнимо-больной Федосьи, которую западные «врачи» пытаются залечить, была выполнена в такой остроумной манере и исполнена таким патриотическим чувством, что не могла не вызвать восхищения даже у И. Аксакова, который воскликнул в очередном письме жене: «А какая местами статья сегодняшняя Каткова!»18 С другой стороны, разумеется, Аксаков не мог не ответить Каткову, чтобы, как верно выразилась А. Ф. Аксакова, и представить свой «profession de foi politique» (политический символ веры), и отмежеваться от катковской охранительной позиции. В результате Аксаков написал три статьи: в первой, которая вышла 15 мая, вопрос о Земском соборе затронут лишь мельком, в связи с рассуждением по поводу форм народного представительства (конституции и парламента), которые появились недавно в Сербии и Болгарии; вторая, опубликованная в «Руси» 22 мая, была направлена против статьи Каткова, в которой тот связывал требования созыва Земского собора с требованиями террористов; в третьей, опубликованной 29 мая, отталкиваясь от катковского образа России как мнимо-больной Федосьи, Аксаков предлагал свой образ — в виде русского богатыря, обутого в узкие, тесные немецкие ботфорты. Написание второй статьи было сопряжено с цензурными и конспирологическими трудностями. Уже на следующий день после опубликования катковской статьи, 13 июня, И. Аксаков сообщал жене подробности продвижения дела о «Земском соборе» в Петербурге и совещания со своими единомышленниками (Д. Ф. Самариным и супругами П. Н. и С. Н. Батюшковыми) по поводу необходимости Аксакову выступить со статьей: «Именно вследствие статьи Каткова мне необходимо было переговорить с Самариным, у которого я и обедал, и хотел видеть Батюшковых, приехавших из П<етер>бурга, к ним и отправился от Самарина. Самарин не советует мне писать, Батюшковы первые заговорили мне, со слов Грота, что вот, де, какая легенда: Аксаков писал Государю прямо, Госуд<арь> согласился, все было готово, манифест и пр., как вдруг проведал Победоносцев и все расстроил, но Государь не отказал будто бы, а только теперь ни слова. Об Игнатьеве ни слова: может быть, он нарочно в публике себя выгораживает, чтоб не сделать une question de portefeuille»19.
Одновременно то же самое Аксаков сообщил и П. Д. Голохвастову, повторив, между прочим, формулировку А. Ф. Аксаковой: «Посылаю Вам вчерашнюю статью Каткова. Очевидно, она внушена К. П. П<обедоносцевым>ъ».20 Решив отвечать Каткову, несмотря на некоторое сомнение друзей, Аксаков, как советовала жена, приехав на дачу, приступил к написанию статьи. Но возвратившись в Москву из Троекурова 18 мая, Аксаков сообщил жене: «По приезде не нашел ни писем, ничего интересного, кроме бумаги из цензуры о том, чтоб о необходимости созыва собора ничего не говорить ни pro ni contra21! Хочу переделать свою статью в том смысле, чтоб, не говоря о пользе его созыва, только разъяснить смысл значения З<емского> Собора в нашей истории, затемненный Катковым. Но все-таки опасаюсь задержки. Как бы не пришлось писать вновь».22 Через день пришло тревожное письмо Голохвастова. «Он показывал мое письмо Игнатьеву, — сообщил Аксаков жене, — и решили todt schweigen23. Но я с этим не согласен и все же пущу статью, только отняв у нее характер полемический. Они бесятся на Каткова и боятся его полемики. Как приедет Игнатьев, я с ним объяснюсь».24
В этой статье Аксаков приводит примеры того, что «соборы допетровской Руси не только не ограничивали, но усиливали и возвеличивали царскую власть» и только с реформами Петра «живые отношения власти к стране заместились, по необходимости, отношениями бюрократическими. Народ и управление разучились не только
обмениваться мыслями, даже понимать друг друга». Аксаков пытался донести мысль, что державшаяся на крепостном праве чуждая русскому человеку западная модель управления начинает слабеть с отменой крепостного права и нужно находить новые формы социального взаимоотношения власти и народа.
Вообще идея соборности в широком смысле слова лежала в центре религиозных и историософских представлений славянофилов, которые находили ее еще в истоках возникновения Российского государства. В сжатом виде представление Аксакова о ходе исторического развития государственности дано в письме Н. М. Павлову, переписка с которым состоялась осенью 1878 г., когда Аксаков, удаленный из Москвы за речь по поводу решения Берлинского конгресса, остро чувствовал историческую необходимость реформирования ненормальных разделенных отношений между обществом и самодержцем, с одной стороны, и правительством, которое своими действиями ослабляет веру народа в своего царя. Возможно, именно тогда у И. Аксакова, Н. Игнатьева и их единомышленников, остро переживавших «позорный» мир, возникла мысль о созыве Земского собора. При этом Аксаков видел смысл исторического развития России в создании сильного государства. «История наша совершенно правильно начинается с Рюрика, — писал И. Аксаков Н. М. Павлову. — Рюрик и затем весь его род является истинным носителем государственного принципа, государственного духа среди бытовых племен, среди земщины славянской. Бывшие до Рюрика князья, так сказать, земские князья, в Рюриковичах уже нет земского характера. По крайней мере, в Великих князьях слышится присутствие государственных замыслов и идеалов. А с принятием христианства из Византии явилась совсем готовая теория и формула, которая через духовенство и книжников проникла в сознание князей и народа гораздо раньше практического применения. Поминание князей на эктениях в церквах, например, риторические приветствия, славословия, взяты готовыми из Византии, так что не все степь да степь до Боголюбского. Вспомните присылку из Византии короны Владимиру Мономаху; «шапка Мономаха» — царская регалия и до сих пор. Это весьма металлическая нота. И на этой почве, Суздальской, сильнее выступает, чем на Киевской и вообще западнорусской, этот государственный новый строй. Вы чувствуете, что голубой фон вешнего, Киевского периода русской истории, сереет. Хоть Владимир, Переяславль — те же родовые названия городов, да уже климат грубее. Суровее стало. Чины являются. При убиении Боголюбского упоминаются в первый раз дворяне. Там, на Юго-Западе все же земская жизнь была сильнее, имела больше исторических преданий; а здесь князья имели, как говорят французы, les coudées franches25: не с чем и не с кем считаться. <...> Но формация государственная не останавливалась; семя постоянно зрело, наливалось, пустило росток, и цветком расцвело уже в Москве. Смотрите, какая уже в начале XIV века и даже в XIII является развитая гражданственность и письменность, где же? На земле почти без преданий, почти дикой: это не поляне, даже не вятичи и родимичи. Москва и большая часть Суздальской земли, Ярославская земля — почва финская (меря, мурома), колонии славянские. Загляните в духовные князей, в грамоты, в этот замечательнейший выработанный юридический язык, которому следовало бы давным-давно составить и издать словарь. <...> Вся эта государственная школа и цивилизация двигалась и передвигалась с князьями. Это передвижение на Восток или Северо-Восток уже само по себе металлически звучит в истории. Бесплеменное княжество провозглашает единство; без всяких преданий земской, местной, вообще исторической жизни, преданий, кроме великокняжеских, династических и государственных. Немножко à la Петербург».26 Поскольку в ответ на статью Каткова о Земских соборах Аксаков предполагал пустить целую серию статей, возможно, какая-то из них могла затронуть более глубокие исторические пласты. Земской собор в свете византийской традиции церковных соборов представлялся уже как самобытное российское изобретение.
На это указывал еще Ю. Ф. Самарин, в брошюре 1875 г., изданной в Лейпциге, «Революционный консерватизм», направленной против книги Р. А. Фадеева «Русское общество в настоящем и будущем (чем нам быть)»: «Еще в Московском периоде, в XVI и XVII веках, у нас выработалась, и уж, конечно, не по какому-либо готовому образцу, не путем подражания, а от собственного корня, самородная форма государственного представительства всей земли, так называемые земские думы или соборы, иногда созывавшиеся царями на совет, а иногда, в эпохи междуцарствий, собиравшиеся для восстановления верховной власти. <...> Сколько мне известно, в состав Земского собора входили целиком, как готовые учреждения, собор церковный и боярская Дума, а около них собирались выборные от всех чинов и состояний без исключения, в том числе и от самых, по Вашей терминологии, невыработанных слоев, т. е. от черных людей. Это был чистейший тип собрания всесословного в полном смысле слова. Прибавлю, что по духу нашей истории никакое иное, ни одно-, ни многосословное собрание не могло бы прослыть за представительство всей земли». 27
Статья Аксакова вышла в субботу, 22 мая, а уже в воскресенье на нее отреагировал Катков. Однако статья Аксакова упоминалась косвенно, без указания автора, а о сути ее издевательски умалчивалось: «Мы сейчас прочли в одной почтенной газете красноречивые суждения о земских соборах. Мы уважаем всякое мнение добросовестное мнение, но более всего обязаны уважать истину. Всякий вопрос, конечно, может только выиграть от того, что будет приведен к своему истинному выражению. Случается так, что приведенный к истине вопрос вдруг и исчезнет...».28 Вместо апелляции к аксаковской статье, жесткой критике Катков подверг книгу Р. А. Фадеева и И. И. Воронцова-Дашкова «Письма о современном состоянии России», позиция которых по поводу Земского собора, хотя и была приближена к славянофильским представлениям, но для Аксакова была менее предпочтительна, чем позиция П. Д. Го-лохвастова. Катков вполне предсказуемо оперирует аргументами в духе Победоносцева: Земской собор — это сугубо историческое явление, невозможное в современной России, так как существуют более адекватные формы общения царя с народом (комиссии, печать и пр.), а идеей народного представительства могут воспользоваться революционеры, которые погубят Россию. В следующую субботу была опубликована еще одна статья Аксакова, развивающая ту же мысль, что и предыдущая: власть в России будет сильна, если освободится от тесных оков чуждого народу западного бюрократическо-полицейского устройства и изберет самобытные органичные формы широкого народного представительства в государственной жизни. Однако, при всей симпатии к славянофильским выступлениям, Александр III предпочел укреплять свою власть привычными карательно-полицейскими мерами, а не сомнительными политическими реформами. 31 июня, узнав из письма Голохвастова об отставке Н. П. Игнатьева, Аксаков в отчаянии пишет жене: «Сегодня приехал ко мне нарочный из Петерб<урга> с письмом от Голохвастова: Игнатьев уволен, просил отставку и получил ее. На его место прочат Островского и Черевина, разделив между ними министерство. Это произошло на совете у государя, где Игн<атьев> подвергся жестким нападениям Победоносцева и Делянова. На этом же совете Поб<едоносцев> и Д<елянов>
нападали на меня, на мою статью и вообще обвинили меня во всем. Госуд<арь> вступился за «Русь», но тем не менее теперь наступило торжество Поб<едоносцева> и Каткова. Это произведет скверное впечатление в России. Игнатьев будет в Москву, но уже не как министр и хочет со мною видеться. Он велит мне сказать, чтоб я был осторожен. Меня это как громом сразило, и опускаются руки».29 7 июня почти теми же словами Аксаков объяснял ситуацию и сестре, С. С. Аксаковой, еще находясь под впечатлением, связанным с отставкой Игнатьева: «Получил твое письмо, милый друг Соничка, почти накануне того переворота, который был произведен в Петербурге (разумею смену министров) и который имеет очень близкое отношение ко мне и моей газете. Эта смена — торжество Победоносцева (обратившегося в ярого моего врага, считающего меня вреднее всех нигилистов), именно потому что я и в Бога верю и стою за самодержавие, но воюю против Петербурга et tout a que s&ensuit30) , Каткова и К°. Ты, конечно, прочла гнусную статью Каткова по поводу смены Игнатьева и назначения Толстого. Теперь начнется, без сомнения, преследование «Руси» (которую Победоносцев с К° предлагали запретить за 21 № , за ответ Каткову о Зем<ском> Соборе: было после статьи Каткова сделано цензурой распоряжение ни слова не говорить о необходимости З<емской> С<обора> ни pro ni contra, но я не захотел молчать и держаться буквы запрещения, напечатав свою статью, в которой касаюсь вопроса с исторической точки зрения. Но к счастью, сам Г<осударь> за меня вступился».31
Таким образом, попытка И. Аксакова найти в правительстве деятельную поддержку славянофильским идеям о повороте к самобытным формам российской государственности оказалась неудачной. Восторжествовала точка зрения Победоносце-ва32, которая сочувственно ретранслировалась Катковым, что историческое развитие России имело поступательный цивилизационный характер, венцом этого развития стал послепетровский период и, если ничего не изменять, а положиться на промысел Божий, Россия будет спасена от потрясений. В 1888 г., на праздновании 900-летия крещения Руси, Победоносцев скажет, что могущество современной России совершилось «силою Божией в судьбах нашего народа», поэтому надо благословить Бога, «избавившего нас от бедствий и раздоров народоправления, которое исстари губило и доныне продолжает губить те славянские государства, где оно, к несчастью их
32 Несмотря на очевидную для Аксакова и Игнатьева причину неудачи их проекта Земского собора, и тот, и другой почему-то обвиняли в этом еще и «жидов». Так, Аксаков в письме жене от 2 июня писал: «В «Моск<овских> вед<омостях>» ни слова об Игнатьеве. В «Голосе» бледная — ироническая— на его счет, в «Нов<ом> Врем<ени>» бледная — хвалебная. <...> Никого не видал, кроме некоторых купцов, которые все жалеют, а жиды ликуют. Я получил анонимное письмо, радующееся падению Игнатьева и выражающее надежду, что меня скоро запретят, очевидно, писанное жидом». (РГАЛИ.Ф.10. Оп.1. Ед. хр.235. Л.211).«Подлейшая статья Каткова», по словам Аксакова, в которой тот нелицеприятно отозвался о бывшем министре внутренних дел, вышла на следующий день, 3 июня (Там же. Л. 212). Судя по письму К. Леонтьева к Т. Филиппову от 14 июня, Игнатьев также обвинял в своей отставке «жидов»: «Вчера я был у Игнатьевых; они очень раздражены и не скрывают этого; он говорит прямо, что его свергли жиды. Если это правда, то это действительно ужасно». (Пророки Византизма. Переписка К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова (1875-1891) / Сост. О.Л. Фетисенко. СПб., 2012. С. 216-217.) Остается загадкой, что имели в виду Аксаков и Игнатьев, ведь Победоносцева трудно было бы заподозрить в юдофильстве. Возможно, они предполагали как раз М. Каткова, который никогда не видел ничего плохого для России в расширении прав евреев, считая, что следует отменить черту оседлости; сам Катков имел возможность оценить активное меценатство со стороны еврейских промышленников (например, известно, чт
