Спросить
Войти
да. К.Б. Салчак отмечает: «тывинцы, возможно, предполагали, что к трем годам развитие ума ребенка, его физических и нравственных сил достигает такого уровня, что ему можно внушать мысль о необходимости самостоятельности действий, ознакомить с требованиями общества и особенностями жизни. В этом возрасте закладываются основы понятий чести и долга, добра и зла, товарищества и дружбы [8, с. 17]. По нашему мнению, именно к этому возрасту ребенок приобретал все признаки «человека»: уже умеет ходить, говорить, кушать, выполнять посильную работу и т.д. Единственным свидетельством принадлежности его к иному миру было наличие внутриутробных волос. Таким образом, «избавляясь от первых, младенческих волос, ребенок отделялся от потустороннего мира и ставился в один ряд с людьми... Только живой человек может заплести косу» [5, с. 57].
О том, что данная церемония носит сакральный характер, свидетельствуют следующие моменты. Во-первых, «о дне стрижки волос просили узнать у шамана чарынчы, (тот, кто гадает по бараньей лопатке) или у того, кто гадает по камешкам хуванак. С приходом желтой религии люди стали обращаться и к ламам [3, с.51]. Как видим, время проведения обряда связано с началом лета, что символизирует начало расцвета жизненных и плодотворящих сил природы, которые мультиплицируются на нового члена общества. Во-вторых, процедура стрижки носила строго ритуализированный характер и проводилась строго по солнцу. Это символизировало, с одной стороны, окончательное удаление признаков инаковости, а с другой, - стрижка слева направо означала движение ребенка из иного мира в этот. В-третьих, стрижку волос должны были проводить только уважаемые и значимые в традиционном обществе люди: бабка-повитуха, бабушка (кырган-авай), дедушка (кырган-ачай), состоятельный уважаемый и почтенный сосед, у которого год рождения по 12-летнему календарному циклу совпадал с годом рождения малыша, и родители ребенка, но обязательными участниками празднества были также родственники и соседи. В совокупности это маркирует приобщение ребенка к семейно-родственному коллективу. Данный момент подчеркивается наделением обществом ребенка собственностью (скот, подарки), как предметами, так и
вербально через благословения, и то, что локусом для проведения обряда могло быть не только жилище родителей, но соседа, бабушки и дедушки. Следует обратить внимание на то, что именно на этом обряде у детей появляются различные для мальчика и девочки прически и украшения. Таким образом, здесь наблюдаются детали, маркирующие пол ребенка и его социальный статус. Традиционную прическу кежеге носили члены богатых, уважаемых семей, а беднякам предписывалось стричь только чубы чур-бээш.
Таким образом, в традиционной культуре тывин-цев обряд стрижки утробных волос ребенка был связан с важнейшими функциями, призванными окончательно отделить его из мира природы, определить его поло-социальный статус, наделить свойствами и предметами человека этого мира и интегрировать в семейно-родственный коллектив.
Источники и литература
УДК 930
Н.В. Макаров
ОБРАЗОВАНИЕ И ПЕРВЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ШАГИ «СОЮЗА 17 ОКТЯБРЯ» В ОСВЕЩЕНИИ АНГЛО-АМЕРИКАНСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований («Русский либерализм конца XIX - начала ХХ века в зеркале англо-американской историографии»), проект № 12-01-00074а
В статье анализируется освещение в англо-американской историографии проблем формирования, организационной структуры, идеологии и тактики российской либерально-консервативной партии «Союз 17 октября» (1905 - 1907 гг.)
Российский либерализм, «Союз 17 октября», первая российская революция, англо-американская историография.
The article deals with problems of formation, organizational structure, ideology and tactics of the Russian Liberal-Conservative Party «Union of October 17th» (1905-1907) in the light of Anglo-American historiography.
Russian liberalism, "Union of October 17th", first Russian revolution, Anglo-American historiography.
Годы революции 1905 - 1907 гг. стали особой вехой в истории русского либерализма. В этот период в основном завершается формирование организационной структуры, программ и тактики либеральных партий. Радикально-либеральное большинство, оформившееся в октябре 1905 г. в Конституционно-демократическую партию, окончательно расходится с меньшинством либерального лагеря, свившим основой «Союза 17 октября» (партии октябристов).
История партии октябристов, как и русского либерализма в целом, многие десятилетия изучается в зарубежной исторической науке, в которой главную роль играют исследователи из США и Великобритании. Англоязычные работы по истории русского либерализма, написанные в традициях англоамериканской русистики, создаются и в других странах. История «Союза 17 октября» играет в этом массиве важную роль: ей посвящаются монографии и статьи (см. напр.: [7], [12], [13], [17]), главы и разделы в работах по истории русского либерализма (См. напр.: [10]), политической истории России [4], [5], [6], [16], [24], [25]; история октябризма прослеживается в общих трудах по российской истории [9], [10], [11]. В данной статье мы ставим задачу проанализировать оценки, даваемые в англо-американской историографии организации, социальной базе, программе и политической деятельности «Союза 17 октября» с момента основания до конца первой российской революции.
Значительное внимание в англо-американской историографии уделяется социальной опоре и оргструктуре «Союза 17 октября». Один из пионеров английского россиеведения Бернард Пэйрс (1867 -1949) характеризовал «Союз 17 октября» как «консервативных реформаторов», партию «Шипова и его друзей». Октябристов Пэйрс противопоставлял настоящим, по его мнению, носителям идеалов либерализма - кадетам [20, р. 435], [21, р. 87].
Американский исследователь Дональд Тредголд писал, что силу партии октябристов составляли богатые дворяне-землевладельцы, и в еще большей степени - крупная буржуазия [25, р. 241]. Напротив, Ричард Шарк считает, что основу партии составили умеренные земские деятели, дополненные небольшими группами либеральных коммерсантов и бюрократов. Эту точку зрения поддерживает американский исследователь Хью Сетон-Уотсон [8, р. 146], [23, р. 248].
Профессор университета Тель-Авива Б.Ц. Пинчук в своей монографии о «Союзе 17 октября» пишет, что главной опорой партии стало правое крыло земских съездов и представители буржуазии. Если помещики в руководстве «Союза» имели установившиеся политические взгляды и большой политический опыт, то большинство предпринимателей были новичками в политике и большой роли в жизни партии не играли. По составу «Союз» был «слабовыра-женной коалицией индивидуумов и организаций», набором автономных групп. По сути, он стал прибежищем для аморфной массы людей, напуганных революцией, слабо связанных идейно и политически [22, р. 8 - 11].
Биограф А. И. Гучкова, американский исследователь Уильям Глисон, пишет, что «предпринимательский» сегмент в руководстве партии не играл определяющей роли [13, р. 21]. Напротив, один из ведущих американских исследователей российской буржуазии Томас Оуэн отмечает, что большинство требований «Союза 17 октября» были созвучны настроениям оппозиционных московских промышленников. Но при этом «Союз 17 октября» не был никогда «чисто купеческой партией» [19, р. 197]. Британский исследователь Питер Уолдрон отмечает политическое преобладание помещичьего элемента в руководстве партии [28, р. 39].
Американский исследователь Майкл Брэйнерд называет «Союз 17 октября» «широкой коалицией для достижения единственной краткосрочной цели: положить конец революции на стадии, обозначенной Октябрьским манифестом» [7, р. 74]. Профессор университета Нью-Йорка Абрахам Эшер в первом томе своей «Революции 1905 года» пишет, что «Союз 17 октября» было бы точнее называть «политической ассоциацией», нежели партией [5, р. 237].
Пристальным вниманием к партии октябристов отличается монография профессора Стэнфордского университета Теренса Эммонса [10]. До середины 1905 г., - пишет Эммонс, - элементы, поддерживавшие будущих октябристов, были связаны почти исключительно с земством, позже к ним присоединяются городские элементы: представители «деловых организаций», органов самоуправления и лица свободных профессий. Провинциальные лидеры партии были чаще всего связаны с земством, менее известные - с городским самоуправлением, предпринимательством, государственной службой (земские начальники), «свободными профессиями» [10, р. 89, 112 - 113, 212 - 214, 216 - 217]. По оргструктуре «Союз 17 октября» был весьма «хрупким образованием» [10, р. 231].
Большое внимание уделяет социальным характеристикам лидеров октябристов, связанных с поместным землевладением, профессор Бостонского университета Роберта Маннинг [18]. Причины различий во взглядах между будущими лидерами кадетов и октябристов, считает Р. Маннинг, коренились в социально-экономической действительности. Социальный статус «сельских» лидеров кадетов был достаточно неопределенным, и это сближало их с интеллигенцией. Будущие октябристы, в отличие от будущих кадетов, чаще оценивали сельское хозяйство более традиционно - «как источник дохода и образ жизни, а не как арену для коммерческих устремлений». Маннинг считает, что в период аграрных беспорядков 1905 г. октябристы-землевладельцы пострадали меньше, чем землевладельцы-кадеты, поскольку октябристы вовремя делали «необходимые экономические уступки» крестьянам. Но октябристы, владевшие доходными имениями, ориентированными на рынок, как и кадеты, испытали покушения крестьян на свою собственность (например, С.И. Шидловский и В.М. Петрово-Соловово). Важную роль в политическом самоопределении лидеров октябристов играла и профессиональная составляющая. Многие из них прошли школу гражданской службы, хотя и нередко оставляли ее из-за неприятия «бюрократических нравов». Они были верны традиционным представлениям о дворянской службе, включавшим «ответственность перед центральным правительством» и «глубокое почтение» к монарху [18, р. 57 - 59].
Различные суждения высказываются англоамериканскими исследователями при анализе идеологии и программы «Союза 17 октября». Д. Тредголд характеризует октябризм как политическое направление, основанное на лояльности монархии. Политическое кредо октябризма составляли стремление к конституционному порядку, единству России и «сильной власти» [25, р. 135, 241].
С этим мнением не согласен Р. Шарк. Он пишет, что октябристы были приверженцами либеральной модели развития России, убежденными сторонниками политических свобод, народного представительства и конституционной монархии, хотя немалую роль в выработке их идеологии играли классовые интересы лидеров партии [8, р. 146].
Идеология октябристов, пишет Б.Ц. Пинчук, была достаточно размытой. «Мирное обновление» было слишком общей задачей, а сочетание в одной системе царя и народного представительства - противоречивой конструкцией. Реформы, которых требовали октябристы, были минимальны. Одной из главных основ их идеологии был национализм [22, р. 11 - 14].
Как пишет М. Брэйнерд, программа октябристов была «уклончива, двусмысленна и незавершенна». Призывы к немедленному созыву Думы, всеобщему избирательному праву были «неискренними» [disingenuous]. Программа по многим важным вопросам «не предлагала ничего удивительного». Аграрная программа была продворянской, выдвигая на первое место нерушимость частной собственности. Программа партии скрывала разницу во мнениях и спешку, в которой она создавалась. Насущные реформы терялись под покровом «патриотической риторики» [7, р. 73].
Т. Эммонс также оценивает программу «Союза 17 октября» критически. Стремление к немедленному воплощению принципов Манифеста 17 октября, свойственное кадетской программе, у октябристов
отсутствовало. Реформы допускались только «сверху». «Всеобщее» избирательное право не подразумевало прямых выборов. Полномочия народного представительства широко не перечислялись. Возможность отчуждения помещичьей земли признавалась лишь в качестве «последней возможности». Примеси народничества, отличавшей кадетскую программу (положения о трудовой норме, государственном земельном фонде и др.), у октябристов не было. Октябристы допускали стачки и профсоюзы рабочих, но не приветствовали резкого сокращения рабочего дня. Октябристы считали, что рабочий вопрос не может быть решен без учета интересов промышленников. В вопросах просвещения октябристы обходили молчанием проблемы академической свободы, университетской автономии, студенческих организаций. В целом, пишет Т. Эммонс, позиции октябристов можно обозначить как «умеренно-прогрессивные» [10, р. 109 - 111].
У. Глисон считает, что партия октябристов появилась на политической арене России как конституционно-монархическая, видя одной из главных задач примирение власти и общества. Октябристы хотели постепенно модернизировать политическую и социальную структуру общества. Они были сторонниками великорусского национализма, но не были правыми экстремистами. Национализм октябристов подразумевал стремление предоставить больше прав низшим слоям общества. Важную роль играло и желание поддерживать статус России как великой державы [13, р. 18 - 20, 22].
Октябристы, - пишет английский исследователь Джеффри Хоскинг, - делали основной упор на сохранение государства и частной собственности [3, с. 416]. А. Эшер называет «Союз 17 октября» главной организацией российского консервативного либерализма [5, р. 235].
Т. Оуэн отмечает, что оценивать идеологию октябристов можно по-разному, но партия всегда оставалась верна принципам Манифеста 17 октября, никогда не выступала за неограниченную власть монарха, старый сословный строй или антисемитизм [19, р. 198 - 199].
Несколько иная точка зрения у израильского историка Ш. Галая. Оценивая «природу» октябризма, -пишет он, - нужно различать раннюю историю партии и ее будущее развитие, различие между теорией и практикой. Поначалу программа октябристов не очень отличалась от кадетской. Но «практическому» либерализму октябристов не хватало терпимости в отношении нацменьшинств (в особенности - поляков и евреев). Со временем октябризм все более сближался с консерватизмом и великорусским шовинизмом [12, 139 - 140].
По-разному оценивается зарубежными исследователями тактика «Союза 17 октября» и его участие в российской политической жизни в 1905 - 1907 гг. Как пишет Б.Ц. Пинчук, в политике «Союза 17 октября» доминировало два момента: стремление покончить с революцией и поддержка правительства в деле водворения «нового порядка». Поэтому одной
из главных проблем был поиск оптимального сочетания между переменами и стабильностью [22, р. 20 - 21].
Многие историки уделяют внимание сюжетам, связанным с участием лидеров «Союза» (А.И. Гучкова, Д.Н. Шипова, М.А. Стаховича и др.) в переговорах с С.Ю. Витте о возможности вхождения в правительство (октябрь 1905 г.). Некоторые исследователи считают, что переговоры с С.Ю. Витте окончились бесплодно из-за его стремления включить в состав кабинета П.Н. Дурново. На этой позиции, например, стоит американский историк Дж. Токмаков [24, р. 5 - 6].
С другой стороны, Ричард Пайпс пишет, что фигура Дурново была лишь предлогом для отказа октябристов, а реальной его причиной была «боязнь быть обвиненными в предательстве либералами и социалистами». Были среди причин отказа, считает Пайпс, и соображения личной безопасности [2, с. 56].
Как пишет Дж. Хоскинг, либеральные деятели считали для себя более полезным находиться вне кабинета министров, чем внутри его, не желая «дискредитировать» себя переходом в правительственный лагерь [16, р. 17]. А. Эшер оценивает итог переговоров как «фиаско». Октябристы, считает Эшер, не хотели понижать свой рейтинг в глазах общества, поскольку понимали, что принципиальных новаций в государственном строе России не будет [5, р. 239 -241].
Американский биограф С.Ю. Витте Сидни Хар-кейв (1916 - 2008) считает, что намерения премьер-министра ввести либералов в правительство были серьезны. Но если лидеры оппозиции хотели реального изменения государственного строя, то Витте стремился лишь к популяризации своего кабинета через участие в нем «общественников». Уже на начальном этапе стало ясно, что переговоры ничего не дадут [14, р. 182 - 185].
Анализируя работу I съезда «Союза 17 октября» (8 - 12 февраля 1906 г.), А. Эшер отмечает, что октябристы «резко расходились» по вопросам его состава и программы. Так, Д.Н. Шипов хотел созвать возможно более представительный съезд, избегая обсуждения на нем острых программных вопросов. Наоборот, А.И. Гучков и его сторонники хотели как можно четче выявить «физиономию» октябризма. I съезд партии выявил также существенные расхождения между руководством и рядовыми членами, в основном настроенными более консервативно. «... Съезд оказался глубоко разделен, и как следствие, по сути ни один вопрос решен не был» [6, р. 31, 33 - 34].
Из-за разногласий, отмечает Р. Маннинг, съезду не удалось прийти к единому решению по аграрному вопросу: «партийные лидеры склонялись в пользу ограниченной формы обязательного отчуждения [земли], но рядовые члены партии горячо настаивали на священности и неприкосновенности частной собственности» [18, р. 201 - 202].
Большое значение придавали октябристы выборам в I Государственную Думу. Подробно этот сюжет освещает Т. Эммонс, отмечая, что особую остроту для октябристов имела проблема выбора союзников. В ходе предвыборной кампании октябристами выдерживался главный принцип - не блокироваться с кадетами как с «политическими оппортунистами, тайными республиканцами и демагогами». Октябристы рассчитывали на альянс с так называемыми партиями центра, в основном - с Торгово-промышленной партией. Анализ программ и деятельности партнеров октябристов привел Эммонса к выводу о том, что «Союз 17 октября» был наиболее представительной и устойчивой партией в своем политическом сегменте [10, р. 126, 141 - 142, 206, 226, 228 -231].
А. Эшер пишет, что октябристы активно занимались предвыборной агитацией, но уступали в этом деле кадетам. Предвыборные блоки октябристов (которых Эшер насчитывает 18) в основном заключались с небольшими «организациями среднего класса», нередко стоявшими правее октябристов [6, р. 46 - 47, 51].
М. Брейнерд оценивает итог выборов в I Думу как сокрушительное поражение октябристов. Немногочисленные депутаты-октябристы попали в Думу скорее благодаря своим личным качествам [7, р. 79, 81].
В I Думе, пишет Д. Тредголд, октябристы стали единственной фракцией, поддерживающей новый политический строй. Но они были лишь «горсткой», не оказывавшей на работу Думы почти никакого влияния [26, р. 79]. В Думе первого созыва, считает «биограф» партии Б.Ц. Пинчук, по многим вопросам октябристы (П.А. Гейден, М.А. Стахович и некоторые другие) были близки к кадетам [22, р. 21].
Думской фракции октябристов, считает американская исследовательница Энн Хили, явно «недоставало дисциплины и организованности». Члены фракции были уважаемыми деятелями освободительного движения, реформаторами по своим взглядам. Но положение октябристов между правительством и кадетами было шатким, и добиться поддержки им почти никогда не удавалось [15, р. 160, 194].
П. Уолдрон в своей статье «Позднеимперский конституционализм» рассматривает деятельность октябристов в контексте реформирования законодательной системы в России. «Союз 17 октября», -пишет английский исследователь, - стремился использовать законодательное собрание для проведения базовых реформ, но «Дума оказалась неадекватным форумом для этих целей». В целом генезис партии продемонстрировал ее преданность зарождавшемуся конституционному строю [28, р. 29, 31 - 32].
Роспуск I Государственной Думы, - отмечает Р. Маннинг, - октябристы приняли как «полностью конституционный акт» [18, р. 261]. Роспуск Думы и новый виток карательной политики правительства, -пишет Б.Ц. Пинчук, - породили раскол среди октябристов. Освободившись от левого фланга (Д.Н. Шипова, М.А. Стаховича, П.А. Гейдена и др., приступивших к организации партии мирного обновления), партия стала более монолитной, а А.И. Гучков -фактически единственным лидером [22, р. 22]. После роспуска I Думы, по мнению А. Эшера, Шипов и Гейден не верили ни лично в Столыпина, ни в возможность продолжения реформ [6, р. 210 - 211].
Вызывает внимание англо-американских историков и сюжет об участии октябристских деятелей (Д.Н. Шипова, А.И. Гучкова, П.А. Гейдена и др.) в новых переговорах о вхождении в правительство (июнь - июль 1906 г.). Как пишет А. Эшер, Столыпин хотел возложить на реформированный кабинет задачу роспуска Государственной Думы. Но Шипов, на которого возлагал надежды П.А. Столыпин, не захотел возглавлять такое правительство [6, р. 189 -192].
Р. Маннинг подчеркивает, что даже если бы либеральных деятелей пригласили в правительство, они бы были бессильны поменять политический курс. Основным «виновником» такого положения она считает организацию Объединенного дворянства [18, р. 279 - 281].
Дж. Хоскинг пишет, что Столыпин был готов дать «общественникам» «ограниченное количество [министерских] портфелей». Они же выставили условием ряд программных требований (в письме Ши-пова и Н.Н. Львова Столыпину от 17 июля 1906 г.). Список Шипова и Львова оказался неприемлем для царя и правительства [16, р. 21].
А. Эшер показывает, что Столыпин реагировал на программные предложения «общественников» раздраженно. Столыпин и царь остались при мнении, что включать в правительство группу лиц, имеющую собственную программу, нежелательно [6, р. 224 -226]. Иного мнения придерживается П. Уолдрон: несмотря на неудачу переговоров, отношение П.А. Столыпина к общественным деятелям и Государственной Думе оставалось позитивным. Однако в ходе переговоров обе стороны проявили неуступчивость, ставшую прологом дальнейших противоречий и замедления реформаторского процесса [27, р. 40].
Во II Думе у октябристов, считает Д. Тредголд, была нелегкая задача: попытаться удержать Думу на центристских позициях. С этой задачей октябристы не справились [26, р. 107]. С другой стороны, - пишет М. Брэйнерд, - во Второй Думе у части депутатов-октябристов проявились «левые» настроения: они голосовали по вопросу о военно-полевых судах вместе с кадетами и предлагали компромиссную формулу по аграрному вопросу (допускавшую передачу части частных земель крестьянам) [7, р. 82]. Напротив, Р. Маннинг отмечает, что октябристы-втородумцы энергично выступали против революционного террора, а роспуск Думы и издание Манифеста 3 июня 1907 г. были восприняты ими как «прискорбная необходимость» [18, р. 314, 326]. А. Эшер подходит к этой проблеме более дифференцированно. Он считает, что во II Думе одна часть октябристов была близка к кадетам (особенно в вопросе о военно-полевых судах), а другая симпатизировала роспуску Думы и публикации более жесткого избирательного закона. Одобрение роспуска II Думы свидетельствовало о «решительном сдвиге вправо» большей части партии [6, р. 303, 359 - 360].
В контексте политической эволюции «Союза 17 октября» рассматривается западными историками и II съезд партии (май 1907 г.). М. Брэйнерд отмечает, что съезд осудил «либерализм» левых октябристов, высказал враждебность курсу II Думы, симпатии «административным репрессиям» и фактически отверг «конституционное правление». А.И. Гучкову в этих условиях приходилось бороться за то, чтобы удержать настроения съезда «в рамках октябризма». «Спас» руководство партии акт 3 июня 1907 г. [7, р. 83]. Как пишет Ш. Галай, II съезд октябристов радикально изменил партийную программу по аграрному и еврейскому вопросам. Хотя «принудительное отчуждение» земли не было отвергнуто безоговорочно, оно стало второстепенным положением. Новая аграрная платформа партии вплотную приблизилась к принципам столыпинской реформы. Равноправие евреев, отмечали октябристы, - может быть достигнуто только после долгого периода «аккультурации и ассимиляции». Что же касалось достижений в борьбе за реформы, то даже руководство партии признало их очень незначительными [12, р. 144 -145].
Англо-американская историография как русского либерализма в целом, так и партии октябристов, прошла, на наш взгляд, четыре этапа. Это период первых исследований, длившийся до Второй мировой войны, на котором наука еще не была отделена от публицистики и мемуарных работ (см., например, труды Б. Пэйрса); период зарождения научного россиеведения - до середины 1960-х гг. (работы Д. Тредголда, Р. Шарка, Х. Сетон-Уотсона); период расцвета англо-американской русистики (середина 1960-х - начало 1990-х гг.) и период, длящийся до наших дней, связанный с падением интереса к российской истории. Наиболее плодотворным был третий период, в рамках которого вышли в свет работы, подробно освещающие историю партии октябристов (см. монографии Б.Ц. Пинчука, Дж. Хоскинга, Т. Эммонса, У. Глисона, Р. Маннинг и др.). Большое внимание исследователей на этом этапе уделялось не только истории политических партий и общественной мысли в России, но и социальным корням этих явлений. Этот этап был насыщен атмосферой творческого поиска; многие труды, созданные в это время, имеют солидную архивную основу (напр., монографии Т. Эммонса и Р. Маннинг). На современном этапе, характеризующемся спадом интереса к истории русского либерализма, появлением феномена «новой политической истории» [1] (пока, увы, не давшего существенного вклада в дело изучения русского либерализма), все же появляются работы, посвященные истории либерализма в России, и, в частности, - «Союза 17 октября» (см., напр., статью Ш. Галая «Подлинная природа октябризма»), а также общие работы по политической истории России, в которых октябризму уделяется значительное внимание (к примеру, работы П. Уолдрона).
Ранняя история «Союза 17 октября» порождала в англо-американской историографии разные мнения. Все англо-американские историки отмечали наличие в руководстве партии октябристов двух основных компонентов: земско-помещичьего и предпринимательского. Но если, к примеру, Д. Тредголд и Т. Оуэн пишут о преобладании предпринимательских интересов, то У. Глисон, напротив, считает, что специальных интересов буржуазии октябристы не отстаивали; Р. Шарк, Х. Сетон-Уотсон, П. Уолдрон склонны подчеркивать преобладание помещиков-земцев; Т. Эммонс характеризует «Союз 17 октября» как «разношерстную компанию», в руководство которой входили не только земцы и предприниматели, но и чиновники, профессура, священнослужители и др. Р. Маннинг специально характеризует будущих лидеров октябристов, связанных с поместным землевладением. Большинство авторов признают базовыми идеологическими характеристиками октябристов лояльность правительству, противостояние революции, стремление к конституционной монархии, национализм. При этом Р. Шарк считает «Союз 17 октября» либеральной партией; на эклектизм и порой двусмысленность идеологии «Союза» обращают внимание Б.Ц. Пинчук, М. Брэйнерд, Т. Эммонс; А. Эшер признает октябристов основной силой российского консервативного либерализма.
Съезды «Союза», проводившиеся в 1906 -1907 гг., выявили противостояние октябристского руководства и партийной периферии, настроенной консервативно (М. Брэйнерд, Т. Эммонс, Р. Ман-нинг, А. Эшер). Общей тенденцией развития «Союза 17 октября» в 1906 - 1907 гг. стал постепенный дрейф партии вправо. Однако отдельные стороны этого процесса оцениваются англо-американскими историками по-разному. К примеру, Д. Тредголд считает, что уже с начала работы I Думы октябристы выступали опорой нового политического строя. Б.Ц. Пинчук, М. Брэйнерд, Э. Хили пишут о близости левых октябристов к кадетам, а П. Уолдрон характеризует октябристов как центристскую партию. Р. Маннинг делает акцент на противодействии октябристов революционному движению. Более дифференцированный подход проводится в работах А. Эшера. По-разному оценивается и реакция октябристского руководства на «переговорные» инициативы правительства в 1905 - 1906 гг.
Рамки одной статьи не позволяют проанализировать всю историю «Союза 17 октября» в освещении англо-американской историографии. Поэтому историография следующих периодов истории октябризма может стать сюжетом для новых работ.
Источники и литература
- V. 5. - № 1. - Р. 137 - 147.
- N.Y., 1939.
- 1912 / B.C. Pinchuk. - Seattle ; London, 1974.
- 1914. 9th ed. / H. Seton-Watson. - N.Y. ; Washington, 1965.
