Феодосий "Грек", Климент Смолятич и безымянный патриарх

Articles

Статьи

Феодосий «Грек», Климент Смолятич и безымянный патриарх*

Дмитрий Георгиевич Полонский

Институт славяноведения РАН Москва, Россия

Theodosius "the Greek", Kliment Smoliatich, and the Unnamed Patriarch

Dmitri G. Polonski

Institute for Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences Moscow, Russia

Резюме

В статье рассматривается проблема датировки выполненного в Киевской Руси XII в. монахом Феодосием перевода с греческого на славянский язык важнейшего документа христианского догматического богословия — утвержденного в этом качестве IV Вселенским собором (451) Томоса римского папы Льва Великого (449). Славянский перевод Томоса до сих пор не имел обоснованной датировки в пределах XII столетия. Гипотеза об образовании, полученном Феодосием в Византии в сиротской школе св. Павла, позволяет объяснить темное место в его предисловии к славянскому переводу Томоса, где упомянут некий безымянный патриарх. Дополняющая эту гипотезу версия о Феодосии как о клирике, состоявшем при киевском митрополите, принадлежащая Е. Е. Голубинскому, дает возможность связать деятельность

* Выражаю сердечную признательность Р. Н. Кривко и Ф. Б. Успенскому, прочитавшим эту статью в рукописи и высказавшим ряд ценных замечаний.

Цитирование: Полонский Д. Г. Феодосий «Грек», Климент Смолятич и безымянный патриарх //

Slovene. 2018. Vol. 7, № 2. C. 8-46. Citation: Polonski D. G. (2018) Theodosius "the Greek", Kliment Smoliatich, and the Unnamed Patriarch.

Slovene, Vol. 7, № 2, p. 8-46. DOI: 10.31168/2305-6754.2018.7.2.1

pi v I (сОЕШЗ^И This is an open access article distributed under the Creative

переводчика с периодом, когда митрополию номинально возглавлял Климент Смолятич, и датировать создание славянского перевода Томоса временем между сентябрем 1149 и апрелем 1151 г. Однако более обоснованной в источниковедческом отношении оказывается иная интерпретация слов Феодосия о патриархе, опирающаяся на славянский текст посвященной папе Льву службы, исполнявшейся при монастырском богослужении. Эта интерпретация приводит к другой, точной датировке начала работы книжника над переводом Томоса — 18 февраля 1151 г.

славянские письменные источники, переводы с греческого на славянский, папа римский Лев I Великий, Феодосий «Грек», Никола Святоша, митрополит Климент Смолятич, византийское образование, сиротская школа св. Павла, славянская гимнография, служебная Минея на февраль

Abstract

The article addresses the issue of dating a Church Slavonic translation from Greek of Pope Leo the Great&s Tome to Archbishop Flavian of Constantinople (449), confirmed by the Fourth Ecumenical Council as an essential document of dogma (451). So far the translation has been dated as widely as the 12th century. The existing interpretations were mainly concerned with the biography of the translator, a monk Theodosius, who lived in the Kievan Rus& in the 12th century and is thought to have been an abbot of the Kievan Caves monastery (A. Shakhmatov&s version) or a cleric under the metropolitan (E. Golubinski&s version). Dwelling on the second of these suggestions, and adding his own hypothesis that Theodosius was educated in Byzantium, at the Orphanotro-pheion of St. Paul, the author of the article goes on to elucidate an obscure passage in Theodosius&s introduction to the Slavic translation of the Tome with a mention of an unnamed patriarch and to further hypothesize about the date of the translation: supposedly the translation activities took place at the time when Kliment Smoliatich was the nominal head of the Kievan metropoly and thus can be dated between September 1149 and April 1151. The final part of the article addresses the issue from a different perspective, discussing Theo-dosius&s introduction in the context of Old Slavonic hymnography. It interprets the phrase about the unnamed &Patriarch& in the view of the Slavonic text of a church service devoted to Pope Leo and held in monasteries, thus producing a more exact date for the translation, February 18, 1151.

Church Slavonic written sources, translation from Greek into Church Slavonic, Pope Leo the Great, Theodosius "the Greek", Nikola Sviatosha, Metropolitan Kliment Smoliatich, Byzantine education, the Orphanotropheion of St. Paul, Slavonic hymnography, office Menaion for Februar

Монах, живший в XII в. в Киевской Руси и получивший в историографии именование Феодосия Грека, вследствие скудости и неясности сведений о его жизни и трудах может быть отнесен к числу наиболее загадочных древнерусских духовных писателей [Подскальски 1996: 294-300; Thomson 1999: III 80, V 304, VII 3381; Буланина 1987; Буланин 2014]. Единственное с определенностью атрибутируемое иноку Феодосию произведение — комментированный перевод с греческого языка на славянский главного богословского сочинения римского папы Льва Великого 461 г.), догматического послания (Томоса) к константинопольскому архиепископу Флавиану. Томос, в котором понтифик обосновал учение о двух природах Иисуса Христа и их соединении в одном Лице, был принят в 451 г. в качестве важнейшего вероучительного документа на IV Вселенском соборе в Халкидоне, участники которого заявили, что через папу Льва эту христологическую доктрину провозгласил апостол Петр [Sellers 1961: 110-123]. Славянский памятник впервые был открыт в 1843 г. О. М. Бодянским и спустя пять лет им опубликован [Бодянский 1848: 4-20] по одному списку первой четверти XV в. (современный шифр — [Увар509: л. 299 об.-301]). К настоящему времени известно 45 кодексов XV-XVII вв., полностью (41 список) либо частично (4 списка) сохранивших выполненный монахом Феодосием перевод и его комментарии, состоящие из предисловия и послесловия к переводу (подробнее об этом: [Полонский 2014; Idem 2016])2. Как установил первый исследователь труда Феодосия [Бодянский 1848: XV-XX], переложение Томоса Льва Великого с греческого на славянский язык (или «Епистолии», как его называл Феодосий) было поручено переводчику знаменитым постриженником Киевского Печерского монастыря, в миру князем Святошей Давыдовичем (ок. 1080 — после 1142/1143 г.), известным по сказанию Киево-Печерского патерика под именем Николы Святоши [Пат.Печ.: 185], ср. [Карпов 2017: 329-332].

После открытия О. М. Бодянского в историографии утвердились две основные версии о происхождении и статусе Феодосия, важные не только для трактовки биографии книжника, но и для объяснения

О. М. Бодянского.

обстоятельств создания других древнерусских догматических сочинений, а также для истолкования отношений между светской и церковной властью в Киевской Руси середины XII в. В настоящей статье предпринимается опыт пересмотра обеих этих версий, поэтому для дальнейшего изложения необходим краткий историографический экскурс.

Если О. М. Бодянский считал, что создатель славянского перевода Томоса происходил из Киевской Руси и был «одним из орудий книго-любивого князя, может быть, даже из среды прежних его дружинников» [1848: XIX], то уже вскоре после выхода его публикации в историографии распространилась версия о византийском происхождении Феодосия. Об этом писали, например, П. Г. Бутков [1852: 89] и архиеп. Филарет (Гумилевский) [1859: 46]; впоследствии того же мнения придерживался Е. Е. Голубинский [1901: 859-860], а также А. А. Шахматов [1897: 828833], с работы которого фактически началось закрепившееся в историографии именование переводчика «Феодосием Греком»3. Утвердившееся в историографии мнение о греческом происхождении инока Феодосия было основано главным образом на двух фактах: во-первых, на упоминании Гомера и греческих риторов в самоуничижительной фразе переводчика в предисловии к «Епистолии» о том, что перевод такого важного богословского произведения, как Томос папы Льва, было бы правильнее выполнить не ему самому, а другим книжникам, «^чившимСА ГО младъ ноготъ шмирьскиимъ и риторьскыимъ кшглмъ»; и, во-вторых, на упоминании Феодосием некоего патриарха в обращении к Николе Святоше: «прибываю же рлкъ твои инокыи фешосии. моего плтрилрхл млтвы» [Бодянский 1848: 4-5]. Заключение исследователей, сделанное на основании этих фраз Феодосия, состояло в том, что упоминания Гомера и риторов не типичны для книжников Киевской Руси, а молитвенный призыв к помощи византийского патриарха не характерен для древнерусского монаха и должен, казалось бы, исходить только от того, кто воспринимает патриарха как знакомого и потому естественного для адресации духовного авторитета4. Именно поэтому Томос («Еписто-лия»), переведенный и прокомментированный Феодосием, в историографии был признан единственным достоверно авторизованным произведением, созданным в Киевской Руси выходцем из Византии [Thomson 1999: V 304]. Вероятно, в рамках такого толкования слов Феодосия можно также считать, что переводчик апеллировал не к реальному лицу,

занимавшему в его время Константинопольскую кафедру (которую, впрочем, Феодосий вовсе не упоминал, как и имени предстоятеля), а к фигуре патриарха как главы Церкви, у которого книжник просил духовной поддержки в работе над переложением Томоса.

Вторая версия, касающаяся статуса Феодосия «Грека» в церковно-административной иерархии Киевской Руси, принадлежала А. А. Шахматову и непосредственно связывала происхождение инока с атрибуцией его авторству других, помимо «Епистолии», памятников славянской письменности, — полемического антилатинского сочинения «Слово о вере христианской и о латинской», а также «Послания о неделе»5. По мнению А. А. Шахматова, «Слово о вере...» было написано не прп. Фео-досием Печерским (| 1074), а Феодосием II, печерским игуменом середины XII в. Последнего историк отождествлял с Феодосием «Греком» [Шахматов 1897: 827-833]. Версия А. А. Шахматова вскоре была поддержана [Лященко 1900: 5] и даже легла в основу изложения вех писательской биографии «игумена» Феодосия «Грека» в популярной энциклопедии [Яцимирский 1904], а также радикальной, но малоубедительной гипотезы о поре «греческого управления» в Киево-Печерском монастыре в середине — второй половине XII в., охарактеризованной последователем Шахматова как «самый тягостный случай греческого засилья» [Присёлков 2003: 198]. После работы А. А. Шахматова вопрос о подлинном авторстве «Слова о вере. » вызвал растянувшуюся на десятилетия научную полемику, важным этапом которой стала работа К. К. Виско-ватого [1939], вслед за Шахматовым отвергавшего атрибуцию сочинения прп. Феодосию Печерскому. Однако анализ этой полемики не входит в задачи настоящей статьи (подробнее об истории дискуссии и аргументах сторон: [Костромин 2011; Добровольский 2018: 88-90]). Следует заметить, что одна из основных причин, по которой переатрибуция «Слова о вере.» Феодосию «Греку» вместо прп. Феодосия Печерского представлялась малоубедительной сторонникам противоположной версии [Буланина 1987: 460; Понырко 1992: 10-12; Буланин 2014: 560-562], по-видимому, состояла в том, что труднообъяснимыми оказывались проступающие в свете гипотезы А. А. Шахматова черты исторического портрета соединенных в одном лице духовного писателя и монастырского администратора6. Тем не менее на основе гипотезы А. А. Шахматова

оказывается возможным непротиворечиво объяснить и резкий обличительный пафос игумена, и характер сложных отношений Феодосия с князем Изяславом Мстиславичем и с новгородским архепископом Нифонтом, а также заключить, что «Слово о вере...», вероятно, было написано после августа 1149 г., но до июня 1151 г., тогда как создание переводной «Епистолии» папы Льва предшествовало сочинению этого обличения (подробнее об этом см. [Полонский 2018], ср. также аргументы о другой, но близкой датировке «Слова о вере.» на основе гипотезы Шахматова: [Добровольский 2018: 90-91]).

Стоит отметить, что в лексике «Слова о вере.» не удается усмотреть явных признаков греческого происхождения автора славянского памятника, и опровержение авторства Феодосия Печерского в основном строится на исторических аргументах [Висковатый 1939: 545-549, 556562], тогда как в «Епистолии» грецизмы сводятся к калькам, что также не позволяет уверенно судить об этнической принадлежности их создателя (или создателей), ср.: [Лященко 1900: 5; Успенский 2017: 188 (прим. 29)]. Еще более существенно, что расширение круга письменных памятников, которые историки пытались и пытаются связать с именем Феодосия «Грека», происходило без внимания к лингвистическим особенностям славянского перевода Томоса папы Льва I. Филологи, впрочем, тоже не посвятили «Епистолии» специального исследования, ограничившись отдельными, но важными для нашей темы замечаниями. Так, еще А. И. Соболевский, обративший внимание на то, что словарь Феодосия «свободен от ярких русизмов», допускал, что книжник прибыл на Русь со знанием славянского языка [Соболевский 1910: 162]. В современной работе А. А. Пичхадзе также отмечено, что «перевод Феодосия практически не содержит русизмов», зато в его предисловии употребляются «бесспорные южнославянизмы», а сам перевод выполнен в «буквалистической манере», отличающей «Епистолию» от других переводов того времени, поскольку в них встречаются многочисленные ошибки в понимании греческих текстов [Пичхадзе 2011: 353]7. Эти наблюдения, на мой взгляд, заставляют вернуться к давней и не получившей признания в историографии гипотезе М. П. Погодина [1871: 625] о том, что трудившийся на Руси Феодосий был выходцем из болгарских земель. В согласии с ней А. А. Пичхадзе также полагает, что, «вероятно,

Однако прочие стилистические особенности в комментариях Феодосия «Грека» к переведенному им Томосу папы Льва по сравнению со «Словом о вере...» отличаются настолько разительно, что порождают сомнения в том, что они могли быть написаны одним лицом. Ср.: [Бармин 2006: 235; Idem 2010: 126].

указывающей на южнославянское происхождение Феодосия, — смешение им родительного и дательного падежей [Пичхадзе 2016: 88-89].

родным для переводчика был южнославянский язык» [Пичхадзе 2016: 89]. Однако удовлетворительно ответить на вопрос о справедливости этой гипотезы на данном этапе исследования без детального лингво-текстологического анализа «Епистолии» и сопроводительных текстов к ней невозможно. Пока такое исследование отсутствует, допустимо полагать, что либо Феодосий был, действительно, болгарином, хорошо выучившим греческий язык, либо греком, до появления в Киеве длительное время жившим в южнославянских землях8. Как указывает А. А. Турилов, «в принципе нельзя исключить и возможности приезда на Русь на протяжении XI-XII вв. болгарских книжников (и в том числе из Охрида) в свите греческих иерархов Киевской митрополии», при том, что такие «славянские спутники греческих иерархов» осуществляли культурные контакты с собратьями на Руси преимущественно «на неофициальном уровне» [Турилов 2012: 140]. Под эту характеристику отношений вполне подходит факт осуществления Феодосием перевода Томоса папы Льва по инициативе Николы Святоши.

Вместе с тем, отклоняя вслед за А. А. Шахматовым, А. И. Лященко и К. К. Висковатым малоубедительную атрибуцию «Слова о вере.» прп. Феодосию Печерскому, следует допускать и возможность того, что Феодосий «Грек» и игумен Феодосий II могли быть двумя разными знавшими греческий язык людьми, из которых первый перевел Томос папы Льва и прокомментировал «Епистолию», а второй написал «Слово о вере.». При этом, несмотря на знание обоими греческого языка (в отношении Феодосия «Грека» — несомненное; в отношении Феодосия II — гипотетическое), происхождение каждого из них остается не вполне ясным. Такую возможность, фактически означающую отказ от гипотезы А. А. Шахматова об отождествлении двух Феодосиев, также следует подвергнуть анализу. Ключевыми в таком случае оказываются вопросы об образовании, полученном Феодосием «Греком» и позволившем ему перевести Томос, месте его иноческого служения в Киевской Руси и вероятных взаимоотношениях с современниками.

Мнение историков о греческом происхождении переводчика Томоса папы Льва имело некоторое основание, поскольку слова Феодосия «Грека» («^чившимСА \S младъ ноготъ шмирьскиимъ и риторьскыимъ

кшглмъ, таково есть д^ло» [Бодянский 1848: 4]) показывают его явно уважительное отношение к тем современникам, кому с малых лет довелось постичь классическую византийскую образованность, составной частью которой было изучение поэм Гомера и риторических произве-дений9. Сочинения Гомера, главным образом «Илиада» (правда, преимущественно в извлечениях), изучались в Византии поколениями несовершеннолетних школяров, причем известны относящиеся к XI в. свидетельства о том, что даже от рядовых учеников требовалось ежедневно заучивать на слух по 30 строк поэмы, так что 10-12-летние дети могли читать наизусть обширные фрагменты античной классики [Browning 1975: 16], ср.: [Valiavitcharska 2013: 91].

Хотя Феодосий «Грек» не называл имен риторов, упоминание их книг в одном ряду с сочинениями Гомера позволяет полагать, что переводчик сожалел о своей неискушенности в освоении наследия эллинской риторической традиции, а не христианской гомилетики. Ясно, что способность к такой оценке культурной дистанции между собой и более эрудированными книжниками требовала представления об иерархии уровней византийской гуманитарной культуры и о том, что составляло ее базис, — то есть знания, которое тоже дается определенным образо-ванием10. Примечательно также, что Феодосий, чьих познаний в греческом языке оказалось достаточно для перевода Томоса папы Льва, в своем самоуничижительном признании вовсе не находил оснований жаловаться на отсутствие знакомства с грамматикой, составлявшей первый этап в изучении дисциплин гуманитарного цикла11. Таким образом, фраза об «омирьских и риторьских книгах» не оставляет сомнений, что Феодосий преодолел некоторую (возможно, только начальную) ступень обучения в какой-то из систем принятого в Византии образования12.

Однако этот вывод еще не дает оснований утверждать, что он был по происхождению греком.

В апелляции создателя славянской «Епистолии» к авторитету современников, освоивших сочинения Гомера и античные трактаты по риторике, можно видеть признание, не вполне типичное для византийского монаха и совершенно необычное для инока, жившего на Руси в XII в13. По справедливому замечанию А. Ф. Литвиной и Ф. Б. Успенского, в византийской школьной системе «контроверсия между борьбой с языческими воззрениями и необходимостью использования в грамматическом и риторическом курсах наследия классических авторов была в известном смысле заложена изначально» [Литвина, Успенский 2010: 68 (прим. 119)]. В самом деле, враждебные инвективы в адрес античной культуры как чуждой и устаревшей нередко встречаются еще в писаниях отцов Церкви [Wilson 1996: 8], ср. [Буланин 1991: 27-29]. При этом, насколько можно судить, в Византии XI-XII в. отношение к языческой эллинистической культуре было синкретическим только в малочисленной среде светских интеллектуалов и ученых иноков, в отличие от широких кругов христианских пуристов и ригористов, представленных прежде всего ординарными насельниками многочисленных монастырей, которых М. Энгольд описывает как «both the focus and the mirror of Byzantine society» [Angold 1995: 265]. Вместе с тем В. Е. Вальденберг указывал на «целое направление» (курсив автора) византийских писателей и комментаторов XI-XII вв., сделавших труды Аристотеля «центром своих философских занятий» [Вальденберг 2008: 264]14. Значим и тот факт, что «Риторика» Аристотеля активно читалась и комментировалась в Византии [Conley 1990; Trizio 2017], послужив основой, в частности, труда по этой дисциплине знаменитого ученика Михаила Пселла Иоанна Итала [Conley 2004], прославившегося толкованиями Аристотеля, Платона, неоплатоников и обвиненного в том, что он ценил философию выше учения Церкви15. Все это создавало если не обширное культурное пространство, то особую культурную среду думающих и любознательных людей, их круга чтения и образовательных традиций,

писал В. А. Чаговец, «мы имеем дело с писателем-ритором, воспитанным на греческих образцах и усвоившим приемы высокопарных духовных писателей Византийского периода» [Чаговец 1901: 199].

где античное наследие относительно бесконфликтно сочеталось с христианским учением16.

Разумеется, лаконичное упоминание Феодосием «риторьских книг» не дает возможности точно определить, какие и чьи сочинения по риторике он подразумевал. Однако за его словами читается не только явная, пусть и скромная, осведомленность о культуре эллинизма, но и, пожалуй, существенно более значимая своей неординарностью для монаха из Киевской Руси черта: отсутствие враждебного отношения к «идолопоклонству» древних греков, то есть способность отделять достижения античной литературы и гуманитарной науки от античной религии с ее многобожием. Как замечал И. Мейендорф, «Hellenism was never bequeathed to Russia in its intellectual and creative dimension» [Meyen-dorff 1989: 22]17. Поэтому особенного внимания заслуживает то обстоятельство, что в освоении творений античных авторов создатель славянской «Епистолии» видел необходимую и отсутствующую у него самого предпосылку для квалифицированного перевода с греческого языка христологического сочинения папы Льва.

Из живших на Руси современников Феодосия известен только один монах и книжник, вынужденный признать свое знакомство с античными авторами и демонстрировавший, что это знание не препятствует мировосприятию православного христианина. Это Клим (Климент) Смолятич (I после 1163/64), по воле великого князя Киевского Изяслава Мстиславича избранный 27 июля 1147 г. главой Киевской митрополии без санкции Константинопольской патриархии и не утвержденный ею в митрополичьем сане, который Клим, однако, носил до 1155 г.18. В послании пресвитеру Фоме, обоснованно датированном Н. К. Никольским [1892: 138] 1147-1154 гг., Клим писал: «А речеши ми: "Философьею пи-шеши", а то велми криво пишеши, а да оставль аз почитаемаа Писаниа,

аз писах от Омира, и от Аристо[те]ля, и от Платона, иже во елиньскых нырЬх славнЬ бЬша»19. Таким образом, в отличие от переводчика Томо-са папы Льва, Клим Смолятич был вынужден оправдываться за чтение Гомера, Аристотеля и Платона, негативно их характеризуя и отводя обвинения оппонента в предпочтении сочинений древнегреческих писателей-язычников книгам св. Писания. Хотя предисловие Феодосия и полемическое послание Клима принадлежат к сочинениям разной прагматической направленности, однако различие в выражении отношения к античности у двух книжников весьма показательно.

Искушенность Клима в античной литературе и философии позволяет думать, что книжник, в Суздальской летописи описанный как «русин» [ПСРЛ 1/2 (1927): 315], мог пройти какие-то ступени обучения непосредственно в Византии. Не приходится сомневаться, что Клим Смо-лятич мог читать античных классиков по-гречески, но не в славянских переводах, в его время отсутствовавших [Никольский 1892: 88-89]. Кроме того, в окружении Клима были люди, явно сведущие в схедогра-фии — включенной в начале XII в. в систему византийского образования грамматической дисциплине, предмет которой составляло выписывание и заучивание многих лексических примеров, а также выполнение хитроумных грамматических упражнений на каждую букву алфавита, — и об этих освоивших греческую науку «мужах» в том же послании пресвитеру Фоме сам Клим отзывался с гордостью и похвалой [Понырко 1992: 133]. Вопрос о том, в каких школах Византии в первой половине XII в. славянин мог приобрести такие познания, подробно рассмотрен А. Ф. Литвиной и Ф. Б. Успенским [2010: 58-68], указывающими по крайней мере одно из таких заведений — константинопольскую школу при сиротском доме св. Павла (Орфанотрофейон), где, вероятно, преподавал знаменитый поэт Феодор Продром20, а образование получали сироты, дети из бедных семей, а также дети-иностранцы из присоединенных к Византии территорий, в том числе болгарских земель21. Исследователи не видят в источниках явных оснований для уверенных суждений о национальной принадлежности «климовых мужей», однако отмечают, что вне зависимости от того, были ли эти лица «русскими или греками, они получили добротное грамматико-риторическое образование, и, что еще более существенно, при Климе имели возможность

публично демонстрировать его на Руси» [Литвина, Успенский 2010: 67-68]. У нас нет видимых причин причислять к этим «мужам» инока Феодосия, однако значимым представляется факт, указанный еще А. И. Лященко и Н. К. Никольским: зачин послания Клима Фоме содержит явную цитату из начальных слов переводной «Епистолии» папы Льва [Лященко 1900: 10-11; Никольский 1907: 100-101 (прим. 1)], ср. [Успенский 2017: 188]. Таким образом, Клим Смолятич, видимо, и читал, и использовал в полемических целях переведенный Феодосием «Греком» Томос папы Льва, — правда, не в его непосредственном бого-словско-догматическом предназначении, а только в части заимствования формулярного образца22.

Итак, слова Феодосия об «омирьских и риторьских» книгах сами по себе не дают возможности судить о греческом происхождении переводчика Томоса, но свидетельствуют о вполне определенном восприятии им античной культуры, нетипичном для древнерусского монаха. Это позволяет допустить, что Феодосий, будучи выходцем из южнославянских земель, на что указывают особенности его лексики и грамматики [Пичхадзе 2011: 353; Eadem 2016: 88-89], мог пройти какую-то ступень обучения в одной из византийских школ. На роль такого заведения вполне подходит носившая имя св. Павла «грамматическая школа для сирот, собранных из разных стран», как ее описывала Анна Комнина [Алексиада: 418]23.

Для последующих рассуждений важен другой традиционный аргумент сторонников греческого происхождения Феодосия: призыв переводчика Томоса папы Льва к молитвам некоего «своего» патриарха

/ДЧ ■_■

(«прибываю же рлкъ твои инокыи фешосии. моего плтрилрхл млтвы» [Бодянский 1848: 5]).

Как писал Е. Е. Голубинский, считавший, как и другие современные ему исследователи, создателя славянской версии Томоса «писателем из греков», Феодосий «по всей вероятности» состоял «при кафедре мит22 Конечно, зачины посланий не эквиваленты по содержанию: в Томосе папа Лев с неудовольствием выражает удивление тем, что архиеп. Флавиан (которого понтифик явно воспринимал как нижестоящего по иерархическому статусу) опасно запустил распространение ереси лидера монофиситов Евтихия, не подавив ее; Клим Смолятич же только сообщает, что прочитал послание пресвитера Фомы с промедлением, и, наоборот, саркастически удивляется и восхищается его «благоразумием». Упоминание промедления в том и другом послании («закоснение» у папы Льва в переводе Феодосия, «медмено» (т.е. «медленно») у Клима) имеет разный смысл: в одном случае мешкал адресат,

в другом — в неспешности своей ответной реакции сознается адресант. Тем не менее сходство использованных в зачинах посланий Клима Фоме и «Епистолии» этикетных выражений налицо.

рополичьей в качестве клирика или чиновника» [Голубинский 1901: 859]24. Во взаимосвязи двух этих суждений нет необходимости: знавший греческий язык и имевший представление об «омирьских и риторьских книгах» инок Феодосий мог состоять при киевском митрополите, будучи и славянином по происхождению. Если также допустить, что образование переводчик получил в константинопольской школе св. Павла, то это отчасти объяснило бы и обращение к патриарху: Орфанотрофейон находился под личным патриаршим контролем [Miller 2003a: 188, 233], а в те годы, когда гипотетически в этой школе мог учиться Феодосий, констатинопольскую кафедру возглавлял Лев Стиппис (1134-1143)25. Такая версия позволила бы полагать, что Феодосий записал просьбу к патриарху о духовной поддержке в работе над переложением Томоса, мысленно обращаясь к образу главы Вселенской Церкви, который покровительствовал школе, где будущий переводчик постигал греческую грамоту. Однако все же остается неясным: почему в молитвенном призыве Феодосия патриарх не назван по имени?

Ответ на этот вопрос можно найти в источнике, непосредственно относящемся к истории Орфанотрофейона в XII в. Для интерпретации фразы Феодосия представляется значимой ее возможная связь с выражением из сочинения, написанного еще одним носителем имени Лев, на протяжении многих лет связанным со школой св. Павла. При Ком-нинах одним из учителей этой школы был Лев Родосский, более 20 лет преподававший схедографию и, возможно, также богословие, а после прохождения нескольких должностных ступеней занявший там административный пост смотрителя (или инспектора, ¿^opsiav) [Miller 2003a: 177, 188, 223, 226, 232-233, 235; Miller 2003b: 18-20]. Также Лев Родосский занимался сочинительством: его авторству принадлежит, в частности, недатированное поэтическое произведение, предназначавшееся для прочтения перед учениками школы и сохранившееся в рукописном греческом сборнике Vaticanus Palatinus gr. 92 (список послед. четв. XIII в.), содержащем стихотворные примеры для упражнений в схе-дографии и изучения метрики26. В этом стихотворении Лев Родосский

призывал покровительствующего школе апостола заступиться за него, уставшего от педагогических трудов автора, перед «Вселенским патриархом»27, чтобы тот избавил его от тягот — и так же, как и в предисловии к «Епистолии» у Феодосия, у Льва Родосского патриарх не назван по имени. Мы не располагаем ни достоверными данными о том, что Лев Родосский был одним из наставников Феодосия, ни безусловными доказательствами того, что Феодосий вообще проходил обучение в школе св. Павла. Тем не менее педагог школы св. Павла в своем стихотворении демонстрировал риторический прием, который вполне мог быть усвоен и позднее использован предположительно обучавшимся в Орфа-нотрофейоне будущим создателем славянской «Епистолии». Существенно, что без упоминания имени главы Константинопольской Церкви обошлись как просьба об апостольском заступничестве перед патриархом в сочинении Льва-учителя, так и прямой призыв к патриарху его возможного ученика в предисловии к переводу сочинения Льва-святителя. Своеобразная антропонимическая «перекличка» оказывается дополнительным штрихом, усиливающим впечатление о возможности такой трактовки.

Хотя предположение о том, что Феодосий учился в константинопольской школе св. Павла, позволяет в какой-то мере объяснить, почему переводчик обращался к патриарху как к реальному лицу и главе церковного священноначалия, не упоминая его имени, но все же, если следовать приведенной выше версии Е. Е. Голубинского о статусе Феодосия в качестве клирика при киевской кафедре, априори не ясно, почему в предисловии и послесловии к «Епистолии» никак не упомянут митрополит. Причины, вызвавшие выполнение перевода Томоса подчиненным митрополиту лицом без явного разрешения и благословения киевского владыки, требуют особого объяснения в рамках этой биографической версии, тем более что Феодосий, повторивший в своем предисловии формулу IV Вселенского собора, определившего Томос как «столп правоверия», вполне осознавал статус этого послания папы Льва как ключевого для становления православной христологической доктрины произведения.

Развитие гипотезы Е. Е. Голубинского о характере деятельности Феодосия и месте его служения позволяет по-новому интерпретировать исторические обстоятельства появления «Епистолии». В качестве объяснения допустимо применить argumentum ex silentio: перевод Томоса

Салониках [Sánchez 2015]. См. также в новейшей обзорной работе об отражении схедографического творчества Феодора Продрома в этой рукописи: [Курбанов, Спиридонова 2018: 217].

папы Льва на славянский язык выполнялся без благословения митрополита, поскольку глава митрополии в ту пору в Киеве по тем или иным причинам отсутствовал. Видимых причин могло быть две: вакантность киевской кафедры и физиче?