Спросить
Войти
вопрос о земле и политические настроения крестьянства юго-востока россии
(1918-1920 гг.)
А.А. Зайцев, кандидат исторических наук, директор Краснодарского филиала Санкт-Петербургского института внешнеэкономических связей, экономики и права
Обращаясь к истории русской революции, нельзя не признать, что одной из базовых ее составляющих являлось широкое аграрное движение, преследовавшее цели реализации предельно ясной идеи социальной справедливости для большинства населения. В данной связи В.Г. Короленко привел в своих воспоминаниях характерное высказывание одного из участников крестьянского митинга: «А по-нашему, так все очень просто: нам раздать всю землю, а городским рабочим... прибавить жалования. И все будут довольны. Мне казалось, что над этим простым рассуждением все еще носится образ «милостивого царя», который может все сделать, лишь бы захотел. Теперь его место заняла царица-революция» [1].
Вполне естественно, что первые мероприятия большевиков -«Декрет о мире» и «Декрет о земле» - имели большое значение для обеспечения лояльности им большинства крестьянства. Тюкавкин
B.Г. и Щагин Э.М. отмечают: «Декрет о земле был мощным стимулом роста инициативы и самодеятельности трудового крестьянства в его борьбе за землю» [2]. Однако цели крестьянского движения и политические цели большевиков совпадали недолго. Абстрактная идея равенства в политической практике большевиков неизбежно уступила место политической целесообразности. Новому государству банально требовался хлеб. В итоге, как справедливо отмечает
C.А. Павлюченков, «большевики пытались решить задачу по импорту хлеба из деревни взаимен на экспорт в деревню социальной революции» [3]. Весной 1918 г. была провозглашена продовольственная диктатура. Фактически большевики объявили «крестовый поход» за хлебом.
Противоречивые политические установки и еще более беспорядочная, а зачастую и преступная их реализация окончательно дезорганизовали крестьянство в быстро менявшемся политическом пространстве. Ильин Ю.А. пишет: «Колесница власти как бы «придавила» и «поволокла» за собой крестьянство, превращая его в «серую бесформенную массу» уготовила ему роль политического статиста» [4]. В данной связи следует согласиться с оценкой, данной крестьянству Г. Уэллсом, путешествовавшим по России в годы гражданской войны: «Крестьяне совершенно невежественны и в массе своей тупы, они способны сопротивляться, когда вмешиваются в их дела, но не умеют предвидеть и организовывать» [5]. Их главной целью было достижение некой абстрактной и трудно поддающейся верификации «всеобщей воли», завоевание которой приведет к некоему всеобщему царству людей земледельческого труда.
В свою очередь, А.И. Деникин в своих воспоминаниях отмечал: «Несомненно, преувеличенное определение враждебного отношения к «кадетам» (особенно в смысле «всеобщности» и активности его проявления) подчеркивает, однако, основную черту настроения крестьянства - его беспочвенность и сумбурность. В нем не было ни «политики», ни «Учредительного собрания», ни «республики», ни «царя»» [6].
В особенности это относилось к среднему слою российского крестьянства. С самого начала гражданской войны середняк постарался дистанцироваться от слоя крупных деревенских собственников и занял в целом лояльную позицию по отношению к большевистской власти. Он, как и беднейшая часть деревни, не был заинтересован в реставрации прошлых порядков, поскольку получил ощутимые выгоды от сотрудничества с новой властью и в конечном итоге именно его нейтралитет, а в ряде случаев и прямая поддержка, обеспечила ей победу в гражданской войне. К белому и вообще антибольшевистскому движению эта часть российской деревни относилась с недоверием и ожидала от него нового передела земли в пользу ее бывших владельцев. Поэтому в «белых районах» она в основном занимала либо нейтральную позицию, либо позицию, враждебную по отношению к белому движению.
Политическая девственность определила ситуативность политического мышления. Ухудшение продовольственного положения, углубление хозяйственного кризиса и усиление напряженности на селе на протяжении 1917 - первой половины 1918 гг. способствовали нарастанию монархических настроений среди части сельских жителей, - главным образом, старшего поколения. На большей части территории России это привело к утверждению власти антибольшевистских сил. На Юго-востоке основное значение с
Анализируя его политическую программу, следует отметить, что в первую очередь она исходила из необходимости восстановления и сохранения традиционной системы ценностей, причем как политических, так и морально-нравственных. Как отмечал один из идеологов движения - Н.Н. Львов - на церемонии открытия в Екатеринодаре отдела Совета Государственного объединения в
Однако основную массу населения, прежде всего, крестьянство, интересовали более прозаические вопросы, связанные с ее повседневной жизнью, которая все очевиднее ставила на повестку дня вопросы элементарного выживания. В немалой степени это было связано с негативными последствиями войны.
Служить делу армии для Белых было равнозначно служению России. Каждый житель Юга должен был способствовать своим трудом возрастанию ее мощи. Соответственно, большая часть получаемой сельскохозяйственной продукции и материальных средств направлялась на ее содержание. Об этом свидетельствует, в частности, обращение военного губернатора Ставрополя к населению. В нем отмечалось, что «хлеб нужен не только для Ставропольской губернии с ее полуразоренным изувеченным пережитой разрухой населением, но и для войск геройской Добровольческой Армии и доблестных союзников, дружно стремящихся к воссозданию Великой и Единой России, во имя которой они ведут победоносную борьбу с упорным кровожадным большевизмом, причинившим такие неисчислимые бедствия и невознаградимую утрату нашей многострадальной Родине» [8].
Призыв к самопожертвованию мог найти отклик в широкой массе лишь в контексте ясной исторической перспективы. Поэтому объективно наиболее важными социально-экономическими мероприятиями, отражавшими особенности политической программы белого движения на Юге России в этих сферах общественной жизни, стали попытки разрешения на контролируемых им территориях аграрного вопроса.
В данной связи показательно, что в антибольшевистском движении крестьяне первоначально видели возможность освобождения от репрессивных мер большевиков. На стадии его зарождения значительная часть крестьян верила, что антибольшевистские силы освободят их от чрезвычайных большевистских мер, что даст им возможность вернуться к прежним формам крестьянского труда. Крестьяне также надеялись, что белые узаконят передел земельной собственности, произошедший в период революций, и не станут возрождать прежние порядки. Однако этим надеждам не было суждено сбыться. Уже первые действия полностью подтверждали правильность опасений крестьян по поводу реставрации прежних порядков в деревне. Так, например, сразу после занятия войсками Деникина Ставрополья был издан приказ генерала Уварова, «возвращавший Ставропольскую губернию одним взмахом пера вспять к порядку, существовавшему до 27 февраля 1917 г., с упразднением всех изданных после этой даты узаконений, до акта отречения государя включительно. Подобно Иисусу Навину, генерал приказал солнцу становиться над Галаоном, а луне над долиной Аалонскую, пока генерал не истребит всего, связанного с ненавистным именем после-февральского «Амор-рейского» правительства» [9].
Газета «Дон», выходившая в г. Новочеркасске, писала о том, что «постановлением «Совета управляющих» крестьяне в Донской области обязывались не только возвратить земли, полученные при Советской власти, но и вознаградить помещиков одной
третью урожая» [10]. В числе результатов такой политики в сводке секретной агентуры, разведывательного отдела штаба Южного фронта, Красной армии, действующей в Таганрогском округе, от 6 августа 1919 г. отмечалось следующее: «Политическое положение. Настроение крестьян резко враждебное к установившемуся режиму. Попадающиеся иногда в руки нелегальные газеты и листки читаются с громадным вниманием. Нашим воззваниям и газетам крестьяне верят. ... Мобилизация лошадей у самых консервативных слоев крестьянства вызвала открытый ропот и недовольство, так как командование Добровольческой армией платило лишь одну десятую стоимости лошади... Карательные отряды формируют из офицеров, калмыков и кавказцев, плохо говорящих по-русски» [11].
В целом, планы деникинского правительства в отношении земельного вопроса изначально подразумевали сохранение «незыблемым за собственниками их права на земли» [12]. Однако поскольку такая платформа была откровенно непопулярной, параллельно в его недрах велась подготовка различного рода вариантов аграрных преобразований.
Проект земельной реформы, подготовленный после долгих колебаний по поручению Главного командования Вооруженных Сил на Юге России в марте 1919 г., предусматривал: «сохранение за собственниками их прав на землю, установление для каждой отдельной местности тех или иных земельных норм и переход остальной земли к малоземельным «путем принудительного отчуждения, но обязательно за плату»». Все это, конечно, не могло конкурировать со «злободневным» и кратким красным лозунгом: «Грабь награбленное!» [13].
В целом, как отмечал один из лидеров белого движения П. Врангель, «в земельном вопросе, как и в других, не было ясного, реального и определенного плана правительства». Поэтому его правительство предприняло ряд шагов, направленных на завоевание поддержки российского крестьянства. Важнейшим из них стал приказ о земле, изданный Врангелем 25 мая 1920 г. Он предусматривал: «1. Использовать все земли, годные к обработке, в каких бы условиях они не находились, для наделения ими возможно большего количества действительно трудящихся на земле хозяев. 2. Все наделяемые землей землепашцы должны получить ее в собственность, за выкуп и в законном порядке. 3. Создать для осуществления реформы на местах органы земского самоуправления и привлечь к участию в них самих крестьян» [14].
Сам генерал Врангель указывал на главное отличие этого проекта от советских программ землеустройства: «Новые собственники обязаны вносить в казну выкуп на установленных в земельном приказе основаниях: 1) полной оплатой государству стоимости каждой десятины удобной земли, без различия - пахотной, сенокосной или выпасной - признается сдача в государственный запас хлеба в зерне преобладающего в местности посева (ржи или пшеницы), в количестве пятикратного среднего за последние десять лет урожая этого хлеба с казенной десятины; 2) размеры среднего за последние 10 лет урожая с десятины для каждого уезда, части уезда или волости, без различия размеров владений посевщиков, выясняются уездными земельными советами и представляются на утверждение совета при Главнокомандующем; 3) причитающееся в оплату отчуждаемых участков количество хлеба вносится новыми собственниками в течение 25 лет ежегодно равными частями, составляющими на каждую десятину одну пятую часть среднего урожая; 4) плательщику предоставляется во всякое время досрочно произвести полную оплату стоимости всего или части укрепленного за ним участка земли взносом хлеба или его денежной стоимости по рыночным местным ценам ко времени уплаты; 5) правительству в случае государственной надобности, а также плательщикам, по их о том ходатайствам, предоставляется заменять годовые хлебные платежи деньгами по рыночной стоимости хлеба к сроку платежа» [15].
Этот приказ при всей его противоречивости, половинчатости и недосказанности к тому же явно запоздал и уже не мог изменить ситуацию, особенно в свете поражений «Русской армии». Таким образом, белое движение в годы гражданской войны из возможных союзников крестьянства в противостоянии большевистской власти превратилось в его противника.
Однако победившие большевики также столкнулись с непониманием со стороны крестьянства, которое они тоже отнесли к свидетельствам его политической дремучести.
В.Т. Сухоруков отмечает в своих воспоминаниях: «Политическая путаница в сознании крестьян того времени была невероятной. Мне вспоминается одно собрание в селе Воздвиженском, на котором присутствовали крестьяне и бойцы кавалерийского полка. На этом собрании я выступал с докладом «О задачах Советской власти и борьбе с Деникиным». Все шло гладко, крестьяне горячо приветствовали мои слова о необходимости разгрома белогвардейцев... Но как только я начал говорить о Коммунистической партии, некоторые зашумели: «Нам не нужно коммуны». Тогда я стал говорить о том, что Ленин тоже коммунист... После этих разъяснений крестьяне успокоились» [16]. Факты масштабной дезориентации политического сознания российского крестьянства встречались на протяжении всей Гражданской войны. Так, в Донской области была «группа людей, которая, вернувшись от Махно, вела антибольшевистскую агитацию, обвиняя во всех грабежах и насилии, творимых ранее Советской властью, не большевиков, а коммунистов» [17].
По мере углубления конфликта представители крестьянства все чаще не видели различий между обеими сторонами в Гражданской войне - обе они представляли угрозу традиционным крестьянским ценностям и образу жизни, и смена властей в том или ином районе не сулила крестьянству, как правило, ничего хорошего. Так, еще осенью 1919 г. съезд крестьян Черноморской губернии принял резолюцию, в которой говорилось, что большевистская диктатура является насилием над волей народа и поэтому для них неприемлема. «Генеральская диктатура и политика, руководящая действиями Добрармии, - одинаково неприемлема народу, который должен сам стать на защиту своей свободы и одинаково бороться против той и другой диктатуры меньшинства над большинством. Главную роль в этом грядущем периоде революции суждено сыграть крестьянству, ибо города экономически разорены и потеряли свое былое значение. Деревня же фактически никем не покорена и не признает ни большевистской, ни де-никинской власти» [18].
В еще большей степени недовольство большевиками обнаружилось после их победы над Добровольческой армией. В частности, уже в середине мая 1920 года Кубанская ЧК начала получать первые тревожные донесения об организации бело-зеленых групп из белогвардейцев, которые совершали нападения на местных жителей с целью грабежа [19]. К концу лета ситуация стала особенно тревожной: «Единичные до этого времени случаи налетов и активных выступлений Зеленых и прочих банд стали заметно усиливаться и выливаться в организованные выступления, принявшие большие размеры в Донецком, Усть-Медведицком округах Донской Области, Баталпашинском и Лабинском отделах Кубанской Области... По последним сведениям мелкий бандитизм стал выливаться в крупные организованные выступления. Известны случаи обезоруживания повстанческими отрядами караульных батальонов численностью до 1000 человек» [20].
Однако попытки врангелевцев воспользоваться таким развитием событий не увенчались успехом: «У большинства бывших в десантах создалось впечатление, что мирное население относится одинаково враждебно и к большевикам, и к нам и ждет одного -конца войны» [21].
С августа 1920 г. на Юго-востоке начинается массовый красный террор. В частности, практически каждый номер кубанских газет пестрел сообщениями о расстреле бело-зеленых и офицеров. Основная масса сообщений содержала фамилии и имена жертв. Так, 5 августа газета «Красное знамя» сообщала о расстреле 30 граждан за восстание в станице Григорополисской. 18 августа эта же газета сообщила о расстреле 84 контрреволюционеров Кубани. 21 августа газета сообщила о том, что Кубано-черноморская ЧК 15 августа вынесла расстрельный приговор 18 бывшим офицерам и бело-зеленым. Приговор приведен в исполнение. 22 августа в газетах было сообщено о расстреле за контрреволюцию 88 человек и опубликованы их списки.
Представляется, что противоборствующие в гражданской войне стороны нередко не сознавали сущность политической позиции крестьянства, а потому часто недоумевали, пытаясь разгадать его внутреннюю логику и смысл. Так, к примеру, большевики видели причину противоречивого поведения крестьянства в его классовой сущности, в частнособственнических настроениях крестьянской среды: «Если крупные крестьяне (кулаки) активно борются против мероприятий пролетарской диктатуры, то «концентрированному насилию» пролетариата приходится давать более или менее внушительный отпор кулацкой вандее. Но массы среднего, а отчасти даже бедного крестьянства, постоянно колеблются, движимые то ненавистью к капиталистически-помещичьей эксплуатации, ненавистью, которая толкает их к коммунизму, то чувством собственника (а, следовательно, в годину голода и спекулянта), которое толкает его в объятия реакции» [22].
Внутренний же, глубинный смысл такого поведения крестьянства заключался в том, что крестьяне не желали иметь дело ни с одной из сторон в гражданском вооруженном конфликте, а преследовали свои собственные интересы. Представители враждующих лагерей недоумевали, оценивая реакцию крестьянства на свои действия. В их представлении они принесли освобождение крестьянству от «красного» или «белого» ига. Соответственно они задавались вопросом, где же его благодарность. Между тем вчерашние борцы против красных (белых) из среды российского крестьянства недолго думая поворачивали оружие против них и воевали с ними не менее активно, чем с их противниками. Лишь в редких случаях они сохраняли верность той или иной стороне.
большевистского НЭПа. - М., 1996.
особенности правоохранительной политики начального этапа «перестройки»
(1985-1988 гг.)
В.В. Калашников, соискатель МПГУ
Обращаясь к феномену советской правоохранительной политики, в первую очередь следует отметить, что несмотря на декларировавшиеся правящей элитой постулаты о бес-кризисности развития при социализме, гармонизации общественных отношений и неуклонном снижении преступности, на деле криминальная активность в стране в последние десятилетия существования СССР неуклонно возрастала. Тем не менее, необходимо отметить, что органы правоохраны вели беспощадную и, нужно признать, довольно успешную борьбу с преступным миром, который считался «пережитком капитализма», а значит, был явлением временным, уходящим, подлежащим уничтожению.
Периодически данное направление объявлялось приоритетным. Так, в частности, произошло после смены советского руководства в 1982 году, открывшей полосу борьбы с «беловоротнич-ковой преступностью» и нарушениями законности правоохранительными органами.
Провозглашение политики перестройки внесло в правоохранительную деятельность новые коррективы. С одной стороны, была резко ослаблена работа в сфере борьбы с коррупцией. В данной связи новый министр МВД - бывший первый секретарь Ростовского обкома КПСС А. Власов - уже на первой коллегии заявил: «Вы слишком увлеклись борьбой с «беловоротничковой» преступностью» [1].
В то же время процесс чистки в системе МВД СССР, которая началась еще с 1982 года «по мотивам разложения», был продолжен и на начальном этапе перестройки. В частности, в 19821986 гг. были заменены 4700 начальников городских и районных отделов (практически все) - основного звена ОВД [2]. Колоссальные кадровые перетряски проводились в уголовном розыске, БХСС, следствии и пр. В итоге, в 1986 году МВД буквально утонуло в жалобах милиционеров, пострадавших от прежнего и нынешнего руководства МВД. И все же кампания чистки собственных рядов продолжалась. При этом 1986 год побил рекорды по количеству осужденных за должностные преступления работников МВД. При этом пострадало немало крупных работников. В частности, широкое освещение в СМИ получило так называемое
«волгоградское дело», по которому были осуждены руководители областного УВД.
Январский (1987 г.) Пленум ЦК КПСС вновь признал, что искривления в кадровой работе МВД приняли значительные масштабы, а разложение и перерождение кадров органов внутренних дел являются острой проблемой [3]. Как справедливо отмечали в данной связи исследователи, выдвинутая МВД СССР накануне 70-летия советской милиции в качестве первоочередной задача «формирования ядра профессионалов» выглядела довольно неожиданно и странно [4].
Последующее развитие событий показало, что как и в других сферах, курс на обновление в кадровой политике оказался в целом пустой декларацией.
Так, после эффектного начала, связанного с принятием 3 февраля 1987 г. постановления ЦК КПСС и Совмина СССР «О мерах по совершенствованию работы участковых инспекторов милиции, улучшению их материального обеспечения», дальнейшая активность реформаторов свелась к бессистемным кадровым перестановкам. В итоге, реформа заглохла, и о ней благополучно забыли.
В целом, очевидная неспособность последовательного доведения до конца начатых преобразований лишь способствовала углублению кризиса в кадровой сфере правоохранительных структур. При этом явное углубление некомпетентности политического руководства системой правоохранительных органов имело под собой объективную дезорганизацию государственного аппарата в целом.
В этой ситуации, на наш взгляд, одной из наиболее характерных черт эволюции системы правоохранительных органов в рассматриваемый период стало отсутствие сколько-нибудь системной работы руководства страны по их последовательному улучшению и повышению эффективности их деятельности. Причем в отношении правоохранительной системы, как никакой другой сферы, реформаторы вообще не обнаружили сколько-нибудь внятной позиции.
В частности, основой «перестройки» в деятельности правоохранительных органов стали решения XXVII съезда КПСС. На съезде
