Геноцид: структура, участники и мотивация в сравнительной перспективе

Дональд Блоксхэм

ГЕНОЦИД: СТРУКТУРА, УЧАСТНИКИ И МОТИВАЦИЯ В СРАВНИТЕЛЬНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ

АННОТАЦИЯ

В произошедших за минувший век случаях санкционированного тем или иным государством массового уничтожения мирных жителей немалую роль сыграли занимавшиеся его организацией ведомства. В настоящей статье автор сводит воедино имеющиеся на данный момент исследования по этой теме, начиная с историографической дискуссии касательно холокоста. Далее он в свете различной теоретической литературы рассматривает сталинские репрессии, а также руандийский и армянский геноциды. Автор изучает взаимодействие организационных норм и иных мотивирующих факторов, влияющих на поведение исполнителей в рамках отдельно взятых исторических событий.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА

Геноцид; холокост; массовые депортации; Руанда; Третий рейх; СССР; Турция; Армения

Случаи санкционированного государством массового уничтожения населения можно оценивать с точки зрения способа организации и роли отдельных лиц. На примере истории европейской колонизации Африки, Австралии и Северной и Южной Америк мы можем сделать вывод, что государство не обязательно напрямую поддерживает проведение геноцида, но отсутствие правительственной санкции не подразумевает неорганизованности1.Как и в случае с любым иным проектом, подразумевающим некий масштаб, в действиях исполнителей массового уничтожения прослеживаются согласованность и систематичность. Объясняется это возникновением той или иной организационной структуры, пускай даже временной или сформированной лишь в зачаточном виде, в которой реализуется принцип разделения труда (так, охотой на индейцев в колониях занимались или бригады белых ополченцев, или завербованные мужчины из местного населения). В подобных ситуациях государство можно считать не более чем ступенью иерархической лестницы, расположенной над менее сложными структурами, занимающимися геноцидом.

В любой деятельности ценность организационной структуры не определяется исключительно суммой ее составляющих. Благодаря принципу разделения труда гарантируется относительно высокая эффективность каждого действующего лица. Сложность и разветвленность идеальной организационной структуры, как и четкость распределения обязанностей внутри составляющих ее ведомств и между ними зависят от масштабов и сложности поставленной перед ним задачи. Стоит отметить, что, пользуясь исключительно нейтральным языком, современные государства наиболее подходят именно для деятельности, носящей массовый характер, в том числе и для геноцида; объясняется это тем, что государство контролирует сложную систему административных и силовых органов, обладающих всеми необходимыми полномо-чиями2. Не стоит забывать и о том, что в силу особого авторитета государство способно придать легитимность массовым мероприятиям, которые международное сообщество могло бы оценить как противоречащие тем или иным нормам3.

Ключевым преимуществом крупной организационной структуры, основанной на принципе разделения труда, является ее способность направлять индивидуальные намерения и стремления на достижение общей цели через различные мотивирующие факторы. Роли, задачи и степень вовлеченности внутри подобной структуры варьируются в той же степени, что и действия индивидов, их точки зрения и мотивы. Потому вызывает любопытство тот факт, что при изучении Третьего рейха, крупнейшей в истории структуры, нацеленной на геноцид, историографы зачастую старались выявить основной мотивирующий фактор так, будто он должен быть всего один. Пытаясь понять, что двигало тем или иным лицом, они нередко упирают на относительную важность идеологии и конкретные личные обстоятельства. Все это во многом напоминает старые дискуссии между интенционалистами и функционалистами (которые, по сути, сводились к двум вопросам: имел ли место некий глобальный план Гитлера по «окончательному решению еврейского вопроса» и был ли холокост инициативой фюрера или партийного аппарата. - Прим. пер.). Не заметить явного сходства в оценке мотивации действий отдельных исполнителей и в анализе общей динамики явления невозможно.

Тему соотношения личности и системы можно проследить в лестном описании Адольфа Эйхмана, вышедшем из-под пера Ханны Аренд, и ее работах по теории тоталитаризма. Она прослеживается и в описываемом Дэниелом Голдхейгеном распространении радикального антисемитизма среди широких кругов исполнителей, изначально настроенных к евреям враждебно в результате выработавшихся в немецкой политической культуре за минувшие столетия настроений4. Присутствует она и в работе Гёца Али и Сюзанны Хайм «Вдохновители уничтожения» - исследовании деятельности демографов, агрономов и прочих технократов среднего звена, которым отводится центральная роль в массовом уничтожении населения, обусловленном, как заявляют

авторы, аморальными экономическими и геополитическими соображениями5. Схожим образом Майкл Тэд Аллен, крупный специалист по теории организации, в своем подробном труде описывает рабочую этику вовлечения, процветавшую среди сотрудников ряда отделов Главного административно-хозяйственного управления СС (один из ключевых органов-исполнителей). Подобная концепция противопоставлена концепции отчуждения труда в современной бюрократии и при капитализме, которую предложили, соответственно, Теодор Адорно и Макс Хоркхеймер и Карл Маркс. Аллен утверждает, что его анализ равновесия, установившегося между целями отделов этого ведомства, также применим к внутренним связям во всем Третьем рейхе. В целом, по его мнению, «окончательное решение» было скорее результатом совместной работы ряда структур, нежели сочетания особенностей устройства рейха и центростремительного распространения личного влияния отдельных членов партийного аппарата, как считают автор теории кумулятивной радикализации Ганс Моммсен и предложивший концепцию поликратии Питер Гюттенбергер6.

Складывается впечатление, что в центре внимания при подобном подходе оказываются те исполнители, которые, как мы полагаем, служат наиболее яркими воплощениями проводимой политики, или же их личные характеристики, перенесенные нами на весь процесс в целом. Подобное упрощение можно обнаружить и в исследованиях, посвященных иным случаям ге-ноцида7. Автор же настоящей статьи в своей работе исходил из следующего принципа: хотя мы не можем охватить всех участников любого конкретного массового уничтожения определенной этнической группы в рамках одного исследования, мы в состоянии выявить сходства и различия как в организации разных случаев подобных преступлений, так и в отдельных категориях исполнителей, осуществляющих схожие функции. Он отказывается от разделяемого многими учеными стремления представить сложную структуру немецкой администрации как меру уникальности холокоста8 и рассматривает Третий рейх как иерархию смертоносных органов власти. Он изучает организацию массовых убийств, то есть систему их исполнения и составляющие ее административные органы. Подобные вопросы нередко затрагивались изучающими «окончательное решение» специалистами9, так как на их примере наглядно демонстрируется весь спектр людей, ответственных за массовое уничтожение мирного населения, и проявляется более общая проблема отношений отдельного агентства с иерархией власти и личной и общественной морали.

Благодаря исследованию государственных систем в целом появляется возможность пролить свет на распределение задач между организациями различных родов, а также выявить отношение этих организаций к идеологическому фону. Как и в какой степени идеология кровопролития пропитывает государственный строй страны, осуществляющей геноцид? Насколько нормальным признается массовое убийство внутри государственной структуры? Насколько оправданно считать подобную политику исключительно детищем новой правящей элиты? Как от этого фактора зависят способы организации массовых убийств?

В свою очередь, рассмотрев ряд органов-исполнителей по отдельности, мы сможем более тщательно изучить отношения между их индивидуальным характером и задачами и личной мотивацией их сотрудников. Возникает ли у члена административного учреждения нечто вроде морально-нравственных шор, благодаря которым он может без раздумий принять участие в бесчеловечном по своей сути поступке? Или же, с учетом того, что административный опыт и организаторские способности применяются к геноциду, бюрократы вливаются в процесс с большим энтузиазмом из-за того, что он выходит за рамки их привычных сфер деятельности? Или, возможно, ни о каких «типичных бюрократах» речь и вовсе не идет и куда как более целесообразно говорить, скорее, о наборе лиц и организаций, ведомых собственными интересами и зачастую готовых с излишним рвением выполнить то, чего от них требуют господствующие в обществе ценности?

СРАВНЕНИЕ СТРУКТУР И ГОСУДАРСТВ

Провести четкую границу между различными видами организаций, вовлеченных в любую государственную деятельность, весьма непросто, что сказывается и на описании мотивации действующих внутри этих организаций исполнителей. Согласно Максу Веберу, бюрократизм - это особый рационально-правовой тип власти, характерный для большинства современных государств. Главным проводником этой власти является государственный аппарат с относительно жесткой иерархией, деятельность которого ведется в соответствии со стандартизированными нормами. За счет этих двух факторов личная мотивация сотрудников администрации сводится на нет; от партийного же давления чиновники ограждены финансово за счет выделяемого из бюджета гарантированного оклада10.Понятие «бюрократический» описывает скорее вид организационной структуры и поведения, нежели какую-либо конкретную организацию, потому что последняя с течением времени может изменяться. Также в некоторых случаях органы администрации выступают в бюрократической роли только время от времени. Например, сотрудник Службы безопасности рейхсфюрера СС во главе карательного отряда, действующего, скажем, на территории России в 1941 г., играет роль явно не бюрократическую. Однако ранее тот же самый человек мог действовать как бюрократ, занимаясь вопросами еврейской «эмиграции» и конфискации имущества по производственной линии «венской модели» Эйхмана11.

Более того, тот факт, что в холокосте принимали участие, например, бюрократы из немецкого министерства внутренних дел, сам по себе не говорит о бюрократическом менталитете ничего, так как в «окончательном решении» участвовало и множество немцев (и представителей прочих национальностей), не имеющих к министерству никакого отношения. Геноцид, как и любой государственный проект, всегда в той или иной степени связан с госадминистрацией и потому в определенной мере будет носить бюрократический характер. Ответственные за него структуры в любом случае будут обустроены наподобие прочих органов действующей системы управления. Потому вывод из тезиса Зигмунта Баумана о том, что характер холокоста был определен бюрократическим мышлением, каковому в его исполнении была отведена центральная роль, можно сделать только один: нацистская Германия была современным государством, что само по себе очевидно12.

Возлагать всю вину на современный бюрократический уклад из-за вклада госаппарата в холокост - значит водить дискуссию о действиях бюрократии нацистской Германии по кругу. Иначе говоря, если в 1941 г. немецкие солдаты активно участвовали в уничтожении мирного населения, служит ли этот факт подтверждением «геноцидного потенциала» любых других вооруженных сил? Да или нет, но проанализировать природу современной (или нацистской) армии невозможно без обращения к великому множеству исследований роли нацистской идеологии в вермахте до и во время Второй мировой войны и отсылки на особо идеологический характер противостояния нацистской Германии и СССР13. Определить вес организационных норм в любом конкретном преступном предприятии можно на примере случая, выведенного в масштабы нации, и, если добавить в исследование дополнительную «горизонтальную» плоскость, мы сумеем сравнить роли бюрократии в преступлениях иных государств.

Наше «вертикальное» исследование бюрократии нацистской Германии будет основано на передовой историографии холокоста. В этом разделе мы продемонстрируем неточность определенных дихотомий и обобщенных описаний, которыми объяснялось организационное поведение в Третьем рейхе, и поднимем вопрос их актуальности. Армин Нольцен уже доказал, что харизматическая власть вполне способна сосуществовать с рационально-правовой, или, по Веберу, бюрократической14. Насколько глубокими ни были бы противоречия между нацистским концептом лидерства (Menschenführung), построенным на личном обаянии, «инстинкте» и готовности действовать наперекор правилам, и традиционной концепцией управления (Verwaltung), после прихода нацистов к власти привычные административные институты упразднены не были, правительство просто адаптировало их под себя. Такой подход гарантировал новому режиму легитимность и стабильность, позволяя ему обращаться к более широким слоям населения15.

Из-за взаимодействия и взаимопроникновения между организационными нормами националистической партии и традиционной бюрократии, а также мощной поддержки большей части политической программы НСДАП среди немецкой общественности и элит уточнить стоит и концепцию Эрнста Френкеля. Последний предложил различать нацистское «прерогативное государство» (Massnahmenstaat) и донацистское бюрократическое «нормативное государство» (Normenstaat)16. Нацистские концепции соревновательного «самовыдвижения», укоренившись на всех уровнях организационной структуры, привели к началу так называемого «управленческого дарвинизма» (Ämterdarwinismus), борьбы между различными органами. Это ограничило сугубо бюрократическое стремление следовать букве закона (насколько этот стереотип о немецких чиновниках здесь вообще применим) и привело к появлению новых норм. Затем, когда новые политические курсы утверждались на высшем уровне, чиновники следовали им в соответствии с обычным административным режимом17.

Соблюдение норм и стало одной из причин, по которым поликратия (множество соперничающих органов) не привела к непоследовательности администрации, особенно в наиболее важных для режима сферах, включая «расовую политику». В этой области найти консенсус стремились как руководители, так и рядовые служащие (причем как члены госаппарата, так и люди «извне»). В этой сложной системе идеологических императивов, постоянного изменения организации, соревнования и сотрудничества трудно определить, что именно двигало каждым из исполнителей. Непросто сказать, руководствовались ли они соображениями идеологического характера, материальным интересом или просто стремились выполнять свою работу; но в любом случае у нас нет оснований предполагать, что во время геноцида один из этих мотивирующих факторов противоречил другим, и ниже мы рассмотрим причины этого.

Помимо Третьего рейха в этом сравнительном анализе мы изучим еще три случая массового уничтожения мирного населения. Больше всего внимания будет уделено геноциду армян, наиболее противопоставленного холоко-сту с точки зрения вовлечения администрации. Чтобы добавить исследованию дополнительные измерения, мы рассмотрим также советские репрессии времен конца 30-х гг. прошлого века и руандийский геноцид. В последних администрация приняла немалое участие, но условия ее вмешательства служат еще одним подтверждением того, что целиком и полностью роль чиновничьего аппарата выявить невозможно.

Выдвигая любое абстрактное предположение о бюрократии, стоит учитывать три следующих базовых фактора.Во-первых, во всех случаях группы,под-вергнувшиеся уничтожению, ранее становились объектами недоверия, презрения или гонений. В СССР сказались воспоминания о Гражданской войне и страхи перед внутренней пятой колонной, вылившиеся в продолжительную массовую паранойю, на фоне которой коммунистическая партия пыталась выстроить принципиально новое общество. Холокост не может рассматриваться отдельно от истории антисемитизма и антиславизма, тогда как геноцид армян неразрывно связан с изменениями, которые в бывшей исламской теократии претерпевали отношения между властью и христианами. Руан-дийский же геноцид имел место на фоне исторической политики «разделяй и властвуй», проводимой Бельгией и Германией; предложенная ими ложная «расовая» стратификация дала лидерам народности хуту якобы сплоченного врага в лице народности тутси, относительно которой те до поры находились в подчиненном положении. В ходе революции 1959 г. этот враг был смещен. И в Руанде (1959 г. и после 1990 г.), и в Армении (1894-1896 гг. и 1909) массовые убийства на этнической почве в разных масштабах случались и до геноцида. Помимо того, ситуацию в Руанде обостряли и периодические конфликты между общинами в соседнем Бурунди.

Во-вторых, следует учесть, что на условия функционирования бюрократического аппарата оказывают огромное влияние революции, которые зачастую становятся главным залогом для перехода от идеологии расового превосходства непосредственно к массовому уничтожению представителей иных этнических групп18. Более того, органы управления становятся ключевым полем

боя, на котором пришедшая к власти сторона сражается за создание нового образа своей страны. Это заметно как на примере СССР, так и на примере нацистской Германии19. В случае же с османскими переворотами 1909 и 1913-гг. речь шла не о радикальной перемене социального строя, а о революции более узкого, политического характера, в результате которой власть в руки революционеров перешла лишь частично. Схожим образом руандийский геноцид был попыткой радикалов из числа хуту сохранить установленные после революции 1959 г. порядки путем перехвата контроля над государственным аппаратом. В качестве идеализированной абстракции мы можем предположить, что между радикальной идеологией передовых организаций нового режима и легитимностью существующей структуры правительства существует баланс. Радикализм диктовал направление; легитимность же позволяла гарантировать участие тех лиц, которые не являлись ярыми сторонниками новой власти, но были преданными гражданами своей страны. Впрочем, степень легитимности каждого из рассматриваемых нами режимов была разная, как и количество времени, которое у них было на то, чтобы продвигать свои ценности в чиновничьем аппарате и обществе.

В-третьих, вдобавок к революции в каждом из случаев радикализирующую роль сыграла и война: своего рода гражданская в Руанде; Первая и Вторая мировые в случае с геноцидом армян и холокостом; воспоминания о Гражданской войне и подготовка к новой в СССР. «Экзистенциальный» конфликт в силу самого своего существования служил оправданием более радикальной политики; благодаря ему правительство могло взывать к патриотизму и чувству долга своих членов, что позволяло проводить более масштабную радикализацию государственного аппарата.

ОРГАНИЗАЦИЯ ХОЛОКОСТА

Бауман возглавляет группу социологов и философов, которые считают «окончательное решение» плодом шаблонов и образа мышления, присущих современным западным государствам. Он считает, что современная бюрократия дополняет обусловленные техническим прогрессом дистанцирование от происходящего и обезличивание исполнителей (примером которых может послужить поставленное на поток уничтожение людей в Аушвице) как организующая сила20.Госаппарат в такой системе воплощает собой триумф вебе-ровской инструментальной рациональности (Zweckrationalitat), оценивающей исключительно эффективность средств достижения поставленной цели21.Как было отмечено в одной из посвященных данному вопросу работ, Бауман «считает бюрократию основным институциональным носителем... современного цивилизующего процесса. первичным организующим механизмом, при помощи которого инструментальная рациональность выдвигается в современном обществе на главенствующую позицию, подтачивая или исключая иные (моральные) критерии»22. Под влиянием сочетания международного идеала административной обезличенности, стандартизации рутинной деятельности и разделения задач между действием и осознанием его последствий предположительно возникает психологический барьер, из-за которого чиновник не

в состоянии оценить, какие события, навязанные внешней силой, его работа приближает. В ходе профессиональной социализации его личная мораль подавляется созданной органом власти этикой.

Баумановские представления о поведении чиновников во время холоко-ста можно подвергнуть критике по двум причинам. Во-первых, если Аушвиц для многих стал воплощением холокоста, такая экстраполяция от одной, пускай и центральной, составляющей геноцида наносит значительный ущерб анализу нацистской расовой политики по еврейскому вопросу в целом. Последняя же характеризуется великим множеством убийств, не предполагающих характерный для концлагеря безличный характер, и ответственность за нее лежит на довольно тонком слое административного аппарата23.Во-вторых, Бауман ведет речь скорее не о реальных исторических представлениях о немецких чиновниках, а о веберовском идеале, который во многом скрывается за стереотипом, предложенным самими немецкими функционерами во время Нюрнбергского процесса как оправдание своей деятельности. Оттуда же пошло и обманчивое предположение о жесткой вертикали власти, в которой личная воля исполнителя значила не больше, чем личная воля жертвы24. Ирм-труд Вояк продемонстрировала, что подобный образ в своих иерусалимских «мемуарах» продвигал и сам Эйхман25. Недавние эмпирические исследования, авторы которых задавались целью исправить этот неверный концепт, показали выраженный идеологический характер организаций-исполнителей и их сотрудников26. Чем же в таком случае смертоносная бюрократическая модель нацистской Германии отличается от идеальной веберовской?

Гитлер считал немецкую бюрократию закостенелой. С приходом НСДАП к власти и подъемом новой идеологии начали возникать новые органы, выполняющие те же функции, что и существующие госучреждения; к тому же в 30-х гг. нацизм начал проникать в старый госаппарат. Процесс этот проходил в несколько волн различной мощности. Здесь будет немаловажным отметить, что возникновение параллельных органов управления изменило характер немецкого чиновничьего аппарата, введя в те сферы управления, где раньше у государства была монополия, новый элемент соревнования, что приблизило бюрократию к предпринимательству. Проникновение же нацизма в госаппарат позволило оппортунистам и убежденным нацистам вроде Вильгельма Штук-карта и Роланда Фрайслера (влиятельные госсекретари соответственно министерств иностранных дел и юстиции) сделать головокружительные карьеры. После 1933 г. при наборе в немецкую полицию предпочтение начали отдавать тем, кто подавал заявку на членство в НСДАП, штурмовых отрядах или СС27.

Стоит, однако, отметить, что с приходом нацизма большинство прежних чиновников сохранили свои посты, так как из-за территориального расширения и относительной непродолжительности правления НСДАП нацистам не хватило времени для полного перехвата управления над госаппаратом. В министерствах и прочих организациях вроде Прусской тайной государственной полиции (позднее ставшей гестапо) требовались опытные чиновники и спе-циалисты28. С нацистским режимом официальные лица догитлеровских времен оказались связаны своим молчаливым согласием с выдержанной в духе нацизма реструктуризацией: после принятия в 1933 г. закона о восстановлении профессиональной государственной службы и иных схожих мер они оказались вовлечены во внутренние чистки. Эти законы также были призваны запугать потенциальных диссидентов и указать общий политический курс. На представителей судебной власти также оказывалось давление, призванное завлечь их в ряды правящей партии29.

Хотя распространение нацистской идеологи в немецком госаппарате было отчасти принудительным, не вызывает сомнений тот факт, что любая бюрократия со временем будет все глубже принимать ценности правящего режима, потому что существовать в отрыве от окружающей культуры она неспособна. Как заметил Вебер, с которым согласился Френкель, рано или поздно нормативное государство сольется с прерогативным30. Адаптация немецкого госаппарата к концепции Третьего рейха от происходящего в более умеренных странах отличалась исключительно масштабом31. В любом случае в немецком правительстве нашлось немало консервативных сторонников авторитаризма, разделявших как стремление нацистов пересмотреть Версальское соглашение и вернуть Германии статус сверхдержавы, так и, в той или иной степени, расовые и социальные предрассудки.

Тем не менее реальный стимул для начала геноцида пришел со стороны тех самых параллельных органов власти, созданных нацистами для дополнения и смещения соответствующих традиционных учреждений. Геноцид при этом не стоит путать с легализованной дискриминацией: это явление характерно далеко не только для Третьего рейха и, даже являясь необходимым условием для перехода к массовому уничтожению неугодных народностей (что спорно), ни в коем случае не может «запустить» его само по себе. Среди прочих нацистских организаций особую роль здесь сыграли комплекс СС и полиции, основанные в преддверии войны административно-экономические органы (в особенности бюро труда и ведомство, занимавшееся четырехлетним планом) и гражданские администрации с оккупированных территорий Восточной Европы. Как и в иных случаях геноцида, непосредственным уничтожением занимались как полувоенные и полицейские отряды, так и регулярные вооруженные силы, которых объединяли организационная структура и подготовка. Насколько мы можем судить, безотносительно своего размера вермахт сыграл в холокосте, геноциде цыган и жестокой войне против «партизан» огромную роль. Хотя немецкая армия была создана задолго до прихода нацистов к власти, ее верховные главнокомандующие были «направлены в нужное русло» Второй мировой войной и долгое время оставались оплотом антибольшевизма и антиславянизма.

На руководящие должности в Восточных администрациях обычно назначали членов так называемой «старой гвардии» нацистской партии, убежденных и проверенных временем антисемитов, зачастую лично преданных Гитлеру; из их числа также набирали и гауляйтеров, региональных партийных руководителей НСДАП32. В колониальных экспериментах им была предоставлена относительная свобода. На службе у них зачастую находилось избыточное количество дурно подготовленных и коррумпированных оппортунистов и добровольцев, которых сочли непригодными для службы в Западной Европе. При их найме ключевую роль играла преданность нацистской идеологии33.

Полиция и СС представляли собой наиболее зловещий союз партийных и государственных функций, особенно после того, как в 1936-м все немецкие органы правопорядка перешли под руководство Генриха Гиммлера. Действия службы госбезопасности (гестапо и уголовная полиция) оказались вне юрисдикции обычной системы правосудия и получили квазиюридические полномочия для борьбы с «врагами рейха». В 1939 г. она вместе со Службой безопасности рейхсфюрера СС была переформирована в Главное управление имперской безопасности. Лидеры управления возглавляли и целевые группы, а позднее и полицейские станции на оккупированном Востоке34. Депортацию западно-, центрально- и восточноевропейских евреев они координировали через так называемый «еврейский» комитет гестапо, во главе которого стоял Эйхман.

Процветавшие в управлении инициативность и эффективность отражали организаторский идеал нацизма. Если превращение немецкой нации в расовое единство равных (Volksgemeinschaf) осуществить так и не удалось, то структура СС подошла к этой фантазии настолько близко, насколько это в принципе возможно. В СС был сделан куда меньший упор на традиционную иерархию; на первый план в соответствии с так называемым принципом производительности (Leistungsprinzip) вышли личные таланты и достижения. За счет этого поощрялись как личная инициатива, так и организаторская гибкость. Вертикальная и горизонтальная интеграция в рядах СС усиливалась и за счет идеологического образования35. Как и в случае с описанным Алленом рядом сотрудников Главного административно-хозяйственного управления СС, в результате всеобщего энтузиазма касательно стоящих перед организацией задач члены управления имперской безопасности были способны оценить и друг друга, и общую перспективу, и двигали ими не только сугубо материальные интересы36. В результате по своему устройству этот орган или, по крайней мере, его среднее и верхнее звено соответствовали современным стандартам эффективного управления37.

Созданные нацистами новые виды администрации и администраторов подрывают аргумент Баумана касательно традиционных рационально-правовых структур. Его неспособность провести между первыми и вторыми черту скрывает за собой формальный подход к государственному аппарату, из-за которого он не рассматривает входящие в последний структуры как социальные институты с внутренней культурой, создаваемой сотрудниками и оказывающей на них влияние. Тем не менее его обеспокоенность бюрократической рациональностью актуальности не теряет, так как соотносит социализацию с индивидуальной моралью. В этом отношении его концепция во многом походит на описание Эйхмана Ханной Арендт, и в таком смысле его идеи представляют такую же ценность, как и любые попытки создать идеальных исполнителей.

Посчитав работу «Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла» текстом сугубо публицистической направленности, легко не понять, что именно Арендт имела в виду, когда приписывала роль Эйхмана в геноциде его «бездумности» или «отсутствию воображения»38. Аллен и Иаков Лозовик утверждали, что, согласно Аренд, Эйхман попросту не видел ничего дальше своего рабочего стола, тем

самым демонстрируя банальную прикладную рациональность39. На самом же деле она считала, что Эйхман исказил «категорический императив», изложенный Иммануилом Кантом:

«...он ее изменил, и теперь она звучала следующим образом: "Поступай так, чтобы нормы твоих поступков были такими же, как у тех, кто пишет законы, или у самих законов твоей страны". Здесь следует вспомнить формулировку "категорического императива Третьего рейха", сделанную Гансом Франком, - Эйхман вполне мог ее знать: "Поступай так, чтобы фюрер, узнав о твоих поступках, мог тебя за них похвалить..." Канту и в голову такое прийти не могло: напротив, для него каждый человек, начиная действовать, становился законодателем - используя свой "практический разум", человек находил моральные нормы, которые могли и должны были стать нормами закона. Но эти бессознательные искажения Эйхмана согласуются с тем, что он сам называл "расхожим Кантом для бедных". В этом расхожем употреблении от кантианского духа осталось лишь требование, что человек должен не просто подчиняться закону, что он должен пойти дальше и идентифицировать свою волю со стоящей за законом моральной нормой - источником самого закона... Чудовищная тщательность, с которой исполнялось "окончательное решение" - некоторые наблюдатели подчеркивают, что такая тщательность типична для немцев, другие видят в ней характерную черту идеальной бюрократии, - в значительной степени порождена достаточно распространенным в Германии странным представлением о том, что законопос-лушание означает не просто подчинение законам, а такое поведение, при котором человек становится создателем законов, которым он подчиняется. Отсюда убеждение, что недостаточно просто следовать обязанностям и долгу»40.

Арендт понимала, что в нацистской системе квазилегальные приказы Адольфа Гитлера зачастую выходили в устной и неточной форме, требующей интерпретации и взывающей не к прикладной рациональности, а к тому, что многие ученые считают спасением от грядущего царства бездумных машин41: к веберовской субстантивной, или основанной на ценности, рациональности (Wertrationalitäty2. Как писал один специалист по теории организации, «если в соответствии с характером бюрократии действия являются рациональными из-за их места в общем целом, то субстантивная рациональность требует действий, предполагающих знакомство с ней и осмысление всей системы. Если бюрократическая рациональность по сути своей является механической, то субстантивная отличается обдуманным подходом и способностью к само-организации»43. У Арендт Эйхман действовал именно в соответствии с субстантивной рациональностью, так как ему приходилось вдумываться в волю, стоящую вне закона и над законом, и соотносить с этой волей собственные действия, что у него отлично получалось.

В этом описание Арендт совпадает с историографическим консенсусом касательно концепции «работы на фюрера», предложенной Ианом Кершоу44. Действия многих сотрудников Главного управления имперской безопасности можно соотнести с немецким термином vorauseilender Gehorsam (перевести можно как «подчиняться, предугадывая желания»). Этим принципом

Венди Лоуэр объяснила деятельность карательных отрядов на Украине45, его же можно применить и к лидерам карательных отрядов СС, которых Гейнрих и Гиммлер отбирали по радикальности взглядов, инициативности и независимости46. Оговорим, что идея подобного подчинения не является чем-то исключительно немецким47. Высшее и среднее звено пришли к своего рода политике консенсуса, которая открывала их подчиненным широкий простор для проявления личных лидерских качеств.

Называя Эйхмана «бездумным», Арендт вовсе не имела в виду глупость или сугубо механическую деятельность; она хотела сказать, что Эйхман принимал новые этические нормы нацизма без особых раздумий. Ее концепцию банального зла Эйхмана Девин Пендас трактует как «злодеяние без мотива». Таким образом, ее идея в чем-то перекликается с предложенной Бауманом концепцией «снотворного для совести», которую предоставляет современная бюрократия. Концепция Арендт основана на возможности существования индивидов с диаметрально противоположной цельной моралью: тех, кто сознательно выступает против геноцида, и тех, кто считает массовое уничтожение собственным этическим императивом48.С веберовским пониманием субстантивной рациональности Арендт расходится в том, что, по Веберу, подобная рациональность основывается на «этике убеждения», то есть, по Канту, внутреннем императиве, который человек вырабатывает сам и следует ему любой ценой. Но Арендт считает, что тому, кто творит банальное зло, подобные внутренние этические обоснования не нужны49.

Арендт и Бауман расходятся во взглядах (хотя их расхождения не всегда удается точно сформулировать) и на внешние факторы, предопределяющие нормативные основы исполнителя. Оба выделяют западную современность как основной фон, но Арендт делает ударение на особом характере, общественных целях и предпосылках к подъему тоталитарного режима, тогда как Бауман считает, что, чтобы подтолкнуть любую современную политическую систему к геноциду, достаточно прихода к власти любой группы с радикальной идеологией50. И если Арендт подчеркивает бездумное принятие исполнителем целей действующего режима как своих собственных, то Бауман указывает на продвигаемые бюрократией разделение труда и рационально-правовую власть, выводя на первый план связь госаппарата с самим процессом геноцида, а не его идеей. Так или иначе,так как и инструментальная,и субстантивная рациональности (в трактовке Арендт) относятся к исполнению назначенной работы, разница между концептами Баумана и Арендт (но не Вебера) сводится исключительно к расставленным ими акцентам51. К тому же, как мы увидим, на практике эти рациональности могут оказаться взаимосвязанными.

Описанный Арендт Эйхман, руководствующийся субстантивной рациональностью, с точки зрения поведения более или менее соответствует образу людей из Главного управления, предложенному Лозовиком или Микаэлем Вильдтом. Главный вопрос в их дискуссии касается при