Наполеоновские войны на ментальных картах Европы: историческое сознание и литературные мифы. (реферат)

НАПОЛЕОНОВСКИЕ ВОЙНЫ НА МЕНТАЛЬНЫХ КАРТАХ ЕВРОПЫ: ИСТОРИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ МИФЫ = LES GUERRES NAPOLEONIENNES SUR LES CARTES MENTALES DE L&EUROPE: CONSCIENCE HISTORIQUE ET MYTHES

LITTERAIRES / Рос. гос. гуманит. ун-т и др.; Сост.: Великая Н.М., Гальцова Е.Д. - М.: Ключ-С, 2011. - 639 с.

(Реферат)

Сборник составлен по материалам международной конференции (сентябрь 2011 г., РГГУ, Москва), посвященной соотношению между научной историографией и исторической памятью наций, судьбам военного, политического, социального и культурного наследия Наполеона в странах Европы и в России. Конференция сосредоточила внимание на проблеме мифотворчества и интерпретации деятельности Наполеона, функционированию его образа в общественном сознании, литературе, искусстве, массовой культуре. Как отмечают составители сборника во введении, конференция объединила университетских преподавателей и академических ученых из России (Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург, Уфа, Челябинск, Саратов, Элиста), Украины (Киев, Львов), Франции (Корте, Париж), Италии (Пиза, Неаполь). На конференции были представлены исследования, принадлежащие разным сферам гуманитарных наук - истории, социологии, философии, искусствознанию, политологии, филологии, - во многих из которых был успешно использован междисциплинарный подход.

Сборник включает пять больших подразделов. Первый объединяет материалы по тематике «наполеоноведение и мифотворчество». Здесь интерес представляет статья М.В. Губиной (д-р ист. наук, профессор ун-та Париж IV - Сорбонна), рассматривающая эволюцию взаимного восприятия противников по документам

личного происхождения русских и французских авторов. Исследуются как строго современные описываемым событиям источники - переписка и дневники, так и мемуары, созданные позднее. Первую группу источников автор называет «ранние тексты», вторую - «поздние тексты». Автор приходит к выводу, что разница в содержании «ранних» и «поздних» источников не является радикальной, а заключается в преобладании тех или иных описательных тем. «Однако происходит существенная смена акцентов в самопозиционировании каждой стороны по отношению к описываемому "другому"», - замечает она (с. 62).

«Ранние» тексты французов свидетельствуют о том, что непосредственно во время Русской кампании у них происходило переосмысление образа противника, тогда как их представление о самих себе подвергалось гораздо меньшей переработке. Размышления французов не шли далее переосмысления образа непобедимого и непогрешимого Наполеона. Напротив, у авторов мемуаров на первый план выходит забота о реконструкции правильного образа самих себя, образа их непосредственных начальников, образа Великой армии, Наполеона, тогда как образ противника вполне статичен.

Анализ русских источников убеждает автора в том, что эмоциональность переписки и дневников участников похода 1812 г. выдает не только работу мысли над образом «другого», но и более или менее осознанную постановку вопроса о справедливости собственных представлений о самих себе, или, скорее, о собственных иллюзиях по поводу Франции. И авторы «поздних» мемуаров акцентируют свое внимание на образе французов. В отличие от французов, которые были практически лишены возможности наблюдать русское общество, русские описывают не только французскую ментальную культуру, но и достижения французской государственности (гражданские свободы, гласность суда и т.д.). Автор констатирует, что русским пришлось подвергнуть сомнению собственную убежденность в том, что они, зная французский язык, литературу, искусство, могут претендовать на знание Франции. Реальная жизнь в реальной стране была далека от того идеала, который существовал в их воображении Авторы «поздних» мемуаров «больше акцентируют внимание на образе французов, стараясь ...повлиять на изживание последних остатков иллюзий у своих современников» (с. 63). М.В. Губина также подчеркивает, что во французской традиции роль антропологического аспекта со временем затушевывается, и в поздних текстах на первый план выходят картины военной истории. В русских, как в «ранних», так

и в «поздних», источниках военные аспекты описываемых событий постоянно занимают второе место.

Жак-Оливье Будон (профессор ун-та Париж IV - Сорбонна, президент Наполеоновского ин-та, Франция) рассматривает кампанию 1812 г. по воспоминаниям французских солдат. Автор отмечает, что насчитывается более 150 текстов, написанных французскими солдатами и офицерами. Первые свидетельства появились вскоре после падения Наполеона и часто содержали существенную критику деятельности императора - его часто упрекают за Русскую кампанию. Особенно сильно данный мотив звучит в начале периода Реставрации. Однако большинство текстов сходятся в описании «выдающейся авантюры, трагической эпопеи, прекрасно отвечающей единству времени (шесть месяцев кампании), места (русские равнины) и действия (борьба за выживание)» (с. 10). Возвращение из России становится поводом «для ужасных сцен, поразивших умы, так как они показывали, до какой степени солдаты потеряли человеческий облик и превратились в определенном смысле в варваров» (с. 11). Наряду с этими ужасными картинами свидетели показывают армию ослабленную, но всё еще готовую к сопротивлению. Солдаты являются героями драмы не только потому, что они сумели выжить в испытаниях, подчеркивает автор, но потому, что они воплощают «окончательную победу цивилизации ценой значительных потерь» (там же).

А. А. Постникова (Уральский гос. пед. ун-т, Екатеринбург) показывает, что собой представляли события 1812 г. на реке Березине в исторической памяти Франции на протяжении XIX в. Так, в период Реставрации в общественном сознании Франции Березина ассоциировалась лишь с последней победой Великой армии в России. Общей была идея, что французский солдат одержал на Березине моральную победу. Падение династии Бурбонов разбудило в сознании французов память о Наполеоне как воплощении идеалов свободы, процветания и величия Франции. Апологетическим тоном наполняются сюжеты, связанные с событиями на Березине.

В период Июльской монархии в изображении Великой армии на Березине наблюдается отход от торжественного, героического стиля к более тонкой психологической картине. Образ «Березины» становится героической трагедией, легендой французской истории. После падения Июльской монархии «Березина» воскрешается на страницах мемуаров французских участников переправы как близкое всем, связанное с героизмом французских солдат событие.

В период Второй империи в связи с возрождением культа Наполеона «Березина» перевоплощается в символ гениальной военной операции, проведенной императором. В период, последовавший за поражением Франции в войне с Германией 1870-1871 гг., сражение на Березине утвердилось в сознании французов как бесспорная победа Великой армии. Сделанный французскими мемуаристами акцент на ослаблении армии способствовал возвышению ее героизма, самоотверженности и верности Наполеону. Окончательно утверждается образ «Березины» как моральной победы Великой армии. К началу ХХ в., констатирует автор, «Березина» окончательно стала достоянием исторической памяти французской нации. Образ событий, происходивших на берегах этой реки в 1812 г., теперь воспринимается и «как воплощение героизма, и как Великая победа Наполеона, и даже... как символ взаимного притяжения двух народов - французского и русского, которые, несмотря на все перипетии их совместной истории, никогда не утрачивали чувства уважения и восхищения по отношению друг к другу» (с. 72).

Близко по тематике к первому примыкает четвертый подраздел книги, рассматривающий образ Наполеона и его эпохи в исторической памяти наций. С. С. Секиринский (д-р ист. наук, профессор, Ин-т российской истории РАН, Москва) прослеживает бытование наполеоновского мифа в России в XIX и ХХ вв., обращая внимание на то, что востребованности наполеоновской легенды способствовала не только ее изначальная многофункциональность, отразившая с теми или иными преувеличениями разнообразие ролей, исполненных Бонапартом в политической жизни. Большое влияние оказал и комплекс факторов отечественного происхождения, а именно: склонность российского общества к персонификации власти, подчас скачкообразный и кризисный характер развития страны, укоренившаяся в образованном слое привычка оценивать политические перспективы России с оглядкой на историю Франции и др.

Автор отмечает, что распространению наполеоновского мифа в России «не помешало ни появление Наполеона III, эксплуатировавшего в своих целях наполеоновскую легенду, отчасти "снизившего" образ своего предшественника и снова существенно испортившего отношения между Францией и Россией, ни косвенно связанное с этим обстоятельством развенчание Наполеона как лжекумира Л. Толстым» (с. 165). Как видно из отечественных мемуаров и беллетристики, едва ли не в каждом поколении русских юношей XIX столетия миф о Наполеоне порождал эпигонов, в большинстве остававшихся совершенно безвестными.

Возникшее с началом реформ 1860-х годов ощущение сближения с Западом не могло не вызвать «параллельного роста нетерпеливых ожиданий или чрезмерных опасений относительно перспектив движения по этому пути» (с. 167). Многоликий образ Наполеона быстро входит в становящийся ассоциативным ряд: сначала как предмет для актуального историко-политического анализа (Б.Н. Чичерин) или художественного осмысления (Ф.М. Достоевский), а затем и для прямого подражания.

К концу XIX - началу ХХ в. актуализация наполеоновской темы в общеевропейском масштабе происходит под влиянием ницшеанской идеи сверхчеловека, а тесное взаимодействие национальных культур России и Франции дополняется их военно-политическим союзом, предопределившим известный параллелизм и в характере возрастающего интереса к Наполеону. Особую роль в судьбах наполеоновского мифа в России сыграли, подчеркивает автор, радикальные социально-политические трансформации, произошедшие в начале и в конце ХХ в. В обоих случаях по истечении недолгого периода политической эйфории образ Наполеона, разорившего пол-России, был востребован в своей главной ипостаси «спасителя», как символ нового государственного строительства. Разные версии наполеоновского мифа, воскресшего в противостоящих друг другу общественно-политических лагерях, лучше всего, с точки зрения автора, представляют две книги: «Наполеон» Д. Мережковского (1927), созданная в эмиграции и воплотившая нереализованные политические ожидания ее влиятельной части, и «Наполеон» Е. Тарле (1936), написанная в СССР по прямому заказу Сталина и его близкого окружения.

Но, отмечает автор, если политический контекст появления и метаморфоз «Наполеона» Тарле в 1930-х - начале 1940-х годов достаточно освещен в литературе, то этого нельзя сказать о следующей советской биографии Наполеона, подготовленной А.З. Ман-фредом на исходе 1960-х годов на волне начавшейся ресталиниза-ции и воплотившей склад мысли интеллигентов-шестидесятников. «Наполеон Бонапарт Манфреда стал аллегорией судьбы режима -наследника революции, скатывающегося в "застой"».

Ситуация, в которой оказались страна и власть, вышедшие из периода кардинальных преобразований рубежа 1980-1990-х годов, снова привела к возвращению наполеоновского мифа в новообразованное пространство публичной политики. «Прямые апелляции к наполеоновской теме стали тогда уделом не самих публичных политиков - предполагаемых "Бонапартов", а скорее способом их

исторической дешифровки по аналогии или, наоборот, навязывания общественному мнению таких аналогий с помощью СМИ» (с. 175).

Наполеон Бонапарт рассматривается Р. С. Черепановой (доцент Южно-Уральского гос. ун-та, Челябинск) как фигура русского национального самосознания. Столь глубокое попадание Наполеона в российскую культурную память, по мнению автора, стало возможным в немалой степени благодаря тому, что его вступление на историческую сцену совпало во времени с рождением русского национализма.

В.В. Лапин (д-р ист. наук, Санкт-Петербургский ин-т истории РАН) раскрывает механизм использования «юбилейных аргументов» в связи с празднованием столетия Отечественной войны 1812 г. в борьбе за кресла в IV Государственной думе. Автор отмечает, что особенностью политической и культурной жизни России начала ХХ столетия была острая актуализация исторических событий и активное использование «исторической» аргументации в политике по различным вопросам. Память о 1812 г. в сознании нации связывалась с апогеем могущества России на международной арене, с величайшим военным и нравственным подвигом. Кроме всего, на протяжении XIX столетия память о войнах с Наполеоном и особенно о кампании 1812 г. не угасала, а, наоборот, постоянно поддерживалась с помощью различных коммеморативных практик. Торжества 1912 г. стали своеобразным итогом формирования мифа об Отечественной войне. Элементы мифа «1812 года» стали широко использоваться всеми партиями и политическими группировками в борьбе за голоса избирателей. «Юбилейные» конструкты, закрепившиеся в историографии и коллективном историческом сознании, завоевывали лидирующие места в аргументации при дебатах практически по любым вопросам» (с. 159-260).

Наполеон в официальном политическом дискурсе нацистской Германии 1933-1945 гг. представлен в статье М.В. Дацишиной (доцент РГГУ, Москва). Автор отмечает, что германская политическая элита откровенно опасалась деморализующих и опасных параллелей и пыталась исключить их из организованного дискурса. Технология вытеснения темы Наполеона из официального политического дискурса нацистской Германии включала в себя идею превосходства Гитлера над Наполеоном. Использовались два тезиса в целях риторического разрыва параллели «Наполеон - Гитлер». Первый тезис: немецкая армия продолжала сражаться якобы в более сложных погодных условиях, чем армия Наполеона. Второй тезис: немецкая армия не отступала из России, как Наполеон, а

значит, не будет разбита. Предпринимались попытки замещения исторической параллели «Гитлер-Наполеон». Немецкая пропаганда внутри Германии была вынуждена проводить параллель между Германией и Италией, актуализировать сюжеты немецкой истории, связанные с периодом правления Фридриха Великого. Последним шагом стала декларация «Наполеон - это враг Германии».

Два раздела сборника посвящены отражению Наполеоновских войн в произведениях литературы и искусства и литературным мифам о Наполеоне и их интерпретации. Рассмотрены труды А. Дюма (В.Н. Земцов. профессор Уральского гос. пед. ун-та, Екатеринбург), Виктора Гюго (Стелла Колонна, ун-т Корсики им. Паскаля Паоли, г. Корте, Франция), Клода Симона (Кристоф Люци, Национальный центр научных исследований Франции), Игоря Северянина и Владимира Маяковского (Е.Д. Гальцова, д-р ф. наук, профессор РГГУ, Москва) и др.

В пятом разделе сборника анализируются национальные традиции историописания применительно к войнам Наполеона. В качестве примера приведем статью М.С. Федотовой «"Бородино" и "Севастополь": две баталии, один миф». Кампания 18121814 гг. и Севастопольская оборона 1854-1856 гг. хронологически отстают друг от друга более чем на 40 лет. Однако в сознании современников Николая I и Наполеона III эти события, приходит к выводу автор, имели больше сходств, а Крымская война воспринималась русским обществом сквозь призму военного опыта 1812 г. За основу мифа о войне 1812 г. было взято сражение при Бородино, актуализированное во время войны 1853-1856 гг. «Бородино» и «Севастополь» стали военными символами противостояния России и Запада. В газетной и журнальной публицистике, в историографии две войны оценивались неразрывно как результат многовекового противостояния, дихотомии «Россия - Запад». «Французские войска как "привычный" противник в пространстве мифа заметно выделялись на фоне союзной армии» (с. 416). Автор заключает, что сравнение этих двух войн крайне плодотворно и позволяет судить о неких параллелях в конструировании сюжетов, сформировавших единое пространство российского национального патриотического мифа.

И.Е. Эман