Спросить
Войти
представляли новости в домодерной России, подчеркивая значение неформальных каналов их передачи - слухов и сплетен.
Три статьи четвертого раздела сфокусированы на бюрократии как передаточном звене в процессе сбора и передачи информации. В статье Клэр Гриффин (в момент публикации сборника -Казахстан) показано, как Аптекарский приказ, обслуживавший в основном царскую семью, участвовал, тем не менее, в распространении медицинских знаний в Московии. Елена Корчмина (Россия) в статье «Что императрица могла знать про свои деньги? Доходы от подушного налога в России в XVIII в.» обратилась к изучению финансов и недостаточной информированности высших уровней власти. «Журнал Министерства народного просвещения» в период 1834-1855 гг., когда его главным редактором был граф Уваров -предмет изучения Екатерины Басаргиной (Россия).
Последний, пятый раздел сборника посвящен «публичной графосфере» в городской среде. Под этим термином подразумеваются надписи самого разного рода, от эпитафий и надписей на памятниках до дорожных указателей и вывесок. С. Франклин исследует общие аспекты этой проблемы в рассматриваемый период, а Кэтрин Боуэрс (Канада) сосредоточилась на рассмотрении конкретных ее проявлений в пространстве Невского проспекта 18201830-х годов.
О.В. Большакова
История восточноевропейского еврейства, в том числе и история евреев, проживавших на территории Российской империи, -поистине необъятная тема; то же можно сказать и о научной литературе по данной проблематике. Рассмотрим подробнее три работы, увидевшие свет в последние годы.
В монографии Василия Щедрина (Королевский университет в Кингстоне, Канада) «Еврейские души, бюрократические умы:
Еврейская бюрократия и выработка политического курса в поздне-имперской России, 1850-1917» (3) описывается феномен «ученых евреев» в Российской империи второй половины XIX - начала XX в. Этим термином обозначались государственные служащие еврейского происхождения, работавшие в аппарате Министерства внутренних дел, которому подчинялась местная администрация. Они имели возможность влиять не только на реализацию государственной политики в отношении евреев, но и в определенной степени на ее выработку, тем более что эта политика, как отмечается во введении, определялась в изучаемый период не столько императором, сколько чиновниками МВД, а ее содержание, соответственно, также было обусловлено не столько антисемитскими взглядами последних Романовых или их министров, сколько определенными представлениями о сущности «государственных интересов», характерными для бюрократии в целом. Учёные евреи, таким образом, составляли важное связующее звено между имперской бюрократией и российским еврейством, наряду с некоторыми другими социальными группами, такими как казенные раввины и маскилим -сторонники еврейского просвещения (Хаскалы). В отличие от Западной Европы, где в этот же период задача интеграции евреев в современное гражданское общество решалась путем эмансипации, снятия ограничений на получение образования и т.д., российское правительство стремилось прежде всего унифицировать социальное и политическое положение евреев и других этнических и религиозных меньшинств путем их включения в единую бюрократическую систему. Интеграция ученых евреев в государственный аппарат была важной составляющей этой политики. Тем не менее в историографии этот феномен до сих пор почти не изучался, а в массовом сознании российских евреев закрепился отрицательный образ ученого еврея как человека, порвавшего со своими национальными и культурными корнями. В действительности, как показывает исследование Щедрина, ученые евреи продолжали ощущать себя частью еврейского народа и старались, насколько это было возможно, защитить права и интересы своих соплеменников.
В методологическом отношении исследование выполнено на стыке истории государственных учреждений и институтов (история имперской бюрократии как общий контекст, в котором жили и работали ученые евреи) и просопографии (изучение биографий
ученых евреев как способ реконструировать коллективный портрет этой социальной группы). Особое внимание автор уделяет мировоззрению и самосознанию ученых евреев.
Источниковую базу работы составили правительственные документы по ученым евреям, разнообразные документы, отражающие реакцию традиционных еврейских общин на их деятельность, документы, подготовленные самими учеными евреями в рамках своих служебных обязанностей, биографические материалы об ученых евреях и, наконец, материалы об их внеслужебной деятельности (литературное творчество, переводы, публицистика, научная деятельность и т.д.). Основная часть использованных материалов хранится в фондах РГИА и Российской национальной библиотеки.
Книга состоит из введения, пяти глав, заключения, эпилога и приложения. В первой главе описывается эволюция государственного аппарата Российской империи, а также общий политический курс по отношению к инородцам, изменения в положении евреев, проживавших в Западной Европе, и попытки российского правительства заимствовать европейский опыт. Во второй главе рассматривается сам институт ученых евреев как составная часть не только местной администрации, но и центрального аппарата МВД. Биографии отдельных ученых евреев анализируются в третьей главе. В четвертой главе автор описывает их практическую деятельность в 1850-1917 гг. и ее результаты. Пятая глава посвящена внеслужебной деятельности ученых евреев - прежде всего литературной, а также научной (ученые евреи относятся к числу первопроходцев историографии еврейства в России). В приложении содержатся некоторые справочные сведения об ученых евреях.
Автор приходит к выводу, что «институт российской еврейской бюрократии являлся важнейшим инструментом выработки и реализации российской имперской политики по отношению к евреям» (3, с. 201). Этот институт возник в 1840-е годы, когда правительство попыталось создать новую систему органов, контролирующих религиозную жизнь евреев, по образцу французских еврейских консисторий. Еврейская бюрократия включала в себя казенных раввинов, Раввинскую комиссию и ученых евреев при губернаторах и МВД. На практике эти три института функционировали независимо один от другого, причем ученые евреи практически не занимались религиозными делами и выполняли прежде всего роль чиновников для особых поручений и официальных экспертов по иудаизму и еврейской культуре при руководящих лицах разного уровня. Им доверяли государственные чиновники, которым они подчинялись, поскольку ученые евреи, с одной стороны, обладали официальным статусом (приносили присягу на верность императору), а с другой - оставались иудеями и при этом отличались прекрасным образованием и широким кругозором. Это позволяло им оказывать определенное влияние на процесс принятия решений и сделать общую политику по отношению к еврейству если не более либеральной, то по крайней мере более компетентной и продуманной. Так, если в середине XIX в. царское правительство рассматривало традиционную еврейскую религиозность как «фанатизм», не только антихристианский, но и антигосударственный, а официальной целью создания новой еврейской бюрократии являлось его преодоление, то к началу XX в. отношение властей к еврейским традициям стало гораздо более терпимым, теперь они рассматривались уже как один из факторов, сдерживающих рост революционных настроений. Влияние ученых евреев на повседневную жизнь в местечках было, напротив, незначительным; их жители гораздо чаще имели дело с казенными раввинами.
В массовом сознании российских евреев было распространено не только отрицательное отношение к ученым евреям как к «предателям» своего народа, но и сильно преувеличенное представление об их административных возможностях, которые в действительности были довольно ограниченными, поскольку сами ученые евреи не принимали управленческих решений. Их мировоззрение имело много общего с мировоззрением других просвещенных бюрократов второй половины XIX в., включая убеждение в необходимости модернизации и реформ, а также в способности бюрократии эти преобразования осуществить (распространению подобных убеждений способствовал в числе прочего опыт Великих реформ 1860-х годов). Как замечает автор, их служебная этика, таким образом, «сочетала преданность еврейскому народу с твердым намерением к его изменению» (3, с. 205).
Книга Элли Р. Шейнкер ( Университет Эмори, Атланта, США) «Конфессии штетла: Обращенные из иудаизма в имперской России, 1817-1906» (2) посвящена практике обращения в христианство среди российских евреев в XIX - начале XX в. В общей сложности на протяжении XIX в. около 69 400 евреев приняли православие и около 15 тыс. перешли в «терпимые» инославные исповедания - католичество и лютеранство. В первой половине столетия среди них преобладали мужчины, начиная с 1860-х годов -женщины. Автор изучает общий контекст (социальный и повседневный), в котором происходили обращения, анализирует побудительные мотивы выкрестов, прослеживает реакцию еврейских общин на переход отдельных своих членов в христианство. Согласно ее наблюдениям, «крещение не означало полного разрыва с еврейством и еврейской общиной», но «становилось началом сложного эксперимента с новыми формами идентичности и принадлежности» (2, с. 5). В предшествующей историографии этот феномен изучался главным образом применительно к перешедшим в православие евреям-кантонистам (несовершеннолетним рекрутам-евреям, призывавшимся на военную службу с 1827 до конца 1850-х годов), но их насчитывалось всего 20-25 тыс., т.е. не больше четверти от общего числа обращенных евреев. Э.Р. Шейнкер в своей книге исследует опыт евреев-христиан в целом. Она использует документы центральных российских архивов (ГАРФ, РГАДА, РГИА, РГВИА, РГАВМФ), документы различных местных учреждений изучаемого периода, отложившиеся в украинских, литовских архивах и Национальном историческом архиве Беларуси, а также фонды Центрального архива истории еврейского народа в Иерусалиме и Еврейского научного института (У^О) в Нью-Йорке, периодику изучаемого периода и другие источники. Хронологически исследование охватывает период с 1817 г., когда евреи в России получили официальную возможность переходить в другую веру, до 1906 г., когда был разрешен обратный переход из христианства в иудаизм.
Книга состоит из введения, шести глав, объединенных в три части, и эпилога. В первой части рассматривается религиозная политика российского правительства от Александра I до Николая II, определившая институциональный контекст, в котором происходили обращения. В первой половине XIX в. эта политика была достаточно противоречивой. С одной стороны, государство поощряло переход евреев в христианство (необязательно в православие). Предполагалось, что этому же будет способствовать и служба в
армии: несовершеннолетних евреев-кантонистов особенно настойчиво принуждали к крещению. В то же время правительство проводило политику терпимости по отношению к ограниченному количеству наиболее распространенных в России религий и конфессий, включая иудаизм, пытаясь тем самым встроить существующие религиозные институты в общую систему власти в империи. Это давало еврейским религиозным общинам определенные рычаги для давления на своих членов, желающих принять христианство.
Во второй части автор описывает повседневную жизнь городов и местечек в черте оседлости как среду, в которой происходило взаимодействие между представителями разных конфессий и совершались обращения. Она опирается главным образом на материалы пореформенного периода, когда государство свернуло собственные усилия по христианизации евреев, так что крещение стало по преимуществу добровольным актом. Часто именно повседневное личное общение с христианами (например, в корчме) подталкивало человека к смене веры и одновременно упрощало для него этот шаг. В то же время в условиях местечка, где все друг друга знали и жизнь протекала на виду у всех, крещение или даже намерение его совершить не могло долго оставаться тайной и нередко приводило к серьезным конфликтам.
В третьей части «Обращённые в движении» анализируются истории перехода крещеных евреев обратно в иудаизм (в основном по судебным делам в отношении лиц, подозревавшихся в таких действиях) и описываются иудео-христианские секты, существовавшие на Юге России в 1880-е годы. На этих примерах автор показывает, что границы между конфессиями, при всей их строгости, были все же достаточно проницаемыми. В эпилоге прослеживается влияние, которое феномен обращений в христианство оказал на культуру и самосознание российских евреев. Автор также прослеживает дальнейшее развитие изучаемых процессов в межреволюционный период 1906-1917 гг. и в советские годы.
Многие сюжеты, относящиеся к истории российских евреев, неразрывно связаны с процессами, протекавшими в других частях Восточной Европы. Это отражается на литературе, географические рамки многих исследований не ограничиваются одной лишь Россией. К данной группе работ принадлежит и сборник «Ритуальное
убийство в России, Восточной Европе и в мире: Новые истории старого обвинения» (1), вышедший под редакцией Юджина М. Ав-рутина (Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне), Дж. Де-кель-Чена (Еврейский университет в Иерусалиме) и Роберта Вайн-берга (Суортмор-колледж, Пенсильвания, США) и посвященный обвинениям евреев в ритуальных убийствах в период Нового времени. «Кровавый навет» в отношении евреев зародился в XII в. в Англии и на протяжении Средних веков получил распространение в Европе, особенно на территории Священной Римской империи. В XVI в. в Западной и Центральной Европе эти предубеждения по большей части сошли на нет, так что основной ареной судебных процессов такого рода стала Восточная Европа с ее чрезвычайно пестрым в этническом отношении населением. Преследования евреев в раннее Новое время происходили параллельно с «охотой на ведьм» и были во многом связаны с ней, но имелись и существенные различия. Судебные процессы над евреями по обвинению в ритуальных убийствах были значительно более редким явлением, нежели процессы над ведьмами, но производили гораздо более сильный общественный резонанс; предполагаемой склонности евреев к таким преступлениям была посвящена обширная литература (литература о ведьмах в основном ограничивалась переизданием средневековых сочинений), а единичный судебный процесс мог стать поводом для последующих репрессий в отношении всей общины, члены которой были признаны виновными в ритуальном убийстве. В XIX в. основной движущей силой в подобных процессах постепенно стали светские власти, а сторона обвинения начала привлекать всевозможные псевдонаучные данные, якобы подтверждающие склонность евреев к ритуальным убийствам. Подобные изменения отражали меняющуюся ситуацию в Европе в целом, включая секуляризацию общества, предоставление евреям гражданских прав и т.д. «Кровавый навет» в таких условиях все чаще воспринимался как проявление «средневекового» невежества, что заставляло его адептов придавать своим обвинениям «научный» характер. На рубеже XIX-XX вв. продолжающиеся нападки на евреев стали важным стимулом к мобилизации международной еврейской общественности в защиту своих собратьев, подвергающихся преследованиям; наиболее мощная кампания солидарности имела место в 1911-1913 гг. в связи с делом Бейлиса. После Первой мировой войны преследования евреев по обвинению в ритуальных убийствах в основном сошли на нет, хотя единичные инциденты такого рода имели место и в последующие годы.
Общая концепция сборника предполагает многоаспектный анализ истории «кровавого навета» с привлечением методов различных гуманитарных дисциплин (история, фольклористика, этнография, литературоведение). В подготовленных авторами 14 статьях анализируются как общие тенденции, так и конкретные судебные дела.
Сборник открывается статьей Майкла Остлинга (Университет штата Аризона) о процессах над ведьмами и процессах по делам о ритуальных убийствах в Польше раннего Нового времени. В общей сложности между 1547 и 1787 гг. обвинения в ритуальном убийстве были предъявлены примерно 82 польским евреям, 76 из которых были осуждены или умерли под пытками. Что касается охоты на ведьм, то в 1501-1776 гг. зафиксировано 867 таких процессов, в ходе которых были осуждены не менее 558 человек, из них около 90% - женщины. То, что при этом именно антиеврейская литература издавалась чрезвычайно активно, тогда как литература о ведьмах фактически ограничивалась польским переводом «Молота ведьм», автор объясняет прежде всего тем, что ведьмы как таковые являлись мифом, но вера в их существование в раннее Новое время была распространена повсеместно, сомнения могли вызывать лишь обвинения, предъявлявшиеся конкретным лицам. Евреи, напротив, являлись вполне реальным, а не воображаемым сообществом, с ними регулярно имели дело многие поляки-христиане, значительная часть которых как минимум сомневались в утверждениях о якобы склонности евреев к ритуальным убийствам. Это подтверждает и тот факт, что изгнания евреев из Польши за весь рассматриваемый период так и не последовало; известно также, что необходимым условием для того, чтобы довести очередное «дело» о ритуальном убийстве до суда, требовалась поддержка местных властей, которые далеко не всегда разделяли убеждения обвинителей.
В статье Хаи Бар-Ицхак (Хайфский университет) анализируются еврейские легенды о «кровавом навете». Автор выделяет две группы таких легенд: о чудесном спасении общины от преследования и о евреях-мучениках, пострадавших по ложному обвинению в ритуальном убийстве. Подобные легенды стали своеобразной защитной реакцией евреев на обвинения. Марина Могильнер (Иллинойсский университет в Чикаго) рассматривает общий интеллектуальный контекст конца XIX - начала XX в., включая развитие этнографии, эволюционистские модели истории, зарождение национализма и т. д. В статье показано влияние этого контекста на бытование «кровавого навета» в описываемый период на примере дела Бейлиса, а также не связанного с евреями Мултанского дела (судебный процесс 1892-1896 гг. над группой крестьян-удмуртов, обвиненных в человеческом жертвоприношении). Еврейской теме в творчестве Ф.М. Достоевского, В.В. Розанова и И.Э. Бабеля посвящена статья Хариет Мерав (Иллинойсский университет в Урба-не-Шампейне).
В шести статьях рассматриваются конкретные дела о ритуальных убийствах. Ю.М. Аврутин обращается к истории так называемого Велижского дела - расследования в связи с подозрительной смертью трехлетнего мальчика в Велиже в 1823 г. Следствие по этому делу продолжалось до 1835 г., обвиняемые евреи (более 40 человек) провели девять лет в тюрьме, некоторые из них умерли, не дождавшись освобождения. Аврутин анализирует первую стадию расследования, охватывающую период с весны 1823 по ноябрь 1824 г. «Саратовское дело» (1852-1860) - первое в Российской империи дело о ритуальном убийстве за пределами черты оседлости - рассматривается в статье Эндрю С. Рида (Университет Бригама Янга, Прово, штат Юта, США). Автор описывает общую последовательность событий и анализирует материалы дела в общем контексте аналогичных случаев на территории России «от Ве-лижа до [дела] Бейлиса» (1, с. 74). Дарюс Сталюнас (Вильнюсский университет, Клайпедский университет) в своей статье проводит сравнительный анализ двух инцидентов, имевших место в Литве, а именно в Тельши в 1827-1838 и в Шалнайчяе в 1908 г. Во втором случае распространившиеся подозрения, будто убийство двухлетнего Никодемаса Ринкевичюса было совершено евреями, спровоцировали погром, что было нехарактерно для XIX столетия. Автор объясняет это не только общим распространением «погромных» настроений в империи начиная с 1880-х годов, но и тем, что многие чиновники (независимо от их отношения к евреям) в этот период уже рассматривали «кровавый навет» как пережиток прошлого, и местные крестьяне, продолжавшие верить в миф об убийствах христианских детей, склонны были «творить правосудие» собственными силами. В статье Хиллела Дж. Кивла (Университет Вашингтона в Сент-Луисе, США) описываются три судебных процесса по делам о ритуальных убийствах, состоявшиеся в Гер -мании и Австро-Венгрии на рубеже XIX-XX вв.
Делу Бейлиса, как самому известному судебному процессу в России по делу о ритуальном убийстве и одному из известнейших прецедентов подобного рода в мире, посвящены две публикации. Дж. Декель-Чен анализирует реакцию международной еврейской общественности на дело Бейлиса. Р. Вайнберг в своей статье обращает внимание на характерное для России на рубеже веков широкое увлечение разнообразными мистическими идеями, а также на распространенные в этот же период мифы о еврейской мистике и об иудаизме в целом. Подобные идеи, по мнению автора, стали своеобразным «мостом», который позволил соединить «кровавый навет», возникший еще в Средние века, с рационализованной картиной мира, сложившейся на исходе «долгого» XIX столетия. Этим, в частности, объясняется и то обстоятельство, что в «ритуальном» характере убийства А. Ющинского была убеждена даже часть образованной публики.
Авторы трех других статей рассматривают события XX столетия. В статье Г.Я. Эстрайха (Нью-Йоркский университет) описывается случай Меира Гиндина, которого прохожие на Театральной площади в Москве в апреле 1922 г. заподозрили в ритуальном убийстве (Гиндин нес в мешке тело 11-месячного еврейского мальчика, умершего от воспаления легких, чтобы похоронить его на единственном в Москве Дорогомиловском еврейском кладбище). На следующий же день в здании Политехнического музея состоялся показательный суд, в ходе которого трое москвичей, пытавшихся накануне обвинить Гиндина в убийстве и задержанных вместе с ним, были признаны виновными в антисемитской агитации и приговорены к общественному порицанию. Гиндина, признанного виновным в транспортировке мертвого тела ненадлежащим образом, от наказания освободили, зато к одному году принудительных работ был приговорен А. Фукс, глава московской еврейской общины, поручивший Гиндину похоронить умершего мальчика. Эстрайх связывает это с проходившей в то же время кампанией по конфискации церковных ценностей, которая, вопреки названию, распространялась на все религии, включая иудаизм, так что власти были заинтересованы в ослаблении религиозных институтов. По горькой иронии истории, судья И. Смирнов, прокурор И. Стуков, как и сам Фукс, были расстреляны в 1936-1938 гг.
Элиса Бемпорад (Городской университет Нью-Йорка) анализирует события лета 1945 г. во Львове, когда слухи о том, что местные евреи убивали украинских и польских детей (по одной из версий - для продажи их мяса на рынке), едва не спровоцировали погром. Своеобразное «эхо» кровавого навета соединилось в этой истории с реалиями Второй мировой войны и первых послевоенных лет. Джефри Вейдлингер (Мичиганский университет) в своей статье обращается к истории «дела врачей», которое хотя само по себе и не являлось кровавым наветом, тем не менее достаточно быстро и легко воскресило в массовом сознании целый комплекс предрассудков и страхов, уходящих своими корнями в Средние века.
Завершает сборник статья Магды Тетер (Фордхемский университет, Нью-Йорк), посвященная истории ряда росписей в двух сандомирских церквях, основанных на мифе о ритуальных убийствах евреями христианских детей.
Список литературы
