Спросить
Войти

От регламента к хаосу: действующий субъект в системной аварии

Автор: указан в статье

ВЕСТН И Криолог

Социология управления

От регламента к хаосу: действующий субъект в системной аварии

Аксёнова Ольга Владимировна - кандидат социологических наук, ведущий научный сотрудник, Институт социологии РАН, Москва

E-mail: illaio@yandex.ru

ВЕСТНИ $4™&&&"&"

чип .оциологии

86

От регламента к хаосу: действующий субъект в системной аварии

Аннотация

Статья посвящена проблеме функционализации и упрощения действующего субъекта в технологической системе. Данная проблема возникает в связи с риском системной аварии, который требует от персонала исполнительности и независимости одновременно. Наличие актора, способного к самостоятельному принятию решений, усложняет систему и уже потому увеличивает риск аварии. Однако его редукция к функции также рискованна. Кроме того, возникает угроза утери действующего субъекта в связи с экспансией технологий. В статье рассматриваются действия актора в устойчивом организованном пространстве и в условиях его разрушения. Теоретико-методологической основной работы является концепция системной аварии Ч. Перроу, а также определения актора в акционисткой теории А. Турена и в теории акторских сетей Б. Латура. В качестве примера использована катастрофа на Чернобыльской АЭС. Представлены результаты анализа воспоминаний работников АЭС, участников ликвидации последствий катастрофы, публикаций и документов, глубинных интервью с экспертами. Показано, что авария на четвёртом блоке АЭС была системной, то есть случилась в результате непредсказуемого совпадения множества различных сбоев и ошибок, а, следовательно, не имеет конкретного виновника. Выявлен подход российских профессионалов к функциональности субъекта, введены понятия «сознательной дисциплины», «обоснованного действия», «алгоритмизированного действия». Показана роль актора, способного самостоятельно принимать решения и действовать в ситуации хаоса, в управлении ликвидацией последствий катастрофы, а также роль ценностей и личностных качеств в решении проблем в ситуации хаоса. В работе рассматривается также доступная информация об аварии на атомной станции Фукусима-1, включая оценки российских экспертов-атомщиков. Рассматриваются последствия действий субъекта-функции в условиях хаоса, а также возможности компенсировать отсутствие актора гибкостью технологической системы. Обнаружен ряд проблем, связанных с мобилизацией ресурсов и коммуникациями, а также с алгоритмизированным действием персонала и субъектов ликвидации последствий аварии. Представлены предварительные ^ выводы и определены возможные направления сравнительного исследования

действий субъекта-актора и субъекта-функции.

£ Ключевые

слова: актор, технология, сложная система, регламент, ^ алгоритм, обоснованное действие, алгоритмизированное действие, системная

Iх авария, риск, хаос, ценности, личность

Сложным технологическим системам присуще практически неразрешимое противоречие: они нуждаются в операторе, который, с одной стороны, должен знать и без рассуждений выполнять лишь одну функцию, а с другой -ориентироваться во всей системе в целом, уметь быстро оценить ситуацию и принимать самостоятельное решение.

Высокие технологии в условиях глобализации трансформируют человека если не радикально, то весьма существенно. В начале нового века этот процесс стал очевиден настолько, что идея постчеловеческой цивилизации переместилась из литературных и кинематографических антиутопий в научный дискурс, о её приходе объявил Фрэнсис Фукуяма, ранее провозгласивший конец истории [Фукуяма 2004]. Социология начала переосмысливать почти незыблемые ранее категории семьи, гендера, нормы и девиации, локальности и самой реальности, которую в теоретических спекуляциях потеснила виртуальность.

На вызывающе ярком фоне технологического постмодерна почти незаметна более существенная трансформация человека, нежели, к примеру, свободный выбор гендерной идентификации или превращение субъекта в космополита, живущего и работающего транзитом. Таковой, с нашей точки зрения, является последовательное упрощение индивида и утеря им субъектности. Актор (индивидуальный и коллективный), изменяющий, согласно определению Алана Турена, окружающую реальность, уступает место актору из концепции ANT (Теория акторских сетей) Бруно Латура, равного в своей субъектности всем составляющим его деятельности, включая её алгоритм. Смена теоретической интерпретации отражает реальную тенденцию: субъект не волен более изменять средства и предметы труда или последовательность действий, он редуцирован к функции, которую выполняет [Турен 1998, Latour 2005].

Одна из причин этого явления заключается в тотальности технологий и связанного с ними риска. В 1984 г. американский социолог Чарльз Перроу на основании исследования промышленных катастроф пришёл к выводу о том, что риск есть имманентное, неотъемлемое свойство сложной технологической системы. Множества сбоев и ошибок в её компонентах рано или поздно совпадают, что приводит к аварии, которую Перроу назвал системной или нормальной [Perrow 1984]. Любое усложнение системы увеличивает риск, свести его к нулю невозможно. Опасность ошибок требует безоговорочного следования регламенту и создаёт пространство строго запрограммированного действия. Однако сложным системам присуще практически неразрешимое противоречие: они нуждаются в операторе, который, с одной стороны, должен знать и без рассуждений выполнять лишь одну функцию, а с другой - ориентироваться во всей системе в целом, уметь быстро оценить ситуацию и принимать самостоятельное решение. Экспансия технологий вывела риск системной аварии и регламентацию действий субъекта на уровень общества, что и зафиксировано в работах Ульриха Бека [Бек 2000]. В начале нового тысячелетия Дж. Урри пишет о сложности глобального

Российская (советская) версия индустриализации формировала систему управления, одним из основных элементов которой был и остаётся именно актор.

мира, о том, что глобальные системы балансируют на грани с хаосом [Urry 2003]. Переплетение высокотехнологических систем в развитых странах превращает туреновского актора в фактор риска, порождает тенденцию его замены актором Латура, а по сути, - его исчезновения.

Отсутствие актора должно компенсироваться гибкостью системы, её способностью к саморегулированию и управленческой рефлексии. Современные концепции управления риском, в первую очередь, устойчивый инжиниринг (resilience engineering) снимают противоречие Перроу посредством системных решений, не меняющих формализованный характер субъекта, например, путём определения фатального уровня сложности и разработки методов его снижения, создания гибких, утончённых алгоритмов действия, программирования поведения в нестандартных ситуациях и т. п. [Hollangel, Woods, Levinson 2006]1. Однако до сих пор не ясно, действительно ли такая система способна функционировать в пространстве, для которого нет регламента? Будет ли она результативнее, чем актор, способный самостоятельно решать и действовать?

Сама по себе утрата действующего субъекта представляется социальной катастрофой. В этой связи актуальным становится вопрос о том, может ли актор сохраниться в технологическом обществе или шансов избежать сведения человека к функции не существует. Риски, которые возникают в обществе в связи с исчезновением актора, практически не изучаются, а их следовало бы знать, прежде чем постчеловеческое будущее наступит окончательно и повсеместно.

Поиск ответов на обозначенные выше вопросы представляется оптимальным начать с изучения и сопоставления аварий в сложных системах с участием различных типов субъекта действия. Наши исследования показали, что российская (советская) версия индустриализации формировала систему управления, одним из основных элементов которой был и остаётся именно актор [Аксёнова 2012]. При этом советский индустриализм был по многим параметрам аналогом западной модернити. В СССР формировались и до сих пор успешно функционируют высокотехнологические системы, в частности атомная энергетика. Ретроспективный анализ действий различных участников системной аварии на советском технологическом объекте даёт уникальную возможность выявить роль актора в её развёртывании и в ликвидации её последствий. В этой связи особый интерес представляет Чернобыльская катастрофа: её история документирована, опрошены свидеСпособность современных систем к саморегулированию и рефлексии рассматривается также в теориях достаточно широкого спектра, от концепций экологической модернизации и всеобщего риска [Mol 1995; Mol, Spaargen, Sonnenfield 2014; Бек 1996] до различных интерпретаций глобального общества [Urry 2003; Sassen 2005].

тели и непосредственные участники, составлены официальные документы, аналитические отчёты, написаны воспоминания представителями практически всех структур, так или иначе причастных к произошедшему.

Ниже представлены некоторые результаты такого анализа, а также намечены направления сравнения с действиями основных субъектов аварии на АЭС Фукусима-1 в 2011 г. в Японии, случившейся в условиях высокотехнологического постмодерна, в стране, которая является его лидером. Исследование проводилось качественными методами, в первую очередь посредством анализа воспоминаний и документов, находящихся в открытом доступе, публикаций в СМИ, включая интернет, а также глубинных интервью с инженерами-энергетиками, которые участвовали в ликвидации последствий аварии и в расследовании её причин, и, что самое важное, осмысливали произошедшее всю свою жизнь.

Границы профессиональной свободы

Авария на четвёртом блоке ЧАЭС укладывается практически полностью в схему Ч. Перроу. Напомним кратко её историю. Авария произошла в ходе эксперимента, проводившегося на четвёртом энергоблоке. Об этом эксперименте говорилось едва ли не в каждой публикации, посвящённой катастрофе. В средствах массовой информации и в сформированном ими общественном сознании он стал своего рода символом недопустимой вольности персонала станции. Однако эксперимент не был изобретением руководства станции или дежурной смены операторов. Данным термином обозначалось плановое испытание одного из проектных режимов работы реакторного блока, который должен был обеспечить станцию электроэнергией в случае полного прекращения снабжения по каким-либо непредвиденным причинам, как это, например, произошло после землетрясения на АЭС Фукусима-1. Для такого случая зарезервированы три дизель-генератора, но и они могут в определённых обстоятельствах выйти из строя. Замедляющееся инерционное вращение турбины (выбег, на профессиональном языке), которое может длиться шесть часов после её остановки, позволяло получить электроэнергию, необходимую для бесперебойной работы насосов и предотвратить тем самым максимальную проектную аварию: расплавление активной зоны из-за прекращения подачи воды, охлаждающей реактор. На ЧАЭС эксперимент был четвёртым по счёту, он назывался «Рабочая программа испытаний турбогенератора № 8 Чернобыльской АЭС в режимах совместного выбега с нагрузкой собственных нужд» и должен был проводиться во время остановки реактора на плановый ремонт.

Отметим, добавление систем безопасности, согласно Ч. Перроу, увеличивает риск. Этот парадокс объясняется усложнением системы, добавлением компонента, в котором также возможен сбой, что и произошло в данном случае. Попытка предусмотреть все возможные проблемы с подачей электроэнергии на станцию, включая одновременное отключение её внешних источников и поломку всех резервных источников питания сразу, добавила множество цепочек причин и следствий, действий, взаимодействий, разнообразных событий, неподдающихся расчётам и прогнозированию.

Так, ошибкой персонала эксперты признали подчинение требованию диспетчера «Киевэнерго» отложить остановку реактора. Не удалось найти замещающую мощность, которая могла компенсировать потерю вырабатываемой реактором энергии, а потому возникла опасность веерных отключений электричества. Испытания должны были проводиться до сдачи блока в эксплуатацию, до того, как он стал частью энергетической системы. Однако следует отметить, что это не было непосредственной причиной аварии: на других блоках эксперимент проводился также в условиях их работы в энергосистеме, катастрофы не случилось.

Концепция системной аварии для объяснения различных техногенных инцидентов на практике используется очень редко. Поиск главной причины и главного виновника институционализирован в законе и в судебной практике. Часто главной причиной признаётся человеческий фактор, чуть реже - технические или конструкционные недостатки. Человек - самый сложный и самый уязвимый элемент системы. Его биологические особенности, личностные качества, ценности и т. п. выводят его за рамки технологической системы, или, наоборот, включают в систему элементы совсем другого, неформализованного пространства. Один из наших респондентов в качестве возможных составляющих аварии перечислял и ревность, и тревогу за больного ребёнка, и протекцию при устройстве на руководящую работу без должной квалификации. Кроме того, именно человек совершает последнее действие, нажимает кнопку, после чего происходит авария. В частности, об этом писал Р. Кук. Он пришёл к выводу о системной аварии на основании опыта работы анестезиолога [Cook, Woods 1994]. Точно так же, как и Перроу, Кук делает вывод о возрастании риска аварии при попытках её предотвращения, так как они усложняют систему, создают возможности для дополнительных сбоев и их комбинаций. По мнению Кука, поиск главной причины аварии бесполезен, ибо таковой не существует. Более того, ретроспективная оценка необъективна, поскольку опирается на знание о случившейся катастрофе. У экспертов возникает иллюзия, что работники также должны были знать, что их действия приведут к аварии. Он подчёркивает, что эта необъективность является препятствием для верной оценки

Человек - самый сложный и самый уязвимый элемент технологической системы. Его биологические особенности, личностные качества, ценности и т. п. выводят его за рамки этой системы, или, наоборот, включают в систему элементы совсем другого, неформализованного пространства.

действий персонала. Последний признаётся виновным, потому что является во всех случая крайним («working at the sharp end»), именно он нажимает кнопку, то есть совершает то самое действие, после которого и рушится система. Возникает стремление решить проблему ненадежности человека посредством его полного вытеснения из технологических процессов автоматикой или зарегулировать его участие посредством введения стандартов и правил [Cook, Woods 1994].

Поиск виновников разделил профессиональное сообщество на проектировщиков и эксплуатационников. В итоге сформировались два основных подхода к оценке причин: виноват персонал или виновата техника, т. е. те, кто её проектировал. Дискуссия не утихает и по сей день. Так, И. А. Беляев, руководитель строительства объекта «Укрытие» (знаменитого Саркофага, скрывшего разрушенный блок), полагает, что вина полностью лежит на персонале блока: «Двадцать (!) раз регламент эксперимента нарушает инструкцию по эксплуатации АЭС. В страшном сне не приснится такое... Как будто дьявол руководил и подготавливал взрыв» [Беляев 2009: 15]. Однако А. С. Дятлов, заместитель главного инженера станции по эксплуатации, в книге, написанной им незадолго до смерти, доказывает, что персонал действовал в полном соответствии с регламентом. Главной причиной аварии, по мнению Дятлова и других эксплуатационников, являются недостатки конструкции реактора и системы контроля, а также недостатки самого регламента. Определённая комбинация особенностей конструкции реактора типа РБМК превращает последний в атомную бомбу: «Реактор в 01 ч 23 мин и неизвестно сколько до этого времени находился в состоянии атомной бомбы, и ни одного - ни аварийного, ни предупредительного сигнала! Персонал ни по каким приборам не видит тревожного положения, и не потому, что слепой. Каким требованиям отвечает система контроля?» [Дятлов 2005: 42].

Те, кто не был непосредственно причастен к аварии, или смог сохранить относительно нейтральную позицию, склоняются к версии о соединении множества причин: действий персонала и ошибок конструкторов, недостатков инструкций, множества случайных событий и т. п.1 Так, участник одной из комиссий по расследованию причин катастрофы полагает, что суд и приговор отвлекали от анализа самой аварии, причины которой были

1 Согласно официальной версии 1986 г., зафиксированной, в том числе, в отчёте МАГАТЭ (Щ8АО-1), главной причиной аварии были действия персонала четвёртого блока, неоднократно нарушившие регламент [Информация

об аварии... 1986]. В 1993 г. издан доклад Международной консультативной группы по ядерной безопасности Щ8АО-7 «Чернобыльская авария: дополнение к Щ8АО-1». В ней содержится несколько иная формулировка, чем в первом докладе: «Сделать окончательное заключение о правомерности или ошибочности действий персонала в рассматриваемой ситуации не представляется возможным из-за отмеченной выше противоречивости требований регламента, недостаточности и противоречивости аппаратурно зафиксированных данных» [Чернобыльская авария.1993: 88].

Норма и правило на Западе есть то, что должно исполняться без объяснений, автоматически. Для советских (российских) профессионалов отсутствие объяснения причин введения запрета, а также следствий его нарушения равносильно отсутствию самого запрета.

неоднозначными: «Мне не нравилось судебное дело, потому что оно уводило нас всех от технического обсуждения и поиска причин. Эмоциональная подоплёка сбивает с толку. Моё личное мнение: проблема была очень сложной, было сумасшедшее стечение самых разнообразных факторов и множества незначительных мелочей» [из интервью с экспертом].

Однако дискуссия о причинах позволяет, во-первых, проследить действия персонала блока и других субъектов до, во время и после катастрофы. Во-вторых, она обнаруживает характеристики технологической дисциплины в советской (российской) традиции.

Сознательная дисциплина

Сторонники вины персонала как причины аварии часто дают его действиям эмоционально окрашенные оценки: «халатность», «разгильдяйство» и т. п. В отличие от них мы не имеем права использовать такие оценки. Но для данного исследования важна зафиксированная таким образом субъектность персонала по отношению к инструкции, позволяющая ему менять программу действий. Изменение алгоритма подтверждает и Н. В. Капран (до аварии - заместитель главного инженера по

О \ о о о

науке и ядерной безопасности), считающий главной причиной конструкционные ошибки реактора: «Наибольшего осуждения заслуживает то, что неутверждённые изменения в программу испытаний были сразу же преднамеренно внесены на месте, хотя было известно, что установка находится совсем не в том состоянии, в котором она должна была находиться при проведении испытаний» (выделено мною - О. А.) [Капран 2005: 320].

Норма и правило на Западе есть то, что должно исполняться без объяснений, автоматически. Для советских (российских) профессионалов отсутствие объяснения причин введения запрета, а также следствий его нарушения равносильно отсутствию самого запрета. Неисполнение в этом случае допустимо: «Никаких объяснений и предостережений о возможных последствиях нарушения этого требования действовавшие тогда документы не содержали» (выделено мною - О. А.) [Капран 2005: 357].

В регламенте по эксплуатации АЭС содержалось требование остановить реакцию, если число стержней защиты в активной зоне меньше пятнадцати1. С другой стороны, пра1 Управление реакцией в реакторе типа РБМК осуществляется при помощи стержней-поглотителей нейтронов, изменения их количества в активной зоне ускоряет или замедляет её, введение всех стержней полностью останавливает. Подробно с устройством реактора, доступном для человека, владеющего знаниями физики в объёме средней школы, можно ознакомиться в цитируемых источниках, в частности в книгах А. С. Дятлова [Дятлов 2003] и Н. В. Капрана [Капран 2005].

вило, предписывающее именно это их число, было новым. До этого операторы имели право достаточно свободно манипулировать аварийной защитой. Эксперты указывают на ещё одну, немаловажную особенность сложившейся ситуации: РМБК сам по себе является сложной системой, а его безопасность оказалась в зависимости от выполнения персоналом одной строки в инструкции.

Н. В. Капран цитирует из документов следствия слова одного из операторов: «Почему ни я, ни мои коллеги не заглушили реактор, когда уменьшилось количество защитных стержней? Да потому, что никто из нас не представлял, что это чревато ядерной аварией... Я работаю на АЭС с 1974 г. и видел здесь гораздо более жестокие режимы» (выделено мною - О. А.) [Капран 2005: 342].

Представления о необходимости понимать приказ глубоко традиционны. Сознательность - слово из детства тех, кому за пятьдесят. В самом начале советской индустриализации призывы, обращённые к недавним крестьянам, выполнять правила городской жизни, производственной, армейской или партийной дисциплины, апеллировали именно к их сознательности. Правила и нормы обязательно разъяснялись. Современные социологические исследования свидетельствуют о сохранении данной традиции даже там, где требуется беспрекословное выполнение приказа: «И даже в армии, правоохранительных и других силовых структурах лишь половина сотрудников считают, что распоряжения руководства надо выполнять в любом случае, а остальные убеждены, что надо выполнять лишь те распоряжения, с которыми они согласны» [Тихонова 2011].

При этом логика функционирования сложной системы подталкивает самих профессионалов к идее максимально зарегулировать, упростить самый сложный и непредсказуемый её элемент, включённый к тому же в несистемную жизнь, в которой на него влияют и измены жены, и плачь больного ребёнка. Свобода действий, в данном случае - свобода манипулирования сложной техникой и внесения изменений в программы действий, совершенно недопустима: «АЭС настолько сложный механизм, что в любой ситуации надо механически выполнять инструкции» [Беляев 2009: 12].

Тем не менее, предлагая усилить дисциплину или вовсе заменить человека автоматом, они не формулируют идею превратить оператора в робота. Человек должен знать и понимать, к чему приведут его действия. Более того, даже признавая необходимость механического выполнения правила, это механическое выполнение трактуют как осознанную необходимость, которая должна быть понята и принята. Есть целый ряд положений, которые объединяют яростно спорящие стороны: работник должен быть дисциплинирован, подчиняться приказу или инструкции, но при этом обладать достаточно сильным характером для того, чтобы им не подчиняться, чтобы противостоять давлению и не выполнять указания, которые могут нарушить безопасность системы. Он должен обладать знаниями, позволяющими понимать физический смысл технологических процессов, даже если его обязанности ограничены. В то же время возникают сомнения в широте и детальности этих знаний: «На станции я никак не мог понять, зачем мне, эксплуатационнику, надо знать постоянно, на каком трубопроводе сколько смонтировано задвижек и сколько метров трубы... Дело не в том, что это бесполезные знания, они вредны, поскольку отвлекают от действительно необходимой работы, которую за меня никто не сделает... Культ знания до мелочей, культ «владения обстановкой» возведён на незаслуженную высоту, чем подменяется настоящая деловая компетентность работника» [Дятлов 2003].

Основной тенденцией, прослеживающейся в мемуарах и в оценках экспертов, можно считать признание опасности излишней профессиональной свободы и субъектно-сти актора по отношению к алгоритму действий в сложной системе. Технологическая дисциплина должна строго соблюдаться, но дисциплина эта особого, традиционно российского (советского) типа. Её можно назвать понимающей, сознательной дисциплиной.

Границы профессиональной свободы: актор в ситуации хаоса

Правила действий в ситуации максимальной (запро-ектной) аварии после Чернобыльской катастрофы совершенствуются, однако применительно к ситуации предельной катастрофы любой регламент относителен. К аварии, произошедшей на четвёртом блоке ЧАЭС, не готовились в принципе. До Чернобыля вера в безопасность мирного атома была, по словам наших респондентов, практически безгранична на всех уровнях, академик Александров искренне говорил, что не побоялся бы поставить АЭС на Красной площади.

История событий, последовавших сразу после взрыва, масштабна: в ней множество действующих лиц, по-разному реагировавших на происходящее, но и одинаково не верящих в самое худшее. Характеристика действий персонала при описании данного этапа развития событий практически радикально меняется во всех мемуарах и интервью. Первый заместитель начальника ВПО «Союзатомэнерго» Министерства энергетики СССР Е. И. Игнатенко, сформулировал эту перемену в одном предложении: «Та трагическая ночь удивительно переплела такие совершенно противоположные качества

нашего поведения, как героизм и преступное служебное разгильдяйство» [Игнатенко 2005: 72]. «Разгильдяйство» относится к предаварийному периоду. Дискуссия о качестве работы персонала и резкие выражения в его адрес прекращаются полностью в описаниях периода послеаварийного. Очень важная черта практически всех без исключения воспоминаний: обсуждение событий, предшествующих аварии, сфокусировано на соответствии действий персонала регламенту, на качестве самого регламента и конструкционных особенностей реактора, после аварии - на оценке личностных качеств и поступков.

Характеристики поведения операторов в этот период практически совпадают: профессионализм, ответственность, самоотверженность, хотя обвинения в трусости конкретных руководителей в некоторых воспоминаниях присутствуют, что, впрочем, естественно для глубоко личностных оценок, содержащихся в мемуарах. Действия операторов описаны также достаточно детально во многих документах и воспоминаниях с незначительными (для данного исследования) вариациями.

Смена № 5. Сразу после взрыва

Первыми начали действовать те, кто находился непосредственно на четвёртом блоке: заместитель главного инженера А. С. Дятлов; пятая смена, начальником которой был Александр Акимов, и несколько человек, пришедших наблюдать за испытаниями. Решение было принято сознательно и, по словам Дятлова, совместно: «Растерянность, недоумение и полное непонимание, что случилось, недолго владели нами. Навалились совершенно неотложные дела, выполнение которых вытеснило из головы все другие мысли... Оглядываясь в прошлое,... с полным основанием констатирую, что тогда мы сделали всё возможное в той экстремальной обстановке. Больше сделать полезного ничего было нельзя. Никакой паники, никакого психоза я не наблюдал. Ни один человек самовольно не покинул блок, уходили только по распоряжению» [Дятлов 2003: 8]. Бывший заместитель главного инженера оценивает работу персонала как профессиональную, мужественную, на грани самопожертвования. Он подчёркивает, что именно операторы, как профессионалы, ясно осознавали опасность радиации, а инциденты, стоившие им здоровья и жизни, в атомной энергетике случались и до Чернобыля.

Слова о героизме и ответственности не являются лишь данью памяти погибших товарищей, у них есть более глубокое основание. Именно эти качества становятся ключевыми факторами решения задач в ситуации хаоса. Задачи смена ставила перед собой самостоятельно, на основании той минимальной и большей частью визуальной информации, которую можно было в этот момент получить: «Что могли и видели

в этом необходимость - делали сами. Не знали, что делать, -это было. А кто там знал? К такой аварии не готовились» [Дятлов 2003: 51]. По этой причине далеко не всё оценивалось верно, и не все решения были правильными. Но наиболее очевидной в тот момент была опасность реактора для всех остальных блоков станции, и главной задачей стало отсечение третьего блока от начавшихся в машинном зале пожаров. Там находились турбогенераторы, заполненные водородом, десятки тонн масла, пожар уже начался и представлял собой главную опасность. Пятая смена должна была вытеснить взрывоопасный водород и заменить его азотом, отключить горящие электрические сборки и механизмы, перекачать масло, тушить возникающие пожары. Им помогали заместитель начальника турбинного цеха Ринат Давлетбаев и заместитель начальника электроцеха Александр Лелеченко, специалисты, присутствовавшие на испытаниях: «Оперативный персонал сделал много, чтобы размеры аварии не разрослись. Тушил и предупреждал новые пожары. Отсекал от пожара третий реактор, а это было и трудно, и опасно. Ведь уровень радиации оказался в ряде мест смертельным... До последнего работали и те, кто оказался ночью на станции по собственной инициативе только затем, чтобы перенять опыт ведения работ при остановке реактора и проведении испытаний» [Игнатенко 2005: 71].

Управление ликвидацией последствий:

структура и личность

Система и структура управления ликвидацией последствий катастрофы начала формироваться утром 26 апреля, т. е. через несколько часов после аварии. В Припять вылетела аварийная группа Министерства энергетики и электрификации (Минэнерго) и Министерства атомной энергетики (Минатом), по отчётам которой была сформирована правительственная комиссия. Уровень катастрофы в течение нескольких последующих часов повышался, т. к. никто не смог верно оценить её масштаб. Объективным основанием для не оправдавшегося оптимизма было почти полное отсутствие информации о том, что произошло с реактором и в каком он состоянии, по причине полностью разрушенной информационной системы. По словам экспертов, отсутствие информации усугублялось верой в безопасность АЭС и психологическим неприятием предельной аварии. Однако осознание происходило быстро, о чём свидетельствует смена главы правительственной комиссии в течение менее чем суток. Сначала им был назначен заместитель министра энергетики, но уже в Киеве стало известно, что начальником стал сам министр, а вечером 26 апреля возглавил комиссию заместитель председателя Совета министров СССР

Б. Е. Щербина. Ранг комиссии повышался в течение дня, по мере поступления новой информации о масштабах аварии. В то же время, неопределённость не могла быть ликвидирована полностью.

Правительственная комиссия стала центром формирования уникальной системы управления. Целью Комиссии при её создании было расследование причин и разработка способов ликвидации последствий аварии, однако в результате она практически полностью сконцентрировалась на ликвидации последствий. Если в оценке причин катастрофы отчётливо прослеживаются ведомственные противоречия, то в сфере ликвидации последствий Комиссия межведомственные барьеры устранила. Её указы были обязательны для всех органов управления на территории: «<Она координировала работу более сорока министерств и ведомств, воинских формирований, республиканских и местных органов и не только в зоне ЧАЭС. Указы ПК были обязательны для всех органов управления на территории страны» [Дьяченко 2004]. Были образованы рабочие группы по главным направлениям: обеспечение безопасного состояния реактора; радиационная обстановка; восстановительные работы; подготовка мероприятий по эвакуации населения; экспертная оценка причин аварии.

На следующий день сформировали оперативную группу Политбюро, которую возглавил премьер министр СССР Н. И. Рыжков. По его словам, именно создание данного структурного подразделения позволило устранить все возможные барьеры для немедленной реализации принятых решений: «В комнате заседаний оборудовали ВЧ-связь усилителями, чтобы все присутствующие могли слышать переговоры с Чернобылем. Любой вопрос из этой зоны решался немедленно. С нами работали все, кто мог хоть чем-то помочь, что-то подсказать. Любой запрос удовлетворялся сразу» [Дьяченко 2004].

Формирующаяся структура не может функционировать автоматически, в условиях крайнего дефицита информации и высокого уровня неопределённости последствия принятых решений не ясны, а инструкции отсутствуют. Необходим человек, способный принять решение и отдать приказ без длительных колебаний. Личностным качествам Б. Е. Щербины в воспоминаниях уделено большое внимание, так как они были одним из важных факторов результативности действий всей системы. Следует иметь в виду, что оценки руководителей противоречивы, носят субъективный характер, поскольку субъективность неизбежна там, где решающую роль играет личность, а не функция. Однако, по словам одного из экспертов (участника ликвидации последствий катастрофы), всех их можно считать героями, так как героизмом было само по себе принятие решений в условиях недостатка, а иногда и отсутствия информации.

По этой причине здесь указаны лишь те личностные качества, которые по общему признанию сыграли главную роль в ликвидации последствий. Щербина характеризуется как человек сложный, уверенный в безопасности атомной энергетики и лишавший слова тех, кто в ней сомневался. Одновременно, он обладал блестящим интеллектом и памятью, невероятной работоспособностью, мёртвой хваткой в делах и способностью схватывать суть сложных технологических вопросов, в которых он сам специалистом не был. Способность выслушивать многочисленных специалистов, ориентироваться в их предложениях и принимать решения была, по общему мнению, в данной ситуации главным качеством, определившим эффективность действий руководства правительственной комиссии.

Решения в условиях информационного дефицита рискованны и не всегда приводят к желаемым результатам. Но не менее опасной оказалась нерешительность, отсутствие смелости действовать за пределами норм. Если ранее нужно было «механистически исполнять инструкцию», то теперь привычку ей следовать необходимо было преодолевать: «В этих условиях было принято, как я теперь считаю, роковое решение - прекратить подачу воды в активную зону четвёртого энергоблока. Мы ещё не владели полной информацией о сложившейся радиационной обстановке, совершенно не знали о физико-химическом состоянии выброшенных радиоактивных продуктов. А самое главное — жили в плену норм и правил, разработанных для ведения работ с радиоактивными веществами и эксплуатации атомных электростанций в нормальных условиях, далеко отличных от тех, в которые мы попали» (выделено мною - О. А.) [Игнатенко 2005: 55].

Ещё более важной представляется характеристика личностных качеств подчинённых. Они не подчиняются безоговорочно требовательному и не терпящему возражений руководителю. Приказы не должны выполняться бездумно, но оцениваться в соответствии с профессиональными знаниями и опытом: «Никогда не приходилось работать с людьми столь высокого административного ранга. Но вскоре мы привыкли, рапортовали «будет сделано», а делали по-своему, так, как подсказывала наша совесть и, конечно, квалификация» [Беляев 2009: 5]. Напомним, в начале воспоминаний их автор отстаивает необходимость дисциплины и механического исполнения инструкций в сложной системе.

Обязательным условием самостоятельного принятия решений было достаточно широкое образование, позволяющее находить нестандартные варианты решения проблем. Офицер войск химзащиты вспоминает: «Мы с благодарностью вспоминали своих учителей в Академии, вложивших в нас столь необходимые знания по химии, физике, радиохимии,

радиационной химии и другим наукам. В годы учёбы они казались нам порой такими неактуальными, а сейчас стали фундаментом нашей успешной работы и решений самых неожиданных задач» [Чернобыль 2001: 58].

Рефлексия осуществляется на всех уровнях системы. В штабе проблемы анализируют ведущие физики страны, инженеры разрабатывают конкретные решения. Ситуация осмысливается индивидуально и в постоянных обсуждениях: «Между собой строители и монтажники всегда находили общий язык и совместное решение вопросов, не было никаких склок, распрей за первенство - цель одна, любая рациональная идея подхватывалась и пр

актор технология сложная система регламент алгоритм обоснованное действие алгоритмизированное действие системная авария риск хаос
Другие работы в данной теме:
Контакты
Обратная связь
support@uchimsya.com
Учимся
Общая информация
Разделы
Тесты