© 2007 г. А.А. Пржегорлинский
РЕАЛИИ РЕМЕСЛЕННОГО ТРУДА И ТРУДОВАЯ ДИДАКТИКА В ПОЗДНЕВИЗАНТИЙСКОЙ ПРОПОВЕДИ (НА ПРИМЕРЕ ГОМИЛИЙ ФЕОЛИПТА ФИЛАДЕЛЬФИЙСКОГО)
Уже давно в исторической науке считается несомненной информативная ценность церковной веро-учительной литературы. В контексте ряда факторов, обусловивших и оправдавших соответствующий интерес, упомянем два. Во-первых, это связано с корректировкой представлений о самом объекте исторического исследования, имевшей место, например, среди представителей школы Анналов; во-вторых, с осознанием того значимого места, которое в картине мира наших предшественников, в частности средневекового человека, занимали религиозные представления. Уяснение последнего оказалось весьма плодотворным в ви-зантивистике. В этой связи нельзя не вспомнить Г. Хун-гера, настаивавшего на том, что византийские риторические произведения, в том числе религиозного характера, не лишены социально-политического компонента [1]. Совершенно очевидно, что социально-экономический контекст не только отразился в религиозной письменности, в том числе риторических жанров, но сам был во многом обусловлен теми идеями, которые в них содержались. Поэтому письменное наследие церковных авторов может рассматриваться как один из существеннейших факторов, сформировавших принципы экономических воззрений, социальных и прочих связей византийского общества [2].
Конкретизируя проблематику, отметим, что методологически и информативно важными в этом направлении оказались исследования, связанные с именами таких византийских религиозных писателей, как Симеон Новый Богослов [3], патриарх Григорий Кипрский [4], патриарх Афанасий I Константинопольский [5], Николай Кавасила [6]. Особо обратим внимание на недавнюю попытку воссоздать картину социально-политической и культурной действительности в Византии XIV в. с опорой именно на гомилии Григория Паламы [7]. В виду сказанного следует констатировать отнюдь не случайность, но закономерность и даже вполне осознанную идейную обоснованность интереса византийских писателей-аскетов к повседневной, «внешней» стороне человеческого бытия. Среди исследователей, писавших об отношении византийских церковных и аскетических писателей к проблемам социально-экономическим, становится традиционным вспоминать па-ламитский афоризм о человеке, как «животном общественном». Действительно, является весьма примечательным то обстоятельство, что в XIV в. даже представители аскетической письменности не исключали человека из мира повседневных, бытовых отношений. Несомненно и то, что такой подход поздневизантий-ских писателей к человеку должен рассматриваться как весьма преемственный по отношению к магистральным тенденциям предшествующей патристики. Например, ещё в IV в. Василий Великий, весьма, надо думать, принципиально не употреблявший термин «монах» (уединённый) применительно к аскетам, писал о чело-
веке, как «животном кротком и общественном» [8]. Одним словом, было на кого ссылаться поздневизантий-ским авторам в подобном понимании человека и его земного призвания.
Имя ещё одного представителя византийской духовной письменности - митрополита Феолипта Филадельфийского (1255 - 1325) - оказалось порядком забытым. А между тем, несмотря на исключительно ве-роучительную и аскетическую тематику проповедей этого церковного деятеля [9], в них вполне просматривается политическая позиция автора, его отношение к социально-экономической действительности. Более того, могут быть реконструированы некоторые обстоятельства самой этой действительности. Так, выражая своё отношение к труду крестьянина, к торговому делу, к ростовщикам, он невольно запечатлевает вполне конкретные реалии византийской повседневности.
Но весьма часто филадельфийский проповедник пользуется образами, заимствованными из сферы ремесленного производства. Например, высокотехнологичный труд строителей позволяет проповеднику весьма наглядно растолковать принцип постепенности и очерёдности в аскетических подвигах [9, МБ 8.1]. В труде специалистов менее замысловатых профессий тоже можно усмотреть образы христианских добродетелей: усердия, целеустремлённости.
Образ усердного ремесленника является отправной точкой в поучении «О безмолвии и молитве». «Ремесленник, - пишет Феолипт, - усевшись за свою работу, удаляется от всякого иного попечения; всю же заботу и усердие он полагает в своём делании, усердием преодолевая медлительность, а старанием - безыскусность. Так как его мысленный взор направлен на плату за свою работу, то и сердце его, воображая [возможную] выгоду, пренебрегает усталостью и пищею. [Также] и монах, желая напитать душу, во всех обстоятельствах держится своего дела. Он опасается праздности и от неё происходящего лишения пищи [для души]...» [9, МБ 6.1.2-9].
В плане теоретическом о «безыскусности» труда можно говорить в следующих смыслах: а) как о примете времени; б) характеристике самого производственного процесса по отношению к более технологичному производству (например, труд горшечника менее искусен, чем - ювелира); в) неопытности и отсутствии навыка у самого ремесленника в сравнении с иными представителями такого же производства.
Конечно, и Феолипт здесь говорит только об относительном несовершенстве труда ремесленника, соответственно, содержание его слов выявляет факт соотнесённости образа последнего с подобной реальностью и предполагает, что наряду с безыскусным имеется более искусный труд в производстве того же самого товара. Что это за производство?
Повествование Феолипта на этот счёт далеко от конкретики, и было бы опрометчиво на основе его реконструировать некоторые реалии ремесленного производства. Но одно дело конструировать эти реалии, а иное - попытаться найти возможный контекст словам Феолипта и поместить их в реалии, уже известные из иных источников. А источники свидетельствуют о значительном отставании византийского ремесла от западного. Византийцам оставалась только сетовать на несостоятельность отечественного производства и на засилье на рынках товаров с запада. Никифор Григора с сожалением говорит об одеждах византийцев, произведённых в Италии или же в Персии, но не в самой Византии [12]. На это же сетовал и Плифон, уточняя, что все одежды, которые носят ромеи, произведены на западе из ромейского же сырья: шерсти, льна, шёлка и хлопка. Действительно, к известному времени экономика Византии превратилась, по сути, в сырьевой придаток западной промышленности [13]. Вполне возможно, что в силу этих обстоятельств у Феолипта труд византийского ремесленника и ассоциируется с «безы-скусностью». И сколь бы Феолипт не дистанцировался от проблем внешних, сводя всё к духовно-нравственной проблематике, всё равно, образы, которые он использует в проповеди, взяты из самой повседневности. И именно повседневною была озабоченность византийцев явной безыскусностью товара, произведённого в их отечестве.
Итак, это - возможный внешнеэкономический контекст, в котором возник образ упомянутого Феолип-том ремесленника. Но представляется возможным поместить данный пассаж из проповеди филадельфийца в контекст сугубо внутриэкономических реалий, сложившихся в Византии на рубеже XIII - XIV вв. Осознание им безыскусности упомянутого ремесленника могло иметь место и на фоне труда иных производителей, занятых подобным же ремеслом. Тогда принципиальное желание как-то исторически преломить риторические конструкции Феолипта позволяет предположить, разве что,
факт наличия в селении нескольких производителей или даже факт увеличения концентрации производителей, занятых одним и тем же ремеслом. Увеличение же концентрации производителей является, в свою очередь, предпосылкой к разделению труда, но ещё не свидетельством самого разделения, характерного для мануфактуры [14]. Вполне естественно, что в среде ремесленников имелись более искусные, что побуждало менее искусных (о которых, возможно, и упоминает Феолипт) быть более старательными.
Впрочем, следует признать, что вышеприведённый пассаж несёт в себе информацию не столько об объективном положении вещей в сфере ремесленного производства в Византии XIV в., сколько свидетельствует об отношении самого Феолипта к труду ремесленника и, вообще, ко всякому труду. Что, по Феолипту, является движущей силой труда? «Плата» (щсбоу), «выгода» (кербос) -вот, оказывается, ради чего все усилия ремесленника. Это - не единственный пассаж, подобного рода. Приводя в ином поучении пример виноградаря, подготавливающего саженцы, проповедник отмечает, что и этот труженик «являет великое старание, помышляя, о плоде» [9, МБ 9.1.8-11].
В словах Феолипта нет и намёка на элемент эстетизма, на элемент творческого начала в труде. Не сам процесс доставляет удовольствие, но его плоды, служащие удовлетворению нужды. И именно нужда побуждает ремесленника «пренебрегать» усталостью. Сам же труд ассоциируется у проповедника с «преодолением» (бгакроиотс), «усталостью» (колос). Таковое отношение автора гомилии к труду следует рассматривать в контексте общей христианской концепции труда [15], источником которой является повествование первых глав книги Бытия о Божественном наказании человека: «.. .Проклята земля в делах твоих, в печалях будешь проводить все дни жизни твоей. В поте лица твоего будешь добывать хлеб твой.» (Быт. 3: 17-19). В согласии с этой же концепцией, сколь бы трудовая деятельность ни была обременительна и тягостна, тем не менее, она - земной удел человечества. Поэтому не случайно в воззрениях Феолипта она заслуживает самого уважительного отношения. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в рассматриваемом повествовании труд ремесленника связан с весьма положительными ассоциациями. И хотя в его сердце воображается возможная выгода, воображение самого Феолипта позволяет усмотреть в ремесленном делании (ёрушьа) своего персонажа образ монашеского «умного делания» [9, МБ 6.2.4]. А праздность вызывает у проповедника противоположные ассоциации. В частности, голод человека праздного руками метафорически соотносится с утеснён-ностью монаха, проявляющего нерадение об «умном делании» [9, МБ 6.2.11-14].
Метафорический подход проповедника к трудовой деятельности позволяет ему восполнить некую смысловую нишу. Действительно, в контексте христианской антропологии, понимающей человека в его духовно-телесной целостности, логически необходимо мыслить о всякой деятельности как об обращённой к целостному человеку. Труд, питающий тело, «должен» питать и душу. В этом, надо думать, источник
трудовой дидактики Феолипта. Со временем именно дидактическая функция труда окажется весьма потеснена акцентированием эстетического в нём начала. Пока же на месте его эстетической функции, напрочь отсутствующей в представлениях Феолипта, да и вообще, не характерной для христианского средневекового мышления, оказывается дидактика.
Литература и примечания
Царицынский православный университет, г. Волгоград
С. 370-429.