От «Боже, царя храни!» до «Красных волков»: антибольшевистский поход Луи Дюмюра

Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №1

Ф. Жакоб

От «Боже, царя храни!» до «Красных волков»: антибольшевистский поход Луи Дюмюра

Франсуа Жакоб,

директор Института и Музея Вольтера (Женева, Швейцария)

Луи Дюмюр известен прежде всего как писатель, чье творчество носило ярко выраженный антинемецкий характер, он был одним из тех, кто усматривал в германском мире постоянную угрозу, даже после окончания Первой мировой войны. Подтверждением тому является издававшаяся в 1919-1926 гг. «Военная тетралогия», состоявшая из четырех по-настоящему «агрессивных» романов, направленных против Германии: «На Париж!»1, «Мясник из Вердена», «Пораженцы», «Красный крест и Белый крест». Однако в последние годы жизни Дюмюр направляет свое перо против русской революции, опубликовав четыре новых романа, названных соответственно: «Боже, царя храни!», «Скипетр России», «Предвестники Ленина» и «Красные волки»2. Публикация этой антибольшевистской тетралогии длилась с 1929 по 1932 г., то есть в период, ознаменованный в Советском Союзе диверсификацией дипломатических отношений, а во Франции — как нарастающей обеспокоенностью углублением экономического кризиса, так и возможным возрождением в Германии острой формы пангерманизма.

Рукописи романов, корреспонденция Луи Дюмюра и обзоры прессы находятся в архиве Cantonales Vaudoises3; библиотека Карнеги в Реймсе включает подготовительные материалы для «русских» романов Дюмюра4. Кроме того, существует исследование Мартины Стембергер (Венский университет), посвященное русской тетралогии Дюмюра — «Разрушительные оргии Распутина в "Красных волках": создание фиктивной истории в тетралогии "русских романов" Луи Дюмюра»5.

В центре повествования — история поруганной любви офицера русской армии Андрея Сергеевича Ляпунова и молодой княжны Надежды Ивановны Осининой, которая испытала на себе бурную страсть сначала Распутина, затем бывшего слуги ее отца и «большевистского шпиона» Степана Аркадьевича, моряка Ту© F. Jacob, 2015

Ф. Жакоб. От «Боже, царя храни!» до «Красных волков»...

тукина и Красного — главы Петроградской ЧК. Эти две линии развиваются на фоне главных событий русской революции, заговоров. Настоящая цель этого романического цикла — объяснить и понять суть событий или их мотивацию через: диалог императрицы и великой княгини Елизаветы Федоровны в «Скипетре России»; диалог посла Великобритании сэра Джорджа Бьюкенена и посла Франции Мориса Палеолога в том же романе; диалог убийц Распутина, в который вмешивается поручик Ляпунов; повторный диалог Петра Петровича Петрова, друга князя Осинина, со своим врачом, евреем Исааком Рубиновичем Шапиро. Они поддерживают тот единый принцип произведения, который был провозглашен в 1896 г. в «Книге Масок» Реми де Гурмоном6. Романы Дюмюра, написанные под влиянием Гурмо-на, похожи на «прочные конструкции, чья взвешенная архитектура радует замысловатой симметрией кривых, направленных к центральному куполу, куда постоянно возвращается взгляд»7. Этот «центральный купол» русской тетралогии Дюмюра находился, бесспорно, в маленькой квартире Петра Петровича Петрова, на Фонтанке. Четыре «русских» романа прежде всего подчиняются манере письма, близкой к той, которая была использована Дю-мюром десять лет назад, когда он писал о зверствах немцев в Великой войне: реалистичность опиралась на многочисленные сведения из литературы8, некоторые даже полагают, что их количество не оставляет места вольной трактовке; непрерывный ряд памфлетов об исключительном насилии, которое звучит на протяжении всего цикла как некий лейтмотив, сводился иногда к простому портрету того или иного человека; и наконец, ощущение нереальности, фантастичности происходящего, чему способствует, как ее называет Дюмюр, «болезненная изменчивость русского народа»9.

Это касается в первую очередь романа «Боже, царя храни!», который, как отмечал в «Газете дебатов» 20 ноября 1928 г. Антуан Альбала10, является центральным звеном тетралогии. В нем, заметил А. Альбала, можно найти «те качества исполнения и ту дескриптивную мощь», которые являются сильными сторонами Дюмюра. Использование им большого числа документов придает повествованию «избыточность и точность доклада Генерального штаба». Действительно, «официальные документы, газеты, журналы — ни один источник информации не был забыт этим безжалостным, беспристрастным романистом»11. Что касается беспристрастности Дюмюра, то как писатель он, без сомнения, должен был больше дополнять от себя для эффекта сопереживания, чем заботиться об объективности. Год спустя А. Альбала повторяет это же при публикации «Скипетра России». Верный своему «эстетическому реализму», Дюмюр пишет теперь уже не роман, но «неопровержимую историю». Отсюда А. Альбала делает следующее заключение: «Роман совершенно полно формирует историческую память, которая навязывается талантом, структурой и скрупулезно подобранной документацией»12. И наконец, в рецензии 1932 г. на «Красных волков» А. Альбала еще раз говорит о том, что рассказчик всегда «основательно и с излишком снабжает свои произведения документальными данными», каждый раз изумляет чрезмерностью, которая

Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №1

сформирована еще одним качеством писателя: «требовательностью к достоверности и точности, что необходимо для создания на ультра-реалистичных страницах картин жестокости и садистских буйств Советского мира»13. Другими словами, Дюмюр слишком углублен в детальные описания. Эту точку зрения, по всей видимости, разделяли большинство коллег А. Альбала, среди которых был Луи-Альфред Паже, президент Ассоциации журналистов-де-мократов. Он «откладывает» «Предвестников Ленина» и «Красных волков», «хотя эти произведения совершенно точно раскрывают истоки большевизма и дают "прогноз" той социальной драмы, которая в настоящем времени развернулась в России», предпочитая им «СССР без страсти» Марка Шадурна, — последний, отрицая большевизм, справедливо требует добавить к дюмюровскому эпосу «холодные математические выводы», которые будут еще более «страшными» страницами «коммунистического режима»14.

Предельная точность и обилие документов, собранных Луи Дюмюром, приводят, тем не менее, к некой парадоксальности: его обвинительное заключение большевизму основывается на фактах, точных данных и цифрах, с тем чтобы показать естественность и логичность выводов, тогда как через всю тетралогию проходит некий «мстительный дух», который не имеет ничего общего с действительностью. Например, изображение всех исторических персонажей тетралогии было подчинено единой формуле, призванной подытожить те события, в которых участвовали герои, и как только связанное с ними событие завершалось, они исключались из истории и со страниц романа. Так, великий князь Николай Николаевич был смещен с поста Верховного главнокомандующего по тяжелейшему и неумолимому приговору императора, «неспособного взять на себя никакое управление, кроме домашнего хозяйства»15. Царь был, как отмечено через несколько страниц, просто «марионеткой в руках истерика и злодея»16. Ненавидя, как мы помним, все немецкое, Дюмюр пишет и об императрице17, утратившей чувство самого сокровенного желания: «после рождения наследника, которое далось тяжело, царица больше не состоятельна в вопросах пола. Вся ее сексуальность перешла в мозг, производя полное опустошение»18.

Сторонников Российской империи в романе лишь единицы. Это их индивидуализм, пассивность и слепой эгоизм обрекли страну, а также нежелание быть с народом, который они игнорировали. Как напоминает об этом Морис Палеолог в «Скипетре России»: «За красивым либеральным фасадом скрывались ужасные огромные массы, происхождение которых мы знаем плохо. Огромные и страшные толпы, запущенные и увлеченные примитивными инстинктами, легко внушаемые, готовые к любым порывам, особенно к наихудшим. Они были способны в неистовстве своих непредсказуемых реакций сломать все препятствия и унести все в непреодолимый шторм»19.

Большевики, напротив, рассматриваются как масса (а могло ли быть иначе?) и не вызывают потребности в детализации, как и прочие символы. О Ленине достаточно нескольких строк, связанных с его пребыванием в Швейцарии. В первом номере «Социалистической

Ф. Жакоб. От «Боже, царя храни!» до «Красных волков»...

критики», вышедшем в марте 1931 г., Борис Суварин жаловался на лидера большевиков, беспрерывно ускользающего из поля зрения: «"Жизнь Ленина" Пьера Шарле читаем по два-три часа..., поскольку не найти лучшей книги для чтения». По крайней мере, книга Шарле представляет «определенный интерес для общественности, напичканной чудовищными легендами, изобретенными продажной прессой». Читающая публика узнает в результате, «что Ленин не имеет ничего общего с оборотнем-геростратиком, каковым пытаются выставить лидера большевизма»20. Луи Дюмюр не удержался от того, чтобы сделать из Ленина некого оборотня, не говоря уже о геростратике, и сразу же помещает в картине его постоянно меняющийся портрет. Большевики пытаются воздействовать на толпу, похожую на «шумный балаган». Друг за другом следуют «раскаты гонга», «грохот барабанов» вплоть до самого прибытия Ленина: «Когда появился собственнолично главный игрок, большой акробат, глава ярмарки, силач, знаменитый товарищ Ленин, со своим могучим торсом, железными мускулами, своим огромным лысым черепом, изогнутыми бровями, раскосыми глазами, вздернутым носом, ощетинившимися волосами, плотоядными и хищными губами, все взоры обратились к нему, рты открылись, чтобы выкрикивать приветствия или оскорбления, аплодисменты и освистывания смешались, после чего воцарилась тишина, чтобы слушать неистовые речи человека-фено-мена»21. Нетрудно согласиться с тем, что «большой акробат» имеет все черты горбуна Квазимодо, идущего во главе ночной свиты во второй части «Собора Парижской Богоматери», где «шутники дрались и танцевали пиррику» перед выбранным «новым главой сумасшедших»22. Отдельные сюжеты «Собора Парижской Богоматери» проходят красной нитью на страницах двух последних романов дюмюровской тетралогии и напоминают картины, вдохновившие В. Гюго — например, описание безумной демонстрации на улицах Петрограда: «Любопытный также мог рассмотреть этот удивительный спектакль, как если бы сзади были закрытые решетки и неизмеримый человеческий поток с флагами, плакатами, трубами и гробами тек вдоль немых зданий, как будто между мертвых рек и опечаленные Эребом»23.

Ленин и его сторонники для Дюмюра не поддаются описанию, поскольку принадлежат невыносимой реальности. Если для объяснения ужасов Великой войны в «тесной технике письма» достаточно реализма или натурализма Э. Золя, то изображение большевиков требует других приемов: отличия здесь очевидны, так как Дюмюр использует манеру описания различных участников драмы, близкую фантастической. Так, русские и немецкие солдаты, находившиеся в одном болоте, отсылают читателя к знакомым образам в романах «На Париж!» или «Мясник из Вердена» («нечто остро ощущаемое, вздутое, в глубоких порезах неясно колыхало поверхность земли так, как если бы вся почва была живой24»), а Распутин, когда речь заходит о нем, бросает «свою зловещую тень. как вампир в своем темном полете, угнетая умы, чувства, сознания25» — подобную метафору сами большевики никогда бы не изобрели. Во всех четырех романах и в разных судьбах довлеет реализм, подчиненный некому уравнению, отсутствующему в русском мире. К этому мы еще вернемся.

Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №1

Но где в дюмюровской тетралогии находится, если цитировать Гурмона, тот «центральный купол», куда постоянно «возвращается взгляд»? Собственно, это весь текст с самого начала и до последнего разговора Андрея и Нади, происходящего в Страсбурге в отеле «Красный Дом» (меткое название!) в день входа французских войск под командованием Петена. Андрей бросается ниц перед своей невестой, «целует подол ее платья»26 и произносит по-настоящему аллегорическую речь, в которой в вихре политических событий отражена личная история пары: «Я приветствую в твоем лице Россию... Россию и все ее страдания!.. Я приветствую в твоем лице родину — угнетенную, искалеченную, пролившую кровь тысяч ранений, насилий, разорений, убийств. Русская родина, преданная и обманутая, павшая в руки евреев и немцев, затоптанная, оскорбленная, обесчещенная. Ты больше не невинная и чистая, но ты еще красивая, еще благородная, еще достойна уважения и восхищения за все свои язвы и муки. Я в твоем лице приветствую Россию. нашу Россию. нашу священную Россию!»27

На всем протяжении романического цикла метафорические этапы готовили эту метаморфозу. Так, в «Предвестниках Ленина» появляется Мария Бочкарева, глава батальона смерти, именуемая Яшкой. Она оказалась тем персонажем, который дополняет и усиливает квази-фантастическую атмосферу рассказа («Состояние транспортированной в Луцк, Киев, затем в Москву, было настолько тяжелым, что хирурги отказывались ее оперировать. Полупарализованная, она оставалась на грани жизни и смерти несколько недель. Ее удивительная живучесть, наконец, взяла верх.»28). Эта фигура дает писателю возможность отсылки к истории Франции («Ее называли русской Жанной д&Арк»29) и помогает более определенно осветить болезненный национальный вопрос, связанный с экономикой, перемены в которой были причиной беспокойства в последние годы (три года отделяют начало мирового кризиса 1929 г. от последних дней Луи Дюмюра, в конце 1932 г. смертельно больного из-за рака гортани).

Вопрос национальной идентичности рассматривается в четырех романах, что неудивительно, с позиции неприятия еврейства. В «Боже, царя храни!» эта мысль направлена на фигуру Стефана, камердинера князя Осинина, который следит за ссорой Ляпунова с Пронским, его соперником, и «взгляд его косой и лукавый»30. «Скипетр России» начинается после сцены изнасилования княжны Распутиным, с длинного спора Петра Петровича Петрова (имя которого трижды связано с именем основателя города, свидетельствующее о его русском происхождении) с врачом Шапиро, совершенным евреем, которого Петр Петрович объявляет (в абсолютно дружеском тоне) в большей или меньшей степени ответственным за начало войны: «Война — это ваша неопалимая купина. Война вам приносит вместе с лучезарной перспективой разгрома России мессианское объявление большого реванша Израиля»31.

На последних страницах романа запечатлен вагон, в котором «едут шестьдесят человек, одетые в лохмотья, во главе со свирепыми и жестокими людьми с горящими мстительФ. Жакоб. От «Боже, царя храни!» до «Красных волков»...

ными глазами, энергичными жестами, свойственными семитам, с круглыми очками и вьющимися локонами»32. Антисемитские выпады стали еще более масштабными в двух последних книгах, уже непосредственно посвященных триумфу большевиков. Петр Петрович — действительно идеальный персонаж для достижения данной цели: «нельзя, в самом деле, удержаться от предположений, что, несмотря на русский облик, революция всей своей изнанкой, своей прежней деятельностью, длительной подготовкой, результатами и опасностями, которыми она до сих пор угрожает, есть шедевр евреев»33. «Со всех сторон встречаются их хитрые профили, горбатые носы, их масляные пряди; отовсюду слышны их пронзительные крики, их оглушительные стенания, хриплые интонации с еврейским акцентом. Они попали в нашу столицу как стая ненасытной саранчи»34. Как мы видим, здесь задан определенный тон. В «Красных волках» антисемитская позиция окончательно сфокусирована на Красном — это «маленький беспокойный еврей, черный и худой, с вьющейся копной волос, длинным крючковатым носом с черепаховым пенсне, живыми глазами, жесткими, толстыми и чувственными губами на пустулезным подбородке»35.

Можно поражаться столь ядовитому тону автора, внимание которого до такой степени привлек этот вопрос. Причины этого кроются одновременно в контекстуальном, политическом и, можно сказать, литературном планах.

В контекстуальном плане Дюмюр оказывается ближе к началу 1920-х гг., к «Французскому действию»36, и особенно к Леону Добе. Не будучи монархистом37, Дюмюр заявляет о преданности культурным корням сразу в определенном времени (история у него — главная парадигма) и в определенном месте. Нет ничего удивительного в том, что он рассуждает о России 1929 г. так, как он рассуждал о Франции десятью годами ранее; единственное отличие в том, что толпы немцев заменены евреями. В политическом плане 1929-1932 гг. были отмечены в СССР уменьшением напряжения в германо-русских отношениях благодаря Рапалльскому мирному договору (апрель 1922 г.)38, во Франции — серией антикоммунистических репрессий. Судьба распорядилась так, что «Красные волки» появились вскоре после убийства Поля Думера39, совершенного Горгуловым, известным русским эмигрантом-антибольшевиком: возможно, именно в этом заключается причина отступления прессы перед лицом последнего романа дюмюровской тетралогии. Наконец, в литературном плане это выступление против евреев позволило сконцентрировать сатирические выпады на двух главных его последствиях: обильная информация, о которой писал Антуан Альбала, была теперь сокращена в разумных пределах; «страсбургская аллегория» прочитывалась теперь как необходимый глоток свежего воздуха вместо того, что Альбала назвал «страницами ультра-реалистичных жестокостей и садистских буйств Советского мира»40.

Русская тетралогия Дюмюра до сих пор не поддается классификации. Запоздалая пу-бликациятаких произведений, как«Боже царя храни!»("0теи protege le 1Баг!"),«Ски петр России» ("le Sceptre de la Russie"), «Предвестники Ленина» ("Fourriers de Lenine") и «Красные

Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №1

волки» ("Loups rouges"), за чем последовала лишь посмертная публикация книги «Лафай-ет, мы здесь!» ("Lafayette nous voici!"), может предлагать их прочтение как возможный итог романного творчества писателя, которое противостоит действительности или отрицает ее.

Перевод с французского В. В. Алексеевой 1 11

Remy de Gourmont, Le Livre des masques, 1896. P. 17.

Ф. Жакоб. От «Боже, царя храни!» до «Красных волков»...

"CLassiques". Paris, 1988. P. 142.

УДК 821.133.1

Жакоб Ф. От «Боже, царя храни!» до «Красных волков»: антибольшевистский поход Луи Дюмюра // Новейшая история России. 2015. № 1 (12). С. 182-190.

АннотАция: Статья посвящена антибольшевистскому циклу французского писателя Луи Дюмюра, который также известен как автор антигерманской тетралогии о Первой мировой войне, написанной в 1919-1926 гг. и состоящей из четырех романов: «На Париж!», «Мясник из Вердена», «Пораженцы», «Красный крест и Белый крест». Однако в конце своей жизни Луи Дюмор обратился к русской революционной тематике и создал «русский цикл», состоящий из романов «Боже, царя храни!», «Российский

Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №1

скипетр», «Предвестники Ленина», «Красные волки» (1929-1932). Среди действующих лиц романов присутствуют, в частности, Распутин, великая княгиня Елизавета Федоровна, английский посол Джордж Бьюкенен и французский посол Морис Палеолог, Мария Бочкарева, В. И. Ленин и другие исторические персонажи. Несмотря на видимое различие тематики, эти два цикла имеют много общего - в 1929 г. Дюмор рассуждает о революционной России в схожих отрицательных тонах, которыми десятью годами ранее он рисовал Германию. В статье дается анализ четырех романов «русского цикла» в контексте европейской и мировой ситуации того времени.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Луи Дюмюр, «русские романы», русская революция, антибольшевизм.

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ: директор Института и Музея Вольтера (Женева, Швейцария); fr.jacob@bluewin.ch * 1 11

Jacob F. &Cultural transfer between France and the Russian emigre: attraction, brotherhood and renunciation&

ABSTRACT: After the expulsion from the Soviet Union in 1922 Russian intellectuals made significant efforts to establish a dialogue with French intellectuals. The symbol of this dialogue was the creation of "Franco-Russian studio": 14 meetings in the period from 1929 to 1931 were attended. Stanislas Fume and Jacques Maritain on the French side and B. Zaitsev, B. Poplawski, N. Berberova, N. Berdyaev, G. Fedotov from the Russian side took part in studio. Although the "studio" existed only several years, it had serious influence on Russian-French cultural dialogue development, especially by opening Russian religious philosophy to French. Though it is necessary to mention that not all French intellectuals were friendly to this dialogue - for example, Nikolay Berdiev&s view on East and West were not perceived by all. Journal "Chisla" ("Numbers"), based by poet N. Otsup, from 1932 to 1934 seeked to strengthening the positions of Russian literature in the context of French culture ("Paris Note"). Much later these two attempts at dialogue have borne results: the emergence of personalism in philosophy and the Christian Democratic Movement in politics. After the closing of "Chisla" the dialog between French and Russian emigrant cultures failed, though the "Noviy Put" ("New path") journal made efforts on its development.

AUTHOR: Director of Voltaire&s Institute and Museum (Geneva, Switzerland); fr.jacob@bluewin.ch

REFERENCES: