Историографические и методологические аспекты использования понятия "случайность" в изучении исторических альтернатив

А.В. Бочаров

ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ПОНЯТИЯ «СЛУЧАЙНОСТЬ» В ИЗУЧЕНИИ ИСТОРИЧЕСКИХ АЛЬТЕРНАТИВ

Анализируются теоретические проблемы использования понятия «историческая случайность» в исторической науке. Дана типология определений исторической случайности, рассмотрены взаимосвязи её с вероятностью событий, историческими закономерностями, свободой воли, относительностью и субъективностью исторических интерпретаций. Подвергаются критике логически некорректные определения исторической случайности. В итоге предлагается вариант корректного определения понятия «историческая случайность».

По-видимому, исторические случайности чаще всего побуждают историков задавать вопрос в сослагательном наклонении. В непредвиденных и непредсказуемых случайностях иногда видят причину постоянного существования возможности иного хода событий, альтернативного произошедшему или ожидаемому. Рассматривая взаимосвязь случайности и альтернативности, следует исходить прежде всего из определения смысла понятия «случайность».

Задача предлагаемой статьи не в доказательстве наличия или отсутствия случайностей в историческом прошлом, не в доказательстве их большой роли в историческом развитии и не в установлении ценности изучения исторических случайностей. Задача заключается в поиске корректного определения понятия «историческая случайность». Под корректностью определения понятия здесь подразумевается логическая непротиворечивость и отсутствие избыточности по отношению к другим понятиям. Корректное определение позволит историку не называть случайностями сущностно различные и даже противоположные явления. Представляется важным не только для теории, но и для конкретно-исторических исследований и практики историописания найти такое определение термина «историческая случайность», которое будет действительно обозначать особый специфический класс событий и фактов. Кроме того, корректное определение позволит понимать, когда термин «случайность» используется в историческом исследовании только для создания иллюзии объяснения, или, напротив, для демонстративного ухода от объяснения, или же в качестве политико-риторического ярлыка, негативной метафоры с целью принизить значение каких-либо исторических событий, явлений или личностей.

Для решения поставленной задачи, сначала проследим развитие подходов к понятию «историческая случайность» в методологии истории, затем, с учётом опыта как отечественной, так и зарубежной историографии, представим авторское понимание корректного использования этого понятия в историческом познании.

Одним из первых мыслителей XX в., изложивших с методологической точки зрения нетривиальную концепцию исторической случайности, был французский философ Реймон Арон (1905-1983). Его понимание истории представлено в книге «Введение в философию истории», написанной в 1938 г. Логические и методологические конструкты, сформулированные Р. Ароном относительно понимания случайности, позднее, в течение XX в., были воспроизведены или переоткрыты во многих историко-теоретических исследованиях.

Р. Арон определяет случайность как «одновременно возможность постичь другое событие и невозможность дедуцировать событие из всей предыдущей ситуации» [10. С. 408]. При этом в зависимости от угла зрения одно и то же событие может показаться случайным или нет. Под «углом зрения» Р. Арон подразумевает не столько субъективизм изменяющихся интерпретаций, сколько системный уровень, на котором рассматриваются исторические процессы. Одно и то же событие может быть неожиданным как причина одного ряда событий и целесообразным на более высоком макроисторическом уровне, когда это событие входит в упорядоченную совокупность исторических процессов [10. С. 366].

Исторические случайности с их непредсказуемыми близкими и далёкими последствиями и исторические альтернативы, которые в историческом сознании разных социальных групп будут связываться с этими последствиями, не могут быть желанными или нежеланными, худшими или оптимально лучшими. Р. Арон так говорит об этом: «Сотворенная всеми людьми история ни для кого не желательна: являясь слепым результатом бесчисленных конфликтов, она будет иметь хаотический характер, так как подчинится противоречивым волям» [10. С. 368].

В концепции Р. Арона отвергаются попытки доказательств особой роли исторических случайностей, противопоставленных закономерностям. Детерминизм как раз напоминает, что нельзя вольно изменять тот или иной элемент исторического прошлого, чтобы доказать эффективность случайности. Все факты связаны друг с другом, поэтому незначительная деталь, которая ведёт к неожиданным масштабным последствиям, может быть, отражает длительно существующую общую тенденцию, например объективную неподготовленность к каким-то изменениям или просто недостаточно благоприятный момент в жизни представителей правящей элиты, реализующей социальные трансформации.

Несмотря на уважение к детерминизму Р. Арон признаёт, что иллюзию фатальности в истории создаёт исключительно ретроспективный взгляд историков, которые всегда открывают отдаленные и законные решающие причины, придающие постфактум мнимую необходимость эффективному исходу. Историки забывают при этом, что противоположный исход, может быть, содержал бы тоже удовлетворительное объяснение. Р. Арон критикует иллюзию фатальности, которая противоречит действительно научному представлению об исторической случайности. Ни полный детерминизм, ни преувеличение роли случайностей не являют-

ся ни ложью, ни истиной, потому что будущее часто меняет мнения участников событий [10. C. 371]. По мнению Р. Арона, в научном историческом познании нельзя отвечать на вопрос «что было бы если бы случайность изменила ход истории?». Научным будет только вопрос о том, получим ли мы другое событие, если изменить данные об определенном моменте прошлого. Учёному достаточно доказать, что «кое-что изменилось бы». Но проследить последствия своей гипотезы историк не в состоянии, поскольку перекрещивание каузальных серий в реальности превосходит силу нашего ума [10. C. 371].

Русский писатель и историк М.А. Алданов (18861957) эмигрировал из России после Октябрьской революции 1917 г. Он суммировал свои историософские взгляды в книге «Ульмская ночь. Философия случая» [9]. Этот труд написан в форме полемических диалогов двух неопределённых лиц (внутренний диалог самого автора). К сожалению, эта книга пока практически недоступна российским читателям в печатном виде, но её электронный вариант размещён в Интернете.

М.А. Алданов отвергает детерминистский подход, согласно которому «случайность» - понятие временное и случайность - это только «псевдоним незнания». При таком подходе понятие случая становится ненужным и бессмысленным. М.А. Алданов считает, что «историческая случайность» - понятие самодостаточное и устойчивое.

Из многих определений случайности в теории вероятности М.А. Алданов лучшим считает определение французского математика и физика С.Д. Пуассона: «Под случаем (hasard) надо разуметь совокупность причин, способствующих осуществлению события и не оказывающих влияния на размер его вероятности, то есть на отношение числа случаев (cas), благоприятных его осуществлению, к общему числу возможных случаев» [4. С. 79-80]. При таком определении понятие исторической случайности предполагает невозможность и недопустимость суждений о влиянии исторических случайностей на вероятность других исторических событий. По вопросу использования теории вероятностей в изучении исторических случайностей М.А. Алданов придерживается мнения, что измерять историческую вероятность не имеет смысла для поисков исторической истины, но имеет смысл только для поисков более удобных способов систематизации исторической информации.

В историческом выборе, согласно М.А. Алданову, решения зависят не столько от расчёта, сколько от глупости и страстей участников событий. Поэтому для историка подсчёт, взвешивание и сравнение мотивов полезно для систематизации многообразной и хаотичной исторической информации, но ничего не даст для приближения к истинной исторической действительности. Особенно ярко это проявляется при анализе истории войн и революций. М.А. Алданов в гл. III «Диалог о случае в истории» анализирует множество случайностей в ходе Великой Французской революции, войны 1812 г., Октябрьской революции 1917 г. Он приходит к выводу, что «Война и есть истинное торжество случая».

Так, в главе, посвящённой войне 1812 г., М.А. Алданов пишет: «...для изучения и систематизирования

фактов могут пригодиться разные общие предположения, - точно так же, как в точных науках для самой постановки опыта, предварительно нужно иметь то или иное предположение о связи явлений». Автор утверждает, что закон больших чисел, используемых для случайных событий в теории вероятности, не может быть использован в причинно-следственном историческом анализе. Невозможно, например, как по значению, так и по последствиям сравнивать цепи причинности каждого из солдат Наполеона во время Бородинского сражения с его собственной цепью причинности, сказавшейся хотя бы в его минутном колебании: «Ввести в дело гвардию или не вводить?» Субъективизм при отборе и оценке фактов также делает очень сомнительными, по мнению М.А. Алданова, попытки приложить теорию вероятностей к историческим событиям. Историки берут у теории вероятности лишь начала ее языка и первый постулат: «Вероятность - это отношение числа благоприятных случаев к числу всех случаев возможных». Однако на практике знаменатель этого отношения приближается к бесконечности, исторических возможностей бесконечное множество. Числитель же имеет характер неопределенный: то, что историческому деятелю или историку кажется «благоприятным случаем», затем при дальнейшей переоценке событий оказывается неблагоприятным.

М.А. Алданов считает, что если историческая случайность - понятие постоянное, то понятие исторической закономерности, напротив, временное. Упрощая и систематизируя факты, историк формулирует «законы истории», но следующие поколения историков отменяют их и создают новые законы истории в соответствии с новыми идеологическими, методологическими и эстетическими предпочтениями. Формулировки исторических законов полезны для науки только в качестве рабочих плодотворных гипотез. Невозможность адекватного вероятностного описания связана и с тем, что сведения о ходе сражений часто между собой расходятся. М.А. Алданов приводит пример сводки нескольких десятков иностранных работ об Отечественной войне 1812 г.: двадцать восемь авторов говорили, что численное превосходство в день Бородина было на стороне французов, тринадцать держались противоположного мнения, а одиннадцать утверждали, что армии были равны [21. С. 23]. Еще больше расходятся сведения о числе убитых и раненых.

На вопрос о том, считать ли причины, ход и результат таких масштабных событий, как война 1812 г., случайностями, М.А. Алданов отвечает, что однозначных ответов на такие вопросы давать нельзя, так как здесь ничего невозможно проверить и неопровержимо доказать. Нужно приводить разные версии и каждую ставить под сомнение. Но при этом не стоит также и игнорировать то, как оценивали сами участники исторических событий случайность и закономерность принятых ими решений и совершённых поступков. Так, Наполеон не сомневался, что война 1812 г. была, как и его поражение, делом случайным. «Наполеон, который, казалось бы, должен был знать причины войн лучше, находил, что может быть и война без всяких интересов, личных, экономических и каких бы то ни было других; может быть даже и война вопреки интересам сторон».

В то же время М.А. Алданов допускает принципиальные аналогии между математической и исторической вероятностью, но не в смысле методов вычисления, а в смысле логики связей между известными данными. В связи с этим он приводит книгу французского историка П. Вандриеса, который исследовал с точки зрения вероятностного подхода к историческим случайностям египетские экспедиции Бонапарта. Этот автор вводит новое понятие «историческая надежда» по образцу «математического ожидания» [7. С. 63-66].

М.А. Алданов считает, что всю историю человечества можно представить как сознательную или бессознательную, героическую или повседневную, борьбу со случаем. Под борьбой со случаем М.А. Алданов подразумевает противостояние «несчастным случаям». В гл. IV «Диалог о “красоте-добре” и о борьбе со случаем» он писал: «Жизнь становится осмысленной именно ввиду возможности борьбы со случаем, с его несчастными формами. О знаке же его, конечно, почти всегда можно спорить, тут вы правы: он совершенно ясен сравнительно редко. С точки зрения лютеранина, реформация была благом, с точки зрения католика - злом». Причём борьба с несчастными случайностями может быть основана также только на случайностях, только счастливых. Здесь в его историософии действует нечто вроде закона Ньютона - действие равно противодействию. Прогресс при этом заключается в увеличении судьбы отвратимой за счет уменьшения судьбы неотвратимой. В той же гл. IV М.А. Алданов приводит в связи с этим следующий пример: «Появление проказы на земле, когда бы оно ни произошло... было результатом несчастного случая. Но то, что сульфотрон теперь излечивает эту болезнь, то, что в больнице в Пон-доланде в 1952 году было излечено 74 процента прокаженных, это результат счастливого случая, образец его блестящего и самоотверженного использования учеными врачами» [9].

В отечественной исторической науке советского периода все основные теоретические и риторические конструкты черпались из трудов классиков марксизма. Что касается понятия «историческая случайность», то следует выделить две ключевых выдержки из трудов К. Маркса и Ф. Энгельса, которые предопределили взгляды советских историков на исторические случайности.

Первое высказывание К. Маркса из письма к Л. Кугельману: «Творить мировую историю было бы, конечно, очень удобно, если бы борьба предпринималась только под условием непогрешимо благоприятных шансов. С другой стороны, история носила бы очень мистический характер, если бы случайности не играли никакой роли. Эти случайности входят, конечно, и сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но ускорение или замедление в сильной степени зависят от этих “случайностей”, среди которых фигурирует также и такой “случай”, как характер людей, стоящих вначале во главе движения» [25. С. 175].

Второе высказывание принадлежат Ф. Энгельсу в письме к В. Боргиусу: «Люди сами делают свою историю, но до сих пор они делали ее, не руководствуясь общей волей, по единому общему плану, и даже не в рамках определенным образом ограниченного, данного

общества. Их стремления перекрещиваются, и во всех таких обществах господствует поэтому необходимость, дополнением и формой проявления которой является случайность. Необходимость, пробивающаяся здесь сквозь все случайности, - опять-таки в конечном счете экономическая. Здесь мы подходим к вопросу о так называемых великих людях. То обстоятельство, что такой и именно вот этот великий человек появляется в определенное время в данной стране, конечно, есть чистая случайность. Но если этого человека устранить, то появляется спрос на его замену, и такая замена находится более или менее удачная, но с течением времени находится» [40. С. 175-176].

Одним из первых в отечественной исторической науке методологические аспекты проблемы исторической случайности в рамках марксистской теории обобщил в 1965 г. А.Я. Гуревич в статье «Общий закон и конкретная закономерность истории». По мнению А.Я. Гуревича, ответ, гласящий, что исторический закон прокладывает себе дорогу через хаос случайностей, может считаться удовлетворительным в социологии, но недостаточен в исторической науке. От историков требуется анализ всех имевших место конкретных явлений и детальное их объяснение.

А.Я. Гуревич считает, что фатальной неизбежности именно данного хода событий никогда нет. В связи с этим А.Я. Гуревич анализирует понятие исторической случайности: «Если считать историческую необходимость инвариантной или допускающей лишь несущественные “отклонения от нормы” (типа небольшой отсрочки или ускорения того или иного события, выполнения поставленной историей задачи другим героем вместо действительно фигурировавшего в ней персонажа и т.п.), то в этом случае следовало бы доказать, что так называемые случайности на самом деле взаимно уравновешиваются, вследствие чего не могут иметь существенных последствий. Но как это можно доказать? Вместе с тем что мешает предположить обратное, а именно суммирование случайностей одного рода, приводящее к существенному “отклонению вектора”; что могло породить иной вариант развития. Вполне возможно представить себе, что накопление однородных случайностей в истории привело бы к существенно иному результату» [16. С. 27]. Автор утверждает, что «из того, что мы именуем случайностями, и складывается конкретная закономерность. историческая закономерность не существует вне случайностей» [16. С. 29]. Гуревич даёт определение исторической случайности: «Случайность на одном уровне в одной системе развития в то же время есть закономерность на другом уровне исторического процесса, в другой системе отношений» [16. С. 26]. Примером вторжения случайности, не обусловленной внутренними закономерностями, но заметно изменившей ход исторического развития, могут служить колониальные захваты XVI-XVII вв. Они представляли закономерный результат предшествовавшего развития Западной Европы по пути капитализма, но в истории народов Америки, Азии, Африки и Австралии эти захваты не вытекали закономерно из их внутреннего развития в предшествующую эпоху.

Если попробовать довести до логически и исторически непротиворечивого конца идеи А.Я. Гуревича о соотношении случайности и закономерности в формировании тенденций исторического развития, можно принять следующий тезис: исторические случайности могут как «гасить» друг друга, т.е. иметь нейтральное отношение к закономерности, так и усиливать друг друга, т.е. составлять содержание закономерности. И то и другое может проявляться в разных исторических ситуациях или на разных этапах развития одной ситуации.

Вторым автором, начавшим писать о методологических аспектах роли исторической случайности в изучении исторических альтернатив, был Б.Г. Могильницкий. В своей обобщающей работе «Введение в методологию истории» Б.Г. Могильницкий пишет, что случайности не определяют содержание исторического процесса в сколько-нибудь значительных исторических рамках. Случайность может служить причиной какого-либо события, в то время как его общие причины коренятся в необходимых (объективных) условиях исторического процесса. Б.Г. Могильницкий не согласен с мнением А.Я. Гуревича, что закономерность складывается из случайностей: «.такая позиция ведет к отрицанию принципиального различия между случайностью и закономерностью. тем самым исчезает объективная основа исторического процесса, складывающегося из совокупности этих конкретных закономерностей» [26. С. 52].

Объективные условия жизни общества образуют границы действия случайности в истории, но в пределах этих границ случайности «корректируют» историческую необходимость. Многовариантность исторического процесса обусловлена и присутствием в нем случайности, и многообразием деятельности человека. «В каждый данный момент в реальной исторической действительности имеются объективные возможности реализации различных вариантов общественного развития, обусловливающие ту пестроту красок исторического процесса, с которой имеет дело историческая наука» [9. С. 52].

Б.Г. Могильницкий отмечает преувеличение роли случайности в истории, характерное для современной западной историографии. Причём, если просветители выдвигали роль случая как рациональный аргумент в борьбе с провиденциализмом христианской философии, то современные апологеты исторического случая исходят из принципиально иных позиций. Именно невозможность рациональными средствами объяснить «загадку истории» побуждает западных учёных обращаться к случайности как к главному фактору исторического процесса, подчёркивая значимость конкретного и особенного. В связи с этим приводится пример английского историка и методолога Л. Стоуна, который прямо связывает большую роль исторической случайности с тем, что историку приходится иметь дело с «таким странным, непредсказуемым и иррациональным созданием, как человек» [26. С. 48].

В историографии советского периода, несмотря на возросшую популярность темы альтернативности исторического развития в годы перестройки, методологические аспекты использования понятия «историческая случайность» специально историками не рассматрива-

лись, хотя само понятие случайности активно использовалось. Исключением, невостребованным в то время профессиональным сообществом историков, стало, пожалуй, только опубликование научно-популярным журналом «Знание - Сила» в № 1 за 1980, материалов круглого стола «История: неизбежное и случайное», посвящённых эссе А. Дж. Тойнби «Если бы Александр не умер тогда.». Это эссе было впервые опубликовано на русском языке в № 12 журнала за 1979 г.

В статье «Клио на распутье» (1988) выдающегося русского литературоведа, семиотика и историка Ю.М. Лотмана (1922-1993) впервые в отечественной методологии истории прозвучал призыв использовать концепции синергетики в историческом познании [22]. В посмертно изданной статье «Изъявление Господне или азартная игра?» Ю.М. Лотман как методологическое основание в изучении альтернативности истории рассматривает синтез семиотики и синергетики. Эти две работы стоят также в ряду самых первых случаев введения в дискурс отечественной исторической науки естественно-научных терминов «флуктуация» и «бифуркация» как синонимов случайности и альтернативности. В концепции И. Пригожина с понятием случайности связано физическое понятие флуктуации - отклонение физических величин от их нормальных значений. Он писал: «Мы считаем, что вблизи бифуркаций основную роль играют флуктуации и случайные элементы, тогда как в интервалах между бифуркациями доминируют детерминистические аспекты» [30. С. 54]. Исторический смысл понятия «флуктуация» Ю.М. Лотман видит в том, что в момент, когда историческое, социальное, психологическое напряжение достигает той высокой точки накала, когда для человека резко сдвигается его картина мира, человек может изменить стереотипы, как бы перескочить на другую орбиту поведения, непредсказуемую для него в «нормальных» условиях [24. С. 357-358].

В своей программной методологической и историософской работе «Культура и взрыв» Ю.М. Лотман пишет, что «неизвестность будущего позволяет приписывать значительность всему» [23. С. 27]. В то же время он отмечает, что неопределенность будущего имеет свои, хотя и размытые границы. Из него исключается то, что в пределах данной системы заведомо войти в него не может. Настоящее содержит в себе потенциально все возможности будущих путей развития. Выбор одного из них, по словам Ю.М. Лотмана, не определяется ни законами причинности, ни вероятностью: в момент взрыва эти механизмы полностью отключаются. Выбор будущего реализуется как случайность [23. С. 28].

Доминирующим элементом, который возникает в итоге взрыва и определяет будущее движение, может стать любой элемент из системы или даже элемент из другой системы, случайно втянутый взрывом в переплетение возможностей будущего. Однако на следующем этапе он уже создает предсказуемую цепочку событий: «Гибель солдата от случайно пересекшегося с ним осколка снаряда обрывает целую цепь потенциально возможных будущих событий и одновременно создает новую цепочку» [23. С. 29].

Момент исчерпывания взрыва - это еще и место самопознания. Включаются те механизмы истории, кото-

рые должны ей самой объяснить, что произошло [23. С. 30]. Произошедшее получает новое бытие, отражаясь в представлениях наблюдателя. При этом, подчёркивает учёный, происходит коренная трансформация события: то, что произошло случайно, предстает как единственно возможное.

Одно и то же событие может послужить условием альтернативности для одного ряда событий и одновременно условием неизбежности для другого. В связи с этим Ю.М. Лотман приводит следующий пример: творчество Пушкина оказало воздействие на превращение художественного произведения в товар («не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать»). Решающую роль здесь сыграл «Евгений Онегин». Однако если бы Пушкин не написал свой роман в стихах или даже если бы Пушкин вообще не родился на свет, процесс этот все равно неизбежно произошел бы. Но если посмотреть на другую историческую связь и предположить, что Пушкин был бы вырван из литературы в свой самый ранний период, то вся цепь событий, ведущих к Гоголю, Достоевскому, Толстому, Блоку и к укреплению той роли русской литературы, которую она играла в гражданских судьбах русской интеллигенции и, следовательно, вообще в судьбах России, оказалась бы совсем не той, какая нам известна [23. С. 97].

Современный историк и философ С.А. Экштут продолжает линию историописания, заданную советским историком Н.Я. Эйдельманом. Именно Н.Я. Эйдельман первым из советских историков опубликовал научнохудожественную контрфактическую модель реализации исторической альтернативы в рассказе о вероятном развитии событий при успешном исходе восстания дворянских революционеров в Черниговском полку [35].

Главной причиной в возникновении исторических альтернатив С.А. Экштут считает историческую случайность. В книге «В Поиске исторической альтернативы» автор рассматривает те случайные происшествия в истории России, которые значительно повлияли на общественное сознание и на поступки главных участников событий, связанных с движением декабристов. Современники энциклопедистов усвоили идею вариативности судьбы, подготовив последующие поколения к мысли о необходимости использовать любой счастливый случай, появившийся в революционную эпоху [36. С. 11]. Особенно мощным катализатором для подобного рода ценностных ориентиров, стало, по мнению С.А. Экштута, молниеносное превращение Наполеона из лейтенанта в императора [37. С. 13-14].

Следующая работа С.А. Экштута, где использована идея альтернативности исторического развития, - статья «Раздробим монумент Аракчееву: Опыт контрфактического моделирования исторического прошлого» в журнале «Вопросы философии» [38], затем в дополненном виде вошедшая в книгу «На службе российскому левиафану» [39. С. 245-269]. В этой работе автор сознательно допускает выходы за пределы научности в область беллетристики в рамках провозглашённой им концепции так называемого «исторического маньеризма». Сюжет контрфактической модели основан на том, что во время восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. поручик Панов с отрядом лейб-

гренадёров прорвался в Зимний дворец и арестовал Аракчеева, а затем в случайной стычке с этим отрядом был убит престолонаследник Николай. В действительной истории Панов не решился подходить к сапёрному батальону, охранявшему Зимний дворец, а затем, встретившись с кавалергардами, сопровождавшими Николая, отбился от них и присоединился к товарищам на Сенатской площади. В контрфактической модели декабристы побеждают, учреждают временное правительство, правление которого приводит к смуте, а затем к военной диктатуре.

В рассматриваемой модели упущено отсутствие такого фактора, как желание самого Панова самостоятельно арестовывать Аракчеева. По показаниям самого Панова, он думал, что Зимний дворец уже занят восставшими, а когда понял, что это не так, то повернул на Сенатскую площадь [39. С. 268-271]. Впрочем, в порядке гипотезы можно допустить, как это предполагает С.А. Экштут, что решение войти в Зимний дворец могло неожиданно и спонтанно возникнуть у Панова. Тем не менее этот частный пример показателен в том плане, что в любом литературно-художественном моделировании исторических случайностей системные свойства исторической ситуации всегда выступают как проявления литературных законов в большей степени, чем отражение действительных свойств исторической ситуации. Анализируя допустимость той или иной альтернативной случайности, историк интересуется не столько её правдоподобием или включённостью в общий контекст причинно-следственных связей, сколько необходимостью этого события для развития сюжета. Так, в контрфактическом сюжете С.А. Экштута можно заметить, что реально отряд Панова не успел бы столкнуться с отрядом Николая I, если бы потратил время на арест Аракчеева [28], однако автор допускает такое столкновение, потому что оно необходимо для заданного им развития сюжета.

Обобщая все вышеприведённые историко-методологические подходы, можно выделить три основных типа понимания исторической случайности. Первый тип, который можно назвать «детерминированными тенденциями», выделяет узловые точки неизбежности, к которым обязательно приведут любые исторические случайности, при этом случайности подчиняются историческим закономерностям. Второй тип, который можно назвать «детерминирующими флуктуациями», выделяет узловые точки непредсказуемой случайности, которая порождает тенденции развития, предсказуемые и объяснимые только до следующей «флуктуации», при этом закономерности подчиняются случайности (незначительному событию, имевшему значительные последствия). Третий тип можно назвать признанием научной ценности субъективного упорядочивания хаотичных событий.

Можно выделить также три вида ассоциирования или отождествления случайности с другими понятиями и категориями: 1) отождествление с индивидуальной свободой воли человека; 2) отождествление с уникальными индивидуальными особенностями людей; 3) отождествление с маловероятным событием; 4) противопоставление случайности и закономерности и ото-

ждествление случайности с пересечением независимых разнородных закономерностей.

Отождествление исторической случайности и проявления свободы воли человека имеет давние корни. В философской традиции осмысление понятия «случайность» нацелено главным образом на историческую случайность, случайность в жизни человека, а не на случайность в неодушевлённом физическом мире. Это можно увидеть, обратившись к работе В. А. Шукова и Г.Н. Хона с симптоматичным названием «Оправдание случайности» [18]. Авторы прослеживают взгляды европейских мыслителей на место и роль случайности в мире, начиная с Античности. Стремление исключить случайность из познания действительности в европейской мысли восходит ещё к Демокриту. Предварительно стоит заметить, что рассматривать исторические случайности в отрыве от проявлений свободы воли неверно, так как история складывается из действий, поступков, мыслей и чувств людей. Однако считать, что любое проявление уникальной человеческой индивидуальности и свободы воли есть историческая случайность, также неверно, так как при таком понимании все события и все поступки становятся случайностями.

Если принять, что случайность - понятие противоположное закономерности, то определить случайность можно с помощью отрицания характеристик, определяющих закономерность. Закономерность - это устойчивая, повторяющаяся, внутренне присущая связь между явлениями. Исходя из отрицания этих основных характеристик можно выделить несколько типов определения исторической случайности. Одни определения основаны на неустойчивости и неповторяемости случайных связей между явлениями, другие - на внешнем характере этих связей по отношению к внутренним существенным свойствам явлений.

Повторяемость событий и связей между ними изучается в теории вероятности. В теории вероятности случайным называют любое событие, которое нельзя однозначно предсказать, которое при одинаковых условиях может либо произойти, либо не произойти. В обыденном смысле под случайностью часто подразумевают маловероятные события, подобное мнение существует и у некоторых отечественных исследователей. Так, К.В. Хвостова приходит к выводу, что «анализ, в том числе и количественный, роли факторов, вызвавших смену тенденций, приблизил бы к ответу на вопрос о вероятности дальнейшего функционирования, которой обладала прерванная социально-экономическая или политическая тенденция, и тем самым о случайном или закономерном характере факторов, вызвавших прекращение ее развития» [34. С. 8]. При обращении к такому определению случайности встаёт проблема измерения вероятности в истории. Эта отдельная проблема была рассмотрена А.В. Бочаровым в статье «Методологические аспекты использования понятия “вероятность” в исторических исследованиях» [12. С. 97-106].

Как было показано выше, в советской методологии упрочилась традиция определять случайность как «пересечение разных каузальных цепей», «столкновение независимых закономерностей», «вмешательство со-

бытий из иной системы». Стоит указать на истоки такой традиции. Французский математик, философ и экономист XIX в. А. Курно дал следующее определение случайности: «Мы называем случайными (fortuits) или результатами случая (hasard) такие события, которые вызываются сочетанием явлений, принадлежащих к независимым цепям в общем порядке причинностей» [1. С. 73]. Подобное понимание исторической случайности обсуждалось в отечественной историографии и методологии ещё в начале XX в. Так, в 1913 г. доцент Харьковского университета В.И. Веретенников использовал идеи французского математика А. Курно о множественности каузальных рядов во Вселенной для обоснования возможности исторических случайностей при их пересечении [13. С. 19-44]. В рецензии на статью Веретенникова историк Н.И. Кареев предостерегал от слепого доверия к такому пониманию случайности. Теория А. Курно, по мнению Н.И. Кареева, вовсе не реабилитирует случайность, но лишь констатирует существование разнодетерминированных процессов [18. С. 153]. Гораздо важнее для историка, считает рецензент, рассматриваемые автором идеи французского математика и философа А. Пуанкаре, в которых случайным признаётся не результат пересечения каузальных рядов, но выбор «каждого исходного пункта нашего изучения прошлого», после которого «случайностями будут для нас и моменты скрещивания и совпадения отделённых нашим познающим сознанием рядов явлений» [18. С. 154-155]. То есть, согласно А. Пуанкаре, выбор того, какие закономерности различные, а какие принадлежат к одной и той же причинно-следственной цепи - это процесс исключительно субъективный, произвольный и случайный по отношению к изучаемым явлениям.

Исходя из определений случайности как столкновения независимых причинных цепей, принадлежащих независимым системам и управляемых разными закономерностями, историческими случайностями называют стихийные природные явления, изменившие ход истории: бури, ведущие к крушению военного флота; извержения вулканов и землетрясения, разрушающие города и даже целые цивилизации; неурожаи и засухи, ускоряющие экономические и социальные кризисы; морозы, способствующие победе менее сильной армии и т.д. Случайностями называют также физические и физиологические процессы, не зависящие от воли человека: траектории полёта пуль и снарядов, спасающих или отнимающих жизнь исторических деятелей; распространение болезнетворных микробов, ставшее причиной болезни или смерти исторических личностей; внешность или глубинные подсознательные импульсы поведения исторических личностей и т.д.

Все эти явления не обусловлены ходом истории и потому случайны по отношению к нему. Однако что тогда мешает считать, что отсутствие всех этих природных, физических и физиологических явлений в какой-либо момент истории также было случайностью? Спокойное море и недра планеты, нормальные осадки и температура также влияют на ход истории и не зависят от него, следовательно, по определению, имеют по отношению к истории случайный характер. Исходя из этой

же логики рассуждений, мы должны считать случайностью не только неожиданную болезнь, но и здоровье человека