Спросить
Войти
УДК 930(47) ”18”
Юрченко Иван Юрьевич
кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Московского авиационного института (Национального исследовательского университета) тел.: (926) 724-21-65
КАЗАКИ В ОТРАЖЕНИИ РУССКОЙ ВОЕННОЙ МЕМУАРИСТИКИ, ДНЕВНИКАХ И ПИСЬМАХ ОФИЦЕРОВ ПЕРИОДА БОЛЬШОЙ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ XIX в.
В статье рассматриваются воспоминания, дневники и письма русских офицеров - свидетелей участия казаков в Большой Кавказской войне XIX столетия. Автор исследует особенности опубликованной мемуарной литературы как источника и историографического явления в освещении военной истории казачества на Северном Кавказе. На основе проведенного анализа сделан вывод о значимости мемуарной литературы XIX в. для изучения феномена казачества.
Yurchenko Ivan Yurievich
PhD in History, Associate Professor of the Department of History of Moscow Aviation Institute (National Research University) tel.: (926) 724-21-65
THE REFLECTION OF COSSACKS IN THE RUSSIAN MILITARY MEMOIRS, DIARIES AND LETTERS OF OFFICERS DURING THE MAJOR CAUCASIAN WAR OF THE 19th CENTURY
The article considers memories, diaries and letters of the Russian officers - witnesses of the Cossacks participation in the Major Caucasian War of the 19th century. The author studies the peculiarities of the published memoirs as a source and a historiographic phenomenon in covering the Cossacks military history in the North Caucasus. Based on the analysis the conclusion is drawn on the significance of the memoir literature of the 19th century for studying the Cossacks phenomenon.
В общем массиве историографии казачества мемуарная литература XIX в. занимает особое место на стыке с источниками. В мемуарах можно ясно видеть историографические элементы, в частности, изложение взглядов мемуаристов на феномен казачества, его происхождение, историю, значение в военной сфере. Это позволяет мемуаристу объяснить своим читателям (или самому себе) особенности казаков, их тактику действий, всю самобытность казачества. Тот же мотив можно видеть и в таком ответвлении мемуарной по своему происхождению литературы, как ряд произведений классиков русской литературы: А.С. Пушкина («История Пугачевского бунта»), Л.Н. Толстого («Казаки»), Лермонтова (Кавказский цикл произведений). Этой же традиции историко-документального повествования внутри художественного произведения в ХХ в. следовал М.А. Шолохов («Тихий Дон»).
Приступая к анализу мемуарной литературы периода Большой Кавказской войны, надо отметить ряд ее характерных особенностей. Сама специфика Кавказской войны приводила к известной неформальности действий военной администрации. Неформальность проявлялась во всем: от повседневной формы солдат, строевых приемов, неуставного оружия и тактики боя до бравирующего пренебрежения «писаниной», то есть отказом от правильного документооборота и формального делопроизводства, что постоянно приводило к недостоверности, а порой и откровенной фантастичности отчетных материалов. В качестве примера можно привести порядок составления отчетов при Н.Н. Раевском-младшем, «легкость» которого в составлении документов породила совершенно анекдотические случаи. Можно вспомнить и пресловутую «денежную экономию» командиров полков, по которой никакой отчетности вообще не предусматривалось. Это явление усугублялось чрезвычайно широкой автономией местных начальников, в особенности офицеров-кавказцев, склонных проявлять смелую инициативу. Кавказский корпус отличала особая, почти семейная атмосфера в отношениях между сослуживцами. Это относилось в равной степени и к офицерам-кавказцам и к нижним чинам. Очень характерен повсеместно распространенный в кавказских войсках обычай куначества между целыми ротами различных полков. Даже в условиях «николаевской России» отношения в Кавказском корпусе отличала особая свобода. Показательный эпизод приводит в своих воспоминаниях А.М. Дондуков-Корсаков для характеристики «старого кавказца» графа Стенбока-Фермора, командовавшего в 1839 г. Гребенским полком: «...рассорившись (после ужина) по каким-то пустяшным делам с Пулло, командиром Куринского полка, расположенного в то время в Грозной, Стейнбок вызвал по тревоге весь свой полк с артиллерией и переправился через Терек, угрожая Пулло, который со своей стороны принял меры к обороне Грозной». Затем, по словам мемуариста «.к счастью, все это дело было улажено медиа-
торами...». Комментируя этот немыслимый по петербургским меркам эпизод, Дондуков-Корсаков поясняет, что «.все это казалось так естественно, что никого не поражало и считалось семейным делом.» [1, с. 482].
Наконец, только в Кавказском корпусе была возможна ситуация, когда полковники и даже капитаны могли вести почти собственную внешнюю политику вплоть до заключения мирных договоров с отдельными горскими аулами и целыми племенами. Поэтому важным источником в освещении истории казачества и его участия в военных действиях на Кавказе стала обширная мемуаристика Большой Кавказской войны. При этом необходимо учитывать, что главное внимание мемуаристов было обращено на военные действия и освещению мирной жизни и особенностей кавказского быта оставалось места лишь в той степени, в какой эта жизнь непосредственно коснулась автора повествования. Само собой разумеется, что российские офицеры, среди которых было немало выходцев из Европы и иностранцев на русской службе, упоминали в своих воспоминаниях и записках те факты и обычаи, которые казались им особенно необычными, то есть ненормативными в обычной российской и европейской практике. Важную роль играло также само социальное положение автора мемуаров, им чаще всего мог стать достаточно образованный и обеспеченный дворянин, часто аристократ, искавший славы и романтики в горах Кавказа, а порой и откровенный европейский авантюрист.
Надо заметить также, что существовала практика участия в летних экспедициях офицеров, прикомандированных на одну кампанию из гвардейских полков. Для них Кавказская война была чаще всего лишь романтическим эпизодом и быстрым способом заработать крест в петлицу. Поэтому, как правило, мемуарист видел, по большей части, лишь внешнюю сторону описываемых событий. Обычно это были летние экспедиции в горы в составе отрядов и последующий отдых или лечение на Кавказских минеральных водах в окружении аристократического «водяного общества». Того, что происходило на низовом уровне, в казачьем быту, оставалось от него скрытым. Так, несмотря на то, что знакомство с Кавказом почти у всех мемуаристов начиналось в станицах линей-цев - казаков Кавказского линейного казачьего войска, в воспоминаниях по большей части внимание уделяется только описанию прекрасных казачек станицы Червленой.
Настоящие же кавказцы, составлявшие младший офицерский и унтер-офицерский костяк Кавказского корпуса, чаще всего не имели ни времени, ни средств, ни образования для написания воспоминаний и их опыт передавался главным образом в изустной форме. Надо отметить, однако, что этот опыт до некоторой степени нашел свое отражение в виде пересказа или, чаще, в виде занимательных анекдотов, в мемуаристике. При этом знатные мемуаристы часто относились довольно снисходительно и даже пренебрежительно к кавказцам. Пример тому можно видеть и в творчестве М.Ю. Лермонтова - как в общеизвестном образе Максима Максимовича из «Героя нашего времени», так и в гораздо более едком очерке «Кавказец»[2, с. 336-339]. Тем больший интерес представляют воспоминания штабных офицеров, с одной стороны знакомых с идеями командования и общей обстановкой, а с другой, по долгу службы вникавших во многие особенности края - географические, климатические, этнографические и пр. Среди этой группы мемуаров можно особо отметить «Воспоминания» Г.И. Филипсо-на [3, с. 76-198]. Григорий Иванович Филипсон (1809-1883 гг.) - генерал от инфантерии (с 1880 г.), сенатор (с 1861 г.), окончил Николаевскую академию Генерального штаба. В 1835 г. по собственному желанию был отправлен на Кавказ в чине капитана, где служил под началом знаменитого командующего войсками на Кавказской линии А.А. Вельяминова. Г. Филипсон занимался картографической съемкой местности для Генерального штаба, выполнял обязанности обер-квартирмейстера Кавказской линии, позднее служил начальником штаба Черноморской береговой линии под началом Н.Н. Раевского (младшего). С 1845 г. в чине генерал-майора - начальник штаба всей Кавказской линии. Через пять лет вышел в отставку. Однако уже в 1855 г. был назначен наказным атаманом Черноморского казачьего войска. Закончил службу начальником штаба всей Кавказской армии в 1860 г. По выходе в отставку писал мемуары, которые были впервые опубликованы в Русском архиве в 1884-1885 гг.
Особое место в «кавказской» мемуаристике занимает тема пленничества. Для горских обществ Северного Кавказа похищение людей было традиционным элементом набеговой системы, характерной для племен, стоящих на ступени развития соответствующей военной демократии, в условиях малопродуктивного горского хозяйства, не обеспечивающего в полной мере общественное воспроизводство. Кроме того, похищения людей служили в догосударственный период общественного развития важнейшим способом поддержания генетического разнообразия, что при полиэтничности и крайней фрагментированности расселения этнических групп в условиях горного и изолирующего рельефа Кавказского хребта было особенно ярко выражено и нашло воплощение в устойчивых брачных обычаях «похищения невест». Главными целями похитителей было, во-первых, обращение пленников (как правило, взрослых мужчин) в патриархальное рабство с последующей инкорпорацией в состав клана в
качестве зависимых крестьян. По мере распространения среди горцев ислама основным средством исламизации пленников и их инкорпорации в местную среду становится женитьба на местных девушках. На втором месте стояла цель продажи пленников в более отдаленные горные районы или чаще перепродажа (как правило, детей и молодых женщин) в исламские страны Востока - Турцию и Персию. К этим двум основным побудительным мотивам по мере развития Большой Кавказской войны добавился третий - похищение с целью получения выкупа. Важно отметить, что если похищению для обращения в патриархальное рабство или последующей перепродажи подвергались рядовые обыватели, солдаты и вообще широкие слои населения, как горского, так и российских подданных, то главным «объектом» похищения с целью получения выкупа были, разумеется, в первую очередь дворяне -офицеры и чиновники. Похищение российского офицера было для горцев особенно привлекательным - похитители могли рассчитывать не только на получение денежного выкупа от состоятельных родственников либо от правительства, но и на обмен пленников на аманатов и т. п.
Похищение людей в годы Кавказской войны имело достаточно широкое распространение и, более того, приобрело определенные черты специфического социального института в рамках набеговой системы. Институт пленничества сыграл большую роль в региональном этногенезе, в том числе северокавказского казачества, а также в культурном и межцивилизационном обмене. Феномен пленничества достаточно ярко представлен в воспоминаниях офицеров Кавказского корпуса. Надо отметить, что хотя офицеры попадали в плен к горцам несоизмеримо реже рядовых солдат и особенно казаков (прежде всего станичники, в том числе подростки, женщины и пр.), подобные случаи приобретали большой общественный резонанс и, как следствие, имели достаточно широкую огласку. Именно поэтому такие случаи нашли более полное освещение в мемуаристике, в особенности в воспоминаниях самих бывших пленников, которые побуждались заинтригованным обществом к освещению своих «историй». Даже в том случае, когда «история» пленника получала лишь изустную огласку, хотя бы в кругу «водяного общества», она могла быть записана, передана слушателями, любителями кавказской экзотики.
Особую ценность мемуары российских офицеров представляют в силу высокого уровня образования и общей осведомленности их авторов. Однако необходимо принимать во внимание, что последние смотрели на мир горцев глазами профессиональных военных, а не этнографов, и многие бытовые и культурные особенности могли остаться вне поля их зрения. Кроме того, по своему происхождению подавляющее большинство офицеров было дворянами и, следовательно, отличалось соответствующим воспитанием, менталитетом, стереотипом мышления, в силу которых им было трудно понять жизнь не только «диких горцев», но и российских казаков, а порой и собственных крестьян. Наконец нельзя забывать и то, что офицер смотрел на горца как на противника, а тот в свою очередь видел именно в русском офицере живое воплощение злейшего врага - Российскую Империю. Большой интерес в контексте рассматриваемой проблемы казачества представляют те эпизоды воспоминаний, которые касаются особенностей взаимоотношения горцев и казаков, в том числе содержащихся в плену. При этом нельзя не заметить, что плененные казаки оказываются более адекватными сложившейся ситуации, нежели сам автор мемуаров. Именно «пленническая» мемуаристика позволяет до некоторой степени проследить взаимоотношения казаков и горцев, так сказать, изнутри горского аула, причем по ту сторону линии, то есть на территории вольных горских обществ.
Наиболее ярким, классическим примером «пленнической» мемуаристики стали «Воспоминания кавказского офицера»[4] Ф.Ф. Торнау (1810-1890 гг.), которые были впервые опубликованы в «Русском вестнике» в 1864 г. Федор Федорович Торнау («Tomauw» в собственном написании «Торновъ») - барон, генерал-лейтенант, член Военно-ученого комитета Главного штаба, сенатор. В 1832 г. добился перевода из Генерального штаба в Петербурге на Кавказ, где был назначен на должность заведующего вторым отделением канцелярии Генерального штаба в Тифлисе. Участвовал в экспедициях в горах Чечни, был ранен в одном из боев с горцами. В 1835 г. осуществил две удачные секретные разведывательные экспедиции в горы с целью рекогносцировки местности. В следующем году в чине капитана Генерального штаба по заданию генерала Г.Х. Засса отправился в третье «тайное обозрение», в ходе которого был выдан проводниками горцам, в плену у которых провел более двух лет (10 сентября 1836 г. - 10 ноября 1838 г.). Автор воспоминаний был не только блестяще образованным офицером Генерального штаба, но и отличался ясным аналитическим складом ума и наблюдательностью, был глубоко осведомлен о ходе дел на Кавказе, наконец, был литературно одарен. Отметим также, что «Воспоминания» записаны были по прошествии довольно значительного времени и отличаются ретроспективным взглядом, что с одной стороны давало возможность автору делать широкие обобщения военно-стратегического и политического характера, с другой - несомненно, сказалось на точности отображения некоторых деталей и эпизодов повествования.
Заметный след среди мемуарных источников оставили и декабристы, которым Николай I разрешил каторжные работы в Сибири заменить военной службой рядовыми солдатами в рядах Кавказского корпуса. Среди воспоминаний декабристов можно отметить мемуары А.Е. Розена, Н.И. Лорера, А.П. Беляева и др. Надо отметить важную особенность мемуаров декабристов, служивших на Кавказе. В отличие от других офицеров, разжалованных за дуэли или служебные провинности, бывшие декабристы не могли рассчитывать ни на помилование вследствие ходатайства на высочайшее имя высокопоставленных родственников, ни на возвращение офицерского звания за отличную службу, ни даже за личное отличие - подвиг. Вследствие этого обстоятельства воспоминания бывших декабристов о службе на Кавказе представляют интерес, как свидетельства людей, видевших Кавказскую войну, ее бытовую составляющую глазами рядового ее участника. За отсутствием свидетельств рядовых солдат и казаков воспоминания декабристов часто показывают бытовые подробности из жизни нижних чинов.
К типичным декабристским мемуарам относятся «Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном» А.П. Беляева [5]. Александр Петрович Беляев служил мичманом в Морском гвардейском экипаже, совершил несколько дальних плаваний. Формально он не состоял в тайном обществе, но разделял взгляды декабристов и принял участие в восстании на Сенатской площади 14 декабря. Был приговорен к двенадцати годам каторжных работ, но в 1839 г. переведен на Кавказ рядовым в действующую армию, где прослужил до 1846 г. При этом сам Беляев отмечает, что «.часто бывали у нас наши батальонные командиры, которые относились к нам самым дружеским образом и никогда не давали нам почувствовать нашего солдатского ранга» [5, с. 297]. Обратим внимание и на то, что на бивуаках, как сообщает Беляев, бывшие декабристы старались держаться обособленно от солдат и в быту чаще обращались в кругу офицеров, на что начальство закрывало глаза, особенно во время экспедиций и походов. Воспоминания Беляева содержат интересные сведения о жизни и быте казаков и об особенностях их бытовых и боевых взаимоотношений с горцами и особенно ценны в тех местах, где написаны со слов самих казаков, с которыми по долгу службы и своему положению мемуаристу доводилось общаться лично - во время переходов, экспедиций, в станицах. Так, к примеру, Беляев сообщает интересный случай о взаимоотношениях казаков и черкесов. Когда в пути на переходе Беляеву встретились черкесы, то следовавший рядом казак «.признав их за черкесов, но, не знавши, мирные ли то были или хищники, внезапно пустился в сторону от дороги, что нам сначала могло показаться за бегство; но он, сделав полукружие, возвратился на дорогу. Вслед за этим маневром увидели, что из той партии отделился также один всадник и, сделав такое же полукружие, возвратился; тогда только наш казак растолковал нам, что это был условный сигнал между нашими и мирными черкесами; если же с той стороны не повторится сигнал, то надо было готовиться к бою или пускаться наутек, когда силы были не соразмерны» [5, с. 294].
Отдельно можно отметить свидетельства офицеров, лишь временно прикомандированных к войскам, действующим на Кавказе. В самый разгар Большой Кавказской войны с 1835 по 1845 г., согласно приказу императора Николая I, от каждого гвардейского полка ежегодно командировалось по одному офицеру для прохождения службы в экспедициях действующего Кавказского корпуса [6, с. 377]. Эти гвардейские офицеры вызывали откровенную иронию у местных офицеров-кавказцев. Так Мелентий Яковлевич Ольшевский, прослуживший на Кавказе 25 лет, следующим образом отзывается в своих «записках» о прикомандированных офицерах: «Ставрополь наполнялся на несколько месяцев военною молодежью лучших и богатых фамилий, приезжавшею из Петербурга за чинами и крестами, щедро на нее сыпавшимися за кратковременные экспедиции» [7, с. 262]. Заметим, что мемуарист-кавказец, оформляющий свои воспоминания зачастую по прошествии нескольких, а то и многих лет, со времени описываемых событий, по большей части, обращает свое внимание на личные впечатления и переживания с одной стороны и, пользуясь ретроспективным взглядом в описании «кавказского» быта, будней Кавказской войны, с другой стороны склонен к более или менее широким обобщениям и выводам, тем более что многие бытовые особенности кавказской жизни за годы службы становятся для него рутиной, на которую мемуарист, в общем-то, редко обращает свое внимание.
Для прикомандированных гвардейцев все было ново на Кавказе, все необычно и колоритно, поэтому они обращали внимание на различные бытовые мелочи кавказской жизни, которые «настоящим кавказцам» виделись совершенно обыденными и не заслуживающими упоминания. Кроме того, среди аристократической молодежи были и выдающиеся люди, обладающие блестящим образованием и глубоким умом, сыгравшие впоследствии видную роль, как в истории России, так и в кавказских делах. Таковым, например, был Д.А. Милютин, командированный на Кавказ в 1839-1840 г., впоследствии генерал-фельдмаршал, профессор, военный историк, при кн. Барятинском - начальник главного штаба Кавказской армии, а затем военный министр в годы реформ Александра II.
Близко примыкают по своим характерным особенностям к мемуарным воспоминаниям днев-
никовые записи офицеров - участников Кавказской войны. Особенный интерес представляет в данном случае то, что дневники отражали современное состояние дел и живое отношение автора к происходившим событиям, непосредственным свидетелем которых он являлся. В то же время надо отметить, что и многие мемуары были написаны на основании дневниковых записей. Существенная особенность дневниковых записей - подробное, часто в деталях описание жизни и быта, как отдельного Кавказского корпуса, так и Северокавказского казачества. Надо отметить и еще одну особенность дневниковых записей: поскольку изначально они записывались для личного пользования и не предназначались для публикации и вообще широкой огласки, то обладали интимным характером, что позволяло их авторам не задумываться о цензурных, карьерных или светских ограничениях. Это придавало дневникам объективность в освещении некоторых событий, возможно нелицеприятных для официальной точки зрения. Одним из ярких примеров дневниковых записей является дневник поручика лейб-гвардии Уланского полка Николая Васильевича Симоновского [8], охватывающий 1837-1838 гг. и подробно освещающий летнюю экспедицию 1837 г. Большой интерес в дневнике представляет описание казачьей кордонной линии, ее устройство и быт, а также подробное (по дням) описание тактики действий Кавказского корпуса [8, с. 381-430].
В отдельную группу можно выделить эпистолярные источники, которые по своим особенностям близки к дневниковым записям. Надо отметить следующие отличия писем, как источников, от дневников. Во-первых, письма могли подвергаться цензуре и, следовательно, не всегда открыто отражали некоторые факты о положении дел на Кавказе и точку зрения автора. Во-вторых, письмо предназначалось определенному адресату и, соответственно, не вполне объективно отражало события, связанные лично с автором. Яркий пример - письма ближайшим родственникам, где автор письма зачастую скрывает или искажает некоторые неприятные, по его мнению, для адресата события. Так, вполне естественно, что в своем письме к матери от 30 августа 1830 г. А.А. Бестужев скрывает, насколько возможно, плохое состояние своего здоровья и отзывается о предстоящей экспедиции как о легкой прогулке, в то время как в записке от того же дня к младшему брату (Павлу) он начинает со слов «.отправляясь драться, беру перо, чтобы сказать тебе прости» [9, с. 135]. В-третьих, автор письма обращается к адресату, чаще всего малознакомому с кавказскими делами и их спецификой, а поэтому старается дать пояснения, подробно останавливается на местных особенностях, часто старается показать кавказский колорит. Поэтому от внимания автора не ускользают некоторые повседневные события и частности, на которые для себя самого он уже давно перестал бы обращать внимание, в том числе и на обычные, порой рутинные, действия кавказских казаков.
В заключение хотелось бы заметить, что исследование и публикация всего корпуса мемуаристики Большой Кавказской войны представляют большой научный интерес и могут послужить важным источником для обобщения исторического опыта XIX в. Показательно в этом отношении то, что новейшая кавказская война уже породила свою мемуаристику, в которой, например, генерал Г. Трошев [10] обращается к опыту генерала Ермолова и ищет взаимосвязь сегодняшних событий с Большой Кавказской войной XIX в.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ
