На пути к 22 июня

память А. Г. ДОНГАРОВ

НА ПУТИ К 22 ИЮНЯ Европа после Дюнкерка

Вооруженный конфликт в Европе в рамках весенне-летней кампании 1940 г. разительно отличался от того, каким он виделся Москве до его начала. Сталинский прогноз, высказанный на заседании Политбюро 19 августа 1939 г., оказался катастрофически ошибочным1. Германия вышла из боев на Западном фронте не ослабленной, а значительно более сильной; не разоренной войной, а обогатившейся за счет ограбления оккупированных стран, с тылом, прочным как никогда ранее в ее истории. С другой стороны, сопротивление побежденных и оккупированных стран было столь непродолжительным, что свело к минимуму их человеческие потери и материальные разрушения, которых оказалось явно недостаточно для возникновения ситуации всеобщего революционного хаоса.

Очевидный просчет в оценке центрального условия, на котором зиждился весь рапалльский замысел, казалось бы, должен был понудить советское руководство к пересмотру всех его стратегических установок. Эмоциональная реакция вождя на произошедшие события выглядела вполне адекватной. «Сталин был в крайне нервном состоянии, - свидетельствует Н.С. Хрущев. - ...Он буквально метался по кабинету, ругаясь, как последний извозчик. Он проклинал французов, поносил англичан. Как они могли позволить побить себя, да еще с таким разгромом?» [14, с. 268]. Однако осознания того, что после поражения Франции и британского экспедиционного корпуса стратегическая ситуация в Европе претерпела коренные изменения и дальнейший ход войны может оказаться совершенно иным, нежели он виделся ранее, так и не пришло. В Москве долго не могли понять, что, с точки зрения Гитлера, падение Парижа означало исчерпание германской части программы Рапалло и долгожданное избавление от ненавистной зависимости от большевистско-коминтерновской «друж1 «Если Германия победит, - предсказывал Сталин, - она выйдет из войны слишком истощенной, чтобы воевать с нами в ближайшие десять лет». Как известно, история сократила этот срок до одного года.

бы». Соответственно, менялось и отношение к СССР: из надежного тыла рейха он, в глазах Берлина, все больше становился препятствием на пути к установлению абсолютной германской гегемонии в Европе. 25 июня, всего через несколько дней после разгрома войск коалиции, в беседе с начальником генштаба сухопутных войск вермахта генералом Ф. Гальдером фюрер поднимает вопрос о разработке плана нападения на СССР осенью того же года [2].

Для понимания взаимоотношений внутри треугольника Германия -СССР - Великобритания следует держать в уме непривычный для широкого отечественного читателя факт, что в Берлине считали противником № 1 Англию, а вовсе не СССР, отношения с которым рассматривались преимущественно через призму задачи сокрушения островной империи. Сталин это понимал, но ошибался, полагая, что германское вторжение в СССР до полного завершения кампании на Западном фронте невозможно. Эта уверенность основывалась на суждении непререкаемого авторитета -«железного канцлера» О. фон Бисмарка - о гибельности для Германии ситуации войны на два фронта и, конечно, на опыте Великой войны. По свидетельству маршала Г.К. Жукова, всего за 11 дней до июньской катастрофы Сталин уверял высших военачальников, что опасаться нападения Германии не стоит, поскольку «для ведения большой войны с нами немцам ... необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней мир» [8, с. 184-185]. Более того, 22 июня в 3.15 утра Сталин все еще не понимал, что произошло, и первые четыре часа Великой Отечественной войны прилежно исполнял последнюю просьбу Гитлера «не поддаваться ни на какие провокации»1; директива «действовать по-боевому» ушла в войска только в 7 часов утра.

В логике Гитлера ситуация выглядела прямо противоположной. После весенне-летних побед он считал Западный фронт лишь номинально существующим, не представляющим стратегической угрозы для Германии в перспективе многих месяцев. С другой стороны, от нанесения поражения английскому экспедиционному корпусу во Франции до решающего военно- политического разгрома стоглавой гидры мировой Британской империи было еще очень и очень далеко. Отсюда неоднократные предложения «почетного мира», посылаемые Гитлером через Ла-Манш; и одну из важнейших причин того, что они неизменно отвергались Лондоном, фюрер справедливо усматривал в самом факте существования СССР.

В дневнике генерала Гальдера изложено следующее резюме выступления Гитлера на совещании с руководством рейха 31 июля 1940 г.: «Мы не будем нападать на Англию, а разобьем те иллюзии, которые дают Англии волю к сопротивлению... Надежда Англии - Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии. Если Россия окажется разбитой, то последняя надежда Англии угаснет. Властелином Европы и Балкан станет Германия. Решение: в ходе этого столкновения с Россией должно быть покончено. Весной 41-го» [2, с. 80-81]. В такой парадигме нападение на СССР было не только мыслимо, но и необходимо.

Просчет Кремля состоял не в том, что он не отгадал направление следующего удара Германии: Гитлер и сам долгое время не мог решить, в какую сторону ему двигаться дальше. Параллельно с обсуждением идеи нападения на СССР буквально в те же дни, 16 июля 1940 г., он подписывает директиву № 16 о высадке германских войск на Британские острова (операция «Морской лев»), которая должна была начаться уже через два месяца, 15 сентября. Просчет Кремля состоял в том, что весь год, оставшийся после поражения коалиции до 22 июня, он продолжал идти по старой, заводившей его все глубже в стратегический тупик рапалльской дорожке. Попытки сориентировавшихся вовремя англичан установить с Москвой новые отношения та отметала сходу.

Многие отечественные авторы оправдывают этот провальный курс Кремля, называя «антисоветской» политику Лондона на том основании, что усматривают в ней «зловещее» стремление втянуть СССР в войну с Германией в собственных интересах. Вопрос, однако, в ином: насколько эти «собственные интересы» Великобритании совпадали в главном с национальными интересами СССР? По нашему мнению, эвентуальное создание антигитлеровской коалиции дает исчерпывающий ответ на поставленный вопрос. Чем же тогда руководствовался вождь, бегая от Черчилля как черт от ладана?

Причина состояла в том, что по большому счету Лондон приглашал Сталина отказаться от рапалльской химеры и вернуться в лоно традиционной европейской геополитики. Предложенное англо-советское сближение в перспективе могло создать новую/старую стратегическую реальность - некое подобие расстановки сил в Европе образца лета 1939 г. Без Франции и Польши подобия, конечно, блеклого, но все же угрожающего Германии новым военно-политическим окружением, особенно в случае участия в нем США. Однако как раз этого Сталин и не желал больше всего, о чем он со всей откровенностью заявил британскому послу С. Крип-псу 1 июля 1940 г.: «СССР не заинтересован в восстановлении старого европейского равновесия», так как это противоречит его интересам [5,

с. 398]. В чем состояли не названные Сталиным интересы, известно: разгромить Великобританию немецкими руками, затем разгромить Германию в результате европейского похода Красной армии. И, как тогда казалось вождю, не было ни одной причины отказываться от этого замечательного стратегического замысла.

Сегодня нам понятен масштаб ошибки, она же преступление перед страной и народом, совершенной кремлевскими горе-стратегами. Мы говорим даже не о 22.06.41 г. - тут не о чем говорить. Но и вооруженное вторжение в Европу, если бы Кремлю вдруг удалось до конца высидеть рапалльское яйцо и дождаться разгрома Великобритании, грозило советскому народу неисчислимыми жертвами и страданиями. Легкой прогулки в кильватере «германского ледокола» до берегов Ла-Манша, о которой мечтали в Москве, не получалось. Пришлось бы в одиночку воевать не только с находящейся на пике своего военного и политического могущества Германией, но и с союзной ей половиной Европы. Остававшиеся нейтральными и даже оккупированные страны вряд ли бы безропотно согласились с перспективой своего коммунистического будущего и вассальной зависимости от Кремля. Стоит напомнить, что в 1944-1945 гг. в боевых действиях на территории всего нескольких европейских государств погибло более миллиона воинов Советской армии. И это в период заката германской военной мощи и после открытия Второго фронта в Нормандии.

В отличие от сталинской, политика Черчилля объективно полностью соответствовала глубинным национальным интересам СССР. И, напротив разгром Великобритании этим интересам противоречил, поскольку означал исчезновение последнего потенциального союзника в Европе на случай советско-германской войны. В этом случае нечего было бы надеяться и на помощь США: уничтожение Великобритании как государства лишало Вашингтон мотива ввязываться в европейскую войну и необходимого для такого вмешательства английского островного плацдарма, без которого оно было технически невозможно. Где бы оказался Советский Союз после нападения Германии, лишись он военной и, особенно, экономической помощи США и Великобритании? Если, например, огневая мощь Красной армии уменьшилась бы почти в два раза, ВВС не смогли восполнять боевые потери самолетов, а те, что остались, стояли бы на аэродромах незаправленными; войска передвигались бы преимущественно в пешем строю, а артиллерия была бы на конной тяге?1 И напротив, если бы Германия, избавившись от установленной Великобританией экономической блокады, имела возможность резко усилить свой военно-промышленный потенциал?

С чисто военной точки зрения продолжение боевых действий между Германией и Великобританией в любой из двух возможных форм - десантной операции или, как происходило в действительности, битвы на море и в воздухе - никак не улучшало стратегического положения СССР. Десантная операция, успешная или провальная, по определению, была бы скоротечной, не способной надолго сковать германские войска. На ее осуществление гитлеровским командованием отводился всего месяц, а почти 4-миллионный вермахт выделял только 260 тыс. солдат. Черчилль, впрочем, считал, что хватило бы и 150 тыс., поскольку все восточное побережье страны защищали всего восемь плохо вооруженных дивизий. Настолько плохо, что, выступая в британском парламенте 4 июня, премьер счел возможным горько пошутить: «Мы будем бить высаживающихся по головам пивными бутылками, ибо, пожалуй, у нас только это и есть». Не могла отвести в сторону угрозу германского нападения на СССР, как об этом свидетельствует сама история, и схватка немцев с англичанами на море и в воздухе: в войне континентальных армий океанский флот и дальняя авиация являются не самыми востребованными родами войск.

Таким образом, если политика Великобритании и была «антисоветской», то только в том смысле, что, преследуя, конечно, собственные интересы, она имела в виду убедить коммунистический режим отказаться от авантюристических планов завоевания европейского господства в пользу принятия рациональных решений, продиктованных сложившейся ситуацией. Будучи в этом смысле «антисоветской», политика Черчилля стояла неизмеримо ближе к подлинным национальным интересам СССР, чем «очень советская» политика Сталина. Это различие в представлениях лидеров двух стран о перспективах развития военно-политического положения в Европе определяло характер советско-британских отношений, бывших, конечно, производными от отношений этих двух стран с Германией, вплоть до 22 июня 1941 г.

Между Берлином и Лондоном

Едва оправившись от шока, полученного в результате заключения пакта Молотова-Риббентропа, британская дипломатия приступила к сбору политических черепков, пытаясь склеить то, что еще подлежало восстановлению. «На протяжении октября и ноября, - вспоминал посол И.М. Майский, - я стал чем-то вроде богатой невесты, за которой все ухаживают. Кольцо холодной вражды, которое окружало наше посольство, разомкнулось и постепенно сошло на нет» [9, с. 160]. Уже 23 сентября 1939 г. в Москву от англичан поступает предложение начать торговые переговоры. Кремль ответил согласием 27 сентября. Небольшая задержка была связана с опасением осложнить ход переговоров о заключении со345

ветско-германского Договора о дружбе и границе1, а данное в конце концов согласие - со стремлением Москвы явить миру нейтральное выражение своего политического лица, что в тот момент было одной из главных забот Кремля. Однако «воз остался и ныне там».

Куда успешнее развивалось сотрудничество с Берлином, в том числе по военной линии. Первым примером такого сотрудничества можно считать согласие советского правительства на просьбу Германии, высказанную после ее нападения на Польшу, использовать радиостанцию г. Минска в качестве радиомаяка для самолетов Люфтваффе путем посылки кодированных сигналов. Следующим шагом стало обращение Берлина за разрешением воспользоваться портами и верфями Мурманска и Владивостока для стоянки, снабжения и ремонта кораблей Кригсмарине. От этого проекта пришлось отказаться по причине невозможности сохранения в тайне столь явного сотрудничества «нейтрального» СССР с воюющей Германией. Однако выход нашелся: с начала ноября в распоряжение Германии была предоставлена бухта Западная Лица рядом с Мурманском для организации там базы снабжения и ремонта ее кораблей. Оказывались германским ВМС и единичные услуги. Так, всю осень 1940 г. в порту Мурманска укрывался от английского флота лайнер «Бремен». В августе-сентябре советский ледокольный флот провел по Северному морскому пути германский рейдер «Комет» из Печерской губы через Берингов пролив в Тихий океан, где он потопил за 17 месяцев плавания 9 судов и захватил одно голландское судно с грузом каучука и олова.

Большое значение в Берлине придавали сотрудничеству с Москвой по линии внешнеполитической пропаганды, в частности согласию Кремля поддержать германскую декларацию о необходимости скорейшего прекращения войны. Еще более резонансным стало сделанное Сталиным 30 ноября заявление, облеченное в форму интервью газете «Правда». В нем он утверждал, что «не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну»2. В соответствии с этой установкой коминтерновские партии получили директиву Москвы развернуть пропагандистскую атаку на выявленных «поджигателей войны».

Между тем 26 октября британское правительство вновь предложило Москве начать торговые переговоры, однако 11 ноября правительство СССР заявило, что «не видит в данный момент благоприятных перспектив в этом деле» [6, с. 278]. Их и не могло быть, поскольку и для СССР, и для Великобритании значение вопроса о торговых переговорах выходило да-

леко за рамки заявленного предмета переговоров - собственно торговли. Основной задачей англичан было заделать огромную брешь в установленной ими системе экономической блокады рейха, которую (брешь) создавали советско-германский товарообмен и, что неизмеримо важнее, транзит германских экспортно-импортных грузов через территорию СССР1, а также выполнение последним функции реэкспортера для Германии. В Лондоне рассчитывали решать эти проблемы, оттянув на себя часть советского внешнеторгового оборота с Германией и заставив Москву отказаться от практики закупки, пользуясь своим нейтральным статусом, и последующего реэкспорта в Германию товаров, запрещенных к ввозу в воюющие страны. (Вопрос о транзите был для СССР вопросом выбора между двумя воюющими лагерями и, конечно, не имел простого технического решения.)

Для германской военной промышленности, следовательно армии, в конечном счете - самого рейха, прекращение поставок из и через СССР было равносильно смерти или по крайней мере смертельной болезни. Это могло подтолкнуть Берлин пойти на мировую с англо-французской коалицией, что совершенно не соответствовало интересам и задумкам Сталина. Кроме того, в ноябре 1939 г. СССР готовился к военному решению «финляндского вопроса» и остро нуждался в политической поддержке Германии. Отсюда категорический тон заявления об отказе вступать в торговые переговоры с Великобританией от 11 ноября. 10 декабря по просьбе Берлина СССР заявил Лондону протест в связи с усилением мер экономической войны против Германии, затрагивавших торговлю и судоходство третьих стран. Вместе с тем тактика англичан оказалась беспроигрышной, поскольку каждый всплеск переговорной активности между Лондоном и Москвой вызывал у германского правительства приступ подозрительности. Даже безрезультатные попытки достигали параллельной цели осложнить советско-германские отношения.

Со своей стороны Кремль также не отказывался использовать вопрос о торговле в интересах большой политики. Когда в феврале 1940 г. в связи с планами посылки на помощь Финляндии экспедиционного корпуса союзников возникла угроза советско-английского вооруженного столкновения, Москва стала активно демонстрировать Лондону свое благожелательное отношение к идее торговых переговоров. Принимая 16 февраля члена британского парламента С. Криппса, Молотов заявил, что «если бы Английское правительство действительно хотело бы иметь с нами хорошие отношения, то мы с готовностью пошли бы этому навстречу» [6, с. 93]. Равно удалялась от обеих воюющих группировок Москва, однако,

только на словах. 11 февраля было подписано большое советско-германское Хозяйственное соглашение, которое удовлетворяло практически все торгово-экономические пожелания Берлина. Во-первых, договорились о значительном росте товарооборота между двумя странами, благодаря чему Германия могла в определенной мере возместить выпавшие из-за экономической блокада объемы экспорта и импорта; во-вторых, СССР соглашался закупать для нее в обход эмбарго товары в нейтральных странах; в-третьих, Германия получила льготные условия транзитных перевозок товаров в и из Румынии, Ирана, Афганистана и стран Дальнего Востока. Таким образом, была выполнена просьба, высказанная в письме Риббентропа Сталину от 5 февраля, - поддержать Германию «в нашей войне с Англией и Францией путем возможно быстрых и объемлющих поставок сырья» [6, с. 75-76]. В меморандуме о советско-германской торговле экономический советник посольства Шнурре отмечал, что «соглашение означает широко открытую дверь на Восток» и что «эффект английской блокады будет существенно ослаблен будущим притоком сырья» [16, с. 643].

Политический эффект, произведенный Хозяйственным соглашением, оказался исключительно сильным и вдобавок вошел в резонанс с планами посылки экспедиционного корпуса в Финляндию. В результате советско-британские отношения обострились до предела. Пытаясь несколько отыграть ситуацию назад, 22 февраля обеспокоенной Москве пришлось уверять Лондон, что Хозяйственное соглашение не означает военного союза с Германией и что СССР остается нейтральным государством. Более того, в доверительном порядке (последовал) следует запрос, согласится ли британское правительство выступить посредником в урегулировании советско-финляндского конфликта1. Через пять дней Великобритании было предложено «восстановить торговые отношения» и даны заверения, что ее товары не попадут в Германию [5, с. 112]. Ради успокоения англичан под неким благовидным предлогом Кремль даже пошел на временный срыв поставок в Германию нефти и некоторых других товаров2. Весь март обе стороны демонстрировали готовность улучшить отношения, однако дальше слов дело не шло. Тем временем война с Финляндией закончилась подписанием 12 марта мирного договора, и угроза англо-французского вооруженного вмешательства в нее отпала, в результате чего интерес Москвы к продолжению разговоров с Лондоном значительно ослаб, если вовсе не исчез. Однако в 20-х числах апреля по инициативе англичан эта игра в кошки-мышки возобновилась, и 8 мая правительство Великобритании передало Москве специальный меморандум.

чрезмерно жестких условий прекращения войны с Финляндией.

Это стало также наказанием Берлина за его недостаточную, по мнению Москвы, лояльность к СССР во время войны с Финляндией.

Меморандум поднимал три становившихся уже «вечными» вопроса: ограничение объема советско-германского товарооборота за счет роста торговли с Великобританией; прекращение реэкспорта в Германию запрещенных для нее товаров; прекращение германского внешнеторгового транзита через территорию СССР. В ответ на меморандум в газете «Известия» за 22 мая было опубликовано «Сообщение ТАСС», в котором излагалась советская версия истории торговых переговоров: факт реэкспорта отрицался, а вопросы торговли с Германией и транзита были отнесены к исключительной компетенции советского правительства. Появившееся в разгар боев на Западном фронте, это сообщение предназначалось для оказания морально-политической поддержки германским военным усилиям, в успехе которых Москва была заинтересована. Необходимость доказывать верность курсу пакта-39 спровоцировала новая попытка британского правительства создать впечатление о качественном улучшении советско-английских отношений. 20 мая оно известило советское правительство о намерении направить в СССР целый посольский десант. Предполагалось заменить уехавшего из Москвы пятью месяцами ранее «в отпуск», а фактически отозванного посла У. Сидса новым послом и, кроме того, направить в СССР с «исследовательской миссией» С. Криппса в статусе специального посланника. Вынос Кремлем дипломатического сора из избы на страницы печати означал его решительный отказ от продолжения контактов с англичанами по поднятой ими проблематике. По дипломатическим каналам Москва уведомила обеспокоенный Берлин о беспочвенности слухов «о каком-то несуществующем повороте в отношениях между Англией и СССР» и заверила его, что «ничто не угрожает дружеским отношениям СССР и Германии» [5, с. 289]. Стремясь «спасти лицо», Лондон заявил на следующий день, что отзывает все свои предыдущие предложения по торговым переговорам.

Однако стремительное развитие ситуации на Западном фронте не в пользу союзников не оставляло времени на долгие обиды. 1 июля С. Криппс, так и не получивший статуса «спецпредставителя», а назначенный обычным послом, был принят Сталиным и имел с ним беседу, о которой упоминалось выше. Основной целью этой встречи для советского вождя было, конечно, попытаться самому разобраться в главном на тот момент вопросе: не склоняется ли Лондон к поиску мира с Германией. От ответа на него зависело будущее самого СССР в плане перспектив советско-германской войны, именно срока ее начала и расклада военно-политических сил на тот момент в Европе. Ответ содержался в переданном Криппсом личном послании У. Черчилля Сталину. В нем премьер высказался за улучшение советско-английских отношений и предложил «консультироваться друг с другом в отношении тех дел в Европе, которые неизбежно должны интересовать нас обоих». Главным таким делом он

назвал угрозу установления германской гегемонии на континенте. Черчилль подчеркивал необходимость «противостоять стремлению Германии к гегемонии» и дал заверение, что «британское правительство твердо намерено использовать с этой целью свое географическое положение и свои великие ресурсы»1.

Реакция Кремля на послание премьера оказалась совсем не такой, на какую рассчитывал отправитель. Получив заверения в британской непримиримости, в Москве успокоились и сочли целесообразным максимально свернуть контакты с Лондоном, чтобы не раздражать Германию и не мешать ее планам нападения на Британские острова иллюзией советско-английского взаимопонимания. В этих целях все предложения правительства Великобритании о политических консультациях, делавшиеся в духе послания Черчилля Сталину, в дальнейшем неизменно отвергались. В Лондоне быстро усвоили преподанный Москвой урок и решили зайти с другой стороны. В беседе с Молотовым 7 августа Криппс очень откровенно и столь же неуклюже пытался шантажировать наркома угрозой англогерманского примирения в случае продолжения Советским Союзом политики благожелательного нейтралитета по отношению к Германии и совсем не благожелательного - к Англии. Из Берлина в Лондон, по уверению посла, поступали предложения о мире, целью которых было развязать себе руки на Западе, с тем «чтобы предпринять наступление в другом направлении до наступления зимы». В своем ответе нарком признал, что «политика нейтралитета советского правительства действительно не одинаковая в отношении Англии и Германии», указав в качестве причины на то, что с Германией у СССР подписан договор о ненападении, а с Англией - нет. В заключение нарком выразил сомнение, что «кто-либо мог предпринять что-либо такое, что повело бы к нарушению договора, заключенного между СССР и Германией» [5, с. 487].

И на противоположном, германском, фланге советской внешней политики господствующей тенденцией все отчетливее становилась деградация. К началу осени 1940 г. отношения между СССР и Германией вступили в фазу серьезных испытаний. После разгрома англо-французской коалиции процесс разрушения их рапалльского фундамента ускорился и становился все более очевидным для обеих сторон. Противоречия по конкретным вопросам европейской политики накапливались, а никакой новой объединяющей глобальной идеи не появилось. Более того, вскоре замаячила угроза уже стратегического масштаба. 27 сентября Германия, Италия и Япония подписали Договор об экономическом и военно-политическом союзе (Тройственный пакт). Хотя в письме Молотову от 26 сентября Риб1 3 июля У. Черчилль принял советского посла И.М. Майского и высказался в том же духе. 22 июля правительство Великобритании официально отклонило мирные предложения, сделанные Германией 19 июля.

бентроп уверял наркома, что пакт направлен «исключительно против демократических поджигателей войны» и в его тексте специально оговорено, что «политический статус, существующий между каждой из трех договаривающихся держав и Советским Союзом, этим договором не затрагивается», в Москве не могли не испытывать чувство тревоги.

Очевидное недовольство советского правительства действиями Германии выразилось в очередном разыгрывании «английской карты»: 16 октября оно предложило Великобритании заключить исключительно широкое торговое соглашение между двумя странами. Обнадеженный этим предложением Лондон через посла Криппса передал 22 октября Москве меморандум, в котором говорилось следующее:

- германское нападение на Великобританию сорвано, и она сама переходит в наступление;

- Великобритания не просит СССР вступать в войну с Германией, но «благожелательный нейтралитет может быть почти столь же ценным, как вооруженная помощь»;

- Германия уже теперь не считается с интересами СССР и тем более не станет этого делать в случае своей победы в войне на Западе;

- Советскому Союзу предлагается распространить благожелательный нейтралитет на Турцию и Иран, помогать Китаю в войне против Японии, заключить с Великобританией торговое соглашение, а затем и договор о ненападении;

- со своей стороны, Великобритания обязуется консультироваться с Советским Союзом по вопросам послевоенного мирного урегулирования, признать де-факто советизацию отошедших к СССР территорий, развивать торговые отношения, оказывать экспертную помощь в усилении обороноспособности СССР и гарантировать безопасность его границ с Турцией и Ираном.

Нетрудно заметить, что в каком-то самом первом приближении британское предложение октября 1940 г. напоминало платформу, на которой менее чем через год будет заложена антигитлеровская коалиция. Однако 11 ноября из Москвы последовал отказ. К этому моменту берлинской птице Феникс удалось навеять Кремлю совершенно иные планы и расчеты, уносившие его воображение на германском ковре-самолете в чудесный мир paxe soviética. Речь идет о приглашении СССР войти в четвертку управляющих Восточным полушарием Земли, сделанном в письме Риббентропа на имя Сталина и полученном в Москве 17 октября. Рейхсми-нистр писал: «Историческая задача 4-х держав заключается в том, чтобы согласовывать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов». В Москве с готовностью ухватились за предложение Берлина как идущее в русле все той же, по тогдашнему мне351

нию Кремля, блестяще оправдавшей себя политики Пакта-39, только на более высоком глобальном уровне. В ответном письме Риббентропу от 21 октября Сталин выразил согласие с тем, что «вполне возможно дальнейшее улучшение отношений между нашими государствами, опирающееся на прочную базу разграничения своих интересов на длительный период» [5, с. 699].

Переговоры в Берлине и «пакт 4-х»

Авторы, пишущие на данную тему, обычно задаются вопросом, насколько серьезно Берлин предлагал, а Москва соглашалась принять участие в проекте по разграничению сфер интересов в мировом масштабе? Фантасмагорический размах затеи по установлению «нового тысячелетнего порядка» для Восточного полушария действительно порождает понятные сомнения, в том числе мировоззренческого характера (в смысле возможности долгосрочного мирного сосуществования германского национал-социализма и советского коммунизма). Гитлер, по воспоминаниям Й. Риббентропа, считал, что «в этой мировоззренческой борьбе против коммунизма компромиссов быть не может» [12, с. 160 ]. С другой стороны, в более обозримой, чем «тысячелетняя», перспективе тот же Гитлер, по свидетельству генерала Гальдера, вполне допускал возможность длительного сохранения мирных отношений с СССР.

Независимо от настроений в берлинских и московских верхах к осени 1940 г. в связи с исчерпанием программы Пакта Молотова-Риббен-тропа возникла острая необходимость в новой идее для советско-германского сотрудничества. Созданный в августе 1939 г. геополитически противоестественный альянс двух европейских хищников, каждый из которых мечтал о собственном господстве над континентом, одарив их скороспелыми плодами тактических побед, в конечном итоге заводил все глубже в стратегический тупик. Что касается Берлина, не сумев летом 1940 г. одним ударом покончить с Британской империей ни в военном, ни в политическом отношениях, он оказался в ситуации стратегического цугцванга, из которой не существовало хорошего выхода. Теоретически им могла стать успешная операция по десантированию сил вермахта на Британские острова. Однако эта операция оказалась Германии не по зубам ввиду логистической сложности, но главным образом вследствие мощи военно-морских и военно-воздушных сил Великобритании. Более того, даже ее успех необязательно привел бы к решающему поражению империи, так как в этом случае правительство Черчилля было готово перенести деятельность на территорию одного из своих доминионов, например Канады, и оттуда продолжать борьбу. С другой стороны, проигранная в Проливе битва перечеркивала все предыдущие военно-политические достиже352

ния нацистской Германии, главным из которых стал миф о ее непобедимости, цементировавший внутригерманское единство и превратившийся в мощнейший инструмент ее внешней политики. Рисковать этим Гитлер просто не мог. В составленной в мае 1946 г. аналитической записке об истории операции «Морской лев» фельдмаршал Паулюс отмечал: «Потеря престижа в случае провала десантной операции имела бы столь значительные последствия, что Гитлер опасался, что ему больше уже не удастся собрать необходимое число сторонников нападения на Советский Союз» [цит. по: 1, с. 241].

Еще одним вариантом продолжения войны против империи было перенесение боевых действий в район Средиземноморья, включая острова, а также побережье Северной Африки, Передней Азии и Южной Европы. В ходе этой периферийной войны Германия могла в случае успеха решить ряд важных для нее вопросов, в частности получения доступа к ближневосточной нефти. В стратегическом плане, т.е. с точки зрения исхода Большой Схватки между Германией и Британской империей, эта война, однако, заведомо оказывалась проигранной, даже если бы Германия одержала верх во всех отдельных ее сражениях, поскольку оставляла Англии время для восстановления мощи ее сухопутных сил. Летом 1940 г. Гитлер исходил из расчета, что через пару лет Лондону удастся вооружить порядка 40 первоклассных дивизий, после чего островная метрополия станет даже теоретически недосягаемой для германского вторжения [2].

Таким образом, единственным стратегически значимым и доступным для Берлина вариантом решения «британской проблемы» было нападение на СССР с целью его разгрома и получения кумулятивного эффекта в духе приведенного выше прогноза фюрера. Однако цена такого шага была огромна: война на два фронта, создание всемирной антигерманской коалиции на базе англо-советско-американского военно-политического союза, а также замыкание кольца экономической блокады за счет присоединения к ней СССР.

Подсказка, как найти выход из этой безвыходной ситуации, пришла из Токио. 1 августа 1940 г. правительство Японии передало германскому послу О. Отту меморандум, в котором предлагалось переформатировать всю мировую ситуацию путем изменения статуса СССР - с нейтрального на статус невоюющего союзника стран оси. Ценой вхождения в клуб хозяев Восточного полушария для СССР должен был стать его отказ от вмешательства в планы Японии на Дальнем Востоке и в планы Германии и Италии - в Европе, а бонусом - выделение ему собственной зоны экспансии, по предварительным прикидкам в направлении Персидского залива, Южной Азии и Индийского океана. В ходе начавшихся германо-японских консультаций предусматривался даже вариант «признать Индию для це353

лей настоящего момента входящей в жизненное пространство Советского Союза» [15, с. 74 ].

В Берлине японское предложение упало на подготовленную почву, так как полностью соответствовало концепции антибританского «континентального блока», разработанной отцами германской школы геополитики Ф. Науманом, Э. Экшем и К. Хаусхофером, чьими приверженцами были А. Гитлер и Й. Риббентроп. Гитлер полагал, что, убедив СССР присоединиться к странам оси в качестве союзника, он лишит Англию той «последней надежды», из которой она черпала решимость сопротивляться Германии, и заставит ее принять германские условия мира. Причем добиться этого успеха удалось бы чисто политическими средствами, не ввязываясь в большую войну с СССР и не создавая смертельно опасной для Германии ситуации европейской войны на два фронта. На Дальнем Востоке укрепление советско-японского взаимопонимания в рамках «пакта 4-х» развязывало Токио руки в отношении Китая и Юго-Восточной Азии, что должно было спровоцировать полномасштабную войну между Японией и США, ввиду чего таяли бы надежды Лондона на получение помощи из второго - американского, источника.

Вероятность достиж?