РАСА И ЭТНИЧНОСТЬ: СОЦИОБИОЛОГИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА 2014 № 4 (20)

пьер ван ден берге

Раса и этничность:

социобиологичЕскАя перспектива

В научной литературе имеют место (часто не выраженные явно) две противоположные позиции по поводу природы расы и этничности. Некоторые ученые рассматривают принадлежность к этнической и расовой группе как некую глубоко укорененную «примордиаль-ную идентичность», полученную при рождении и практически не поддающуюся изменениям. Такой взгляд преобладал до 1920-х гг.: в то время общности с четкими этническими и расовыми границами воспринимались как нечто само собой разумеющееся; их объективная реальность в целом ни у кого не вызывала сомнения, в том числе и вне круга членов этих общностей. Эту раннюю версию «примордиалистского» подхода популярно выражали как расистские, так и националистические идеологии. В течение следующих пятидесяти лет в социологии преобладал подход культурного детерминизма. Все более настойчиво утверждалось, что этническая и расовая идентичность отнюдь не является примордиальной, а обусловлена, на самом деле, культурой и средой обитания; она подвержена изменениям, ситуационна и является предметом манипуляции в политических целях1. В 1960-е и ранние 1970-е гг. стал, как нам кажется, преобладать такой подход к проблеме этничности, который мы бы назвали «субъективистским». И лишь совсем недавно вновь началось осторожное продвижение при-мордиалистского подхода2.

Такая примитивная дихотомия в описании интеллектуальных позиций и периодизации истории мысли может быть полезна только для предварительного знакомства с проблематикой, а мышлению многих ученых она просто вредна. В своих работах я постоянно повторял, что необходимо учитывать и объективные, и субъективные аспекты расы и этничности3; далеко не я один придерживался такого мнения4. Многие также соглашались со мной в том, что нельзя сводить этническую и/ или расовую принадлежность к принадлежности классовой, как и наоборот. Я утверждал, что класс, этнич-ность и раса суть абсолютно разные принципы определения принадлежности к той или иной общности, хотя каждый из этих принципов нужно рассматривать и с объективной, и с субъективной точки зрения. На данный момент я считаю, что те позиции, котоСтатья впервые опубликована: Ethnic and Racial Studies. Vol. 1. 1978. №4. P. 401-411 (Прим. пер.).

London, 1967; Pluralism in Africa [Kuper L., _

Smith M.G. (eds.)]. Berkeley, 1969; Schermerhorn gg

R.A. Comparative Ethnic Relations. N. Y., 1970. _

рые я отстаивал в своих предыдущих работах на уровне аналитических концепций и категорических суждений, можно рассмотреть в комплексе, воспользовавшись всесторонним теоретическим подходом, заимствованным из социобиологии. Это я и собираюсь сделать в данной статье.

К сожалению, объем данной статьи позволяет дать лишь набросок со-циобиологических концепций. Читатель найдет здесь ранние теоретические формулировки Гамильтона5 и Мейнарда Смита6, более современные и разработанные трактовки Уилсона7, Бараша8 и Докинса9, а также попытки приложить их к человеку, сделанные Александром10, Паркером11, ван ден Берге и Барашем12, Хартунгом13, Грином14, Фоксом15, Шаноном и Айрон5 Hamilton W.D. The Genetical Evolution of Social Behaviour // Journal of Theoretical Biology (7). 1964. P. 1-52.

go 15 Biosocial Anthropology [Fox R. (ed.)]. _ N. Y., 1975.

сом16, Барковым17, Дайсон-Гудсоном и Смитом18. Хотя название «социобио-логия» только недавно вошло в обиход, в основном благодаря книге Уил-сона19, эта развивающаяся новая дисциплина есть не что иное, как систематизированное применение дарвиновской теории эволюции к изучению поведения животных, особенно их социального поведения. Фактически социо-биология — это ответвление этологии, которое имеет большую теоретическую базу и меньшее количество описательного материала, а также привлекает генетику поведения.

Основной вопрос, интересующий как социобиологию, так и социологию, следующий: почему животные социальны, то есть почему они сотрудничают? Почему одни виды более социальны, чем другие? Ответ долгое время был интуитивно понятен: животные социальны потому, что сотрудничество взаимовыгодно. Социобиология добавляет: основной генетический механизм общественного инстинкта животных — это родственный отбор, который необходим для увеличения совокупной приспособленности. Естественный отбор происходит посредством дифференциального воспро-изведения20. Различные аллели одного гена соперничают друг с другом, и те аллели, носители которых являются наиболее репродуктивно успешными, с большей вероятностью будут воспро16 Evolutionary Biology and Human Social Behavior [Chagnon N.A. and Irons W. (eds.)]. North Scituate,1978 (in press).

изведены в следующем поколении популяции. Успешные аллели являются одним из факторов в данной окружающей среде, способствующих репродуктивному успеху или «приспособленности» их носителей.

Большим теоретическим вкладом со-циобиологии было расширение понятия «приспособленность» до понятия «совокупная приспособленность»21. В самом деле, животное может прямо дублировать свои гены через свое потомство или косвенно — через потомство родичей, с которыми у него есть определенное количество общих генов. Поэтому можно ожидать, что животные будут сотрудничать, тем самым увеличивая приспособленность друг друга, если они генетически связаны. В этом смысл родственного отбо-ра22. Короче говоря, животные являются непотистами, т.е. они отдают предпочтение родичу перед не-родичем и близкому родичу — перед дальним родичем. Как и у людей, это происходит иногда осознанно, а чаще неосознанно. Чтобы родственный отбор эффективно действовал, его вовсе не обязательно осознавать.

Склонность к «альтруизму», т.е. способствованию приспособленности «другого» (alter) за счет приспособленности «меня» (ego), прямо пропорциональна не только коэффициенту генетического сходства между «мной» и «другим», но также соотношению выгоды и цены акта альтруизма. Пример из человеческой жизни: мать, у которой уже прошла менопауза, скорее всего с большей готовностью пожертвует жизнью ради своего молодого совершеннолетнего ребенка, готового к воспроизводству, чем это сделает молодая мать ради свое21 Hamilton W.D. The Genetical Evolution of Social Behaviour // Journal of Theoretical Biology (7). 1964. P. 1-52.

го первого ребенка, еще находящегося в утробе (first foetus). В обоих случаях степень генетического родства одинакова (т.е. 1/2), но цена приспособленности в первом случае мала, а во втором — высока. Итак, «альтруизм» направлен в основном на родичей, особенно близких. На самом деле это явление следовало бы называть иначе. Оно является крайней формой генетического эгоизма. Это не что иное, как безудержное проявление максимизации совокупной приспособленности. Фактически, можно вывести простую формулу: проявление «альтруизма» следует ожидать, если соотношение цена/выгода «сделки» будет меньше, чем коэффициент родства между «другим» и «мной».

Нет причин сомневаться, что родственный отбор является мощной консолидирующей силой в социуме как у людей, так и у животных. Ясно, однако, и то, что в общественных инстинктах человека не все объясняется родственным отбором. По моему мнению, есть еще два дополнительных основания общественного характера человека: сотрудничество (reciprocity) и принуждение (coercion). Их рудиментарные формы есть у многих животных, но формы сотрудничества и принуждения у человека полностью затмевают по сложности и важности все, что мы знаем у других видов. Поэтому неудивительно, что даже самые маленькие и простые человеческие общества, будучи гораздо менее «совершенными», чем общества социальных насекомых (термитов, муравьев, пчел, ос), имеют гораздо более сложное устройство, чем общества любых других известных видов. Сотрудничество есть кооперация для взаимной выгоды; это действие, подразумевающее ответные действия. Сотрудничество может осуществляться как между родичами, так и между не-родичами. Принуждение есть использование силы с целью получения выгоды одной из сторон, то есть с целью внутривидового паразитизма

или хищничества. В основе всех человеческих обществ лежат все три принципа социальности: родственный отбор, сотрудничество и принуждение. Однако чем больше и сложнее становится общество, тем больше становится важность взаимодействия, а с появлением государства становится явной связь принуждения и родственного отбора.

Вот вкратце основная идея, которую я развиваю в остальных своих работах23. В последней я излагаю такой взгляд на человеческую социальность, который фактически сводит поведение индивида, социальный базис и культурную надстройку к соперничеству между индивидуальными организмами за скудные ресурсы. В этом соперничестве каждый из индивидов осознанно или бессознательно старается извлечь как можно большую выгоду и минимизировать потери. Этот подход к человеческим взаимоотношениям противоречит многим подходам современной социологии, поэтому его с негодованием отвергали как возвращение к упрощенной теории инстинктов, биологическому редукционизму, спекулятивному эволюционизму, социал-дарвинизму, расизму, радикальным теориям наследственности и т.п. Объем данной статьи не позволяет мне подробно изложить мою теорию и тем более обозреть все возражения и опровергнуть их. Здесь достаточно сказать, что социобиология в самом деле является наукой редукционистской (как вся современная наука), эволюционистской (как вся современная биология) и материалистической (как большая часть социологии). Но она категорически не является возвращением к социал-дарвинизму, теориям инстинктов или расизму; также она не приуменьшает важность факторов окружающей среды, уникальных характеристик Homo sapiens и значимости чело92

веческой культуры. Просто в этой теории утверждается, без всякого начетничества, что человеческое поведение является продуктом долгого процесса адаптивной эволюции, включающего в себя сложное взаимодействие факторов генотипа, экологии и культуры.

Какое отношение имеет это предисловие к расе и этничности? Мой главный тезис заключается в следующем: и этничность, и «раса» (в социальном смысле) фактически являются расширенными версиями понятия «родство» и, следовательно, их следует понимать как расширенную и смягченную форму родственного отбора. С другой стороны, классовые отношения находятся в сфере взаимной полезности, то есть имеют абсолютно иную природу. Если обобщить, то я считаю, что существуют два основных типа человеческих коллективов: коллективы Типа I обычно приписывают себе общее происхождение; они часто эндогамны и принадлежность к ним обычно передается по наследству. Коллективы же Типа II образуются с целью защиты общих интересов. Тип I включает расовые, кастовые и этнические группы, а Тип II объединяет такие разнородные ассоциации как профсоюзы, политические партии, профессиональные организации, спортивные клубы, группы соседей, родительские комитеты и т.п. На практике, конечно, некая группа может быть смешанного типа, например политическая партия, отстаивающая интересы какого-либо этноса, или наследственная профессиональная гильдия. Тем не менее, в идеале, солидарность каждого вида групп основана либо на родстве, либо на защите интересов.

Группы Типа I, как правило, эндогамны либо по собственным предпочтениям, либо в силу обычая, но внутри они подразделяются на экзогамные группы родичей: нуклеарные семьи, роды, кланы и т.д. Несомненно, что, не считая последних нескольких тысяч лет человеческой истории, к

Типу I принадлежали все без исключения человеческие общества. Это были маленькие инбредные популяции из нескольких сот индивидов, прототипичные «племена», считающие себя «народом», имеющим общее происхождение, реальное или мнимое, и считающим себя детьми мифической пары прародителей или бога-творца. Члены племени, хотя и разделенные на маленькие группы родичей, считали себя единым народом, сплоченным против внешнего мира. Они были связаны между собой сетью родства и брачных уз, что делало племя фактически суперсемейством. Высокий коэффициент имбридинга гарантировал, что большая часть супругов является в то же время родственниками. Такие культурные нововведения, как прямое родство (unilineal descent) и экзогамия (lineage exogamy), позволили расширить примордиальную модель социальной организации до гораздо большего объема, до обществ, включающих десятки тысяч людей, при том, что там почти полностью отсутствовали общества Типа II (за исключением социальных групп, состоящих из людей одного возраста).

На протяжении почти всей истории человечества этнические группы представляли собой инбредные популяции, фактически инбредные суперсемьи, которые имели не только гораздо большую связь друг с другом, чем даже с ближайшими соседями, но которые, практически без исключений, вполне осознавали этот факт и поддерживали четкие территориальные и социальные границы с другими такими же этническими группами. Это, конечно, не отменяет ни того, что регулярно имели место миграция, завоевания и ин-тербридинг, ни того, что общий предок «народа» всегда был отчасти фикцией. Все это также верно и по отношению к меньшим группам родичей: отец — не обязательно прародитель. Не имело большого значения, что расширенное родство этнической группы иногда

было скорее мнимым, чем реальным. Как и в малых группах родичей, родство часто было достаточно реальным, чтобы стать основой для таких сильных настроений, которые мы называем национализмом, трайбализмом, расизмом и этноцентризмом. Та легкость и скорость, с которыми эти настроения могут быть активизированы даже в современных индустриальных обществах, где им приходится конкурировать со многими группами Типа II, безудержная ярость конфликтов, к которым могут привести эти настроения, невосприимчивость этих настроений к рациональным аргументам — лишь некоторые факторы, которые указывают на их примордиальность и непреходящую жизненную силу.

Мое предположение состоит в том, что этноцентризм эволюционировал в течение миллионов или, по крайней мере, сотен тысяч лет, как расширенная версия родственного отбора. В процесс также было включено сотрудничество, особенно в плане обмена женщинами для заключения браков, но поскольку супруги обычно также были родственниками, строгого разграничения между родственным отбором и сотрудничеством не было.

Поскольку гоминиды становились все более грозными соперниками и хищниками по отношению и к себе подобным, и к ближайшим видам, имело место сильное давление отбора24 для формирования больших по размеру и могуществу групп. Конечно, размер группы, промышляющей охотой, и возможность для такой группы сформироваться в общество сдерживались экологическими факторами. Тем не менее группы родичей имели

очевидное преимущество при отборе: они могли сформировать те сплоченные суперсемейства, которые мы называем племенами; в свою очередь это, как ясно показал Бигелоу25, неизбежно подразумевает сплочение против других конкурирующих групп и, следовательно, удержание и защиту этнических границ.

О группах Типа II здесь не место говорить подробно. За исключением групп людей одинакового возраста, они обычно являются составными частями больших по размеру и сложности обществ, которые устроены как государство. Следовательно, они появились в процессе человеческой эволюции гораздо позже и по преимуществу обусловлены культурой. Конечно, они тоже важны, особенно в индустриальных обществах, но они не при-мордиальны, их легче собрать и распустить, они более подвержены холодным рациональным подсчетам выгод, и они не так просто дают волю разгулу страстей. И уж конечно они не вытеснили группы Типа I. Еще одно фундаментальное различие между группами Типа I и Типа II заключается в том, что первые, как правило, являются взаимоисключающими в плане членства; таким образом, они формируют основу наиболее первичных и важных взаимоотношений. Вторые же сегментированы и не являются взаимоисключающими. Миллионы людей в индивидуалистических обществах принадлежат к многообразным группам Типа II и редко бывают глубоко и постоянно вовлечены в деятельность этих групп. Конечно, некоторые люди изгоняются из своего этноса, занимают пограничное положение, легко могут менять этническую самоидентификацию либо просто произошли от смешанного брака. Но большинство людей всю жизнь принадлежит к одной этнической группе или подгруппе. Даже принимая

во внимание все сложности реального мира и существование групп смешанного типа, принципиальное различие, тем не менее, несомненно.

Вернемся к группам Типа I, которые мы здесь в основном и рассматриваем. Я предположил, что они развивались в процессе родственного отбора и, судя по всему, имеют отчасти биологический базис, в том же смысле, что и все системы человеческого родства. Разумеется, эту точку зрения с жаром оспаривают такие антропологи как Салинз26, который заявляет, что человеческое родство обусловлено культурой, а не биологией. Почти любой аспект человеческого поведения принимает культурные формы, от чихания и испражнений до писания стихов и езды на мотоцикле. Но это не значит, что некоторые из этих вещей также не имеют биологического базиса. Я определенно не утверждаю, что у нас есть ген этноцентризма или ген для опознавания родичей27. Я также не утверждаю, что те общества, которые институализировали нормы непотизма и этноцентризма, имеют большое преимущество при отборе перед обществами, которые этого не делали (если признать, что такие вообще существовали), по той причине, что родственный отбор был основной моделью социальности у животных. Привлекать культуру, чтобы объяснить универсальность этноцентризма и организации по признаку родства в человеческих обществах — значит совершать логическую ошибку «предвосхищение основания». Культура — лишь при-

близительное объяснение того, почему люди действуют с позиций этноцентризма и непотизма. Как известно любому этнографу, когда туземцев спрашивают, почему они ведут себя определенным образом, они отвечают: потому, что таков обычай. Далее это интерпретирует антрополог: потому, что такова его культура; социолог говорит: потому, что он живет согласно нормам своего общества; а психолог возражает: потому, что таков его накопленный опыт. Они все в известной мере правы, но никто из них не объяснил, почему все человеческие общества практикуют родственный отбор и являются этноцентричными.

До сих пор, рассуждая о группах Типа I, я делал акцент скорее на этнической принадлежности, чем на принадлежности к расе или касте. Каста — совершенно особый случай, даже если понимать ее в самом широком смысле слова и считать, что касты могут иметь место только в обществах с высокой степенью дифференциации и стратификации. Касты можно рассматривать как крайний случай переноса принципа профессиональной специализации в группы, изначально относящиеся к Типу I. Касты — не единственный вариант профессионально специализированных групп Типа I. Становиться таковыми вполне могут также и этнические и расовые группы28. Каста является просто предельным случаем профессиональной специализации в сочетании со строгой эндогамией и иерархичностью.

Другое дело — раса. Сразу надо пояснить, что, несмотря на то что я привожу отчасти биологическую аргументацию, я принципиально не использую слово «раса» в смысле «подвид Homo sapiens». Под «расой» я имею в виду социологическое понятие, которое по-разному определяют в разных обществах. «Социальная» раса обычно

// Ethnicity. 1976. №3 (3). P. 214-224.

включает в себя людей с биологически тривиальными фенотипами; также она обычно не вполне соответствует генетически изолированным популяциям. Таким образом, биология не имеет для «социальной» расы существенного значения. На это указывает тот факт, что в мире лишь небольшое число обществ разграничивает своих и чужих на основе главным образом морфологических фенотипов.

На первый взгляд это опровергает мой тезис о том, что этнические и расовые настроения отражают развертывание родственного отбора. Если это так, то почему большая часть человеческих сообществ в основном придает такое значение таким очевидно передающимся через культуру характеристикам, как язык или диалект, религиозные верования, одежда, прически, манеры, шрамирование и т.п. в качестве опознавательных знаков для идентификации членов различных групп? Если суть дела состоит в том, чтобы идентифицировать родича для повышения чьей-либо совокупной приспособленности, тогда почему вместо приобретенных культурных черт в качестве опознавательных сигналов не используются врожденные физические характеристики? Иногда, конечно, такие морфологические фенотипы, как цвет кожи, черты лица, телосложение, тип волос, цвет глаз и т.д. используются не только для того, чтобы определить членство в группе, но также уже внутри группы в качестве теста на отцовство (которое всегда может вызывать сомнения). Однако обычно признаки членства, передающиеся через культуру, играют гораздо большую роль, чем признаки физические, если те вообще используются. Общества, в которых физический фенотип более значим, чем культурные характеристики, являются исключениями. Почему?

Ответ опять нужно искать в нашей истории эволюции. До нескольких последних тысячелетий, то есть до возвышения государств-завоевателей, внезапная широкомасштабная миграция людей была редкостью и инбред-ные человеческие популяции были малы. Миграция и интербридинг имели место только на уровне индивидов и, в основном, между соседними группами. Поэтому соседние популяции не были, как правило, резко дискретными в плане генотипа. Относительные пропорции аллелей одного гена часто устанавливали градиент по мере того, как этот ген путешествовал через несколько инбредных популяций. Хороший пример — цвет глаз у европейцев. Чем дальше идти на север, скажем от Сицилии до Швеции, тем больше становится доля слегка пигментированных глаз. Тем не менее ни разу за все путешествие мы не встретим заметной дискретности. Поэтому цвет глаз является плохим критерием для определения национальной принадлежности в Европе. В самом деле, цвет глаз намного больше варьируется внутри национальных групп, даже внутри семей, чем между группами.

Конечно, в настоящее время европейцы используют некоторые морфологические фенотипы, чтобы различать разные этнические группы. Они расплывчато говорят о «нордических», «средиземноморских», «еврейских» и других типах. В отсутствие другого четкого критерия часто делаются вероятностные догадки в отношении этнического происхождения чужака на основе внешности. Вероятно, большинство групп имеет то, что Хетинг29 определил как «образ соматической нормы» («somatic norm image»), то есть ментальную картинку того, как выглядит образцовый член группы. Однако дело в том, что морфологические фенотипы обычно используются либо в отсутствие более надежных культурных ориентиров (например, языка), либо когда внешность

сильно отличается от изображения соматической нормы (как, например, европейцы отличают азиатов или африканцев).

Задача хорошего теста на групповую принадлежность с целью определить родственную связь состоит в том, чтобы скорее провести надежное различение между группами, чем различение внутри групп. То есть выбранный критерий должен определять скорее межгрупповую, чем внутригруп-повую дисперсию. До недавнего времени культурные критерии отвечали этому условию намного надежнее, чем критерии физические. Для маленьких групп было проблемой отличить себя от ближайших соседей, а не от неведомых популяций за тысячи километров. Даже самые банальные отличия в акценте, диалекте, лексике, украшениях и т.д. были гораздо более надежным критерием для определения биологической связи или ее отсутствия, чем любой физический фенотип30. Поэтому использовали такой тест, какой было легче применить и который лучше отображал родственную связь. Не имело значение, что взаимосвязь была иллюзорной. Имело значение то, что она позволяла провести точное различие.

Эта теория объясняет не только общее преобладание культурных отличий в оценке членства в группе. Она также объясняет появление расизма (если он появляется) лучше, чем любые конкурирующие теории. Теория родственного отбора предсказывает, что физи96

ческие критерии будут бросаться в глаза в той мере, в которой они позволяют быстро и качественно отличить родича от не-родича. Очевидно, это происходит вследствие широкомасштабной, миграции на большие расстояния в результате завоевания, нашествия, рабства, контрактов или добровольной иммиграции. Несомненно, чрезвычайно важным событием в генетике нашего биологического вида является колониальная экспансия Европы, начавшаяся около пятисот лет назад, и все колоссальные перемещения популяций, которые она принесла. Разумеется, это повлекло за собой большой подъем расизма, поскольку внезапно стало возможно производить весьма точное суждение касательно родственного отбора с дистанции в несколько сот метров. Голландец на Мысе Доброй Надежды, португалец в Бразилии, англичанин в Кении не имел нужды задавать вопросы и вдаваться в нюансы акцента, чтобы определить степень родственной связи. Судя просто по пигментации кожи, он буквально мог выстрелить, а уж потом задавать вопросы, не опасаясь, что убил родича.

Соперничающие теории расизма, основанные на аргументах о природе капитализма или нормативных различиях между католицизмом и протестантизмом, мало что объясняют по сравнению с простым доводом о родственном отборе. Люди, как и другие животные, предпочитают родичей, и они будут использовать именно тот критерий, который позволяет производить быстрое, простое и точное различение между родичем и не-родичем. В большинстве случаев и до недавнего времени преимущественно использовались культурные критерии. Физические критерии стали заметны только после того, как большие, разительно различающиеся по внешности популяции неожиданно и надолго оказались вовлечены в постоянные контакты.

История западного расизма не остановилась после внезапного контакта с большим числом иначе выглядящих людей. Как только чужаки встретились, они начали смешиваться, как и должны были бы поступить любые члены одного вида. В свою очередь, ин-тербридинг начал смазывать физические различия между человеческими группами; очевидно, вследствие этого произошло снижение значения физических черт как критерия родственной связи. Иногда утверждалось, что «расовое кровосмешение» есть свидетельство относительного отсутствия расовых предрассудков. Это вздор. Расизм никогда не препятствовал доминирующей группе мужчин спариваться с подчиненной группой женщин. Но, наверно, не наоборот. Требуется специально культивировать и поддерживать расизм, если большая часть твоих ближайших родственников принадлежит к презираемой расе, то есть когда фенотипы становятся плохим показателем генетической связи. Становятся размытыми не только физические маркеры рас, это размытие касается и родственных уз. Одним словом, целиком институализированный расизм может поддерживаться только в обществах типа Южной Африки и Соединенных Штатов, т.е. в государствах, где удерживается высокий уровень расовой эндогамии или где расовая эндогамия была возобновлена после периода расового кровосмешения во время рабовладельческого строя.

Термин «рабство» в Соединенных Штатах XIX в. заменяли эвфемизмом «особый институт». На самом деле не было ничего «особого» в рабстве как таковом, так как оно существовало в подавляющем большинстве стратифицированных доиндустриальных обществ. Особой была в данном случае разновидность расового рабства в Западном полушарии. Все рабовладельческие системы подразумевали активный интер-бридинг между господами-мужчинами и рабынями-женщинами. Сексуальная эксплуатация неизбежно сопутствует ситуации доминирования, характер97

ной для рабовладения. Однако особенностью рабовладения с расовой подоплекой было неотъемлемое внутреннее противоречие — стремление сохранить расовую границу между родственниками. В Бразилии, как и во всей Латино-Карибской Америке, расовые линии были настолько смешаны, что, даже несмотря на то, что некоторые из этих обществ остаются расово сознательными, нельзя сказать, что остались хоть какие-то определенные объединенные расовые группы. В Соединенных Штатах рабство было отменено как раз вовремя, чтобы сохранилось строгое расовое разделение посредством установления сегрегированной системы эндогамных расовых групп после Гражданской войны.

Американская рабовладельческая плантация представляла собой как бы большую семью, хотя и совершенно ненормальную. Господа, надсмотрщики и рабы населяли маленький мирок, в котором, с одной стороны, существовало предельное неравенство, а с другой — все находились в очень близких отношениях. Рабы готовили господам пищу, нянчили их законных детей и рожали им незаконных. Неудивительно, что легитимизирующая идеология плантационного рабства была патерналистской. Патернализм был не нов для рабства; в самом деле, это одно из самых распространенных рационалистических обоснований для тирании и эксплуатации. Как лучше всего убедить угнетенных принять свою участь? Для этого нужно замаскировать паразитизм под родственный отбор. Эксплуатация, мол, осуществляется в интересах угнетенных, поскольку деспот — это суррогатный отец, который этих несчастных любит. Однако если в традиционных деспотических государствах патернализм был фикцией, которую поддерживали, во-первых, разработанный миф о происхождении и, во-вторых, всеохватывающая фами-листская идеология (например, конфуцианство), то патернализм в рабовладельческой системе часто отражал действительные родственные связи. Дети-рабы от господина часто получали лучшее обращение и имели больше шансов получить свободу. Тем не менее между институтом рабства, сущность которого заключалась в паразитизме, и родственным отбором существовала фундаментальная несовместимость.

Патернализм просто не являлся пригодной идеологией для рабовладения. Если рабовладелец не был отцом для своих рабов, то не имело значения, что он на это претендовал (это никого бы не обмануло, т.к. вел он себя как эксплуататор). Если же он был для своих рабов отцом, дедом или сводным братом, то трудно было поддерживать отношения «господин-раб» и цветной барьер.

Мы предположили вначале, что существуют три основных механизма человеческой социальности: родственный отбор, сотрудничество и принуждение. Этнические и расовые группы требуют от нас иррациональной лояльности, так как фактически или, по крайней мере, в теории, они являются надсемействами. Но этнические и расовые отношения не сводятся к сотрудничеству и дружбе внутри группы; не менее важны конкуренция и конфликты между группами. Тогда как внутригрупповые отношения в основном диктуются родственным отбором, реальным или мнимым, межгрупповые отношения обычно антагонистичны. Иногда этнические группы могут завязать симбиотические, взаимовыгодные отношения, основанные, например, на эксплуатации двух специализированных и неконкурентных ниш в одном и том же месте обитания. Таковы отношения между некоторыми скотоводческими и оседлыми группами. Но чаще имеет место открытое соперничество и конфликт за скудные ресурсы и, довольно часто, установление многоэт-ничных государств с доминированием одной этнической группы за счет других. В таком случае основой межэтнических (или межрасовых) взаимоотношений становится принуждение.

Родственный отбор и сотрудничество не требуют оправдания, потому что они содействуют приспособленности всех участников в системе. Зато принуждение, приводящее к асимметричному паразитированию, часто делает попытки себя легитимировать. Интересно, что существуют всего две основные идеологии, поддерживающие принуждение. Одна стремится замаскировать принуждение под родственный отбор: отсюда происходят многочисленные разновидности патернализма и фамилизма. Их использовали для оправдания почти всех доинду-стриальных форм деспотизма. Другая идеология пытается представить принуждение как взаимное сотрудничество и обмен: это свойственно различным «демократическим» идеологиям индустриальных обществ последних двух веков, от либерализма до социализма. Почему же в течение последних двух столетий происходит это идеологическое смещение для оправдания тирании — от патернализма к liberte, egalite, fraternite?

Возможно, это идеологическое смещение отчасти отражает рост инкор-порированности маленьких национальных государств в государства многонациональные. Патернализм — очень подходящая идеология для маленького, этнически гомогенного национального государства. Неудивительно, что патернализм независимо друг от друга заново открыли в столь отдаленных друг от друга обществах, как Китай, Япония, Перу инков, царская Россия, Древний Египет, оттоманская Турция, ренессансная Европа и бесчисленные африканские царства. Патернализм работает в моноэтнич-ных государствах потому, что нация, по сути, есть расширенное осуществление родственного отбора. По той же причине патернализм перестает работать в полиэтничных государствах.

Одно дело — когда японский крестьянин смотрел на своего императора как на великого отца, живое воплощение Японии, и совсем другое — когда индийский крестьянин осознавал, что сакрально нечистая поедательница говядины королева Виктория является живым символом матери-Индии. С другой стороны, идеология, основанная на сотрудничестве, может существовать поверх этнических границ. Поэтому эта идеология подходит для 90% нынешних государств, которые являются полиэтническими конгломератами. Кроме того, будучи этнически нейтральной, она отлично экспортируется как революционная идеология. Не случайно Франция вошла в наиболее империалистическую фазу своей истории сразу после Революции.

Идеи, представленные в данной статье, являются лишь предварительным наброском. Они не столько вытесняют другие теории этничности и расы, сколько дополняют их, помещая их в более широкий контекст эволюционистского мышления. Они не претендуют на исчерпы