Спросить
Войти
/> СОЦИАЛЬНАЯ СФЕРА
УДК: 316.324.6 ББК 60.5
СИМВОЛИЧЕСКИЙ КАПИТАЛ РОССИЙСКОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА В ДОИНДУСТРИАЛЬНУЮ ЭПОХУ
С.А. Давыдов
Санкт-Петербургский государственный экономический университет
Глядя на путь, пройденный предпринимательством России, несложно заметить, что характер его деловой активности отнюдь не был поступательным. Периоды ее подъема чередовались с периодами спада, притом амплитуда подобного рода колебаний была впечатляющей. Оставляя в стороне дискуссию о действительной роли предпринимателей в развитии хозяйственной системы России, об их способности быть добросовестным агентом реци-прокного обмена с другими слоями общества, сконцентрируем внимание на другой возможной причине периодического падения социального статуса делового человека в нашей стране. Истоки этого явления кроются в том, что в социальном мире деятельность может наделяться ценностью «независимо от ее собственно экономической функции» [1, с.228], в силу чего нормативное исполнение своей социальной роли следует рассматривать как важное, но отнюдь не единственное условие, при котором российское предпринимательство могло поддерживать высокий социальный статус. Другим и, вероятно, не менее значимым условием стабильности его места в социальной структуре могла бы оказываться его способность вырабатывать и аккумулировать в социальном пространстве символический капитал [2, с.60]. Но, вероятно, этого ресурса отечественному предпринимательству как раз и недоставало.
Действительно, на протяжении практически всего доиндустриального периода социальная группа предпринимателей, похоже, не обладала внешними признаками носителя символического капитала. По самой сути своей ориентированная на рациональное ведение дел с целью получения дохода, она попросту не могла позволить себе «экономически» разорительного поведения» [1, с.237], которое нередко требуется для защиты символического капитала. Крайне редко наблюдался и процесс реализации символического капитала, когда «материальный капитал конвертировался в капитал символический, а тот в свою очередь подлежал конвертации в капитал материальный» [1, с.233]. Не находили широкого распространения и случаи, когда символический капитал служил предпринимателям «одновременно и оружием в переговорах, и гарантией заключенного соглашения» [1, с.227].
Но предположение о том, что символический капитал для российского предпринимательства был дефицитным ресурсом, может иметь и непосредственное подтверждение. Для этого достаточно убедиться в том, что и в свои лучшие времена предпринимательский слой не обладал способностью выраТеория и практика сервиса: экономика, социальная сфера, технологии. № 1 (19). 2014.
батывать воспринимаемые обществом трактовки явлений хозяйственной жизни, предлагать свою систему понятий, свой язык и коннотации или хотя бы давать удовлетворительные оценки собственной деятельности.
О том, что предпринимательство России уже на начальных этапах своей деятельности могло занимать высокое положение в обществе и аккумулировать символический капитал, свидетельствует Русская Правда. Она была настолько пропитана духом хозяйственной свободы и частной выгоды, что В.О.Ключевский не без оснований именовал ее «кодексом капитала» [3]. Но представляется маловероятным, что этот документ мог возникнуть исключительно под влиянием отечественного предпринимательства. Не в последнюю очередь его появление обязано культурным и социальным связям российской управленческой верхушки и купечества со странами Северной Европы. Во всяком случае, лингвистический анализ Русской Правды позволяет сделать предположение о сильной связи содержания документа с нормами обычного шведского права [4] и даже находить в нем много заимствованных скандинавских слов [5]. Это предположение за редким исключением [6] не встречает, во всяком случае, на Западе, серьезных возражений. Надо заметить, что в отечественной науке подобная точка зрения не является преобладающей и дополняется вполне мотивированным указанием на взаимное обратное влияние русского обычного права на скандинавское [7]. Это могло бы служить косвенным подтверждением тому, что содержание Русской Правды не было заимствованным, что, соответственно, она отражала интересы русских купцов и промышленников и представляла собой результат конвертации их символического капитала в политический и административный.
Но историческая практика показывает, что роль и влияние отечественного предпринимателя в Киевской Руси не следует преувеличивать. Деловая активность в тот период в целом была не на высоте и проявляла себя преимущественно в местах международной торговли и транзитных коридорах или в местах, где было сильно влияние предприимчивых иностранцев. В этой связи кажется примечательным, что с потерей значения транзитных путей, пролегающих по территории России из Европы в Азию, уровень предпринимательской активности упал не только в зонах транзита и международной торговли, но и по России в целом [8, с.275]. Можно предположить, таким образом, что, даже будучи помещенным в благоприятную институциональную среду, отечественный предприниматель не смог принять на себя значимой самостоятельной роли в организации хозяйства и поэтому не обладал достаточным символическим капиталом и ресурсами для его преумножения. Это с неизбежностью должно было привести к падению социального статуса делового человека в России.
И действительно, во времена Московского государства мы можем обнаружить признаки недоверия власти к предпринимательскому сословию и одновременно сильного давления на него, в том числе институционального и символического. Так, с одной стороны, в этот период российские власти прикладывали определенные усилия к тому, чтобы оживить международную торговлю и стимулировать предпринимательскую деятельность в стране,
Социальная сфера
старались использовать для этих целей все доступные возможности. Они хорошо понимали, что именно «благодаря водному транспорту для всех видов труда открывается более обширный рынок, чем это мыслимо при существовании одного лишь сухопутного транспорта (и что) ... разделение труда и совершенствование всякого рода промыслов естественно вводятся впервые в приморских местностях и по берегам судоходных рек» [9, с.30]. Поэтому российское государство еще в допетровские времена задумывалось о «необходимости и учить купечество, и поддерживать его» [10, с.76], стремилось обеспечить ему более выгодное место в системе международной торговли. Но, с другой стороны, государство едва ли рассматривало отечественного предпринимателя как самостоятельного игрока на поле рынка и не питало в отношении него больших иллюзий. Например, в поиске квалифицированных специалистов, инноваций и технологий власть чаще обращала свои взоры на Запад, не рассчитывая обрести искомое в России. Так, еще Иван Грозный велел использовать пленных немцев для развития рудных промыслов и металлургии, а позднее - в 1632 году - власти предоставили возможность голландцам заложить железный завод недалеко от Тулы, чем существенно снизили свою зависимость от поставок современного оружия из Швеции. Вскоре с участием тех же иностранцев были построены железные заводы в Костроме и Шексне.
Недоверие русского государства к предпринимателям соотечественникам порождало институциональную среду, носившую во многом дискриминационный характер по отношению к прямо не связанным с государством хозяйственным агентам - боярам, крестьянам и посадским людям. Кроме того, характерной приметой описываемого времени являлось вмешательство государственного аппарата в сферу принятия хозяйственных решений, произвол чиновников, которые, не располагая способностями «как должно исполнять свои обязанности» [11, с.378], имели по отношению к предпринимателям достаточно широкие полномочия.
Неспособность предпринимателя Московского царства принять на себя исполнение значимых социальных ролей не позволяла ему мобилизовать символический капитал путем конвертации в него капитала социального. Вероятно, поэтому право осуществления функций нормотворчества, создания культурных ценностей и выработки удобных для себя смыслов в рассматриваемый период стало принадлежать государственной власти и церкви. В результате хозяйственная практика описывалась системой понятий, не приспособленных к объяснению мотивов, содержания и значения деятельности предпринимательского сословия. В частности, в Домострое хозяйственная деятельность рассматривалась как добродетель [12, с.22], но при этом положительной оценки удостаивалось только богатство, приобретенное «на основе собственного труда и при условии соблюдения определенных этических норм» [13, с.96], при этом была «исключена погоня за прибылью как самоцель» [14, с.12]. В этом смысле - и только в этом! - Домострой был в определенной мере наполнен религиозным содержанием, которое, впрочем, нередко
Теория и практика сервиса: экономика, социальная сфера, технологии. № 1 (19). 2014. 39
переоценивается и в большей степени присутствует в трактовках этого документа, нежели в его оригинальном тексте.
Гораздо яснее это содержание выражено в нарративах православной церкви. Так, клирики не рассматривали хозяйственную активность в качестве достаточного условия спасения и утверждали обязательность «сверхличных» [15, с.184] целей труда, «высших... целей хозяйственной деятельности» [16, с.3], поскольку, как считалось, сам по себе «труд суетен и не вменяется ни во что» [17, с.275]. Разумеется, в подобном семантическом пространстве понятия частной инициативы и частного интереса, свободы в принятии хозяйственных решений не могли занимать центрального положения. Несложно уяснить таким образом, отчего в общественном сознании того времени прочно укоренилось «.презрение к мещанству, к .сосредоточенности на собственности, на земных благах» [18, с.49] и почему в то время нередкими бывали случаи, когда даже при совершении взаимных хозяйственных трансакций один контрагент мог только «втайне считаться с тайными расчетами получателя, т. е. удовлетворять его требованиям, но делать вид, что не знает их» [1, с.220]. Тем самым, лишенное символической защиты и институциональной легитимности, предпринимательство Московского государства не располагало возможностью заявить о себе как о социальной группе, способной к выработке когнитивных моделей и интерпретации происходящих в хозяйственной сфере событий.
В царствование Петра I роль церкви в хозяйственной жизни была несколько снижена, хотя клирики все еще и продолжали играть в ней значительную роль. Но, несмотря на то что в это время деловая активность отечественного предпринимательства получила импульс к развитию, ресурс символического капитала не перешел в его распоряжение. Этот ресурс был перераспределен в пользу государства.
Государственный аппарат, и прежде оказывавший большое влияние на хозяйственную жизнь России, в конце XVII - начале XVIII вв. сохранил свой контроль над экономикой и даже еще более усилил его. В развитии промышленности и торговли государство сделало ставку на предпринимателя и оказывало ему всемерную поддержку. Правительство давало предпринимателям беспроцентные ссуды, предоставляло им инструмент и оборудование, снабжало иностранными специалистами- инженерами и рабочей силой, в том числе путем предоставления посессионного права, разрешавшее им приобретать целые деревни для обеспечения промышленного производства и фактически превращавшее населявших их крестьян в живой инвентарь [19, с.88-89]. В то же время, давая тому или иному предпринимателю окрепнуть и оказывая ему всевозможную поддержку, Петр, вместе с тем, мог запрещать заниматься той же самой деятельностью другим людям. Свои завершенные черты система государственного контроля над предпринимательской деятельностью получила в результате учреждения при правительстве специальных структурных подразделений - берг-коллегии и мануфактур-коллегии, которые, по признанию современников, не только помогали приоритетным
Социальная сфера
проектам, но и сильно тормозили своими запретительными полномочиями развитие частной инициативы.
Впрочем, нет оснований считать, что государственный контроль над предпринимательской деятельностью был лишен ареала легитимности. Располагая достаточным символическим капиталом, государство находило оправдание своему присутствию в экономике необходимостью ускоренного развития страны, для чего предпринимателям предлагалось на время забыть о собственных интересах, посвятив свою деятельность реализации грандиозных государственных проектов. Вероятно, именно поэтому выработанные государством новые смыслы хозяйственной деятельности создали модели понимания, устанавливающие связь между правом обладания собственностью и «тяжестью личной службы государству» [8, с.532] и даже оправдывающие отчуждение в пользу государства собственности частных лиц, «от которых к государственной пользе надеяться не можно» [8, с.532].
После смерти Петра I и вплоть до начала индустриальной эпохи можно было наблюдать тенденцию постепенного ослабления государственного вмешательства в предпринимательскую деятельность и постепенное повышение роли предпринимателя в организации хозяйства. Это, в частности, выразилось в ликвидации в 1779 году мануфактур-коллегии, а также в снятии в 1775 году социальных ограничений для занятия предпринимательством. Одновременно в конце XVIII века государство предприняло шаги, связанные с повышением социального статуса делового человека. Например, был учрежден титул почетного гражданина - купца или промышленника, обладающего капиталом свыше 100000 рублей, а также учреждены купеческие гильдии. Особое отношение власти к предпринимателям выразилось в том, что купцы всех гильдий освобождались от подоходного налога и от призыва в рекруты. Более того, уже со времен Екатерины II начался процесс поступательного проникновения предпринимательского духа в хозяйственную сферу и сопряженный с ним процесс формирования массового слоя предпринимателей [20], объединившего в себе выходцев практически из всех сословий России. Причем помещичье предпринимательство, составлявшее на протяжении всего XVIII века основу хозяйства России, уже к середине XIX ощутило на себе натиск со стороны новых кластеров экономики - купеческой и крестьянской промышленности.
Постепенная отмена практики скрупулезной регламентации предпринимательской деятельности и повышение социального статуса предпринимателя принесли свои плоды: в XVIII - XIX столетиях Россия добилась многократного увеличения количества промышленных и торговых предприятий и внушительного роста выпуска промышленной продукции и товарооборота. Например, в 1765 году в нашей стране работало 262 фабрики, в 1825 году их количество составило 5261, а в 1881 и 1896 годах - 31173 и 38404 фабрики соответственно. Аналогично, в 1765 году в России насчитывалось 37862 рабочих, в 1825 году их количество достигло 202000 человек, в 1881 на фабриках работало 770842 человека, а по данным 1896 года в производстве был занят 1742181 работник.
Теория и практика сервиса: экономика, социальная сфера, технологии. № 1 (19). 2014.
Но, несмотря на количественный рост своего присутствия в экономике и расширение своей социальной базы, предпринимательство и на этот раз не сумело выработать приемлемых моделей объяснения собственной роли в обществе.
С одной стороны, получив в свое распоряжение необходимые для ведения дела права и сохранив прежние привилегии, оно по-прежнему в полной мере не удовлетворяло социальным ожиданиям. Так, спустя столетие после кончины Петра в России были все еще широко распространены практики посессионного права, продемонстрировавшего свою чрезвычайную живучесть. Например, на нем основывались все без исключения чугуноплавильные, железоделательные и медеплавильные заводы пермского заводчика Лебедева в середине XIX века [21, с.139]. В то же время, получая ресурсы на создание крупных производств, частные предприниматели не всегда демонстрировали свою нацеленность на инновации. Например, если в 1837 году были зарегистрированы первые опыты пудлингования на казенном Камско-Воткинском заводе, то в отношении частных заводов за тот же период сведения о чем-либо подобном отсутствуют [22, с.201]. Известны случаи отказа фабрикантов обновлять основные средства даже при условии беспошлинной покупки машин за границей [23].
Далеко не всегда отечественные предприниматели исправно исполняли и роль работодателя. Они зачастую не содержали рабочие места в должном порядке, не проявляли заботу о работниках. Так, в отчете одной из правительственных комиссий, работавшей в царствование Анны Леопольдовны, указывалось, что «фабричные строения находимы нередко были в таком состоянии, что потолки протекли, валящийся сквозь щели песок и сор людям работу в руках марает и портит; а полы иные не досками, ниже кирпичами и камнем не выстланы... Ткачи насилу денного света имеют, дабы тканье свое точно высмотреть. Рабочие так плохо одеты, что некоторые из них насилу целую рубаху на плечах имеют» [8, с.277]. Немногим улучшилось положение рабочих на большинстве предприятий и по прошествии полутора столетий. Рабочий день на практике, как правило, составлял 12-14 часов, и только в 1882 году были приняты законодательные ограничения его продолжительности в отношении детей от 12 до 15 лет (не более 8 часов в день), которые, впрочем, далеко не всегда выполнялись. Труд детей до 12 лет и труд женщин в ночное время, официально запрещенный в том же 1882 году, также практиковались весьма широко как в промышленности, так и в торговле. Не случайно современники отмечали, что рабочие, как и прежде, «работают только по понуждению голода и холода и никогда ничего не имеют» [24, с.109], за исключением очень незначительного слоя относительно обеспеченных по тому времени и «обуржуазившихся рабочих или рабочей аристократии» [25, с.308]. Разумеется, не всегда надлежащее исполнение предпринимателями своих функций мешало им заявлять свои права на интерпретацию происходящих событий, претендовать на овладение символическим капиталом.
С другой стороны, представления о неспособности предпринимателей формировать новые ценности и смыслы, по-видимому, бытовали не только в
Социальная сфера
среде представителей благородных сословий и в чиновничьем аппарате, но и в самом же предпринимательском корпусе. Не случайно во многих случаях при общении друг с другом предприниматели использовали символические средства коммуникации, более подходящие не для воспроизводства взаимовыгодных хозяйственных отношений, а для управления и администрирования. Нередко один из них даже не рассматривал другого в качестве заслуживающего уважения контрагента не только в отвлеченных от экономики социальных практиках, но даже в хозяйственном споре, предпочитая обращаться за его разрешением напрямую к государству. Например, в царствование Елизаветы Петровны некий «барон Сиверс подал прошение в сенат об уничтожении писчебумажной фабрики Ольхина, так как его собственная делает бумагу лучшую и достаточна для всей губернии» [8, с.277].
Дефицит смыслов, складывающийся вокруг формирующейся рыночной экономики, безусловно, восполнялся. Например, норма, запрещающая заниматься предпринимательской деятельностью, с середины XVIII века была упразднена даже в церковных законах, в которых предписание «отнюдь не торговать» стало применяться только по отношению «духовным людям беспоповских согласий, а также к рукоположенным священникам» [26, с.49]. Важно, что при формировании модели восприятия предпринимательской деятельности церковь не ограничивалась нормотворческой функцией, но, используя свой авторитет, объясняла введение новых образцов поведения. Примером такого рода объяснений может служить максима епископа Михаила (Семенова), который, апеллируя к Иоанну Златоусту, в начале XX в. утверждал: «иные святые прославились нищетой, иные богатством
...преданный Богу человек равно является добродетельным, находясь в богатстве и в бедности» [27, с.22-24]. Подобные объяснения, очевидно, прямо выражали интересы деловых людей, поскольку были направлены на формирование у населения России монетарных ценностей и, следовательно, на конструировании комфортной для предпринимательской деятельности культурной среды. Но, похоже, в выработке новых когнитивных моделей предпринимательство играло столь незначительную роль, что эту функцию были вынуждены осуществлять и весьма далекие от интересов рынка агенты - государство и даже церковь.
Вышеизложенное позволяет выдвинуть гипотезу о том, что в доиндустриальную эпоху российскому предпринимательству не удалось соткать собственной понятийной сетки, выработать собственных средств коммуникации с оригинальными лингвистическими кодами и дружественными частной инициативе смыслами, а также предложить обществу когнитивные модели, способные объяснять события общественной жизни и роль самого предпринимательства в этих событиях. Это говорит о том, что ему не удалось мобилизовать символический капитал и тем самым получить возможность его конвертации в другие виды капитала, обеспечив себе устойчивое место в социальной структуре России.
Шанс решить эту задачу был предоставлен российскому предпринимательству в конце XIX - начале XX вв. с наступлением индустриальной эпохи.
Теория и практика сервиса: экономика, социальная сфера, технологии. № 1 (19). 2014.
В это время широкое распространение получила интеллектуальная традиция позитивизма, социальная база предпринимательства росла, а роль государства и церкви в управлении обществом в общественном сознании была практически дезавуирована. Вероятно, в эту пору предпринимательство могло бы преумножить свой символический капитал, связав идею предпринимательской деятельности с идеей социального прогресса [28, с.45], прочно захватившей умы образованной части тогдашней России. Однако оседлать идею общественного прогресса предпринимательству не удалось. Это оказалось по силам марксизму, который, соединившись с традиционными российскими практиками [29], определил облик индустриальной России на протяжении всего XX столетия. Понятие предпринимательства было выведено из советского семантического пространства, а сам предприниматель был надолго исключен из практик легальной хозяйственной жизни нашей страны.
Социальная сфера
