Спросить
Войти
УДК 947.084.2(092)
Человек и эпоха: Александр Бубликов о революции 1917 г. в России
Бакулин В. И.
доктор исторических наук, профессор кафедры отечественной истории, Вятский государственный университет. 610000, г. Киров, ул. Московская, 36. E-mail: vla84780804@yandex.ru
Аннотация: В статье рассматривается деятельность политических партий, поведение ряда ключевых фигур грандиозной российской исторической драмы в восприятии современника и участника революционных событий 1917 г. в России. Написанная им книга «Русская революция. Впечатления и мысли очевидца и участника» содержит в себе описание важных и интересных сюжетов революционного переворота в столице и целый ряд политических портретов, в том числе свергнутого царя, лидера партии кадетов П. Н. Милюкова, некоторых министров Временного правительства. Личность самого Александра Бубликова интересна его социальным положением связующего звена между миром большой политики и российского предпринимательства, способностью анализировать присходившие на его глазах события большой исторической значимости, а также стремлением автора монографии достаточно грамотно осмысливать социальную и политическую конкретику с точки зрения научных обществоведческих теорий.
The man and the era: Alexander Bublikov about the 1917 revolution in Russia
Bakulin V. I.
doctor of historical sciences, professor of the Department of Russian history, Vyatka State University.
Abstract: the article examines the activities of political parties, the behaviour of a number of key figures in the Russian Grand historical drama in the perception of a contemporary and participant of the revolutionary events of 1917 in Russia. He wrote a book "The Russian revolution. Impressions and thoughts of a witness and participant" which contains a description of important and interesting stories of the revolution in the capital and a series of political portraits, including that of the deposed king, the leader of the cadets P. N. Miliukov, some Ministers in the Interim government. The personality of Alexander Bublikov is an interesting social situation as a connecting link between the world of big politics and the Russian business, ability to analyze what has haddened in his eyes, events of great historical significance, but also the desire of the author is quite competent to comprehend social and political reality from the perspective of social scientific theories.
Александр Александрович Бубликов - бывший комиссар Временного правительства по железнодорожному транспорту, в сентябре 1917 г. перебравшийся в США, по роду своей дореволюционной деятельности и социальному статусу управляющего железнодорожной компанией был довольно тесно связан с крупным отечественным, в первую очередь московским, капиталом - братьями Рябу-шинскими, А. И. Коноваловым. В плане партийной принадлежности он относительно недолгое время являлся членом фракции прогрессистов в 4-й Государственной думе, а затем и одноименной партии. Однако если исходить из его утверждения, политическая деятельность играла в жизни Бубликова роль второстепенную. Во всяком случае, он, отметившись в роли комиссара Временного комитета Государственной думы (затем Временного правительства) в Министерстве путей сообщения, уже в первой декаде марта 1917 г. покинул этот пост. Судя по содержанию написанной им по горячим следам событий и изданной в Нью-Йорке книге «Русская революция. Впечатления и мысли очевидца и участника» (предисловие к первому изданию датировано 20-м февраля 1918 г.), Бубликов позиционировал себя скорее как хозяйственника-прагматика, представителя промышленного капитала России [1]. В предисловии к книге он особо подчеркнул: «Я уже давно уклонился от активного участия в политике» [2]. Правда, это утверждение самим содержанием довольно эмоционально написанной книги, как и последующей биографией, слабо подтверждается.
При преобладании мемуарной литературы, описывающей революционный катаклизм 1917 г. с тех или иных партийных позиций, предлагаемый А. Бубликовым угол зрения мог бы представлять собою особый интерес. Однако центр тяжести изложения и в исследуемом тексте смещен скорее к политическому дискурсу; наряду с проблемами экономического характера, зна© Бакулин В. И., 2017 60
чительное место отведено автором книги характеристикам свергнутого монарха, деятелей политических партиий, главным образом либерального толка, а также политическому компоненту предпосылок Февральской (в меньшей степени - Октябрьской) революций. Очевидно, дело не только в том, что возвести непроходимую стену между экономикой и политикой невозможно, тем более когда речь идет о событии преимущественно политического характера, но и в мировоззренческой матрице самого А. Бубликова.
Хотя автор книги избегает четкой самоидентификации себя с каким-либо определенным политическим течением, партией и даже осуждает чрезмерные увлечения современников идеологиями, межпартийной «грызней» и склоками [3], однако его рассуждения о прошлом, настоящем и будущем России базируются на определенного рода идеологии, которая - с некоторыми оговорками - может быть названа умеренно либеральной. На что указывает, например, его сожаление по поводу того, что народ русский явно «не дорос еще до буржуазной идеологии, целиком основанной именно на уважении к чужой собственности, что он где-то еще бесконечно далек даже от современных европейцев и американцев» [4]. Но в любом случае свидетельство о событиях революции «из первых рук» человека, тесно связанного и с политической элитой, и с предпринимательскими кругами России, представляет собою немалый интерес.
Выясняя предпосылки революционного взрыва, А. А. Бубликов утверждал, что благодаря успешному экономическому росту в период после 1907 г. «все» в России потеряли интерес к революционной тематике, кроме «ничему не научившихся» революционеров [5]. И если революция все же оказалась поставленной в повестку дня ходом событий, то вина за это возлагалась им в первую очередь и главным образом на царское правительство. Оно само возбудило ненависть по отношению к себе политическими преследованиями и бюрократическим гнетом. В период после первой русской революции, категорически заявил Бубликов, правительство повело себя глупо. Озвученная в ходе ее «верхами» формула «сначала успокоение, а потом реформы» во второй ее части довольно быстро была переведена в разряд неактуальных. Из всех реформ реализовалась, впрочем, не слишком энергично, только одна - столыпинская аграрная. Более всего Бубликова огорчал тот факт, что об «утверждении торжественно обещанных политических свобод не было больше и речи» [6]. Именно в дефиците свобод и демократии автор книги усматривал главный исток Февральской революции.
По его наблюдениям, «не было в России класса или группы людей, с которыми русскому правительству было бы по пути. Оно воевало со всеми, всех и всего боялось, всех угнетало, все молодое, свежее душило...». Утратившему творческое начало царизму, «выродившемуся и духовно, и физически», оказалось не по силам «точно сформулировать действительно исторические задачи своего народа и настойчиво их осуществлять» [7]. Что подобная оценка была не исключительной в определенных кругах российской элиты той поры, свидетельствуют и воспоминания А. И. Деникина: «Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты» [8].
Если главной причиной 2-й революции в России, по Бубликову, являлось нежелание Николая II решительно вступить на путь демократизации жизни страны, то и непосредственым виновником, давшим толчок к началу антимонархической революции, он тоже называет... монарха. По его очень своеобразной и весьма сомнительной версии (якобы непротиворечиво объясняющей суть событий), Николай II подумывал о подписании сепаратного мира с Германией, а чтобы получить согласие союзников на его заключение, их следовало припугнуть призраком русской революции. На улицах столицы стал разыгрываться спектакль народных выступлений. Однако он, вопреки замыслам сценаристов, вдруг перерос в революцию. Правда, не так уж спонтанно, уточняет Бубликов, поскольку против собравшегося на улицах народа без всяких на то оснований (толпа не делала ничего криминального, а кое-кто и просто прогуливался) было применено оружие, а стреляли в граждан переодетые солдатами полицейские. По коварному замыслу власть предержащих, чтобы устроить «маленькую революцию», надо было «произвести удачную стрельбу». Что и было сделано. Но начавшийся переход солдат на сторону жертв самодержавного произвола обусловил начало действительной революции [9].
Поскольку А. А. Бубликов возглавлял группу лиц, уполномоченных доставить арестованного Николая II из Ставки в Петроград, в его сознании сложился относительно «объемный» образ последнего российского императора. Бывший царь произвел на него впечатление человека с атрофированными чувствами, «каменным сердцем», с натурой мелкой и склонной к зависти. Он нашел, что царю вместо известного определения «Николай Крававый» гораздо более подошел бы эпитет «Николай Ничтожный», и одобрил решение А. Ф. Керенского отправить бывшего царя в Тобольск, во избежание самосуда и расправы с ним толпы [10]. «Николай II, писал он, - это политический труп, который никогда не восстанет», ибо такой правитель не нужен народу «даже в дни самого великого отчаяния» [11]. При этом, судя по контексту, сам Бубликов не испытывал по отношению к низложенному самодержцу личной злобы и ненависти, высказав заслуженный упрек в адрес свиты Николая Романова, в большинстве своем торопливо покинувшей бывшего властителя [12].
Деятели оппозиционного самодержавию лагеря в большинстве своем удостоились под пером А. А. Бубликова не более лестных характеристик. Он весьма скептически оценил социально-креативные возможности различных политических течений, партий накануне Февраля. По его мнению, «в народе к моменту революции не было ни одной интегрирующей, творческой силы... Этот (самодержавный. - В. Б.) строй не донес до момента революции ни одного действительно авторитетного политического деятеля, ни в среде правительства, ни в среде оппозиции». Даже Государственная дума к этому времени «решительно никакой поддержкой в стране не пользовалась» [13]. Правда, как это будет показано ниже, он сделал некоторое исключение для большевиков, однако никого из их лидеров, включая В. И. Ленина, А. Бубликов «не заметил». В среде социалистов он упомянул - с некоторой долей уважения - лишь меньшевика Ираклия Церетели, да и то лишь в связке с собственной персоной [14].
Таким образом, вину за идейно-политическую импотенцию оппозиции, за отсутствие в ней выдающихся деятелей А. А. Бубликов полностью возложил на царизм, который, как и прежде, в политическом контексте оставался для него олицетворением вселенского зла: «Десятилетия систематической деморализации народа давали себя знать: в стране не оказалось никаких подлинно государственных элементов» [15]. В контексте такого рода обличений самодержавия скромная роль интеллигенции, по Бубликову, сводилась к тому, что она «доказывала - и действительно доказала и в своей стране и всему миру, что русская самодержавная власть имморальная, ибо держится она только насилием» [16].
Автор книги «Русская революция» подверг сокрушительной критике членов Временного правительства [17], сделав исключение лишь для министра А. И. Коновалова (прогрессиста, как и сам Бубликов), который, по его словам, самоотверженно трудился, «едва урывая 4-5 часов на сон». Но и этот преданный Родине чиновник - все же «неврастически безвольный» человек [18]. Уничижительных оценок удостоились и П. Н. Милюков, в числе прочего обвиненный в превращении в политический труп Государственной думы [19], и министр финансов - вскоре сменивший лидера кадетов на посту министра иностранных дел - М. И. Терещенко («юноша без всяких знаний и без опоры в стране») [20]. Н. В. Некрасов, в определении Бубликова, - популист, Г. Е. Львов, А. А. Мануйлов, А. М. Никитин, С. Н. Прокопович - полные ничтожества [21]. Не остался без сочного эпитета и А. Ф. Керенский, «истерически влюбленный в свободу» [22]. Проведя параллели между Николаем II и последним главой Временного правительства, он нашел, что у Александра Федоровича, как и у последнего царя, «те же капризы, совершенно необъяснимые фантазии, склонность, род недуга, к окружению себя ничтожествами, упрямство, и рядом крайняя нерешительность...» Как и Николай II накануне Февраля, Керенский к моменту Октябрьской революции оказался в полной изоляции [23].
Грандиозность и сложность вставших перед министрами задач застали их врасплох, вызвали замешательство и неуверенность, что наиболее ярко проявилось у возглавлявшего два первых кабинета Временного правительства князя Г. Е. Львова. Он, «вечно растерянный, вечно что-то забывающий, ничего не предусматривающий, старающийся всем угодить... был как бы ходячим символом бессилия Временного правительства» [24]. Правительство губило морализаторство, - формулировал небесспорное утверждение Бубликов; оно было просто неспособно применять принуждение, «силой заставлять непокорных исполнять веления власти» по той причине, что русская интеллигенция «уже давно поддалась искушению перенести политический спор в область морали» [25]. К сожалению, автором книги не были приняты в расчет реальные возможности Временного правительства, серьезно ограниченные противостоявшими ему Советами, как и неудачные попытки Ш] опереться на насилие летом - осенью 1917 г. [26]
Надо сказать, не лучшее впечатление члены Временного правительства, лидеры кадетов и умеренных социалистов произвели не только на А. А. Бубликова. Нечто подобное отмечал и член французской военной миссии в Петрограде, капитан Жак Садуль. В письме своему однопартий-цу-социалисту, министру вооружений Франции Альберу Тома он писал осенью 1917 г.: «Когда беседуешь со всеми этими людьми нынешнего центра и еще больше - с правыми, приходишь в отчаяние от их шатаний, от бесконечного "дрейфа" их перепуганного сознания. Без ясного идеала, без компаса, без звезд плавут они наугад по бушующему и страшному океану революции. Они не хотят приставать к гавани большевиков. И поскольку своей гавани они до сих пор не нашли, их носит по волнам» [27].
Главным недостатком кабинета в целом, по мнению Бубликова, являлась неопытность его членов в делах государственного управления: «Это был в существе не кабинет министров, умевший управлять великой страной в ответственнейший момент ее истории, а некий семинарий государственного управления». По своему предыдущему жизненному опыту эти люди «знали... в
сущности, только одно дело - говорить речи и критиковать чужую работу» [28]. Еще более губительную, чем безволие, роль для правительства сыграла его «идейная бесцветность», неспособность увлечь за собой большинство народа. Сущность программы кабинета, как и задававшей в нем тон партии кадетов, сводилась к неприемлемой для большинства граждан формуле: «Довести страну до Учредительного собрания, продолжая войну!» [29]
Во властной связке Временное правительство и правящая Конституционно-демократическая партия (по политической окраске кабинет был определенно кабинетом «кадетского засилья») он отдавал предпочтение последней и находил, что именно тесная связь с правительством может сыграть для нее пагубную роль: с таким председателем, как князь Львов, правительство должно будет «свалиться через каких-нибудь два месяца, увлекши в своем падении и кадетскую партию - единственную, на которую Россия еще могла надеяться» [30]. Однако надежда на КДП странным образом соседствовала у Бубликова с вышеприведенной разгромной критикой министров-кадетов, включая лидера партии Милюкова, и признанием крайне низкого политического потенциала бывшей оппозиционной (теперь уже павшему царизму) интеллигенции в целом.
Участие России в мировой войне как в прошлые годы, так и в период после падения царизма, - «священная корова» для Бубликова. Оно приоритетно для него и по отношению к революции. Проявляя солидарность с теми политиками, которые находили нерациональным сочетание войны с революцией, нежелательность последней в условиях продолжавшихся военных действий («Финансирование войны и финансирование в то же время социальной справедливости не может быть по плечу экономически слабой стране, и так уже безудержно шедшей к банкротству» [31]), он, по сути, находил возможным жертвовать во имя войны социальной справедливостью.
По приведенной выше обтекаемой формуле затруднительно судить, о какой именно революции идет у А. Бубликова речь - о буржуазной или о социалистической, ибо задачи первой из них им внятно не прописаны. А вот необходимость продолжения Россией войны автором не только признавалась, но и аргументировалась. Впрочем, довольно неуклюже и малоубедительно. Он писал: «Выход из войны, перестройка всех внешних отношений в момент величайшего мирового кризиса представляет собой такой прыжок в неизвестность, который никак не мог предвещать для России ничего доброго» [32].
Война сама по себе уже осуществила радикальнейшую перестройку «всех внешних отношений». К тому же, если речь шла о «прыжке в неизвестность», то откуда черпалась уверенность именно в плачевных последствиях этого прыжка? Не говоря уж о том, что не менее чем Бубликов, компетентные люди (военный министр Временного правительства А. И. Верховский, член ЦК меньшевистской партии, видный политический деятель и экономист Н. Н. Суханов/ Гиммер [33] и др.) находили гибельным для страны именно дальнейшее ее участие в мировой войне, а не выход из нее. Да и сам Бубликов, косвенно подтверждая их правоту и с цифрами в руках показывая переживаемую Россией финансовую катастрофу [34], тем не менее, не смог отказаться от догматической зашоренности в вопросе о войне и мире. Впрочем, дело заключалось, очевидно, не только и даже не столько в догматике, сколько в текущей большой политике.
В книге признается закономерным и заданным ходом событий приход к власти большевистской партии. В том числе и потому, что Г. Е. Львов своей деятельностью, фактическим разгромом госаппарата, в результате чего «на Руси, в сущности, не стало никакой власти» [35], подготовил «будущее торжество большевиков» [36]. Обратной стороной медали было то обстоятельство, что «не только государственно мыслящие в России, но и весь народ в совокупности каким-то здоровым инстинктом всегда рвался к... сильной власти», а в большевиках «учуяли людей, склонных создать именно сильную власть». Попутно Бубликов отмел обвинения большевиков в развале армии (не они писали Приказ № 1), в поощрении анархии и преступности («большевики грабителей, насильников и мародеров, насколько слышно, расстреливают даже без суда») [37].
Сам он, в согласии с концепцией Монтескье, находил, что России, как крупному государству, «по ее размерам нужна сильная, деспотическая власть», причем не только в чрезвычайных исторических обстоятельствах [38]. При этом им было сформулировано тонкое психологическое соображение: у русских людей нелюбовь к власти сочетается с осознанием ее необходимости, что предполагает диалектическое сочетание «энергического творчества» властей «в духе народных желаний», с «не менее энергическим подавлением всяких попыток к непослушанию воле страны». Правительство князя Львова действовало противоположным образом, не сумев к тому же увлечь народ перспективами дальнейшего развития страны [39]. Обреченность февральского режима, по утверждению А. Бубликова, стала ему понятна уже в мартовские дни: «Неизбежность прохождения Россией периода увлечения крайними политическими и социальными учениями вырисовывалась для меня уже тогда вполне ясно. Потому, сдав через несколько дней министерство Некрасову, я закончил свое участие в правительственной деятельности» [40].
Большевики, в отличие от членов Временного правительства, нашли нужные слова, знамя, обозначили грандиозные перспективы общественного прогресса («Мы научим весь мир, как устраивать счастье народных масс!»), за которыми пошел народ. К тому же они поняли, что «править без принуждения и без аппарата принуждения, то есть государственной полиции нельзя», сделав из этого соответствующие практические выводы. Кроме того, они реализовали многое из того, что следовало осуществить еще Временному правительству [41]. Однако сказанное выше совсем не означало принципиальной солидарности автора книги с идеологией и политикой большевизма. Одобряя отдельные мероприятия новой власти, хотя и далеко не все, Бубликов, вместе с тем, рассматривал их как компоненты в целом губительного для России послеоктябрьского курса внутренней и внешней политики [42].
Губительность этого курса Бубликов обосновывал в строгом соответствии с ортодоксальным марксизмом, точнее - с его принятой Г. В. Плехановым и российскими меньшевиками версией. Он писал: «Что мир идет к социализму - это ясно. Спорить с этим было бы неумно. Слишком много грехов накопилось за капиталистическим строем, слишком много было страданий масс, слишком оскорбляет он чувство справедливости, чтобы человечество не чаяло в крушении капитализма путей к своему счастью». Однако условия недостаточно развитой страны, каковой является Россия, не дают шансов для успеха социалистического эксперимента на отечественной почве. Поэтому провал большевиков неизбежен по причине «безжизненности самой сущности их идеи» [43].
Еще одним слабым местом социалистической мысли он находил излишнее увлечение вопросами распределения национального богатства, материальных благ, при недостаточном внимании к организации производства [44]. Обвинение это явно нуждалось в конкретизации, поскольку в самом общем виде его следовало отнести к разработанной В. М. Черновым идеологии партии эсеров; что же касается теоретических установок большевизма, то здесь требовалась более серьезная аргументация. Интересны размышления автора книги об особенностях российского социалистического сознания, о психологических нюансах отечественного социализма. «Русский социализм, - утверждал он, - не есть нечто вытекающее из классового самосознания. Это своего рода религия, в которой интеллигенция - священнослужители» [45].
Отринув современные ему теории и практику российских политических течений монархизма, либерализма, социализма, Бубликов попытался набросать альтернативный проект вывода России из глубочайшего системного кризиса, в каковом она находилась к началу 1918 г. В самом сжатом виде он сводился к требованию налаживания производства, поскольку главные беды страны он вполне справедливо связывал с недопроизводством, усугубленным революционныи хаосом и недалекой политикой Временного правительства. Однако успешное развитие виделось ему только на базе частной собственности, способной, в числе прочего, решить проблему инвестиций.
Говоря о близкой ему железнодорожной отрасли, он оценил как приносившую зло политику национализации части железных дорог, проводимых царским правительством с 1880-х гг. Что же касается «своеобразного огосударствления, которое проведено Некрасовым (министр путей сообщения во Временном правительстве. - В. Б.) и большевиками», - уверял Бубликов, - то оно, «окончательно зарежет Россию» [46]. В более широком контексте, при введении социалистических порядков в России, писал Бубликов, «нет решительно никаких шансов ожидать, что это созидание новых благ, то есть промышленное творчество, усиление производства, интенсификация труда, пойдут сколько-нибудь энергично». Столь мрачный прогноз базировался в первую очередь на убеждении А. А. Бубликова в неспособности социалистического строя обеспечить необходимую мотивацию труда и личной инициативы связанных с производством людей [47].
По Бубликову, для человеческой деятельности существуют три стимула: любознательность, стремление к славе, стремление к комфорту. Последний дополняется у него еще и накопительской страстью. Первые два стимула присущи немногим, третий - большинству, которое «работает ради личного обогащения, подстегиваемое великим возбудителем человеческой деятельности - голодом» [48]. Социализм, понимаемый им как полностью уравнительная система, ослабляет третий стимул, «исключая возможность личного обогащения, делая всех равными участниками благ земных, независимо от степени продуктивности труда, и устраняя возможность и нужность накопления» [49].
В дореволюционной России большинство «простолюдинов» (рабочих, ремесленников, крестьян, мелких служащих...) были лишены возможности делать накопления, но зато для них вполне актуальным оставалась «стимулирующая» их трудовую деятельность угроза голода. Поэтому социализм, даже в упрощенном его изображении Бубликовым, вряд ли представлялся большинству из них явлением сугубо враждебным. Более глубоким видится предупреждение автора книги о том, что потребуется немало времени и работы над человеческой душой, чтобы заставить человека во имя общего блага работать так же, как он работает в условиях капиталистического строя, преследуя свои индивидуальные цели [50].
Только с капиталистическим строем связывал А. А. Бубликов и возможность индустриализации страны, с глубоким сожалением отмечая: «Идеологи индустриализма, защитники буржуазных
идей насчитываются в России единицами» [51]. Его идеал - американский путь, на который он пытался звать российское общество, - «путь титанического развития промышленного творчества, феерического развития капитализма в стиле североамериканском» [52]. Именно с этим идеалом был, очевидно, связан срочный вояж А. Бубликова в Соединенные Штаты Америки и издание там «в пожарном порядке» написанной им по самым горячим следам событий книги. Таковая обозначила отношение российского капитала (по крайней мере, определенных кланов) к участию России в мировой войне, к Октябрьской революции, подавая соответствующий сигнал американским правящим кругам и внося свою лепту в формирование общественных настроений в США.
Книгу А. А. Бубликова, несмотря на излишне смелые обобщения («весь народ», «воля страны» и т. п) отличает довольно высокая культура мысли и слова, а также стремление многоаспектно - под углом зрения экономики, политики, социальной психологии - охарактеризовать события 1917 г. в России, что делает ее ценным источником по истории Великой русской революции.
Примечания и список литературы
Notes and References
