Франция в поисках ответа на исламистскую угрозу

В.Н. Чернега

Франция в поисках ответа на исламистскую угрозу

Аннотация. В статье рассматривается ситуация во Франции, связанная с нарастанием в стране исламистской угрозы. Казалось бы, французские власти, политическое сообщество давно осознали эту опасность и выработали соответствующие меры. Однако террористические акты в Париже в январе и ноябре 2015 г., повлекшие большое число жертв, показали, что этих мер явно недостаточно или они неадекватны. Более того, встал вопрос, можно ли решить проблему в рамках утвердившейся во Франции со времен Третьей республики политико-идеологической парадигмы. В этой связи в статье дается обзор дебатов на политическом и экспертном уровнях на эту тему и практических предложений, направленных на противодействие агрессивному исламизму и порождаемому им терроризму.

Abstract. The article considers the situation in France linked to a growth of islamist threat in the country. Apparently, French autohrities and political community had recognized this danger for a long time and had elaborated relevant measures. However, the terrorist attacks in Paris in 2015 which caused a large number of victims showed that these measures were unssufficient or inadequate. Morover, the question arrose whether it is possible to solve this problem within the framework of the political and ideological paradigma which had established in France since the days of the Third Republic. To this connexion, the article gives a review of debates on this theme at political and expert levels and practical proposals aimed at counteracting an agressive islamisme and terrorisme delivered by it.

Прежде чем освещать данную тему, представляется целесообразным хотя бы очень схематично коснуться таких вопросов, как отношение государства и общества во Франции к религии (или к религиям) и место в этой стране ислама.

Как известно, Франция принадлежит к тем странам, где на протяжении веков господствующие позиции занимал католицизм. Но уже в ходе революции, разразившейся в 1789 г., католической церкви был нанесен удар, от которого она впоследствии так и не смогла полностью оправиться. Революционная власть закрывала храмы и использовала их в нерелигиозных целях (в том числе в качестве армейских конюшен), преследовала священников. У церкви было отнято право выдавать акты гражданского состояния (оно было передано местным властям). В 1793 г. было введено новое, нехристианское летоисчисление, тогда же были предприняты попытки ввести Религию Разума. Многие французские соборы, в частности собор Парижской Богоматери, были превращены в храмы этой новой религии. В 1794 г., в дополнение к этому, предпринимались попытки ввести еще и Культ Высшего Существа.

В дальнейшем католической церкви удалось возвратить некоторые из утраченных позиций. Однако в период Третьей республики, утвердившейся в 1875 г. в результате ожесточенных схваток между республиканцами и монархистами, церкви был нанесен новый, решающий удар. В 1882 г. было полностью переведено на светские рельсы школьное образование. (Тогда же, кстати, во Франции была издана известная «Забавная библия для детей и взрослых» Лео Таксиля, комментировавшая в самой издевательской форме Ветхий Завет.) Но важнейшей вехой во взаимоотношениях государства и церкви явился действующий и поныне закон от 9 декабря 1905 г., установивший их полное разделение. Была провозглашена «свобода совести», государство не признавало ни за одной религией статуса официальной, но при этом гарантировало право свободно исповедовать любую из них. Согласно закону, даже имущество католической церкви должно было быть изъято и пере-94

дано «культурным ассоциациям». Однако, как отмечают французские историки Жан Карпантье и Франсуа Лебрен, это положение закона натолкнулось на такое противодействие верующих, что его пришлось де-факто отменить [Carpentier, Lebrun, 1987, p. 298]. В конечном счете, когда в 1924 г. были образованы «епархиальные ассоциации», культовые сооружения остались за ними.

Именно в период Третьей республики в основание французской государственности были окончательно заложены «республиканские ценности» - свобода, равенство, братство, светскость, которые и сегодня определяют официальный дискурс, а также направленность образования в школах и университетах. Постепенно в этот ряд начали добавлять и другие ценности, в частности верховенство права (правовое государство), права человека, отсутствие дискриминации по какому бы то ни было признаку, полит-корректность.

С «республиканскими ценностями» во Франции связано и своеобразное понятие «нации», также занимающее важное место в официальном дискурсе. Хотя этот термин неоднократно упоминается в конституционных текстах, составляющих Конституцию Пятой республики (кроме собственно текста Конституции в нее включены Декларация прав человека и гражданина 1789 г. и преамбула Конституции Четвертой республики), ни в одном из них определения «нации» не дается. Однако его применение позволяет сделать вывод, что в одних случаях этот термин эквивалентен термину «государство» (как в названии ООН), в других случаях речь идет об эквиваленте «народа», причем без какого-либо национально-этнического или конфессионального оттенка. Иными словами, «нация» означает совокупность всех граждан Франции, независимо от их национально-этнической и религиозной принадлежности. Забегая вперед, следует подчеркнуть, что и такое понимание нации, и «республиканские ценности» имели прямое отношение к тому, как французские власти пытались и пытаются решать проблемы, связанные с появлением в стране большого числа мусульман.

Стоит также отметить, что, несмотря на все удары, католицизм все же оставался во Франции достаточно живучей религиозно-культурной традицией, а католическая церковь сохраняла определенные позиции, особенно в сельских регионах. Эти позиции стали ослабевать с ускорившейся в 1950-1970-е годы индустриализацией страны, которая, с одной стороны, вела к сокращению сельского населения, с другой стороны, сопровождалась массовой иммиграцией, в частности из мусульманских стран Магриба. Последний фактор уже и сам по себе объективно требовал «приглушения» католической специфики Франции.

Против церкви работало и произошедшее после крушения СССР и коммунистической системы превращение демократии и прав человека в своего рода светскую религию. К этому нужно прибавить усиливавшуюся вовлеченность Франции в процесс европейской интеграции, в рамках которой все более космополити-зированные элиты стран ЕС прилагали и прилагают активные усилия по формированию «европейской общности» и, соответственно, «европейского человека». Это, по определению, делало необходимым сглаживание национально-этнических и религиозных различий в европейских обществах. В более широком плане того же требовала глобализация мировой экономики, влекущая за собой внедрение единых стандартов не только в финансово-банковской и производственной сферах, но и в области потребления, что также предполагало определенную униформизацию культурно-бытовой сферы.

Важным аспектом совершавшейся эволюции стало также размывание традиционного института семьи, появление все большего числа так называемых «реструктуризированных» семей (в которых детям приходится по нескольку раз менять пап и мам), но особенно - признание однополых семей. Предоставление после избрания в 2012 г. президентом Франции Франсуа Олланда таким семьям права усыновлять (удочерять) детей явилось наиболее зримым результатом перемен в этой сфере.

Соответственно, роль католических ценностей и самой католической религии продолжала ослабевать. В специальном исследовании газеты «Монд» по вопросу о распространении католицизма во Франции, проведенном в 2013-2014 гг., приводятся, например, такие данные: в 1951 г. католиками считали себя 81% французов, в 2010 г. - 64; в 1952 г. посещали церковь 27%, в 2011 г. - лишь 4,5%. За это же время почти в четыре раза уменьшилось число детей, проходящих обряд крещения [Camus, 2014]. Можно предположить, что с тех пор эти показатели еще снизились.

На порядок уменьшилось и число действующих во Франции католических храмов. Всего, по оценкам экспертов (точной статистики на этот счет нет), в стране насчитывается более 40 тыс. католических культовых сооружений (соборы, церкви, часовни, монастыри и т.п.), но полноценно используются по назначению лишь около 10 тыс. из них. Остальные либо большую часть времени остаются закрытыми (в том числе - из-за недостатка священников), либо постепенно разрушаются или уже лежат в руинах, некоторые даже предлагаются на продажу частным компаниям и лицам [Combien d&églises.., 2016].

Следует, конечно, иметь в виду, что во Франции исповедуют и другие направления христианства. Но даже наиболее многочисленные из некатолических христианских общин - протестантские -насчитывают, по оценкам экспертов, не более 1,7 млн человек [Lefebvre-Billiez, 2009].

На этом фоне положение ислама, считающегося ныне второй по значению религией Франции, выглядит явно предпочтительнее. Поскольку французское законодательство запрещает при переписях населения задавать вопросы о национально-этнической и религиозной принадлежности, точное число проживающих в стране мусульман неизвестно. Оценки колеблются от 5 млн до 7 млн (все население Франции составляет 66 млн человек). Цифру в 7 млн приводит, в частности, председатель Французского совета мусульманского культа (ФСМК) Далил Бубакер. Он же называет число действующих во Франции мечетей - 2,2 тыс. При этом, по его мнению, их слишком мало по сравнению с реальной потребностью, которую он оценивает в 4 тыс. мечетей [Le président.., 2015]. Следует добавить, как французы узнали после террористического акта в Париже 13 ноября 2015 г., что в стране действуют также несколько десятков, если не сотен, подпольных мечетей.

Хотя Франция имела достаточно тесные контакты с мусульманским миром на протяжении веков (не говоря уже о завоевании ею во второй половине XIX в. ряда мусульманских земель, в частности на пространстве Магриба), массовое присутствие мусульман на ее территории - относительно недавнее явление. Первая мечеть в стране (в Париже) появилась лишь в 1926 г. Но в 1950-1970-е годы, как уже отмечалось, французской экономике потребовался приток новой, дешевой рабочей силы, которая - все более возрастающим

потоком - начала прибывать из бывших французских колоний, в частности из Алжира, Туниса, Марокко. Большинство этих трудящихся-мигрантов осели во Франции и получили гражданство. Здесь следует прибавить, что увеличению числа мусульман способствовал также работающий и сейчас в постоянном режиме, несмотря на принимаемые более строгие меры, механизм воссоединения семей.

Рост мусульманского населения поначалу не вызывал особых проблем. Первые поколения иммигрантов, конечно, контрастировали в культурно-ментальном отношении с основной массой французского населения. Но, с одной стороны, они были счастливы осесть в богатой, с высоким уровнем социальной защиты стране и не выказывали особого недовольства, хотя в большинстве своем находились в самом низу социальной лестницы и, конечно, сталкивались с проблемами трудовой эксплуатации и скрытой дискриминации. С другой стороны, французские власти, исходя из «республиканских ценностей» и приведенного выше понимания «нации», проводили политику, в соответствии с которой культурно-религиозные проблемы мусульман, как и представителей других религий, не относились к государственно-публичной сфере и должны были решаться в рамках гражданского общества, на основе законодательства об «ассоциациях». Иными словами, решать их должны были сами мусульмане.

Культурно-ментальные отличия «новых французов» (не говоря уже о новых мигрантах-мусульманах), проявлявшиеся, например, в случаях принудительных браков девушек или отказов девочек-мусульманок заниматься в спортивных залах вместе с мальчиками, время от времени приводившие к публичным скандалам, не могли, естественно, остаться незамеченными. Однако считалось, что обеспечение равенства в правах для всех и борьба с дискриминацией, воспитание детей иммигрантов в «республиканской» школе на основе указанных выше ценностей рано или поздно приведут к их полноценной интеграции во французское общество.

В целом, согласно установившейся точке зрения, появление большого числа людей другой культуры должно было вписываться в исторически сложившееся многообразие французского общества и рассматриваться как источник взаимного культурного обогащения и динамизма в развитии. При этом, однако, должен был со-98

блюдаться принцип «единство в многообразии». Де-факто речь шла о французской версии так называемого «мультикультурализма».

Это «спокойное» отношение к культурно-религиозной специфике мусульман стало меняться в 1990-е годы с появлением феномена исламского терроризма. Террористические акты, совершаемые на территории Франции выходцами из арабо-мусульманского мира, происходили и раньше, в частности в 1980-е годы, но они в основном были связаны с палестино-израильским конфликтом и носили отчетливо выраженный антисемитский характер. Но уже захват самолета компании «Эр Франс» в 1994 г. и взрыв в парижском метро в 1995 г., а также ряд других террористических актов, осуществленных во Франции алжирскими боевиками из «Вооруженной исламской группы» в отместку за поддержку Францией военного антиисламистского переворота в Алжире в 1991 г., показали, что на повестке дня - вопрос об агрессивном исламизме, пытающемся обосновать свои действия положениями религиозного характера.

Это вынудило власти начать «замечать» ислам хотя бы как особое социокультурное явление. В 1990 г. по инициативе тогдашнего министра внутренних дел Франции, социалиста Пьера Жокса был образован Совет по обсуждению вопросов ислама во Франции, что уже было отступлением от принципа невмешательства государства в религиозные дела. В дальнейшем эстафета перешла к другому министру внутренних дел, левому голлисту Жан-Пьеру Шевенману, который организовал консультации с основными мусульманскими организациями страны и предложил им проект пакта, призванного регулировать их отношения не только между собой, но и с властями на основе признания «республиканских ценностей». Этот проект был сначала отвергнут указанными организациями, поскольку в нем не просто признавалась «свобода совести», но также предполагалась возможность перехода мусульман в другие религии, что было воспринято как «поощрение апоста-сии», т.е. вероотступничества [Babes, Renard, 2000]. Но после исключения этого пункта пакт все же был подписан в 2000 г.

В 2003 г., когда министром внутренних дел был представлявший правый Союз за народное движение (СНД) Николя Сарко-зи, на основе пакта был образован Французский совет мусульманского культа (ФСМК), причем в нарушение принципа светскости

государства решение об этом было одобрено на заседании правительства страны. В ФСМК вошли три крупнейшие мусульманские организации: Национальная федерация мусульман Франции (объединявшая главным образом выходцев из Марокко); Большая мечеть Парижа (выходцы из Алжира); Союз мусульманских организаций Франции (более «интернациональный», но считавшийся близким к «Братьям-мусульманам»). Все вместе они контролировали около 1 тыс. мечетей. ФСМК должен был представлять мусульман в отношениях с властями для решения проблем, связанных с отправлением культа, а также заниматься подготовкой имамов, что, как подчеркивала сама новая организация, «приобретало огромное значение в условиях противостояния умеренной и радикальной тенденций в исламе» [Le Conseil.., 2003]. До этого во Франции существовали организации типа Представительного совета еврейских организаций (ПСЕО) или Представительного совета ассоциаций цветного населения (ПСАЦН). Но они создавались «снизу» и не подписывали подобных соглашений с властями.

Нарушение принципа светскости, но особенно - исключение из пакта положения о возможности смены религии вызвали во Франции резкую критику со стороны части интеллектуальных и политических кругов страны, особенно левого спектра. Исторически сложилось так, что именно левые силы занимали наиболее антирелигиозные, антиклерикальные позиции, именно они всегда наиболее активно апеллировали к «республиканским ценностям» и утвердившемуся в стране понятию «нации». Неудивительно, что, например, близкая к Социалистической партии газета «Либерась-он» указывала, что, настояв на этом исключении, мусульманские организации «отвергли основополагающую составляющую свободы совести», а власти, согласившись с этим, закрыли глаза на то, что в исламском праве апостасия каралась смертной казнью и, соответственно, «узаконили возможность исламского толкования французского уголовного права» [Babes, Renard, 2000].

Для того чтобы снизить накал страстей и, по возможности, найти баланс между «республиканскими ценностями» и специфическими требованиями мусульман, в 2003 г. по распоряжению президента Жака Ширака была создана Комиссия по обсуждению осуществления принципа светскости во Французской Республике. Председателем ее был избран центрист Бернар Стази, опублико-100

вавший, кстати, в 1984 г. книгу «Иммиграция - шанс для Франции» [Stasi, 1984], название которой говорит само за себя.

В подготовленном комиссией докладе отмечалось, что в последние десятилетия произошел определенный отход от взгляда на французское общество как на «единое социальное тело» в пользу признания его более отчетливого культурного многообразия («мультикультурализма») и что это рассматривается как позитивный факт. В то же время подчеркивалось: «Но обостренное восприятие культурной идентичности не должно вести к фанатичному толкованию различий, которое чревато угнетением и отторжением» [Rapport.., 2003, p. 17]. Особую обеспокоенность комиссии вызывало появление во Франции феномена «коммунотаризма», т.е. сплочения иммигрантов в довольно закрытые общины, который «чреват фрагментацией наших современных обществ» [там же, p. 18].

В докладе упоминались факты дискриминации иммигрантов в различных сферах, объяснявшиеся прежде всего предрассудками. Вместе с тем в нем указывалось на «нетерпимые явления», сохраняющиеся в иммигрантской среде: доминирующая роль мужчины в семье; насилие в отношении женщин и домашнее насилие; случаи полигамии, принуждения женщин к ношению «так называемой паранджи» (под этим названием понималась мусульманская женская одежда, закрывающая не только тело, но и лицо) и т.п.

В качестве ответа на отмеченные выше вызовы комиссия предлагала принять хартию светскости, которая не носила бы нормативного характера, а была бы чем-то вроде руководства для иммиграционных служб, полиции, школ, служб социальной защиты, а также для простых граждан. В последнем случае предполагалось вручать такую хартию, в первую очередь, лицам, получавшим французское гражданство или удостоверение избирателя.

Главными идеями проекта хартии было, с одной стороны, подтверждение незыблемости нейтральности государства по отношению к религиям, с другой - официальное признание «муль-тикультурализма» во Франции и необходимости некоторых дифференцированных уступок культурно-религиозного характера в той или иной публичной сфере заинтересованным категориям населения. Так, в школах, остающихся важнейшим инструментом «республиканского воспитания», проявления религиозности рекомендовалось допускать лишь при организации питания для детей (родители могли потребовать, например, готовить для их детей блюда из мяса, употребление которого не нарушает исламские пищевые запреты (халяль)). Но в школьных программах тема религии могла обсуждаться лишь в рамках ознакомления с культурами и цивилизациями. В то же время в университетах студентам не возбранялось афишировать свою религиозную принадлежность при условии, что речь не шла о пропаганде религии.

Религиозные особенности должны были учитываться в больницах (в частности, при осмотре врачами женщин-мусульманок и при организации питания), местными органами при решении вопросов, связанных с погребением на муниципальных кладбищах. В то же время проект требовал запретить во всех публичных местах носить откровенную религиозную атрибутику - хиджаб, кресты, другие знаки веры [Rapport.., 2003, p. 68].

Хотя хартия светскости официально так и не была принята (президент Жак Ширак лишь озвучил ряд ее положений в своем выступлении по телевидению в декабре 2003 г.), она де-факто предопределила политику властей в отношении французских граждан-иммигрантов (в частности - и в особенности - мусульман) на годы вперед.

Конечно, упомянутые выше уступки культурно-религиозного характера, как и заключение упомянутого выше пакта с мусульманскими организациями, были отступлением от «республиканской традиции». Однако для французских властей главное состояло в том, что придание в результате отмеченных компромиссов большей гибкости «мультикультурной» модели должно было все же рано или поздно обеспечить постепенную интеграцию иммигрантов во французское общество, а в долгосрочной перспективе (хотя об этом официально не говорилось) - их ассимиляцию. Применительно к мусульманам речь шла также о том, чтобы «офранцузить ислам», сделать его более близким к французским традициям и тем самым облегчить внедрение в эту среду «республиканских ценностей». Эта задача возлагалась прежде всего на ФСМК и другие легальные мусульманские организации.

Однако, как показали вспыхнувшие в 2005 и 2007 гг. в пригородах Парижа и ряда других французских городов молодежные бунты, участниками которых были главным образом выходцы из 102

иммигрантской арабо-африканской среды, основанная на этих принципах политика «интеграции-ассимиляции» явно давала сбои. Именно тогда впервые ярко обозначилась проблема иммигрантов второго-третьего поколений. Проведенные социологические исследования показывали, что подавляющее большинство «бунтарей» родились и выросли во Франции, но по каким-то причинам не вписались во французскую социальную и культурную парадигму.

Находившиеся у власти правые, всегда явно или неявно тяготевшие к той части «французских традиций», которая была связана с христианским, прежде всего католическим, прошлым страны, отреагировали на эти события с учетом поднявшейся волны страха (и сопутствующего сдвига в сторону традиционализма), которую они вызвали во французском обществе. Бывший и в 2005 г. министром внутренних дел Николя Саркози снискал популярность жесткой риторикой в отношении «бунтарей», которых он назвал «отбросами общества». В целом в его риторике преобладал очевидный репрессивный подход. Это помогло ему выиграть в 2007 г. президентские выборы. Став президентом, он создал специальное Министерство по делам национальной идентичности и иммиграции. Его главными задачами должны были стать, с одной стороны, выработка мер по более жесткому контролю в сфере иммиграции (в том числе посредством депортации «нежелательных» мигрантов), с другой стороны, определение «французской идентичности» и поиск более эффективных путей интеграции иммигрантов. Большой резонанс получило заявление Саркози, сделанное в ходе визита в Ватикан в декабре 2007 г. о том, что «Франция в основном является католической страной» и что она «не должна забывать свои христианские корни» [Tabard, 2007].

В 2009 г. глава вышеупомянутого министерства социалист Эрик Бессон (вошедший в правое правительство, несмотря на то что в 2005-2007 гг. называл «опасными» жесткие меры Николя Сар-кози по наведению порядка) по инициативе Саркози попытался организовать широкую общественную дискуссию по вопросу о «французской идентичности». Целью этой кампании было подчеркнуть важность принятия иммигрантами ценностей и традиций французского общества и вместе с тем с новой силой обличить проявления «коммунотаризма». Эти темы даже обсуждались на

специальном правительственном семинаре под председательством премьер-министра Франсуа Фийона.

Однако большого успеха кампания не имела. Ее очень настороженно встретила левая оппозиция, которая увидела в самой постановке вопроса о «французской идентичности» тенденцию к расколу общества по этническому и конфессиональному принципам. В более узком плане Саркози и его сподвижников обвиняли в попытках перенять лозунги крайне правого Национального фронта, электорат которого расширялся именно в результате его антииммигрантской, а с течением времени - все более отчетливой антимусульманской риторики. С еще большей настороженностью, если не с откровенной враждебностью, к обсуждению отнеслись «заинтересованные категории», т.е. иммигранты и их организации.

Обеспокоенность выражали и представители левых интеллектуальных кругов Франции, апеллировавшие к «общечеловеческим» и «европейским» ценностям. Видный представитель этих кругов Жан-Пьер Дени, например, констатировав, что во французском обществе проявился раскол между теми, кто «стыдится своего христианского прошлого», и теми, кто видит в «чужаках», представляющих нехристианскую культуру, постоянную угрозу, призывал «не переносить стены, которые мы снесли в Европе, внутрь страны» [Denis, 2009].

Позиция левых сил, казалось бы, являющихся главными ревнителями светскости в стране, проявилась при принятии Национальным собранием Франции в июле 2010 г. закона о запрете ношения в публичных местах хиджаба. Большинство левых депутатов предпочли воздержаться. Представители же «заинтересованных категорий» попытались оспорить этот закон сначала в Конституционном совете Франции, а затем, потерпев неудачу, - в Европейском суде по правам человека. Однако последний в июле 2014 г. также признал запрет законным.

Полемика между правыми и левыми по этим вопросам вспыхнула с новой силой в 2011 г., когда президент Николя Саркози публично заявил о неудаче политики «мультикультурализма» (одновременно с ним это признали применительно к своим странам премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон и канцлер Германии Ангела Меркель). Указав, что, «если кто-то поселяется во Франции, он должен согласиться с тем, что ему придется раство-104

риться во французском обществе», Саркози подчеркнул, что «наши соотечественники-мусульмане могут отправлять свою религию, как и приверженцы других религий, однако речь должна идти об исламе Франции, а не исламе во Франции» [Le multiculturalisme.., 2011].

Пришедший к власти в 2012 г. социалист Франсуа Олланд, как и следовало ожидать, не стал продолжать эту жесткую линию. Он сделал акцент не на «французской идентичности», а на «единстве нации», основанном на признании ее культурного многообразия и, соответственно, на постепенном «приручении» ислама. Однако, как показали дальнейшие события, попытки создать с помощью ФСМК и других мусульманских организаций «французский ислам», признающий «республиканские ценности», который мог бы стать барьером на пути исламского радикализма и терроризма, не принесли ожидаемых результатов, по крайней мере до сегодняшнего времени.

В 2012 г. исламисты совершили антисемитские террористические акты в Тулузе и Монтобане, погибли восемь человек, в том числе дети. В 2014 г. в связи с французским вооруженным вмешательством в Ливии и Мали произошло несколько нападений на военных на территории Франции. В январе 2015 г. было совершено вызвавшее большой резонанс во Франции и за ее рубежами нападение на редакцию журнала «Шарли Эбдо», в ходе которого были убиты одиннадцать журналистов, охранник, а также двое полицейских и четыре заложника в захваченном террористами еврейском кошерном магазине. Но и эти события затмил чудовищный террористический акт в Париже 13 ноября 2015 г., который унес жизни 130 человек, 350 человек были ранены.

События 13 ноября 2015 г. придали мощный импульс обсуждению проблематики исламистской угрозы на общественном, политическом и научном уровнях. Впервые, хотя бы на какое-то время, стало возможным ставить вопросы, которые ранее считались «неполиткорректными». К примеру, не идет ли речь о «конфликте цивилизаций», перенесенном извне внутрь страны, в духе известного эссе американского философа и политолога Самюэля Хантингтона, опубликованного еще в 1993 г.? Один из главных тезисов Хантингтона состоял в том, что после крушения коммунизма основная линия идейно-ценностного разлома современного мира

должна была пройти между Западом, который, несмотря на определенную «дехристианизацию», сохраняет ряд базовых элементов христианской культуры, и мусульманским Востоком [Huntigton, 1993, p. 32].

Некоторые участники обсуждения, прежде всего из научных кругов, даже решились затронуть в этой связи тему ислама. Во Франции, следует это подчеркнуть, высмеивать святые символы можно было с некоторыми перерывами еще со времен революции 1789 г. Это не считалось святотатством или кощунством (достаточно вспомнить «Забавную библию для детей и взрослых» Лео Таксиля). Карикатуры на пророка Мухаммада в журнале «Шарли Эбдо», послужившие поводом для исламистского террористического акта, воспринимались большинством французов всего лишь как проявление этой традиции. Но затрагивать сам ислам как вероучение или хотя бы как систему традиционных ценностей и особенно -тему ее совместимости с современной западной цивилизацией было своего рода табу.

Широкий разброс мнений и эмоциональный накал дискуссии показали, насколько эта тема чувствительна. С одной стороны, появились апологетические публикации, доказывавшие, что ислам вполне соответствует французской гуманистической традиции и он даже может быть источником ее обновления, а «французский интеллектуальный гений», в свою очередь, позволяет «новое творческое прочтение» основ этого вероучения [Moulinet, 2015, p. 9]. С другой стороны, некоторые авторы, в том числе из мусульманской среды, подвергали критике ислам именно как систему традиционных ценностей, в силу своей жесткости не позволившую ни одной мусульманской стране «построить устойчивую демократию или преодолеть хронические трудности с установлением равенства мужчины и женщины» [Bidar, 2015, p. 15-16]. По мнению этих авторов, коллизия исламского догматизма с западной бездуховностью и меркантилизмом и явилась одним из главных факторов, породивших «террористических монстров».

В дискуссиях на телевидении, особенно с участием представителей Национального фронта, дело дошло до сомнений в том, что верующий мусульманин в принципе может интегрироваться во французское общество, поскольку он не может принять, например, ни христианские корни Франции, ни право женщины свобод-106

но распоряжаться своей сексуальностью и своей репродуктивной функцией, ни такой важный элемент культурного достояния Франции, как вино.

Другие участники указывали, что политика «интеграции-ассимиляции» мусульман, по сути, требовала от них отказаться от многих привычных для них ценностных ориентиров - от святости тех или иных текстов или символов, от семьи с четким распределением ролей мужчины, женщины и детей, а также от мусульманской общины с ее принципом солидарности. Взамен им предлагалось принять культуру, ориентированную на индивидуальный успех и удовлетворение индивидуалистических наклонностей, в рамках которой, например, «святотатство», «кощунство» или однополые семьи рассматриваются как норма. Иными словами, очевидная неудача этой политики объяснялась слишком большим разрывом между двумя культурами. Это в какой-то мере подтверждалось результатами опросов, проведенных в 2015 г. среди французских мусульман. 15% из них заявили, что карикатуры на пророка Му-хаммада были достаточным основанием, чтобы оправдать нападения на журналистов «Шарли Эбдо» [Бгиш, 2015].

Однако обсуждение таких «неудобных» вопросов было достаточно быстро вытеснено в периферийную зону общественного внимания, став главным образом уделом либо узких специалистов по проблемам ислама во Франции, либо приверженцев Национального фронта. Большинство политиков все же предпочли уклоняться от них, укрываясь за тезисами аксиоматического характера, напоминая, что, если ислам как религия и исламские традиции и имеют отношение к исламистскому терроризму, то лишь в качестве «притянутого за уши» идеологического прикрытия. Ни о каком «конфликте цивилизаций» в рамках такого подхода, разумеется, не могло быть и речи.

Но, конечно, совсем избежать подобных тем было невозможно. Нужно было, в частности, найти объяснение тому, что подавляющее большинство террористов, как и в случае с участниками молодежных волнений 2005-2007 гг., были французскими гражданами, родившимися и выросшими во Франции. Кроме того, к моменту террористических актов 2015 г. уже было известно, что более 1 тыс. молодых французских мусульман отправились участвовать в «джихаде» в Ирак и Сирию. Было понятно, что, не объяснив этот

феномен, не удастся выработать политику эффективного противодействия терроризму.

На общественно-политическом уровне мнения на сей счет разделились на две большие группы, одну из которых можно условно назвать культурно-ценностной, вторую социально-экономической. Наиболее четко первая позиция выражается сторонниками Национального фронта, вторая - организациями, стоящими левее Социалистической партии. Автору этих строк довелось быть свидетелем телевизионных дебатов по этому вопросу между Марион Марешаль Ле Пен, видной активисткой Национального фронта (и племянницей председателя этой партии Марин Ле Пен), и Жан-Люком Меланшоном, лидером Левой партии. Ле Пен делала акцент на том, что агрессивный исламизм во Франции явился главным образом результатом неприятия мусульманами как французской христианской культуры, так и принципа светскости, причем, с ее точки зрения, именно это неприятие побуждало их к «коммуно-таризму». Меланшон, напротив, видел главную причину в дискриминации выходцев из иммигрантской среды в социально-экономическом неравенстве и бедности.

На экспертном уровне преобладала более уравновешенная точка зрения, сводящаяся к тому, что речь скорее нужно вести о переплетении культурно-религиозных и социально-экономических факторов. Специалисты по проблемам иммиграции отмечали, в частности, что большинство французских исламистов-террористов имели довольно сходный жизненный путь: они с трудом заканчивали школу или на каком-то этапе бросали ее и становились участниками «уличной жизни» с такими ее «атрибутами», как наркотики, мелкие и более серьезные правонарушения. Затем они оказывались в тюрьме, где и знакомились с проповедниками ислама ортодоксального толка, а зачастую и идей «джихада». По выходу из тюрьмы эти молодые люди уже посещали мечети (иногда легальные, иногда подпольные), где их окончательно «зомбировали» в этом духе.

Как правило, семьи иммигрантов, в частности из Магриба и Черной Африки, не обладают необходимым культурным багажом, чтобы эффективно мотивировать детей к получению образования, требующему больших усилий, и тем более помочь им в самообразовании. Не могут они помочь и в интеграции в доминирующую 108

французскую культуру. Их традиции, ценности, жизненный опыт действительно расходятся с этой культурой, в которой христианские корни, как показано выше, своеобразно сочетаются с принципом жесткой светскости. В результате многие дети из таких семей перестают учиться, что впоследствии обрекает их на место в самом низу социальной лестницы. А если они даже заканчивают школу, то, как отмечается в статье американского журнала «Атлантик», посвященной проблеме исламизма во Франции, французский рынок труда, как правило, предлагает им неквалифицированные и довольно низкооплачиваемые рабочие места. В то же время достаточно щедрая система социальной защиты позволяет уклоняться от подобной непрестижной работы и жить на социальные пособия [Бгаш, 2015].

Однако, в отличие от своих родителей или дедушек-бабушек, многие иммигранты второго-третьего поколений не склонны мириться со своим маргинальным положением. Они не желают также ощущать себя «культурно-религиозным меньшинством». Отсюда девиантное поведение, правонарушения, склонность к бунтарству, а в ряде случаев - отрицание современного французского общества как такового. Отсюда также чувствительность к проповедям имамов ортодоксального толка, которые предлагают своего рода альтернативу - жизнь в «параллельном» обществе, основанном на исламских ценностях и обеспечивающем верующему чувство морального превосходства над «неверными» [там же].

В этой связи важно отметить, что, как стало известно широкой общественности после террористических актов в Париже, большинство