Современный Северный Кавказ - системный кризис или инерционное развитие?

С. Сущий,

политолог

СОВРЕМЕННЫЙ СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС

ИЛИ ИНЕРЦИОННОЕ РАЗВИТИЕ?

По мнению значительного части российского экспертного сообщества, ситуация на Юге России, и прежде всего на Северном Кавказе, в последние годы устойчиво ухудшается. Причем данное ухудшение носит системный характер. В этом отношении показательно само название конференции, проводимой ИСЭГИ ЮНЦ РАН. Системный кризис рассматривается как данность, не нуждающаяся в специальном обосновании.

В научной литературе имеется много определений понятия «кризис», которое понимается как переворот, перелом, быстрый рост негативных тенденций; выход организма / системы из зоны устойчивого развития в область непредсказуемого развития. При всех возможных различиях в дефинициях они подчеркивают резкое ухудшение состояния исследуемого явления.

По мнению В. А. Авксентьева, 2008 г. был последним годом, когда инерционный сценарий развития Северного Кавказа, реализуемый с начала века, мог вывести данный национальный макрорегион на конструктивную траекторию развития. Уже с 2009 г. реализуется негативный конфликтологический сценарий, требующий принципиально иных управленческих усилий и решений. В качестве выхода предлагается как можно более быстрый переход в управлении самым сложным макрорегионом РФ к системному «менеджменту» (комплексное использование последнего, заметим, жизненно необходимо не только на проблемном Юге России, но и во всей остальной РФ - всех сферах федеральной и региональной управленческой практики).

Анализ процессов, происходящих на Северном Кавказе, действительно обнаруживает длинный ряд негативных тенденций. Однако ими содержательная канва происходящего в данном крайне сложном и разнообразном национальном макрорегионе не исчерпывается. Даже достаточно поверхностный обзор местной социальной динамики последних лет обнаруживает ее многослойный и многосоставный характер, совокупность противоречивых трендов, локальных достижений и потерь, соотношение которых разнится не только по отдельным республикам, но и по каждому из аспектов их социальной жизни.

В этой связи возникает вопрос, насколько происходящее на современном Северном Кавказе может быть определено как системный кризис. В пределах данной ограниченной публикации столь «масштабный» вопрос может быть рассмотрен только в самом первом приближении. Имеет смысл коротко остановиться на наиболее проблемных аспектах социальной действительности Северного Кавказа, которые и дают повод говорить о его кризисном состоянии.

Террористическая активность. Минимальный уровень террора в макрорегионе пришелся на середину «нулевых», когда казалось, что после существенного сокращения НВФ Чечни в 20032005 гг. дело постепенно близится к почти полной ликвидации регионального бандподполья. Вместо этого последовала его пространственная децентрализация, рост террористической активности в Дагестане и Ингушетии. На месте одного (чеченского) эпицентра на Северном Кавказе образовалось три сопоставимых по масштабам центра террора. При том, что их совокупный боевой потенциал уступал чеченскому образца 2001-2002 гг.

В последние годы межреспубликанская «перецентровка» террора продолжалась. Из наиболее значимых подвижек отметим быстрый рост (с весны 2010 г.) активности бандподполья Кабардино-Балкарии при параллельном, не менее ощутимом его сокращении в Ингушетии на протяжении 2008-2009 гг., являвшейся едва ли не ведущим регионом Северного Кавказа по активности террора. Активность бандподполья в Дагестане и Чеченской Республике в 2010 г. сохранялась на уровне предыдущих двух лет, но для Чечни есть основания предполагать некоторое сокращение боевого потенциала республиканских НВФ. И в целом в силовой компоненте антитеррористической деятельности на Северном Кавказе в последние 1-2 года фиксируются определенные успехи, прежде всего связанные с повышением эффективности работы силовых структур по ликвидации руководителей бандподполья, а также уничтожению и / или нейтрализации целых боевых групп (в 2010 г. было уничтожено порядка 400 боевиков, в том числе 30 руководителей среднего и высшего звена, около 400 террористов и пособников задержано).

В настоящее время северокавказские НВФ успевают восполнять понесенные потери. Однако это требует от них все возрастающих усилий. С учетом демографического фактора (постепенное сокращение молодежных генераций, представители которых формируют основной контингент боевиков), уже с 2014-2015 гг.

можно ожидать определенного сокращения количественных размеров НВФ, как и сокращения обслуживающей террористическое вооруженное подполье инфраструктуры. Конечно, для его ликвидации или кардинального перелома в борьбе с региональным бандподпольем абсолютно недостаточно успешной работы одних силовиков. Но, повторим, ситуация на данном направлении в 2010 -начале 2011 г. в целом по Северному Кавказу не изменилась к худшему. Скорее наблюдаются колебательная динамика активности террора, пространственная трансформация общего его ареала и основных эпицентров, удельные сдвиги различных форм подрывной деятельности, изменение соотношения отдельных источников финансирования и т.д. Иными словами, террористический «комплекс» Северного Кавказа в последние годы находится не в стадии активного роста, но пребывает в процессе непрерывной трансформации / адаптации, что вполне закономерно, учитывая масштабы антитеррористической кампании.

Социально-экономическая сфера. Характер и масштаб экономических проблем северокавказских республик хорошо известны. Постсоветская экономическая архаизация была связана не только с деиндустриализацией, утратой значительной части основных фондов, но «теневизацией» наиболее прибыльных сегментов экономики и потерей навыков производственной культуры у местного населения. Последняя, в свою очередь, является одной из причин крайне высокого уровня безработицы в ряде республик, сохранению которой способствует масштабное дотирование местной социальной сферы федеральным бюджетом и связанное с ним развитие в республиканских сообществах «иждивенческого комплекса». Как результат, сформировалась цепочка негативных социально-экономических корреляций, устойчиво воспроизводящая себя на протяжении последних 10-15 лет.

Однако положение существенно различается по отдельным республикам. Наиболее сложной в этом отношении является ситуация в Ингушетии и Чечне, реального механизма вывода которых из состояния хронической экономической стагнации пока не найдено. Но ничего принципиально нового в экономику этих республик последние годы не принесли. И едва ли корректно говорить об их «экономическом кризисе», тем более что республиканские сообщества в значительной степени вполне адаптированы к существующей в них социально-экономической ситуации, а наличие стабильного, масштабного финансирования из федерального центра - дополнительный серьезный фактор стабилизации. Эко83

номика других республик Северного Кавказа более динамична. В каждой имеются свои серьезные проблемы, но и определенные успехи и достижения, определенный потенциал развития и свои направления роста. А сопредельный Чечне Дагестан на протяжении ряда лет вообще демонстрирует достаточно быстрые темпы экономического (в том числе промышленного) роста, являясь наряду со Ставропольским краем регионом - лидером СКФО (при всех возможных критических уточнениях экономический подъем республики несомненен). Безусловно, разработанная в 2010 г. и принятая к реализации «Стратегия социально-экономического развития СКФО до 2025 г.» - не панацея. И не станет таковой, даже в случае своей полной реализации (притом что реализуемость ее достаточно сомнительна). Экономическая сфера макрорегиона останется «высокопроблемной» на всю обозримую перспективу, а имеющийся в республиках потенциал роста, как свидетельствует практика, реализовать будет весьма сложно. Но ситуация в этом плане далеко не безнадежна. И представляется, что к происходящему в экономике большинства северокавказских республик более приложимо определение «инерционное развитие», а не «системный кризис».

Сфера государственного управления и правоохранительной деятельности. Низкие профессиональные качества управленческого аппарата и правоохранительных органов, высокий уровень их коррупционности, этноклановость - еще одна «ахиллесова пята» республиканских социумов. Однако весь набор «пороков» местной власти уходит корнями в советский период, а в современном «развернутом» виде фиксируется в республиканской жизни уже с середины 1990-х (т.е. как минимум 10-15 лет). На вопрос: существенно ли ухудшились показатели эффективности северокавказской бюрократии в последние годы, скорее следует дать отрицательный ответ. Другое дело, что необходимо учитывать фактор общественного «терпения» - с течением времени даже устоявшийся уровень «порочности / некомпетентности» воспринимается обществом с нарастающим раздражением, становясь одной из основных причин роста протестного потенциала в республиках.

Но Северный Кавказ в последние годы являет примеры и положительных подвижек в данной сфере. Укажем на Ингушетию -деятельность высшего руководства республики по «самоочищению» управленческого аппарата, сокращению масштабов коррупции и повышению профессионального уровня принимаемых ре84

шений. При этом власть существенно расширила каналы обратной связи с обществом, позволяющие перейти от монолога к реальному двустороннему взаимодействию (один из результатов этой работы - сокращение масштабов террора). Едва ли в обозримой перспективе качество республиканских властей в регионе существенно вырастет, но маловероятно его дальнейшее ухудшение. Учитывая повышенное внимание федерального центра к данной проблеме, а также совокупность процессов в сопредельных сферах социальной жизни Северного Кавказа, не исключен и сценарий очень замедленного, но совершенствования работы республиканских властей и правоохранительных органов.

Сфера межнациональных отношений, религиозная жизнь. При всей очевидной сложности положения в сфере межнациональных взаимодействий на Северном Кавказе, при наличии множества локальных конфликтов в Дагестане, хронической этно-политической напряженности в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии, выходящей время от времени в зону обострения, последние годы в макрорегионе обходятся без масштабных межнациональных конфликтов, аналогичных тем, которыми ознаменовались рубеж и первая половина 1990-х годов. Очевидно, что состояние «дружбы народов», отличавшей макрорегион в период советской стабильности 1960-1970-х годов, в обозримой перспективе возврату не подлежит (напомним, впрочем, что стабильность межнациональных взаимодействий советского периода далеко не всегда означала их реальную сооптимизированность). Тектонические подвижки социальной жизни конца XX в. привели этнополи-тику Северного Кавказа в состояние «стабильной нестабильности». И это надолго, может быть, даже по меркам истории.

Задача федерального центра и республиканских властей -контролировать и оперативно регулировать данную этнополитиче-скую «хронику», не позволяя ситуации выходить из-под контроля, «выскакивать» из области фонового или даже повышенного напряжения в критическую зону (точка социальной бифуркации), чреватую непредсказуемой динамикой. В определенной степени власть уже научилась отслеживать и управлять этноконфликтной энергетикой, тем более что принципиально новых угроз и рисков в сфере межнациональных взаимодействий на Северном Кавказе в последние годы не появилось.

«Исламизация» общества, стремительное возрождение религии в постсоветский период являются одними из основных факторов современной социальной динамики Северного Кавказа,

определяющих в том числе и его способности к системной модернизации. Влияние данного фактора на социальную жизнь многообразно и противоречиво. Религиозная «истовость» части населения, сопряженная с социально-идеологическим радикализмом -одна из причин широкого распространения на Северном Кавказе экстремистских практик, важное условие живучести регионального террористического подполья. Тем не менее есть определенные основания предполагать, что пиковые уровни религиозности молодежи в самых проблемных республиках макрорегиона уже достигнуты и доля «истовых» в последующих молодежных генерациях должна быть несколько ниже. По крайней мере, для периода после 2015 г. более вероятным представляется определенное сокращение уровня религиозного фанатизма, нежели сохранение его существующего уровня, тем более его дальнейший рост.

Итак, социальная динамика Северного Кавказа последних лет, как представляется, обнаруживает в целом не столько устойчиво негативный тренд, сколько сложную кривую, которая в свою очередь раскладывается на ряд «синусоид», каждая из которых отражает сложную динамику одного из сегментов этнополитиче-ской, этноконфессиональной, социально-экономической, социокультурной жизни данного макрорегиона и отдельных его региональных сообществ. При этом контуры данных «отраслевых» синусоид не совпадают во времени. То есть в один и тот же временной отрезок по одним показателям фиксируется определенная стабилизация (или даже улучшение) ситуации, а по другим - динамика оказывается отрицательной.

Суммарная производная данных разнонаправленных векторов оказывается слишком сложной и многослойной, чтобы можно было однозначно говорить об устойчивом переходе всего Северного Кавказа на негативный сценарий развития. Учитывая сложноструктурированный характер данного макрорегиона, подобная «интегральная» оценка / констатация едва ли возможна вообще. Речь скорее должна идти только о фиксации основных трендов отдельных республиканских социумов.

Но, пожалуй, более существенно другое. Осмелимся предположить, что для современной России вообще не существует отдельно взятой проблемы Северного Кавказа, но есть одна интегральная проблема «России для самой себя» - проблема ее собственного системного состояния: общественно-политической устойчивости и социально-экономического динамизма, способности / неспособности решить основные проблемы своего развития

(от демографической до научно-технической). В обойму данных актуальных задач, формирующих общую «сверхзадачу», составным элементом входит и проблема Северного Кавказа.

Анализ динамики РФ в первом десятилетии XXI в. позволяет говорить об инерционном сценарии ее развития, который с большой вероятностью будет продолжен и во втором десятилетии. Данный сценарий может быть обозначен как путь консервативно-бюрократической эволюции, не позволяющий стране совершить прорыв в решении поставленных стратегических задач, но и не запускающих ситуацию в любой из сфер социальной жизни настолько, чтобы это дестабилизировало РФ до состояния глубокого кризиса, тем более привело ее к социальной революции. Данный инерционный сценарий развития с рельефной местной спецификой отчетливо просматривается и в социальной динамике современного Северного Кавказа.

«Народы Кавказа в пространстве российской цивилизации: Исторический опыт и современные проблемы», Ростов н/Д., 2011 г., с. 80-84.

Лаура Ерекешева, доктор исторических наук (Институт востоковедения КН МОН РК) СОВРЕМЕННЫЕ АСПЕКТЫ РАЗВИТИЯ ИСЛАМА И ХРИСТИАНСТВА В РЕСПУБЛИКЕ КАЗАХСТАН

История Казахстана как полиэтнического, поликонфессионального государства, всегда была (и остается) связана с взаимодействием культур и религий Востока и Запада. Тесное переплетение различных культурных систем в течение более чем двух тысячелетий приводило к их взаимному сосуществованию, а также выработке специфического кода, позволяющего синтезировать достижения различных культур. Маршруты Великого шёлкового пути способствовали распространению и закреплению данной парадигмы всеприятия и межкультурного взаимодействия. С одной стороны, это привело к распространению на территории Казахстана всех мировых религий (буддизма, христианства, ислама), а также множества локальных и иных верований (тенгрианства, шаманизма, зороастризма, манихейства, митраизма). С другой - к созданию особого синкретизма в культуре местного населения, впитавшего в себя различные культурные составляющие, что ис87