Спросить
Войти
Евразийская интеграция: социально-политические и социально-культурные процессы развития
Г.Д. ЧЕСНОКОВ доктор философских наук, профессор, профессор кафедры философии и социально-гуманитарных наук Московского городского педагогического университета*
Концепция евразийства: теоретический анализ
Настоящая статья посвящена проблеме «евразийства». Эта проблема поднимается в 20-х гг. ХХ в. в кругах русской эмиграции. Автор полагает, что духовными предшественниками русских евразийцев являлись поздние славянофилы (Н.Я. Данилевский и др.). Вместе с тем главными идейными противниками евразийцев были безусловно не западники, а сторонники научного социализма.
Chesnokov G.D. The conception of Eurasianism: theoretical analysis. The article is devoted to the issue of the Eurasianism. This issue springs up amidst Russian exile intelligentsia in the 1920s. The author supposes that spiritual predecessors of Eurasianism conception were late Slawophiles (Danylevskii and others). However, the main antagonists of Eurasianism were not Westernizers but the supporters of the theory of scientific socialism.
Концепция евразийства - идеократическое, геополитическое и социально-философское учение, конституирующееся в 1921 г. в среде российской эмиграции. Она сохранила свой идейно-политический потенциал и в XXI веке, и уже одно это обстоятельство свидетельствует о том, что к данной концепции следует отнестись с вниманием. Явле* Чесноков Григорий Дмитриевич, e-mail: greche@mail.ru
ния, которые, раз возникнув, окончательно не исчезают, а, как это случилось с евразийством, в последующем переживают еще и своего рода ренессанс, заслуживают самого серьезного к себе отношения. Вместе с тем сказанное не означает, что за подобными явлениями непременно стоит будущее. Может статься, что потенциал такого рода явлений не столь уж и велик, как это могло показаться с первого взгляда.
Итак, что скрывается за феноменом «евразийство»? Основателями и ведущими идеологами евразийства выступили известные в России философы и ученые: Г.В. Флоровский, Л.П. Карсавин, Н.Н. Алексеев, Г.В. Вернадский, Б.П. Вышеславцев, Н.С. Трубецкой и др. Это движение с самого начала выражало внутреннее несогласие его сторонников с тем, какой путь развития избрала наша страна в результате сначала Февральской, а после этого еще и Октябрьской революций 1917 г. в России.
Новые идеи в философии никогда не возникают на пустом месте. Сказанное несомненно относится и к евразийству. Отечественная философская традиция характеризуется тем, что в центре внимания большинства русских мыслителей традиционно находились проблемы философии истории. Интерес к указанной тематике объясняется тем, что Россия в некотором смысле уникальная страна. В самом деле, в мире нет второй такой страны, чья территория превосходила бы в разы размеры большинства стран и даже отдельных континентов. Но это еще не все. С появлением капитализма центр мирового развития перемещается на Запад. Европа и ее мыслители в XIX в. настойчиво доказывали, что центр мировой цивилизации окончательно утвердился именно здесь, в Европе. Азия, по Гегелю, - это разве что предыстория человечества, но настоящая мировая история не могла сложиться в Азии, она зародилась в Европе.
«Средиземное море, - писал Гегель, - есть сердце древнего мира, так как оно обусловливает и оживляет его. Без этого моря нельзя себе представить всемирную историю, как нельзя себе представить Древний Рим или Афины без форума, где все стекалось. Дальняя восточная Азия удалена от всемирно-исторического процесса и не вмешивается в него, точно так же и северная Европа, которая лишь позднее начала играть роль во всемирной истории, а в древности не принимала в ней никакого участия; ведь в ней
принимали участие исключительно страны, прилегающие к Средиземному морю... Восточная Азия и страны, находящиеся за Альпами, являются крайними пределами вышеупомянутой полосы, расположенной вокруг Средиземного
моря, в которой происходило движение - началом и концом
всемирной истории, ее восходом и закатом» .
Гегель противопоставил Европу и Азию как два по существу неравноценных царства. Народы Азии, согласно Гегелю, в принципе никогда не знали свободы. Последняя впервые зарождается у греков, но свое полное развитие свобода получает у европейцев, через христианство. «Азия вообще, - утверждал Гегель, - есть восточная часть света. Хотя она и является западом для Америки, но как Европа вообще есть центр и конец древнего мира и абсолютно есть Запад, так Азия абсолютно есть Восток»2.
В гегелевской, по существу европоцентристской концепции всемирной истории отдельным народам отведена совершенно неодинаковая роль в плане степени их участия в осуществлении общего хода исторического прогресса. При этом речь у Гегеля шла отнюдь не о том, что на разных этапах мировой истории вклад отдельных народов в дело исторического прогресса мог в самом деле разниться в силу ряда объективных причин. Главная мысль Гегеля состояла в другом, в том, что двигателями исторического развития могли выступить лишь те народы, которые сумели дальше остальных уйти в познании Абсолютной Идеи. Другими словами, гегелевская концепция истории основывалась на представлении о народах, реально повлиявших на ход всемирно-исторического развития, и народах, скажем так, неисторических, не оказавших, по Гегелю, на развитие мировой истории никакого сколько-нибудь значительного влияния. К последним (неисторическим) народам Гегель причислял, в частности, и славян. Таким образом, у Гегеля получалось, что из народов, проживающих на европейском континенте, только греки и римляне, а после падения Римской империи их единственные духовные наследники - германо-романцы могли быть признаны историческими народами. Славяне же, пребывавшие, по его словам, на периферии европейской цивилизации, на эту последнюю, а значит и на мировой исторический процесс в
целом, собственного влияния не оказали. «Северо-восточные государства Европы - Польша, Россия, славянские государства, - по словам Гегеля, - не есть собственно Европа. Они лишь поздно вступают в ряд исторических государств и поддерживают связь с Азией»1.
Итак, славяне, поддерживавшие связь с Азией, не были способны в европоцентристской концепции истории Гегеля, в отличие от тех же германо-романцев, стать подлинными носителями прогресса европейской цивилизации. Иными словами, евразийцы, по мысли Гегеля, есть недоевропейцы. С такой оценкой в России могли согласиться, хотя, разумеется, с оговорками, только западники, но уж никак не славянофилы. Между тем на протяжении длительного периода времени влияние последних на общественное сознание России оставалось преобладающим.
Теперь остановимся на вопросе о том, как и куда на протяжении XIX столетия эволюционировало русское западничество и русское славянофильство? То, что подобная эволюция должна была иметь место в общественном сознании русского общества, нам представляется несомненным.
Первоначальные споры между славянофилами (A.C. Хомяков, братья Киреевские, К.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин) и западниками (Н.В. Станкевич, Т.Н. Грановский, П.В. Анненков, А.И. Герцен, П.Н. Огарев) в основном касались вопроса о том, насколько правильным был исторический выбор в развитии России, обусловленный реформами Петра I. Западники считали его вполне назревшим к VIII в. и несомненно правильным, в то время как славянофилы, со своей стороны, полагали, что первый русский император своими реформами только столкнул Россию едва ли не в пропасть с предназначенного ей Богом собственного пути исторического развития. Эти споры в 30-х гг. XIX в. проходили на фоне в то время еще весьма живых воспоминаний о походе Наполеона на Россию и его затем позорном бегстве из нашей страны. То, что дух русского народа в ходе Отечественной войны 1812 г. проявился во всей его мощи - факт, не требующий каких-либо особых доказательств. Наполеон в результате своего «Великого похода» одновременно утратил славу непобедимого полководца, потерял полумиллионную армию, а в довершение всего и французский престол. После той победы 1812 г. русский император мог диктовать Европе свои условия мира, какие бы он счел на тот момент для России полезными. Европа же отныне не то что более не угрожала России, она попала в полную от Николая I зависимость.
Конфликт между Россией и Западом, причем не надуманный, а вполне объективный, зародился не в XIX в., а много раньше, и он, конечно, не мог исчезнуть несмотря на нашу блестящую победу над Наполеоном, но тем не менее достаточно долго многим в России казалось, что он рассасывается и что постепенно между Россией и Европой происходит сближение. Для правящего класса России во главе с императором Николаем I это был серьезный самообман. Убаюканный мыслью, будто отныне Европа России никак не угрожает, Николай I решил в начале 50-х гг. XIX в. начать войну с Турцией (1853-1856), целью которой ставилась задача получения выхода в Средиземное море. В этой войне, получившей позднее название Восточной, Россия осталась один на один сразу с пятью государствами (Турция, Англия, Франция, Австрия и Пруссия), а военные действия с мощной коалицией европейских государств проходили на огромном пространстве - от Балтики до Тихого океана.
После Крымской войны славянофильство, казавшееся до того чуть ли не утратившим свое влияние на общественное сознание России, вдруг демонстрирует новый и притом весьма значительный подъем. Своеобразным Манифестом неославянофильства в 70-х гг. XIX в. стала книга Н.Я. Данилевского «Россия и Европа», выдержавшая тогда целых четыре издания. Основным тезисом названной книги явилась мысль автора, согласно которой Россия - не Европа и никогда ей уже не станет. «Дело в том, - утверждал Данилевский, - что Европа не признает нас своими. Она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе с тем такое, что не может служить для нее простым материалом, из которого она могла бы извлекать свои выгоды. - материалом, который можно бы формировать и обделывать по образу и подобию своему, как прежде было надеялись, как особливо надеялись немцы, которые, несмотря на препрославленный космополитизм, только от единой спасательной германской цивилизации чают спасения мира. Европа видит поэтому в Руси и в славянстве не чуждое только, но и враждебное начало. Как ни рыхл и ни мягок оказался верхний, наружный, выветрившийся и обратившийся в глину слой, все же Европа понимает, или, точнее сказать, инстинктивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолотить, не растворить, - которое, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, претворить в свою кровь и плоть, - которое имеет и силу и притяжение жить своею независимою, самобытною жизнью»1.
Приведенная цитата из книги Н.Я. Данилевского позволяет сделать вывод, что, в отличие от старшего поколения славянофилов (Хомяков, Киреевские), не считавших себя ни антиевропейцами, ни антизападниками, неославянофилы открыто объявляют себя и теми, и другими.
А что же на тот же момент (последняя треть XIX в.) происходит с русскими западниками? В 80-90-е гг. идеологическое знамя «западничества» в общественном движении России берет на вооружение и твердо держит в своих руках многократно численно выросшая в ходе и после начавшихся в 60-е гг. XIX в. либеральных реформ русская либеральная буржуазия. О природе русской либеральной буржуазии русские марксисты (Г.В. Плеханов, В.И. Ленин) много и подробно писали и в XIX и в XX вв. К сожалению, после распада СССР марксов научный анализ событий отечественной истории в большинстве выпускаемых исторических трудов по истории нашей страны, а особенно в передачах средств массовой информации, изображается как устаревший и односторонний, хотя убедительных подтверждений тому, что это именно так, нам пока что услышать не удавалось. Поэтому напомним сегодняшним читателям главные моменты, послужившие причиной столь резкой критики позиции русских либералов со стороны тех партий и движений в нашей стране, которые еще до революции выступали с критикой политической платформы русского либерализма. Наиболее резким критиком либералов в России был в середине XIX в. Н.Г. Чернышевский. Будучи убежденным сторонником необходимости крестьянской революции, способной устранить самодержавно-крепостнический строй в стране, Н.Г. Чернышевский обвинял либералов в том, что ни к чему серьезному, кроме пустой болтовни такие люди просто не способны.
В «Прологе прологов» - романе автобиографическом, есть интересные страницы, где Чернышевский разговаривает с польским революционером С.И. Серковским (в «Прологе прологов» этот человек выведен под именем Соколовского). Волгин-Чернышевский объясняет Соколовскому, что реформы, которые задумало провести правительство, даже если бы проект реформ составлялся с самыми лучшими намерениями (как это, например, имело место в проекте Соколовского), и который тот просил Волгина-Чернышевского поддержать, никоим образом не мог быть в то время реализован в России. Реформами в самодержавной России, по Чернышевскому, могли шумно заниматься одни лишь либералы, и только потому, что их цель состояла ни в чем другом, как отвлечь народ от революционной борьбы с царским самодержавием. Для революционера же, - считал Н.Г. Чернышевский, - негоже уподобляться пустой деятельности либералов. «Я глубоко уважал вас, - завершает свой разговор с Соколовским Волгин, - когда шел сюда. Увидевши, полюбил: вы не только силен и рассудителен, вы кроток и чужд всякой эгоистической мысли. Вы - святой человек. Нельзя не любить вас. Но тем тверже мое решение: нам не надобно видеться. Ни для чего, потому что я не хочу помогать вашему проекту. Я не желаю, чтобы делались реформы, когда нет необходимых условий для того, чтобы реформы производились удовлетворительным образом, Никакое дело не требует, чтобы мы с вами виделись, зачем же мы стали бы видеться? Чтобы спорить об отвлеченных вопросах или о пустяках, называемых (Чернышевский, говоря это, имеет в виду либералов. - Г.Ч.) общественными вопросами»1.
К концу XIX в. либерализм в России в теоретическом плане становится во всех смыслах реакционной теорией. В ходе предстоящей в России буржуазной революции, убеждал В.И. Ленин своих сторонников, русская либеральная буржуазия непременно окажется на стороне самодержавия, так как она более всего страшится народной революции, которая в случае победы сметет и власть самодержавия, и власть буржуазии. Так оно, в конечном итоге, и произошло.
А теперь вновь вернемся к евразийству, сторонники которого объявили в 20-х гг. XX в. о своем учении как о якобы в прямом смысле новой теоретической концепции и более
того, о якобы новом социальном проекте, способном привести страну после мировой войны и последующей гражданской войны к скорому процветанию. Что же в этой концепции или проекте могло оказаться в самом деле нового? На наш взгляд, ровно ничего. На момент своего появления концепцию характеризовала в несомненном смысле ее очевидная антизападная риторика. Как помнит читатель (выше мы цитировали неославянофила Н.Я. Данилевского и убедились, что в неославянофильстве критика Запада безусловно значилась на одном из первых мест, но это ни в коей мере не означало, что тот же Данилевский был противником самодержавного строя пореформенной России. Россия, по мнению Данилевского, отличается от Запада, во-первых, тем, что на протяжении всей своей истории сохраняла верность истинно христианской (читай, православной) вере. Уже один тот факт, что на Западе католицизм мог мирно уживаться с протестантизмом свидетельствует, по Данилевскому, о том, что Запад на самом деле отрекся от подлинного христианства, а это в свою очередь означает, что народы Европы осознанно отступили от заветов Христа.
В области государственной жизни России Н.Я. Данилевский также видит несомненное превосходство России перед Западом. «Россия, - уверял читателей Данилевский, - есть едва ли не единственное государство, которое никогда не имело (и, по всей вероятности, никогда не будет иметь) политической революции, т.е. революции, имеющей целью ограничение размеров власти, присвоение всего объема власти или части ее каким-либо сословием или всею массою граждан, изгнание законно царствующей династии или замещение ее другою»1. Но более всего Данилевский умиляется тем, что в современной ему царской России (книга «Россия и Европа» впервые увидела свет в 1869 г., но, чуть позже после русско-турецкой войны 1877-1878 гг. интерес к ней крайне усилился, и работа автора неоднократно переиздавалась уже и после его смерти) прочно утвердился, как он считает, новый экономический уклад, дающий возможность вчерашним крепостным крестьянам успешно вести собственное хозяйство. «В отношении к общественно-экономическому строю, - уверял Данилевский, - Россия составляет единственное обширное государство, имеющее под ногами
твердую почву, в котором нет обезземеленной массы, в котором, следовательно, общественное здание зиждется не на нужде большинства граждан, не на необеспеченности их положения, где нет противоречия между идеалами политическими и экономическими. Мы видим, что именно это противоречие грозит бедой европейской жизни, вступившей уже в своем историческом плавании в те опасные моря, где, с одной стороны, грозит Харибда цезаризма или военного деспотизма, а с другой - Сцилла социальной революции. Условия, дающие такое превосходство русскому общественному строю над европейским, доставляющие ему непоколебимую устойчивость, обращающие те именно общественные классы в самые консервативные, которые угрожают Европе переворотами - заключаются в крестьянском наделе и в общин-1
ном землевладении» .
Больших успехов (и в этом мы вполне согласны с Данилевским) достигла к концу XIX в. национальная русская культура, занявшая несомненно весьма достойное место среди самых известных достижений мировой культуры.
Мы не станем разоблачать все многочисленные факты откровенной апологетики экономических и политических «достижений» России, на которые ссылался в своей работе Данилевский, но на одном из них считаем нужным остановиться особо.
Главная причина всех отечественных успехов, по Данилевскому, объясняется беззаветной преданностью русского народа духу православия. Православие, уверяет автор, не только вдохновляло в прошлом народ на многочисленные ратные подвиги, но оно, помимо всего остального, обеспечивало заметный прогресс и в культуре, и в экономике, и даже в государственной жизни. Иначе говоря, прогресс славянского (русского) культурно-исторического типа - таков вывод Данилевского - был обусловлен в первую очередь приверженностью русского и других народов России православию. Но ведь как раз эта же идея, в чуть видоизмененном виде, в последующем отстаивалась и теоретиками евразийства. Православная вера, рассуждали они, позволила русскому народу создать большое и сильное государство, в котором разные народы обрели единое для всех Отечество и это Отечество все живущие на огромных просторах великой страны народы
и народности обязаны и далее хранить и приумножать, а если потребуется, так и защищать, не щадя жизни.
После начала Первой мировой войны будущие евразийцы выступали в ряду самых что ни на есть решительных «патриотов» России и, естественно, разоблачителей государств - противников Антанты. Вот что писал в то время Е.Н.Трубецкой в своей статье «Война и мировая задача России»: «Одно из главных условий наших побед в настоящую войну заключается в том, что таких сомнений (как в русско-японскую войну 1904 г. - Г.Ч.) теперь, слава Богу, не существует. Мы знаем, за что мы сражаемся. И наша несокрушимая воля победить обусловливается тем, что наша цель заставляет нас желать победы во чтобы то ни стало: именно она оправдывает всякие усилия, всякие жертвы, не исключая и самой высшей. Что же это за смысл войны, в которую мы верим?
Он, - объясняет Трубецкой, - определился для нас уже в ту минуту, когда могущественная Австрия напала на маленькую беззащитную Сербию: тогда впервые возгорелась в нас ярким пламенем наша воля победить. И совершенно то же мы испытываем при виде издевательств Германии над Бельгией: мы чувствуем, что с этим мы примириться не можем, что превращение Европы в культурную орду, где все народы служат рабами одного, для нас безусловно недопустимо, что это - и наш собственный конец; самый смысл нашего существования требует, чтобы этого не было.
Волею судеб, - утверждает Трубецкой, - России навязывается освободительная миссия; и в этой миссии она находит самое себя, свое лучшее национальное я. Именно тогда она становится сама собою, именно тогда она обретает свой собственный образ Божий, когда она освобождает другие народы; так есть, так было и так будет»1. Чуть ниже автор, развивая свою мысль, формулирует главный свой тезис, разделяемый всеми евразийцами: «Обладая огромной территорией, Россия не заинтересована в ее увеличении: политика захватов может причинить нам не пользу, а только вред: нам нужно сохранить, а не умножить наши владения. Но именно это стремление к сохранению достояния отцов, этот территориальный консерватизм, который диктуется России ее жизненными интересами, делает ее естественной защитницей и
покровительницей слабых и угнетенных народностей - всех тех, кому грозит поглощение и порабощение»1. Комментировать сказанное вряд ли стоит. Россия в империалистической войне отстаивала, по Трубецкому, исключительно общечеловеческие интересы.
Итак, славянофильство в процессе своей эволюции переросло в неославянофильство как явное неприятие всех западных ценностей, но на этом процесс не завершился, он двинулся далее - к евразийству. Возникает вопрос: почему?
В начале XX в. Россия едва не погибла. В то время существовала реальная угроза распада великой страны на целый ряд мелких самостоятельных государств, которые, если бы такое все же произошло, наверняка попали бы в полную экономическую и политическую зависимость от наиболее сильных на тот момент европейских держав. Этого, к счастью, не случилось благодаря победе Октябрьской революции, но, повторимся, дело к этому стремительно двигалось и «цивилизованный» Запад не колеблясь, если бы ему только было позволено, отхватил бы себе не один жирный кусок от большого российского пирога. Россию, как бы это кому-то не нравилось, после первой мировой войны спасли именно большевики. Я многократно об этом писал во многих своих работах и не сомневаюсь, что это очевидно любому добросовестному исследователю истории Октябрьской революции. Вот, к примеру, мнение автора книги «Большевики приходят к власти» профессора Индианского университета (США) А. Рабиновича: «Вооруженное восстание в том виде, в котором его представлял себе Ленин, стало возможным только после того, как правительство (речь идет о Временном правительстве) предприняло прямое наступление на левые силы. И здесь, -продолжает А. Рабинович, - следует повторить, что массы в Петрограде, которые в той или иной степени поддерживали большевиков, выступавших за свержение Временного правительства, сделали это не потому, что как-то симпатизировали идее прихода к власти одних большевиков, а потому, что верили: над революцией и съездом нависла угроза. Только создание представительного полностью социалистического правительства - за которое, как считали массы, и выступали большевики - могло дать им надежду, что не будет возврата к ненавистной жизни при старом режиме, что удастся избежать
смерти на фронте, что Россия сумеет быстро выйти из войны и вообще жизнь станет лучше»1.
Вернемся, тем не менее, к ответу на вопрос: содержала ли концепция евразийства какое-то рациональное зерно или такого рода содержание в ней с самого начала попросту отсутствовало? Нам представляется, что по крайней мере один верный момент в данной концепции присутствовал. В чем же он состоял? Выше мы достаточно подробно изложили субъективную точку зрения Гегеля на влияние народов Востока (Азии) и Запада (Европы) на развитие мирового исторического процесса. Согласно Гегелю Восток и Запад - полярные противоположности, соединить которые воедино в силу их разной природы невозможно. Восток, по Гегелю, есть начало мировой истории, Запад (Европа) - ее завершение. В этом плане попытка объединения Европы с Азией в некоем третьем понятии (типа Евразия), с точки зрения Гегеля, не более чем бессодержательная абстракция. Между тем Европа на Востоке плавно переходит в Азию, другими словами, их друг от друга практически ничто не отделяет, кроме легко преодолимого Уральского хребта. Мало того, Русское государство, первоначально складывавшееся на территории Великой русской равнины, в ходе своего многовекового существования расширялось, обрастало новыми землями сначала за счет пространства южных европейских степей, но с образованием Московского государства еще и обширными азиатскими территориями. Одним словом, «странное» евразийское государство не только сумело появиться на мировой карте, но оно, непрерывно набирая силу, смогло вполне успешно противостоять агрессивным поползновениям достаточно сильных его соседей не только на Западе и на Востоке, но еще и на Юге. Случайность ли это? На наш взгляд, нет. Случайности обычно только подтверждают общий, закономерный порядок бытия, в том числе, разумеется, и исторического.
Размежевание азиатских и европейских народов свершилось достаточно давно и для последующего успешного развития этих народов на каком-то этапе исторического развития такое размежевание оказалось по-своему даже полезным. Древняя Индия, Древний Китай, Древний Египет и даже древние греки в процессе их относительной изо1 Рабинович А. Большевики приходят к власти. М.: Прогресс, 1989, с. 334.
ляции от остальных народов создавали и развивали свои особые в чем-то уникальные для каждого из них культуры. Повторяющиеся вооруженные столкновения восточной и западной цивилизаций безусловно препятствовали развитию производительных сил тех и других народов. Греки, а вслед за ними римляне в собственном стиле поменяли социально-культурный ландшафт прежней Европы. Однако распад Римской империи серьезно нарушил сложившийся порядок на большей части европейского континента. Варварские племена, расселившись на территории бывшей Римской империи и принявшие от Рима христианство, начали создавать собственные новые государства, границы которых многократно уступали старым границам огромной Римской империи.
К тому времени войны для большинства народов и уж конечно для достаточно развитых германцев превратились в особую форму их трудовой деятельности, позволявшей меньшинству жить за счет общественных богатств, созданных трудом многих людей. Территория относительно небольшой Европы вследствие быстрого развития производительных сил оказалась вскоре плотно заселенной германскими племенами и тогда остро встал вопрос о заселении новыми европейцами еще и других, неевропейских территорий. Отсюда причины крестовых походов, цель которых формально - освобождение «гроба Господня», а на самом деле - обретение новых свободных территорий и новых богатств для быстро увеличивающегося в Европе населения. Восточная Европа, не говоря уже об Азии, была меньше перенаселена, чем, скажем, западная ее часть. В результате движение крестоносцев на Восток уже в средние века для правящей тогда на Западе Католической церкви превращается в своего рода насущное требование внешней завоевательной политики ряда католических государств Западной Европы. Одновременно с движением европейцев на Восток последовало не менее активное передвижение азиатских племен во главе с тем же Чингисханом (Темучином) на Запад. Это продвижение шло через Русь, но Русь выстояла. Сопротивлением русского народа движение с Востока на Запад в XIII в. было остановлено. Дальше Руси монголы двинуться не смогли. Здесь они были остановлены.
Итак, русское многонациональное государство в процессе своего возникновения столкнулось с тем, что для нормального развития ему требовалось иметь достаточно сил, чтобы отражать наступления многочисленных врагов и с Запада, и с Востока. Маленькое государство подобную задачу решить в принципе не способно. Следовательно, вырасти на стыке Европы и Азии Русь могла лишь при одном непременном условии: что бы это государство сложилось как безусловно крупное как по размерам территории, так и по численности населения. Кроме того, образующееся на стыке Европы и Азии относительно молодое евразийское государство должно было непременно стать в военном отношении настолько мощным, чтобы в зародыше тушить возможные вооруженные конфликты между народами Европы и Азии.
Таким образом, Московское государство образовалось, с одной стороны, как государство, соединяющее друг с другом народы двух непохожих один на другой континентов, но одновременно - не позволившее, чтобы более сильная сторона могла безнаказанно подавить другую. В трудные для народов не одной Европы времена Россия в самом деле неоднократно вставала на сторону жертв агрессии и тому в отечественной истории мы находим немало подтверждений.
Евразийство - это то, что сделало Россию такой, какой она в конечном итоге стала, стать какой-то иной она просто не могла. Спрашивается: как в этой ситуации мы оцениваем концепцию евразийства? Мы ее оцениваем, прежде всего, как ненаучную социальную теорию, пытающуюся наделить одну отдельно взятую страну и ее народ способностью выполнить на планете некую всемирно-историческую миссию. Мы, со своей стороны, в отличие, скажем, от О. Шпенглера, евразийцев, неославянофилов, не разделяем веру в существование избранных судьбой народов, которых господь решил наделить даром делать то, чего не способны сделать остальные народы. Люди - продукты обстоятельств, в которых они сформировались и далее живут. Но люди в ходе своей жизни меняют эти обстоятельства, а вместе с тем меняются и сами. Мы стали евразийцами потому, что родились и живем в стране, одна часть которой пребывает в Европе, тогда как другая - в Азии. Но и та, и другая есть две части единой и неразделимой России, которая для нас такая же единственная как, скажем, Франция для французов, Италия для итальянцев, Китай для китайцев, Америка для американцев и т.д. Для нас наша страна навсегда останется лучшей в силу одного того, что это наша страна.
