Спросить
Войти
Офицеры, как бы ни нуждались в деньгах, никогда не делали султаны6, тем более не тачали башмаки, так как их социальный дворянский статус не позволял приниматься за столь «низкие занятия». Они занимались лошадьми, за деньги объезжали и выдерживали животных, а затем продавали. Вечером в офицерском собрании раскладывали ломберные столы, покрытые зеленым сукном, и составляли партии желающих играть в карты. Карточная игра получила повсеместное распространение в офицерской среде. Полковые командиры регулярно растрачивали казенные деньги. В крайнем случае они могли обратиться к государю императору об уплате долгов, сделанных офицером во время прохождения службы.
Традиции, нравы и обычаи армейской жизни формировались не только уставами, приказами и инструкциями, но и вырабатывались на учениях, смотрах, маневрах и походах. В период Отечественной войны 1812 г. существовал некий свод неписаных правил, определявших поведение военных. Жизнь ценилась меньше всего, об этом сложили пословицы: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать», «Жизнь - копейка, голова - ничто», «Последняя копейка - ребром». Именно тогда были сложены строки: «Свищет пуля - не моргни./ Если в деле - руби смело. / Коль в атаку повели, / Ты коня не задержи. / Богу душу поручи. / Коль нужда, так уж умри!» [7] Отечественная война 1812 г. породила в русском менталитете такое явление, как молодечество. Оно охватило все слои общества, все возрасты, изменив сам облик русского человека. Все отмечали общий колорит перемен в русском характере. А. И. Герцен писал: «Гвардейские и армейские офицеры, храбро подставлявшие грудь под неприятельские пули, были уже не так покорны, как прежде. В обществе стали часто проявляться рыцарские чувства чести и личного достоинства» [8].
Вся жизнь военного человека времен 1812 г. проходила в полку. Поэтому важная черта менталитета нижних чинов и офицеров - преданность своему полку - замкнутой армейской общине, члены которой соединены общностью интересов, суровыми буднями военного быта и строгой военной дисциплиной. Каждый ее член принимал правила, за которые перешагнуть было нельзя. Офицеры говорили: «Честь полка - твоя честь», «Полк - твоя семья». Если человек принимал суровые обычаи этого сообщества, то полк становился убежищем, пристанищем для него, в котором существовали правила чести, круговая порука, строгий суд товарищей. Все это и помогло доблестным русским воинам выиграть Отечественную войну 1812 г.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
ПРОБЛЕМА ТИПОЛОГИИ ВОСПИТАННИЦ ИНСТИТУТОВ БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ В КОНТЕКСТЕ ИХ МЕЖЛИЧНОСТНОГО ОБЩЕНИЯ
THE ISSUE OF TYPOLOGY OF STUDENTS AT GIRLS& BOARDING SCHOOLS IN THE CONTEXT OF THE INTERPERSONAL COMMUNICATION
М. Ю. Хохлова
В статье представлено исследование основных психологических типов воспитанниц женских учебных заведений закрытого типа, сложившихся в первой половине XIX в. Особый мир Институтов благородных девиц благодаря специфической воспитательной системе формировал определенные устойчивые личностные типажи, связывал воспитанниц отношениями, которые помогали им социализироваться и взрослеть.
M. Yu. Khokhlova
The article presents the research of the main psychological types of the students of girls& exclusive boarding schools which were formed in the first half of the XIX century. A unique world of girls& boarding schools, owing to their specific educational system, formed some definite stable personality types, bound the students with the relations which helped them to socialize and mature.
Исторически сложившаяся традиция определяет школу как особый мир, в котором дети - ученики - получают знания, социализируются и готовятся к взрослой жизни. Для любого учебного заведения, и особенно для школ закрытого типа, какими были Институты благородных девиц, характерны особые отношения между воспитанницами, зачастую лишенными контактов с родственниками. Именно сверстники оказывали влияние на развитие личности учащихся, помогали им познать окружающий мир, замкнутый школьной территорией.
Одним из интереснейших явлений, относящихся к Институтам благородных девиц, является возникновение особых психологических типов воспитанниц. Исследователь М. В. Короткова дает следующую классификацию, выделяя три основных типа учениц: 1) начальницы (principales); 2) временщицы; 3) бонсюжешки (bon sujets), или подданные. Согласно данной классификации, к первому типу относились девочки-лидеры, особы с повелительным нравом, умеющие заставлять своих товарок «петь под свою дудку». Представительницы второго типа были очень непопулярны в среде своих соучениц, но зато пользовались милостями классных дам. Но расположение это длилось недолго и «основывалось на капризе», поэтому в статусе «временщицы» девочки задерживались недолго, уступая место следующей фаворитке. Воспитанницы третьего типа были в еще более невыгодном положении, чем предыдущие. По замечанию М. В. Коротковой, «это были девочки, которые хорошо себя вели в глазах начальства, но они не пользовались симпатией воспитанниц» [1, с. 171]. При этом дело было не в том, что институтками не поддерживалось хорошее поведение, скорее наоборот. По нашему мнению, воспитанницы третьего типа воспринимались как своего рода «подлизы», стремящиеся во всем угождать старшим. Начальство могло не любить их, например, за излишнюю скоромность и тихость, которую воспринимали за слабохарактерность.
М. В. Короткова, тщательно изучившая психологию воспитанниц женских институтов и их межличностные отношения, предлагает и иные классификации. Одна из них, например, основывается на разделении воспитанниц по красоте: «За красоту обожали и баловали. На полярном полюсе были
- красавицы и уроды, которые никогда не были кокетками. В кокетки попадали миленькие и ничего, которые отличались туго перетянутой талией, спущенной с одного плеча пелериной, счесанными со лба волосами, более длинными платьями. За все нарушения своего внешнего вида они подвергались нахлобучкам» [1, с. 172]. Еще одна классификация институток зиждется на их отношениях друг к другу и старшим. М. В. Короткова разделяет воспитанниц на следующие типы: 1) бранчушки; 2) мовесюжешки; 3) отчаянные; 4) подлизуш-ки; 5) кусочницы; 6) тартюфы; 7) фениксы [2]. Каждый из этих типов отличался особым отношением со стороны одноклассниц и руководства. Объединим эти типы в четыре вида по схожим чертам. Первый вид, куда входят бранчушки, мовесюжешки и отчаянные, это так называемые «сорвиголовы»
- девочки со вздорным характером, независимым нравом, острым языком, от которого страдают все окружающие. Отличие между ними заключалось в том, что с бранчушками боялись связываться, так как они ловко «подмечали слабые стороны людей и били в эти места беспощадно» [1, с. 172173]; мовесюжешки, несмотря на буйный нрав, были отличными друзьями, другие девочки относились к ним хорошо; отчаянные же были на ножах со всеми окружающими, и одноклассницы подчас побаивались их поведения. Ко второму виду отнесем подлизушек и кусочниц. Эти девочки отличались тем, что «заискивали и унижались» перед окружающими, однако подлизушки делали это из-за слабохарактерности, без всякой цели, а кусочницы - ради выпрашивания угощения. Третий вид включает в себя только один вид -девочек-тартюфов, но и здесь существуют свои особенности. М. В. Короткова представляет две разновидности тартюфа: «Первая представляла девочку, в которой злость брала верх над подлостью, они были умны, скупы, пронырливы, завистливы, занимались сплетнями и наушничеством, дабы насолить подругам. К другой категории относились тупые, глупые, как пробки, долбежки, с трусливым характером, они клеветали, сплетничали и отпирались от всего дурного» [1, с. 173]. Вряд ли подобные личности пользовались уважением окружающих. К четвертому виду отнесем фениксов, обладающих успехами в учебе и уважением товарищей, но не дружащих с правилами поведения. А. Н. Энгельгардт в своих мемуарах приводит примеры разных типов, как то: «хитрая, ловкая, "лисица", временщица, ангел Мими, "рыцарь без страха и упрека" Ниночка Л.; королева Елизавета Арсеньева, отчаянная Раиса Н.» [3, с. 168-178]. Пятым видом воспитанниц были так называемые «парфетки». Название этого вида произошло от французского слова "parfait", что в переводе на русский означает «совершенный, прекрасный». К «пар-феткам» относили тех девочек, чьи учеба и поведение не вызывали нареканий, во всем они были самым настоящим совершенством. Е. Н. Водовозова так писала об этом типе воспитанниц: «"Парфетками" институтки называли тех своих подруг, к которым благоволили классные дамы за их послушание и отменное поведение» [4, с. 333].
Данные классификации очень точно характеризуют нравы воспитанниц закрытых учебных заведений, но даже сами бывшие институтки признавали возможность того, что некоторые ученицы выходили за эти рамки. Вот что А. Н. Энгельгардт пишет о фениксах: «Этот тип знаком всем учебным заведениям, как женским, так и мужским. Этот тип так называемых первых учеников с дарованиями поверхностными, неглубокими, но в нос бьющими неопытным педагогам, и которые часто вводят в заблуждение и опытных, с сильно развитым воображением, преобладающим над соображением и другими более солидными качествами ума, с громадной памятью, позволяющей мигом заучивать задаваемые уроки, и с похвальным равнодушием ко всему заучиваемому... Их интересует самый процесс ученья и его ближайший материальный результат, то есть пятерки. Впоследствии, когда они покинут школьную скамейку, из них редко выходят дельные, серьезно занимающиеся чем-нибудь люди. По большей части они разбрасываются в разные стороны и растрачиваются по мелочам» [3, с. 179].
Е. Н. Водовозова об «отчаянных» пишет: «Существование "отчаянных" приносило некоторую пользу и остальным воспитанницам: во-первых, большинство их защищало не только собственные интересы, но и интересы класса, вступаясь чаще всего за тех, которые были несправедливо наказаны. Можно смело сказать, что отчаянное поведение некоторых воспитанниц старшего класса, где они были уже более находчивыми, несколько ослабляло грубый произвол и самодурство классных дам» [4, с. 355].
Таким образом, можно прийти к выводу, что в Институтах, так же как и в любом другом месте или учреждении, где долгое время совместно проживают и общаются друг с другом люди, проявляются разные стороны характера, в том числе и негативные. Однако наличие классификаций по типу воспитанниц, приведенных выше, вскрывает специфику институтской среды, ее особые взаимоотношения и нравы.
Одной из наиболее интересных и знаковых черт институтской жизни в первой половине XIX в. являлось обожание. В. В. Пономарева и Л. Б. Хорошилова дают этому понятию очень точное объяснение. По их мнению, «обожать - значит находить себе не просто предмет восхищения, но и подражания» [5, с. 78]. Воспоминания бывших институток и исследования ученых обязательно останавливают свое внимание на этом уникальном явлении. Обычай «обожать» в институтской культуре проявлялся в особых взаимоотношениях, которые складывались между адоратрисой (то есть обожательницей) и предметом ее объекта восхищения и подражания. Этот обычай имел место только в отношениях между людьми, занимавшими разное положение в институтской иерархии: «Младшие воспитанницы должны были "обожать" старших, институтского священника, а кроме того, могли "обожать" классных дам, учителей и даже служителей; тогда как "предметами" [обожания] старших воспитанниц становились не только учителя или классные дамы, но и приходившие к ним родственники, появлявшиеся на институтских балах молодые люди и т. д. Общим и главным предметом институтского "обожания" были особы царствующего дома, и прежде всего сам государь» [6, с. 18].
Е. Н. Водовозова, во времена обучения которой этот обычай был очень распространен, отзывалась о нем негативно, называя его «любовью искусственной, пародией, карикатурой на настоящую любовь» [4, с. 355]. Бывшая институтка так вспоминает об «обожании»: «Встретит, бывало, "адоратриса" (так называли тех, кто кого-нибудь обожал) свой "предмет" и кричит ему: "adorable&; "charmante", "divine", "celeste"1, целует обожаемую в плечико, а если это учитель или священник, то уже без поцелуев только кричит ему: "Божественный, чудный!" Если адоратрису наказывают за то, что она для выражения своих чувств выдвинулась из пар или осмелилась громко кричать (классные дамы преследовали нас не за обожание, а лишь за нарушение порядка и тишины), она считает себя счастливою, сияет и имеет ликующий вид, ибо она страдает за свое "божество"» [4, с. 355]. Самые смелые из обожательниц бегали на нижний коридор, обливали шляпы и верхнюю одежду своих предметов духами,
одеколоном, отрезали мех от шубы обожаемых и носили их в виде ладанок у себя на груди. Адоратрисы старались ради своего предмета обожания совершать различные подвиги, например некоторые воспитанницы вырезали перочинным ножиком на руке инициалы предмета обожания.
Возникновение обожания как психологического и социального явления в женских институтах исследователи объясняют по-разному. Первая точка зрения по этому поводу принадлежит бывшей воспитаннице Смольного института Е. Н. Водовозовой, которая полагала, что, «постепенно утрачивая естественные чувства, институтки сочиняли любовь искусственную» [4, с. 356]. А. Ф. Белоусов, соглашаясь в целом с этим мнением, считает, что обожание возникало из-за естественных процессов в организме ребенка - в определенном возрасте девочки становились чувствительными, а эмоции направить они ни на что не могли. Он пишет: «Обрядность институтской жизни, выраженная в обожании, упорядочивала хаос детских эмоций и чувств. Она придавала им определенные формы внешнего выражения» [6, с. 20]. Однако нам представляется наиболее соответствующим истине мнение В. В. Пономаревой и Л. Б. Хорошиловой, которые считают: «В начале XIX века, как и пушкинская Татьяна Ларина, тысячи образованных девушек искали идеал в героинях французских романов. А вскоре и сама Татьяна Ларина станет образцом подражания, а вслед за ней - тургеневские героини. Таким образом, "обожание" можно понимать и как сентиментальное преклонение, которое сопровождается принижением собственной личности, и как сознательный выбор такого идеала, на который следовало равняться и до которого нужно было дорасти» [5, с. 78].
Институтское «обожание» стало еще одним характерным признаком женского закрытого учебного заведения, оно очень ярко характеризует особенности взаимоотношений жителей «маленькой планеты», замкнутого пространства, который был для институток всем. Однако обожание было крайней формой проявления отношений воспитанниц друг к другу и к старшим - учителям, институтскому начальству.
Отношения учениц женских институтов друг к другу были весьма специфическими. А. Ф. Белоусов полагает: «Оппозиция обстановке и порядкам казарменного "дома" создавали институтское "товарищество&. Отношениям с начальством противопоставлялись отношения между самими воспитанницами, нормой считалась искренность и правдивость» [6, с. 14]. Тем не менее зачастую эта искренность была чрезмерной и неудобной для тех, на кого она была направлена. Например, описанный Е. Н. Водовозовой обычай собираться вместе и распределять друг друга по степени красивости: «Громадному большинству была недоступна деликатность, бережное отношение к чувствам ближнего: соберутся вместе и пересчитывают красивых и безобразных подруг и тут же в лицо кричат им: "Ты первая по красоте в нашем классе! Ты первая по уродству! Ты вторая по идиотству!"» [4, с. 410]. Сама Водовозова объясняет это огрехами институтского воспитания, лишенного понятий о доброте, нравственно1 «Восхитительная», «прелестная», «божественная», «небесная» (фр.).
сти и заботе [4, с. 409-411]. Нельзя говорить об исключительно отрицательной стороне взаимоотношений, положительных моментов было гораздо больше. Несмотря на то, что даже дружба в институтах была «регламентирована» самими воспитанницами, институтки очень ею дорожили. Дружба между воспитанницами начиналась с так называемого «обета»: говорить друг другу «ты», зваться по имени, вместе готовить уроки, заступаться за подругу, «кучкой» (сообща) сидеть по праздникам, беседовать после отхода ко сну, иметь общие секреты [6, с. 16]. Несмотря на известную долю наивности, «проговаривая» и обсуждая между собой все эти вещи, девочки социализировались, учились дружить, получали определенные нравственные представления.
Институтская дружба со временем стала притчей во языцех, поскольку именно благодаря ей девочки могли привыкнуть к тяжелому режиму жизни в учебном заведении и получить столь необходимый в подобных условиях навык социализации. С. Д. Хвощинская вспоминала: «Самое нежное внимание, святость клятв, жертва имуществом в пользу друга, слезы ревности, когда чужая завладеет сердцем друга, бесконечные ласки, маленькие тайны. Откуда бралось это, на чем держалось? Клятва, это - какое-нибудь обещание подсказать урок; жертва, это - домашнее лакомство, уступленное голодному другу; внимание, это - бирюзовое колечко, подаренное другу в день именин; тайна, это имя "objet" или вместе задуманная шалость. Серьезный человек захохочет. Но напрасно. Наша дружба тем и была хороша, что умела держаться на немногом» [7, с. 525-526]. Т. Г. Морозова, в свою очередь, вспоминала о своей дружбе с одноклассницей: «Внешне наша дружба выражалась в том, что мы сидели за одной партой, в дортуаре спали на кроватях, стоявших рядом, ходили в паре в столовую и на прогулку, танцевали с ней в паре на уроках танцев. Гостинцы, которые приносили нам из дома, были наши общие. Но это были внешние признаки нашей дружбы. Суть же состояла в том, что рядом был дорогой, по каким-то глубинным неисповедимым признакам близкий, родной человек» [8, с. 418].
Кружки подруг образовывались, в первую очередь, среди девочек из одного дортуара, а уже потом «смотря по характерам» [7, с. 526]. А. Н. Энгельгардт вспоминала, что между воспитанницами разных дортуаров даже одного отделения существовал определенный «антагонизм», в котором принимали участие даже классные дамы: «Каждая желала, чтобы ее дортуар был лучшим по поведению и по учению, покровительствовала своим, выставляя их, родственнее и, так сказать, патриархальнее относилась к ним, а с чужим дортуаром сохраняла всегда сухой, холодный и официальный тон» [3, с. 139]. Воспитанницы одного дортуара также старались держаться между собой тесно, стараясь все свои вопросы решать внутри, не вынося сор их избы. По свидетельству мемуаристки, отношения были очень близкими: «В ссоре уважаемой воспитанницы одного дортуара с воспитанницею другого зачастую принимал участие весь дортуар. Всем членам этого дортуара запре2 Побои (фр.).
щалось в таких случаях не только сноситься с другим дортуаром, ходить туда, но даже разговаривать с его членами. Словом, каждое отделение берегло свою честь перед остальным институтом, и в этом оба дортуара помогали друг другу и сливались в единое целое; но в своей среде, в своем домашнем, так сказать, быту, каждое отделение распадалось на два лагеря, зачастую враждовавшие, стремившиеся перещеголять друг друга, и тут уже каждый берег честь своего дортуара перед другим» [3, с. 139-140].
Стоит особенно отметить такое явление в институтской жизни, как преемственность между «новенькими» и «старенькими», которая заключалась в том, что «старенькие, вполне знакомые с институтскими нравами и обычаями, передавали их новеньким» [3, с. 168]. Мемуаристка следующим образом описывает отношение к вновь поступившим ученицам: «В противность мужским учебным заведениям, где принято новичков обижать, бить и чинить над ними всякие каверзы, в институте с новенькой обращались вежливо, говорили им "вы" и оберегали от неприятностей. Сами воспитанницы наблюдали за этим, и беда, если какая-нибудь девочка осмеливалась обидеть словом новенькую (voies de fait2 не существовало вовсе ни для новеньких, ни для стареньких; всякая ручная расправа была противна институтским понятиям, институтскому духу и навлекла бы на виновную такую бурю и такую гонку со стороны товарищества, что самые строптивые вели себя безукоризненно в этом отношении), то все остальные налетали на нее разом и осаживали словами: "Как вам не стыдно, разве вы забыли, что она новенькая!"» [3, с. 141]. Однако подобное отношение продолжалось не долго, около двух недель, после чего девочка переходила в разряд «стареньких». «Старенькие» же, знакомые со всеми институтскими традициями и обычаями, брали новеньких под свое попечение, в то же время помыкая ими и «заставляя их плясать под свою дудку» [3, с. 168]. Отсюда возникал уже описанный выше тип воспитанниц principales.
Однако между воспитанницами институтов существовало и определенное неравенство в положении. Например, между «младшими» и «старшими» не могло быть дружбы, зачастую взрослые и маленькие не видели друг друга нигде, кроме столовой и парадного зала. А. Н. Энгельгардт так характеризует отношения между воспитанницами разных возрастов: «Большой класс относился к маленькому свысока, гордо и держался на почтительном расстоянии. Маленькие обычно подчинялись этому, но в исключительных случаях бунтовали, заводили с большими ссору и даже вступали в перебранку. Обыкновенно поводом к этому служило какое-нибудь столкновение между отдельными личностями, какая-нибудь обида со стороны больших. Заберется, например, какая-нибудь маленькая, положим, в до-ртуарный коридор больших. Заберется большею частию не по своей инициативе, а с каким-нибудь поручением от классной дамы. Большие при виде ее поднимут гвалт:
- Что это такое? Par de hazard?3
- Mesdames! Поглядите, клоп ползет!
- Mesdames! С каких пор четверики разгуливают по нашему коридору?
- Четверик! Знаете ли вы, что вы не что иное, как animal verterbe?4 - подшучивает кто-нибудь.
- Mesdames! Она просто ямб! - подхватывает другая.
- Ямб! Хорей! Анапест! Амфибрахий! - подхватывают десятки голосов» [3, с. 166-167]. В этом небольшом эпизоде ярко проявляется отношение «взрослых» воспитанниц, которые свысока глядели на младших, осыпая их научными терминами, как оскорблениями, хотя сами, наверняка, узнали их совсем недавно.
Еще одним интересным явлением в жизни Московского Училища Ордена Св. Екатерины был обычай деления всех выпусков на четные и нечетные. А. Н. Энгельгардт вспоминала: «Четные считались предками четных, а нечетные - нечетных, например, тринадцатый, пятнадцатый выпуск - по-институтски тринадцатки, пятнадцатки - считались предками семнадцатого, или семнадок и т. д. Ходило между нами предание, что нечетные выпуски всегда превосходили по учению, уму, красоте и всяческим талантам четные. Удивительно, что и учителя поддерживали это деление и, порой, вспоминали: "Нет! Вот был выпуск! Тринадцатый! Вот это был выпуск, нечего сказать, блистательный!"» [3, с. 165]. В ответ на это сами воспитанницы не могли посрамить честь и ударить лицом в грязь.
Оценивая взаимоотношения между воспитанницами институтов благородных девиц, мы пришли к выводу, что институтки стремились заполнить свою жизнь своеобразными эмоциями, чувствами и переживаниями. За неимением источника для получения настоящих чувств, девочки создавали себе искусственные. Несмотря на негативную критику этих явлений даже самими современницами, нам представляется, что подобная сублимация в отношениях позволяла институткам не задерживаться в эмоциональном развитии, а взрослеть, пусть и такими необычными, на первый взгляд, способами.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
РОССИЙСКАЯ СИСТЕМА ОБРАЗОВАНИЯ В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ ПОСЛА ФРАНЦИИ В РОССИИ ПРОСПЕРА ДЕ БАРАНТА
RUSSIAN EDUCATIONAL SYSTEM IN THE REPRESENTATIONS OF THE AMBASSADOR OF FRANCE TO RUSSIA PROSPER DE BARANTE
Т. А. Федина
Статья посвящена системе образования в России во времена правления Николая I в представлении посла Франции в России (1835-1841 гг.) Проспера де Баранта. Барант посетил несколько образовательных учреждений разного уровня и попытался отразить в своих «Заметках о России» недостатки и достоинства системы образования того времени, а также оценить качество российского образования.
T. A. Fedina
The article is devoted to the educational system in Russia during the reign of Nikolay I in the representation of Prosper de Barante, who was the ambassador of France to Russia from 1835 to 1841. Barante visited some educational institutions of various levels and tried to reflect in his «Notes about Russia» advantages and disadvantages of the educational system of that time and also to evaluate the quality of the education.
