Социально-утопические произведения В. Ф. Одоевского в контексте истории отечественной интеллигенции

When studying the effects of internal disintegration of the USSR, the author concludes about the beginning of a new experiment: the transition from socialism to capitalism.

Karpenkova T.V., doctor of historical science, professor, pro-rector, Karpenko-vaTV@mail.ru, Russia, Moscow, International Institute of Economics and Law.

УДК 323.329

СОЦИАЛЬНО-УТОПИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ В. Ф. ОДОЕВСКОГО В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

В.В. Комиссаров

Рассматривается литературное творчество В. Ф. Одоевского, анализируются его особенности и характерные черты. Важное внимание уделяется тем признакам, которые объединяют В.Ф. Одоевского и отечественных фантастов последующих периодов.

Значение фантастики в деятельности отечественной интеллигенции вытекает из специфической роли отечественной интеллигенции в условиях модернизации страны в XVIII—XX вв. В Западной Европе идеи модернизации стали результатом развития мировоззрения буржуазных слоев, которые вышли на арену идеологической борьбы в эпоху нового времени и стали носителями этих идей. В данном случае роль интеллигенции этих стран свелась только к «облачению» новой идеологии в форму политических и правовых концепций. В России же можно было наблюдать слабое развитие предпринимательских слоев, в связи с чем именно интеллигенция развивала, пропагандировала и распространяла новые идеи. Начиная с эпохи Петра I, политика правящих кругов напоминает своего рода «соревнование» с ведущими странами Европы практически во всех сферах общественной жизни. При таком типе модернизации интеллигенция как в лице «просвещенной бюрократии», так и представителей «свободных профессий» выдвигает и разрабатывает идеологию модернизации, становится одним из главных субъектов процесса переустройства общества. В данную схему модернизационного развития логично укладывается и советский период отечественной истории. Именно в эти годы было завершено создание индустриального общества, произошла урбанизация, заложены основы современной транспортной, энергетической и информационной структур.

Характер «догоняющего развития» подчеркивался даже в официальной пропаганде, в известном лозунге «догнать и перегнать».

Политическая, идеологическая и прогностическая активность интеллигенции проявлялась в различных формах (в политико-правовой и философской мысли, в государственном строительстве, оппозиционной и революционной деятельности), в том числе и в области вненаучной реконструкции. К последней можно отнести различные формы литературы, включая нереалистические жанры. В этой связи можно вспомнить дворянского идеолога М. М. Щербатова (1733—1790 гг.), который в романе «Путешествие в землю Офирскую» использовал сказочно-фантастическую форму для пропаганды своих воззрений. Во второй четверти XIX столетия фантастическая литература получила развитие в творчестве Владимира Федоровича Одоевского (1803—1869 гг.). На этой личности стоит остановиться отдельно, ибо в ней воплотились многие типические черты дворянской интеллигенции первой половины XIX века. В. Ф. Одоевский родился в Москве в 1803 г. Он принадлежал к одной из старейших ветвей рода Рюриковичей и по прямой линии происходил от черниговского князя Михаила Всеволодовича, замученного в 1246 г. в Орде и причтенного к лику святых. Однако знатность происхождения сочеталась у В. Ф. Одоевского с демократизмом в отношениях. В. А. Соллогуб, лично знавший Владимира Федоровича, вспоминал: «По происхождению своему князь Одоевский стоял во главе всего русского дворянства. Он это знал; но в душе его не было места для кичливости — в душе его было место только для любви. Свое родовое значение он сознал не высокомерием пред другими, а прежде всего строгостью к самому себе и неограниченною преданностью к началам человечности. С самого юного возраста он не увлекался страстными порывами, берег чистоту своего имени, вел жизнь невозмутимо нравственную, бессребреную, скромную, радушную, не возбуждая в других ни гнева, ни досады, не затрагивая чужого самолюбия, и сам никогда не допускал в себе нетерпения... » [5, с. 343]. В. Ф. Одоевский получил блестящее образование в благородном пансионе при Московском университете, знал несколько европейских языков. Очень рано он включился в литературную жизнь Москвы: вместе с В. К. Кюхельбекером издавал альманах «Мнемо-зина», стал одним из создателей и руководителей «Общества любомудрия». После 1826 г. он переехал в Петербург, где печатался в журналах «Вестник Европы» и «Современник», сдружился с А. С. Пушкиным, издавал собственные сборники. Именно перу В. Ф. Одоевского принадлежит некролог на смерть А. С. Пушкина «Солнце русской поэзии закатилось!». Владимир Федорович был разносторонним человеком. Наряду с литературой он занимался историей и теорией музыки, написал ряд работ по музыкальной педагогике, стоял у истоков Русского географического общества.

Важно отметить следующую черту — абсолютную лояльность властям, избегание какой-либо оппозиционной политической деятельности.

Это несмотря на то, что В. Ф. Одоевский лично знал многих декабристов, в том числе К. Ф. Рылеева, В. К. Кюхельбекера, был родственником

А. И. Одоевского. Почти сразу после окончания пансиона он поступил на государственную службу, занимал должности в различных ведомствах, в том числе занимался таким деликатным делом, как цензура. Данное направление его деятельности изучала американская исследовательница М. Т. Чолдин. В. Ф. Одоевский не был штатным цензором, формально он числился библиотекарем в санкт-петербургском комитете иностранной цензуры, однако иногда привлекался и для анализа зарубежных изданий, в чем ему помогало знание языков [7, с. 59, 62—63]. Следует подчеркнуть, что подобное занятие среди русской дворянской интеллигенции совершенно не считалось зазорным. В числе цензоров той эпохи мы видим и

A. Н. Майкова, и Ф. И. Тютчева. Причем общее отношение

B. Ф. Одоевского к цензуре как к явлению было, видимо, отрицательным. По крайней мере, он приветствовал ограничение цензурных требований при Александре II, в 1865 г. разрабатывал свой вариант цензурного устава. «Большею частию книги (кроме книг гениальных, весьма редко появляющихся) суть лишь термометр идей, уже находящихся в обществе. — Писал он по поводу цензуры. — Разбить термометр не значит переменить погоду, а лишь уничтожить средство следить за ее переменами» [7, с. 59]. В. Ф. Одоевский дослужился до весьма высокой должности сенатора. Однако его сложно упрекнуть в простом сервилизме. Он был одним из ярких представителей просвещенной бюрократии, который прекрасно осознавал и лично переживал многие проблемы своей Родины. Он горячо приветствовал отмену крепостного права и либеральные реформы 1860-х гг., активно участвовал в обсуждении преобразований. Также примечательно, что конфликты В. Ф. Одоевского с властями провоцировались самими «власть предержащими». Например, серьезное неудовольствие министра просвещения графа С. С. Уварова вызвал уже упоминавшийся некролог на смерть А. С. Пушкина. Такая же ситуация в отношениях с властью будет характерна и для многих фантастов советского времени.

Социально-утопические произведения писателя по многим показателям вполне соответствуют характеристикам научной фантастики и выглядят более современно, чем, например, мистическая проза его современника Эдгара По, которого включают в число основоположников фантастического жанра. Следует отметить, что В. Ф. Одоевский предвосхитил и другую черту российской фантастики - ее общественно-политическое звучание. В своих новеллах и повестях он спорил с модными в то время теориями, пытался прогнозировать социальный облик грядущего на научных основаниях. Например, рассказ «Последнее самоубийство» — эмоциональный отклик В. Ф. Одоевского на теорию Мальтуса о грядущем перенаселение Земли в следствие безудержного роста численности людей. Кроме того, этот рассказ можно считать одной из первых антиутопий в русской литературе. Писатель довел идею Мальтуса до логического конца, которым, по его мысли, могло быть только коллективное самоубийство человечества. Причем задолго до появления ядерного оружия В. Ф. Одоевский предположил возможность уничтожения Земли с помощью взрывчатых веществ. Другой рассказ писателя — «Г ород без имени» — это полемика с концепцией утилитаризма И. Бентама. Используя прием художественной гиперболы, Владимир Федорович возражал тезису Бентама о полезности как критерии моральной ценности. Удивительно, но строки из этого произведения и сейчас звучат вполне актуально: «И все, в ком нашлась хотя искра божественного огня, были, как вредные мечтатели, изгнаны из города. Купцы сделались правителями, и правление обратилось в компанию на акциях. Исчезли все великие предприятия, которые не могли непосредственно принести какую-либо выгоду . Государственная проницательность, мудрое предвидение, исправление нравов — все, что не было направлено прямо к коммерческой цели, словом, что не могло приносить процентов, было названо мечтами. Науки и искусства замолкли совершенно; не являлось новых открытий, изобретений, усовершенствований. Умножившееся народонаселение требовало новых сил промышленности; а промышленность тянулась по старинной, избитой колее и не отвечала возрастающим нуждам» [4, с. 105]. Заметный интерес вызывает незаконченный роман «4338-й год. Петербургские письма». Это первый образец технологической утопии, причем не только в русской, но, видимо, и в мировой литературе. Описанные Одоевским технические достижения будущего (летательные аппараты «гальваностаты», средства связи) строго научны и не противоречат знаниям первой половины XIX в. Более чем за 20 лет до публикации «Происхождения видов» Ч. Дарвина В. Ф. Одоевский предвосхитил некоторые идеи эволюционной теории и естественного отбора. По его мысли в 44-м веке лошади измельчали и превратились в «лошадок, которых дамы держат ныне вместе с постельными собачками» [3, с. 278]. Один из персонажей «Петербургских писем» объясняет это тем, что «всеобщее распространение аэростатов сделало лошадей более ненужными; оставленные на произвол судьбы, лошади ушли в леса, одичали;. когда же лошади сделались предметом любопытства, тогда человек докончил дело природы; . при пособии человека они мельчали постепенно и наконец дошли до нынешнего состояния забавных, но бесполезных домашних животных» [4, с. 279]. Фактически писатель предвидел моду на карликовых животных (лошадей, свиней), появившуюся в конце ХХ в. Причем, в предисловии он объяснил этот сюжетный поворот: «Истребление пород лошадей есть также дело очевидное, и тому существуют тысячи примеров в наше время. Измельчание породы собак совершилось почти на наших глазах и может производится искусством, точно так же как садовники обращают большие лиственные и хвойные деревья в небольшие горшечные растения» [4, с. 273]. Также В. Ф. Одоевский предсказывал безудержный рост городов: в

романе Москва и Петербург разрослись настолько, что соединились в один город. И это не единственные его предсказания, удачно отразившие реальные тенденции. Например, повествование в романе ведется от имени китайского студента, решившего посетить соседнюю Россию. Писатель предрекал, что Китай в грядущем «пробудится от векового усыпления» и войдет «в общее семейство образованных народов» [4, с. 277]. Западноевропейская фантастика достигла такого уровня прогноза только к концу XIX в. в технологических утопиях Ж. Верна и А. Робиды, а также в социальных романах Г. Уэллса.

В. Ф. Одоевскому был присущ сложный интеллектуальный юмор. Писатель описывает дискурс ученых будущего по поводу старинного названия российской столицы — Санкт-Петербурга: «Исторические свидетельства убеждают, что этот город был основан тем великим государем, которого он имя носит. но открытия некоторых древних рукописей привели к мысли, что ... знаменитый город несколько раз переменял свое название. Это открытия привели в волнение всех здешних археологов: один из них доказывает, что древнейшее название Петербурга было Пет-рополь, и приводил в доказательство стих древнего поэта (Далее В. Ф. Одоевский цитирует Г. Р. Державина. — В. К.). Другой утверждает, также основываясь на древних свидетельствах, что древнейшее название Петербурга было Петроград. молодой археолог ... доказывает, что древнее название Петербурга было Питер» [4, с. 291]. Также персонажи

В. Ф. Одоевского спорят о значении древнего слова «столоначальник» и приходят к забавному выводу, что это должностное лицо стояло над военачальником и градоначальником. Такая юмористическая интеллектуальная игра была подхвачена будущими поколениями отечественных писате-лей-фантастов. В доказательство можно привести цитату из повести

А. Н. и Б. Н. Стругацких «Попытка к бегству», где спорят люди будущего: «Есть такая архаическая идиома: “дрожать как банный лист”. Банный лист — это такая жаровня, — он стал показывать руками. — Ее устанавливали в подах курных бань, и, когда поддавали пару, то есть обливали жаровню водой, раскаленный лист начинал вибрировать.

Саул неожиданно захохотал.

— Это не мой вывод. Это наиболее распространенная гипотеза.

— Нет такого выражения. Есть выражения: “дрожать как осиновый лист” и “липнуть как банный лист”.

— Но липнуть как лист это примитивная метафора . Как может липнуть банный лист? . Чего ради листья каких-то растений попадут в баню? Это смешно!» [6, с. 254—255].

В романе В. Ф. Одоевского есть и элементы едкой сатиры. К ним можно отнести рассуждения ученых 44-го века о заработках николаевских чиновников. «В древности количество жалованья высшим сановникам было гораздо менее того, которое выдавалось людям низших должностей;

ибо высшее звание предполагало в человеке, его занимавшем, больше любви к общему благу, больше самоотвержения, больше поэзии.» — пишет, видимо не без издевки, В. Ф. Одоевский [4, с. 292].

К сожалению, произведения В. Ф. Одоевского оказались в стороне от «магистрального пути» развития научной фантастики. Творчество писателя к ХХ столетию оказалось почти забытым, и фантастический жанр пришел в нашу страну из Европы. Только с 1950-х гг. В. Ф. Одоевского стали упоминать, как предтечу научно-фантастического жанра в русской литературе [2, с. 37—38]. Однако в советское время о нем вспоминали неохотно, ибо «место» основоположника жанра социальной утопии по идеологическим соображениям было отдано Н. Г. Чернышевскому с его романом «Что делать?». Например, историки российской фантастики Е. Брандис и

В. Дмитревский хотя и назвали «Петербургские письма» В. Ф. Одоевского «оригинальной попыткой», но посвятили им всего один абзац из 7 строк, в то время как Н. Г. Чернышевскому уделили почти целую страницу [1, с. 136—137].

В своих фантастических и у социально-утопических произведениях

В. Ф. Одоевский предвосхитил многие черты отечественной фантастики, включая и научную фантастику 1960—1980-х гг., когда данный жанр достиг наивысшего рассвета. Здесь мы видим и высокую гражданственность; и полемичность; и исторический оптимизм; и строгую научность; и лояльность к властям при критическом отношении к действительности; и примат нравственно-этических факторов над материальными. Подобное предвосхищение не случайно, а проистекает из родовых черт отечественной интеллигенции, которые были унаследованы и интеллигенцией советской эпохи. Большую роль сыграло и то обстоятельство, что в рамках научной фантастик реализовывались важные функции интеллигенции: критика существующих порядков, прогноз будущего развития, рефлексия важнейших общественных проблем.

Список литературы

Комиссаров Владимир Вячеславович, канд. ист. наук, доцент, cosh-kin@mail. ru, Россия, Иваново, Ивановская государственная сельскохозяйственная академия им. академика Д. К. Беляева

SOCIALLY-UTOPIAN WORKS BY V.F. ODOEVSKIY IN THE CONTEXT OF THE RUSSIAN INTELLIGENTSIA HISTORY

V.V. Komissarov

This article looks into the creative works by V.F. Odoevskiy and contains the analysis of its peculiar features. A special focus is laid on those features, which unite V.F. Odoevskiy with Russian fantasts of the subsequent periods.

Komissarov Vladimir Vyacheslavovich, candidate of historical science, docent, cosh-kin@mail.ru, Russia, Ivanovo, Academician D.K. Belyaev Ivanovo State Agricultural Academy.

УДК 9.94

КАТЕХИЗИСЫ КИЕВСКОЙ МИТРОПОЛИИ XVII-XVni ВВ.: ОСНОВНЫЕ ЖАНРЫ И ИХ ИСТОЧНИКИ

М.А. Корзо

Катехизисы Киевской митрополии формируются как жанр на рубеже XVI—XVII вв. под влиянием католической и протестантских традиций. Основными моделями для подражания выступали школьные катехизисы иезуитов, вероучительные компендиумы не иезуитского происхождения, наставления для миссионеров и букварные тексты, восходящие к традиции «Spruchbucher». В статье кратко анализируются жанровые особенности этих памятников и техники перевода, с помощью которых книжники Киевской митрополии адаптировали эти памятники к собственной традиции.

Всю совокупность катехетических сочинений Киевской митрополии можно разделить на несколько групп по следующим критериям: в рамках