Спросить
Войти
В книге затронута малоизученная тема о женщинах - сотрудницах ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД, принимавших непосредственное участие в массовых казнях, пытках и убийствах. Так, в Петроградской ЧК в 1918 г. выделялись Е.Д. Стасова и В.Н. Яковлева. По словам писателя А.В. Амфитеатрова, они «залили Питер кровью, свирепствовали гораздо хуже их предшественника Урицкого. Две морфиноманки, кровожадные развратные садистки...» (цит. по: с. 453).
В главе «Закоулки революции» идет речь о женщинах, бывших одновременно членами революционных партий и полицейскими осведомителями (З. Жученко, Е. Шорникова и др.), а также о революционерках-самозванках (А. Монакова).
Подводя итоги, автор приходит к следующему выводу: во многих женщинах-революционерках героизм сочетался с элементами авантюризма, а сентиментальность и романтизм - с фанатизмом, упорством в достижении цели и беспощадной жестокостью; у некоторых участие в революции сопровождалось банальным распутством. В неравной борьбе с правительством активность и энергия женщин значительно превышали подобные качества у революционеров-мужчин (с. 516).
Ю.В. Дунаева
Этой монографией д.и.н. А.Е. Иванова завершается его четырехтомное историко-культуроведческое исследование российского дореволюционного студенчества. В работе представлен интеллектуальный и культурный облик этого молодежного отряда российской интеллигенции, имевшего свою субкультуру «умственного труда, эстетических представлений, духовности, стилистики межличностных отношений» (с. 6).
Источниковая база исследования - студенческие «самопереписи», мемуаристика, эпистолярия, художественная литература. Источником служит и иллюстративный материал. Книга состоит из
предисловия, семи очерков («Студенты - молодежь учащаяся»; «Студенты и профессора: учебное и научное сообщество»; «Студенты - молодежь читающая»; «Искусство в повседневной жизни студенчества»; «Празднично-развлекательная культура студенчества»; «Одежда как символ принадлежности к студенческой корпорации»; «Штрихи к культурному портрету студенчества») и послесловия. Работа снабжена указателями: именным и высших учебных заведений.
Самой специфической достопримечательностью интеллектуальной жизни дореволюционного студента автор считает наличие в ней постоянной академической составляющей или учебной повседневности. В книге рассматривается участие студента в учебном процессе, причины и мотивы пропуска занятий, нарушения внутренних распорядков учебного заведения, формы ответственности за это, коммуникация с профессорами: на лекциях, в аудиториях и надомных (у профессоров) семинарах, во время неформальных с ними бесед и домашних журфиксов их рейтинг в студенческой среде (научно-педагогический, личностный, гражданский); взаимоотношения с учебной администрацией, персоналом «низших служителей».
Автор подчеркивает, что «по своей судьбоносной значимости, по затратам времени и каждодневного труда преобладающая роль в повседневной жизни принадлежала учебному процессу во всем разнообразии его форм» (с. 11). Трудоемкость этого процесса для каждого студента определялась учебными программами и системой преподавания, степенью его настроенности на учебу. Наиболее загруженными по учебному времени у студентов был период с 80-х годов XIX в. по 1906 г., когда в высшей школе действовала так называемая «курсовая система» обучения, согласно которой учебная программа проходилась в строго установленной последовательности предметов по твердому каждодневному расписанию занятий.
Контроль за студенческой посещаемостью вменялся академической «полиции» - инспектору студентов с помощниками (субинспекторы - «субики»), а в многолюдных университетах - еще и низшим служащим - «педелям» (обычно из отставных солдат). Массовый абсентеизм студенчества проявлялся в отношении поли-цейско-бюрократических распорядков академического режима
высшей школы, в том числе и в вопросе обязательно-принудительного посещения лекций.
Что касается реального участия в учебном процессе, то здесь, считает А.Е. Иванов, картина была неоднозначной. По степени трудности обучения одни факультеты слыли сравнительно легкими (например, юридический ф-т Московского ун-та), другие - трудными, учеба здесь требовала напряженной системности (медицинский, физико-математический, историко-филологический ф-ты Московского ун-та, Восточный ф-т Петербургского ун-та и др.).
Естественные трудности обучения в высшей школе усугублялись консервативностью так называемой «курсовой системы» преподавания - по единому учебному плану с экзаменом в раз и навсегда установленное время, которая была настроена на «универсальное многознание» среднестатистического студента без учета индивидуальной конфигурации его научных приоритетов. Пороки «курсовой системы» выражались в непомерных физических, нервно-психологических перегрузках, что вызывало у многих студентов нетворческое, формально-потребительское отношение к научному знанию, приводило к немотивированным пропускам лекций и проч.
Введение с 1906 г. «предметной системы» вызвало у студентов «вздох облегчения». Она кардинально поменяла методическую парадигму учебного процесса. Экстенсивно-принудительная модель преподавания была заменена системой обучения, предоставлявшей студентам с первого курса возможность целенаправленной индивидуальной специализации, добровольно выбранной из числа предлагаемых персональных учебных программ. Например, студентам историко-филологического ф-та Московского университета предлагалось специализироваться по любому из 11 индивидуально-предметных планов. И все это на фоне обретенного права свободного, по собственному выбору, посещения лекций и сдачи поверочных испытаний по мере готовности, в удобное время в течение учебного года. При этом все же были сохранены некоторые рудименты «курсовой системы» в виде определенного минимума обязательных курсов со сдачей по ним экзаменов. Реформа учебного процесса не была распространена на медицинские факультеты университетов.
Новая доктрина преподавания не изменила кардинально типологию академического поведения студенчества. Посещение лекций и семинаров как было выборочным, так и осталось. По данным студенческой «самопереписи», проведенной в 1909 г. Кассой взаимопомощи учащихся Петербургского политехнического института, 2,6% респондентов регулярно слушали «всех подлежащих профессоров»; 57,2% эпизодически посещали «некоторых излюбленных профессоров»; 35,4% не бывали на лекциях «ни у одного профессора». Устроители переписи оценили это как «явление довольно прискорбное для лекционной системы преподавания» (с. 26).
A. Е. Иванов пишет, что предметная система «постановки обучения не в полной мере решила проблему чрезмерной утомляемости учащихся высшей школы» (с. 29).
Но студенчество «чрезвычайно высоко ценило безоглядную трепетность отношения профессоров к науке» (с. 33):
B.О. Ключевского, М.М. Ковалевского, Ф.Ф. Кокошкина, А.И. Чу-прова, А.А. Мануйлова и др. Непростительной считалась научная бездарность. О профессоре Вредене, читавшем в 1880-х годах лекции по политэкономии, они презрительно отзывались: «Вреден не столько вреден, сколько бесполезен». Непримиримым было отношение студентов к профессорам, запятнавшим себя несовместимыми с понятиями чести и достоинства поступками. Политическое мировоззрение стало непременным индикатором отношения к профессору.
Если лекция как методологический прием учебного процесса являлась для студента школой научной мысли, то мастер-классом научно-исследовательского труда для него был семинар. С течением времени «дух научного товарищества», поддерживаемый сотворчеством в семинарах, укрепился настолько, что в конце XIX -начале XX в. стал академической обыденностью в виде собраний особенно увлеченных наукой студентов на дому у своих профессоров (человек по 10-12). Профессор по своему выбору приглашал к себе в установленный день в неделю тех из своих «семинаристов», которые казались ему особенно способными.
С 1890-х годов вошли в методический арсенал профессоров и экскурсии со студентами, в том числе в Грецию и Италию (С.Н. Трубецкого, С.Ф. Платонова, И.М. Гревса и др.). Обычно по инициативе профессоров создавались и научные общества и кружки. Профессора считали их органичной формой внеучебного научно-творческого общения со студентами. Первая русская революция, фактически полностью парализовав высшую школу, прервала деятельность кружков и обществ. Выходить из функционального анабиоза они стали с 1907 г. вместе с постепенной реанимацией занятий в вузах. Автор отмечает, что за частоколом полицейско-охранительных усмотрений «власть обычно не видела созидательных результатов студенческих научных кружков и обществ, помогавших имперской высшей школе воспитывать новую генерацию дипломированных специалистов, осознававших неотложную необходимость общекультурной, социально-экономической, наконец, политической модернизации своей Родины» (с. 89).
В книге показано и то, «что, как и почему читало студенчество» в 80-х годах XIX - начале XX в. Чтение для студента было «самым доступным путем социального освоения жизни, интеллектуального и гражданского самоусовершенствования» (с. 93-94). В книге отмечена высокая читательская культура молодых интеллектуалов, о чем свидетельствует наличие многочисленных студенческих читальных залов и библиотек, книжно-газетных издательств, магазинов, складов, рекомендательных списков литературы для самообразования. Как субкультурное явление студенческое чтение не было застывшей субстанцией, а представляло собой процесс, постоянно изменявшийся качественно (тематика чтения) и количественно под давлением политических и культурно-исторических факторов. В этом процессе автор выделяет и характеризует «три временных его этапа: 80-90-е годы XIX в., 18991907 гг., постреволюционный период» (с. 96).
Одним из факторов, формирующих студенческую субкультуру, являлось искусство. Более 80% студентов увлекались театром -драматическим и оперным (с. 139). Студенты-театралы в абсолютном большинстве не были поклонниками балета. Балетомания была «привилегией» небольшой группы богатых студентов, нередко имевших аристократическое происхождение. Но легкожанровые театральные увеселения, согласно переписи 1905 г. Московском университете, посещали 48% ее респондентов (с. 142). К «новым наслоениям» студенческой субкультуры относилось увлечение кинематографом и театральными постановками на подмостках кафешантанов.
Но искусство требовало «жертв». Из небольшого студенческого бюджета с трудом выкраивались деньги на театральные билеты: «Приходилось порой переходить на один чай с булкой, чтобы сэкономить некую театральную сумму», - вспоминал один из студентов. Билет в театр всегда оставался предметом вожделения и нескончаемой «охоты». Студенты широко пользовались благотворительностью артистического мира. Л.В. Собинов, например, выступая в благотворительных концертах, всегда отказывался от гонорара, заявив однажды, что за десятилетие участия в них «никогда, ни с кого не брал ни одной копейки денег» (с. 152).
Театрально-драматические и музыкальные увлечения студентов имели свою проекцию в их художественно-самодеятельном творчестве в составе любительских трупп, оркестров, ансамблей, хоров, действовавших во многих, если не во всех вузах России. Во время учебы в Московском университете обнаружился драматический талант Е.Б. Вахтангова, А.Н. Сумбатова-Южина. В университетском хоре начал свою певческую карьеру Л.В. Собинов. Вели студенты и театрально-просветительскую деятельность среди населения.
Изобразительное искусство было менее популярно, нежели сценическое. По данным студенческой переписи Московского сельскохозяйственного института 1904 г., с 15 сентября 1903 г. по 15 февраля 1904 г. музеи посетили 41%, а выставки (не только художественные, но и научные) - 50,6% респондентов (с. 160).
В досуговую практику входили и земляческие «вечеринки», устроителями их были общества, кассы взаимопомощи студентов (с разрешения администрации), но намного чаще - землячества. Вечеринки имели не только развлекательно-досуговые цели, но и благотворительные в пользу нуждающихся студентов. Источником денежных поступлений был буфет («мертвецкая», по студенческой лексике), где с наценкой продавались водка, пиво, сельтерская. Закуски предлагались бесплатно. Доходность вечеринок зависела от числа участников. Вечеринки напоминали клубные собрания: концерт, танцы, хоровое пение и скрываемая за ширмой этих увеселений неофициальная общественно-политическая часть - в виде доклада или спонтанной дискуссии.
Рассматривая другие развлечения студентов, автор пишет, что их разнообразие определялось степенью вовлеченности студента в учебный процесс, увлеченности наукой, а также уровнем материального благосостояния. Самым доступным повседневным развлечением было посещение студенческой столовой, нередко превращавшейся в своеобразный клуб. Другим популярным местом студенческих каждодневных встреч была «курительная». С 70-х годов XIX в. в ней проходили интеллектуальные споры, заседания студенческого суда, чтение и обсуждение новинок, политических событий, совершались «сговоры» студентов против администрации.
Часть студентов посвящала свой досуг спорту. В 1914 г. студенческие спортивные ассоциации были зафиксированы в 40 вузах. Но спорт еще не завоевал прочных позиций в студенческой среде.
Типичной категорией студенческого социума были азартные игроки на деньги. В основном это были студенты со средствами. Основная масса демократического средне- и малообеспеченного студенчества не чужда была и товарищеского застолья с винопити-ем, под которым в последней четверти XIX - начале XX в. подразумевалось употребление пива и водки, самых доступных для тощего студенческого кошелька горячительных напитков. Студенческое застолье часто приобретало форму собрания ради коллективного обсуждения «проклятых вопросов» русской жизни. Нередко застольное веселье студентов выливалось и в конфликты с полицией.
Характеризуя студенческие корпоративные праздники, А.Е. Иванов отмечает, что «в России XIX - начала XX в. не было общестуденческого праздника. Он представляется как бы "раздробленным" между высшими учебными заведениями» (с. 185). Каждое из них только раз в году имело день, когда учащиеся и учащие демонстрировали обществу свое академическое корпоративное единство.
Студенты Московского ун-та отмечали «Татьянин день» 12 января, 8 февраля праздник протекал в Петербургском ун-те и т.д. Для студентов «годичный праздник» был днем абсолютной свободы от каждодневного академического распорядка, дисциплинарных обязательств перед администрацией, от опостылевшего своей неустроенностью быта. Попытка властей 8 февраля 1899 г. вмешаться в праздник привела «к первой в истории России всероссийской студенческой забастовке, а фактически к организованному
студенческому движению в масштабе всей имперской высшей школы» (с. 196).
Пластический образ российского студента воплощался в «мундирном платье», законодательно предписанном для обязательного постоянного ношения. Рассматривая одежду как символ принадлежности к студенческой корпорации, автор пишет о форме студентов императорских университетов, народнохозяйственных вузов, о том, как одевались курсистки.
Исследуя этику корпоративного поведения, автор подчеркивает, что «этическим императивом для членов студенческого сообщества было всеобщее их равенство на академическом пространстве вне зависимости от вероисповедания, национальности, пола, сословного положения, материального статуса. Неслучайно в лексический обиход учащейся молодежи вошло слово-обращение "товарищ"» (с. 251). Студенчество в 1912 г. в основной своей массе, как и в пору революции 1905-1907 гг., «желало кардинальных политических перемен в России» (с. 265). Но при этом наблюдался стремительный перепад в эмоциональном состоянии молодой интеллигенции - дух общего веселого подъема настроения, особенно очевидный в 1905 г., в послереволюционный период сменила меланхолия.
Духовный и душевный мир студенчества выражался и в отношении к «личному Богу» (вере и безверии). Автор отмечает, что коррозия безверия разъедала и православную, и другие конфессиональные группы студенчества, что свидетельствовало «о неостановимом с конца 50-х годов XIX в. процессе падения религиозности российской интеллигенции, неотторжимой частью которой являлось многоконфессиональное по церковному крещению студенчество» (с. 284).
Особое место в бытовой культуре студенчества принадлежало так называемому «половому вопросу». Со всеми своими таинствами и опасностями он бурно обсуждался в российском обществе. В сферу субкультуры молодой интеллигенции входило и ее отношение к браку (церковному и гражданскому), семейной жизни и деторождению.
Автор считает, что и проблема студенческого винопития достойна специального рассмотрения в силу ее социально-репутацион-ной и социально-гигиенической значимости для характеристики
повседневной жизни молодой интеллигенции. В целом, по мнению А.Е. Иванова, частота винопития зависела от «степени физиологического пристрастия к спиртному, материального положения пьющих и только выпивающих студентов» (с. 310).
К категории таких же не жизненно необходимых, но пагубных для молодого организма и затратных для студенческого бюджета привычек врачи относили и табакокурение. Судя по переписи студентов Московского сельскохозяйственного института 1904 г., дневная «норма» выкуриваемого среднестатистическим студентом количества папирос находилась в границах 10-30 штук (с. 312). Траты «на табак» составляли 2-4 руб. в месяц. Автор отмечает, что «деньги, пропитые и прокуренные, составляли фактически одну весьма расточительную статью небогатого студенческого расходного бюджета - от 5 до 9 руб.» (с. 314).
В послесловии («Прав ли был А. С. Изгоев?») автор, опираясь на материалы своего исследования, показывает неубедительность аргументации и поверхностность суждений А.С. Изгоева в отношении российского студенчества, которые он привел в статье «Об интеллигентной молодежи (заметки об ее быте и настроениях)», опубликованной в 1909 г. в знаменитом сборнике «Вехи».
В.М. Шевырин
CINNELLA E. 1905: La vera rivoluzione russa. - Pisa; Cagliari: Deila Porta, 2008. - 542 p.
Монография профессора Пизанского университета Этторе Чиннеллы посвящена событиям и анализу русской революции 1905 г. В качестве эпиграфа автор взял слова К. Маркса: «В науке нет магистрального пути, и надеяться на то, что они достигнут ее сияющих вершин, могут лишь те, кто не боится взбираться по ее крутым тропам» (с. 3).
Если мы хотим понять корни и движущие силы этой русской революции, необходимо дать точную и ясную картину того широкого и сложного мира, который охватила буря 1905 г., замечает автор. Первая часть его книги вводит читателя в мир предреволюци-
