Спросить
Войти
Несин Михаил Александрович
К ВОПРОСУ О ПРИМЕНЕНИИ РУССКИМИ ВОЙСКАМИ ТАКТИЧЕСКИХ ОТСТУПЛЕНИЙ В XI -ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XV ВЕКА
Данная работа посвящена проблеме применения русскими войсками тактических отступлений в XI - первой половине XV столетия. В статье рассматривается историография вопроса, анализируется аргументация исследователей, а также сведения различных источников по русской военной истории изучаемого периода. Автор приходит к заключению об отсутствии надежных свидетельств об использовании на Руси данного маневра до середины XV столетия. А во второй половине XV века применение ложных отступлений прослеживается лишь у войск великого Московского княжества. Адрес статьи: www.gramota.net/materials/3/2017/5/32.html
Источник
Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики
Тамбов: Грамота, 2017. № 5(79) C. 117-122. ISSN 1997-292X.
Адрес журнала: www.gramota.net/editions/3.html
Содержание данного номера журнала: www.gramota.net/materials/3/2017/5/
© Издательство "Грамота"
Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: hist@gramota.net
УДК 930.23
Исторические науки и археология
Данная работа посвящена проблеме применения русскими войсками тактических отступлений в XI - первой половине XV столетия. В статье рассматривается историография вопроса, анализируется аргументация исследователей, а также сведения различных источников по русской военной истории изучаемого периода. Автор приходит к заключению об отсутствии надежных свидетельств об использовании на Руси данного маневра до середины XV столетия. А во второй половине XV века применение ложных отступлений прослеживается лишь у войск великого Московского княжества.
Несин Михаил Александрович
Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи, г. Санкт-Петербург petergof-history@yandex. ги
К ВОПРОСУ О ПРИМЕНЕНИИ РУССКИМИ ВОЙСКАМИ ТАКТИЧЕСКИХ ОТСТУПЛЕНИЙ В XI - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XV ВЕКА
Проблема применения русскими войсками ложных отступлений до середины XV столетия вплоть до недавнего времени не рассматривалась в историографии. Лишь на рубеже ХХ-ХХ1 веков она нашла освещение в трудах тех исследователей, которые полагали, что в изучаемый период на Руси использовали данный тактический прием.
В изданной в 1997 г. монографии Д. Н. Альшица об истории допетровской Руси имеется очерк о Ледовом побоище 1242 г. с «говорящим»1 названием: «Битва, выигранная до того, как она началась». В нем выдвинута революционная концепция о стратегическом замысле князя Александра Невского, который с основными силами будто бы двигался из Пскова лишь по льду Чудского озера и вовсе не стремился вести военные действия в Прибалтике, а послал в нее лишь один отряд Домаша и Кербета, истинной целью которого было вовсе не подкормиться за счет грабежа местного населения, а создать у ливонцев ложное впечатление о малочисленности и слабости противника и выманить их на лед Чудского озера. Согласно основному выводу ученого, русские предприняли тактическое отступление к Вороньему «камню», заманив ливонцев в заранее подготовленную ловушку в узком длинном «коридоре» между двумя мысами и островом Озолица. Ученый отмечает, что «Мост» (нын. Хаммаст, Эстония), где был разбит отряд Домаша и Кербета, лежит на одной параллели с о. Вороним на Чудском озере - бывшим Вороним «камнем» [1, с. 71-73]. В дальнейшем этот очерк переиздавался в других изданиях как в виде главы, так и в форме статьи в сборнике научных работ разных авторов, посвященных Ледовому побоищу [2; 3, с. 42-60]. В работе Д. Н. Альшица впервые в историографии освещалась проблема применения русскими войсками тактических отступлений до XV столетия. Ныне выводы Д. Н. Альшица в своей публикации поддержал Д. А. Моисеев [8] и в устной беседе - О. В. Комаров.
В вышеуказанной работе Д. А. Моисеева, специально посвященной подобной тактике русского войска в XI-XV вв., приводятся за интересующий нас период примеры таких маневров с конца XI в. Исследователь видит их применения в 1099 г. в сражении между князем Давыдом Игоревичем Волынским и венграми у р. Вагра, в 1136 г. в бою у р. Супой между князьями Всеволодом Ольговичем Черниговским и Ярополком Владимировичем Киевским, а также в 1218 г., 1234 г. и 1242 г. во время русско-ливонских войн и, наконец, в 1436 г. в сражении под Скорятиным между великим московским князем Василием II и удельным звенигородским Василием Косым. Отмечая отступление русских войск в 1242 г. к Вороньему острову Чудского озера, Д. А. Моисеев опирается на вышеуказанные выводы Д. Н. Альшица. Ныне О. В. Комаров, не сославшись на Д. А. Моисеева, тоже заявил о применении новгородцами с князем Ярославом Всеволодовичем ложного отступления под Дерптом в 1234 г. во время сражения с ливонцами [6], не подкрепив свое утверждение аргументацией. В настоящее время исследование Д. А. Моисеева наиболее подробно в историографии освещает проблему применения русскими войсками тактических отступлений до середины XV столетия. При этом ученый не ограничивается приведением в пример вышеуказанных битв. Исследователь полагает, что тактика ложного отступления применялась и в других сражениях, в тех случаях, когда в летописях упоминались слова «разгон», «загон», «наворопъ». Однако, выше, со ссылками на И. И. Срезневского и собственные примеры из древнерусской истории, он сам отмечал наличие у слова «наворопъ» такого значения, как нападение, а кроме того, считал, что слово «разгон» могло обозначать просто неожиданные нападения на войска или земли противника. Более того, Д. А. Моисеев приводит летописный пример, когда в 1286 г. поляки «ро-зогналися воюючи по селомъ» [Цит. по: 8]. «Василько же поиде вборзе от Грабовца Шварномъ и сыномъ своимъ Володимеромъ, и придоша ко Червьну, и видиша, оже села горять, а ляхове воюють. Василко же пусти на ня воропъ, идеже бяхуть ляхове розогналися, воюючи по селомъ, и убиша от них многи, а другия изоимаша. Ляхове же убоявъшеся поидоша восвояси» [14, с. 865-866].
Таким образом, князь Василько Волынский пустил свои войска в нападение - «на ня воропъ» на поляков, потому что те «розогналися» по селам. Не исключено, что слово «розогналися» в данном контексте означает не внезапное нападение, а, наоборот, разброд по селам с разделением на сравнительно малочисленные отряды, которые можно было разбить по отдельности. И. И. Срезневский упоминает форму «разгонити» в качестве обозначения движения в разные стороны [21, с. 59]. Но как о тактическом отступлении «разогнавшихся» поляков, так и о ложном отступлении русских войск, пущенных «на ня воропъ», говорить не приходится, тем более что бой так и не состоялся, поляки от него уклонились, поспешив удалиться из-под волынского города Червена. Следовательно, стоит признать, что слова «наворопъ», «разгон» не могут служить однозначными синонимами ложного отступления, тем более что данные термины никогда не употреблялись в значении отступления - тактического или истинного. То же самое можно сказать и про термин «загон». И. И. Срезневский полагал, что в средневековой Руси он обозначал отряд, посланный с какой-то целью [20, с. 907]. Недавно мною было отмечено и показано, что до второй половины XV века ложное отступление не применялось русскими в битвах вкупе с засадной тактикой [11]. В этой связи возникает вопрос: есть ли надежные свидетельства о его использовании в данный период, например, для того, чтобы заманить врага на заранее запланированное поля боя, навязав ему собственный рисунок битвы?
Д. А. Моисеев отмечает наличие ложных отступлений русских войск в XI-XП вв., однако, как несложно заметить, в качестве примеров приводит... половецкие маневры в вышеуказанных в боях у р. Вагра и Супой в 1099 г. и 1136 г. Ведь, как известно, в первом случае в тактическое отступление обратились вовсе не русские войска Давыда Игоревича, а союзные половецкие отряды хана Алтунопы, во втором - отнюдь не чер-ниговцы, а «половцы Ольгове» - союзники Всеволода Ольговича Черниговского [14, с. 248, 298]. Можно вспомнить еще один пример использования тактического бегства половцами в 1235 г. в сражении под Тор-ческом между Михаилом Черниговским и Владимиром Киевским с Даниилом Галицким. Мною была рассмотрена тактика союзных черниговскому князю половецких отрядов, которые с помощью ложного бегства отвлекли Даниила Галицкого от своих основных сил [10, с. 88-89]. Даниил, увлекшись погоней за половцами, неожиданно подвергся их внезапному нападению, хотя сумел уйти на раненном коне. Галичане, возможно, по причине исчезновения предводителя, а возможно, по примеру киевлян, князь которых, по некоторым сведениям, не желал разделить участь Даниила [19, с. 338], поспешили скрыться в Торческе. Тем не менее, все эти маневры имеют весьма проблематичное отношение к тактике собственно южнорусских войск. К тому же южнорусские отряды - что у р. Супой, что под г. Торческом - становились жертвами таких хитростей. В 1223 г. в битве на р. Калке войска 3-х южнорусских и 1-й западнорусской земель также оказались обманутыми монголами, пустившимися в тактическое отступление. Не исключено, что дело было не только в хитрости степняков, но и в отсутствии подобного опыта у южнорусских войск. Конечно, южнорусские военачальники могли наблюдать за тактическими отступлениями своих союзников - половцев. Но одно дело видеть со стороны, а другое дело и самим практиковать подобные приемы. Для того чтобы вовремя разгадать такую хитрость противника и не попасться в его ловушку, иногда бывает необходимо наличие практических навыков, а не только теоретических знаний, даже добытых путем личного стороннего наблюдения.
Кстати, смоляне, участвовавшие в битве на Калке, тоже к тому времени, возможно, еще не имели опыта применения ложных отступлений. Правда, по мнению Д. А. Моисеева, в 1218-1219 гг. новгородцы вместе со своим князем Всеволодом Мстиславичем из Смоленской династии применили «ложное отступление» [8]. Эту гипотезу Д. А. Моисеев высказал в предположительной форме, опираясь на рассказ хроники Генриха Латвийского, датированный 1218 г.: «ливонское войско тотчас воротилось тою же дорогой, что пришло, а на следующий день выступило по дороге в Пуидизэ навстречу русским к Унгавнии. Русские целый день переправлялись через реку, называемую Матерью вод, а потом и сами пошли навстречу ливонцам. Наши разведчики вдруг возвратились с вестью, что русское войско уже близко. И поднялись мы поспешно, и построили свое войско так, чтобы ливы и лэтты сражались пешими, тевтоны же верхом на своих конях. Построив войско, двинулись на них, а когда мы подошли ближе, наши передовые тотчас стремительно ударили на врагов и бились с ними и обратили их в бегство; во время погони, убив знаменосцев, смело взяли знамя великого короля новгородского и еще два знамени других королей. И падали враги направо и налево по дороге, и гналось за ними все войско наше до тех пор, пока наконец ливы и лэтты, пешие, не утомились. Тут сели все на коней своих и продолжали преследовать врагов. Русские же, пробежав около двух миль, добрались до небольшой реки, перешли ее и остановились; затем собрали вместе все свое войско, ударили в литавры, затрубили в свои дудки, и стали король псковский Владимир и король новгородский, обходя войско, ободрять его перед битвой. Тевтоны же, бившие русских вплоть до реки, остановились и сами, не имея возможности, из-за многочисленности русских, переправиться к ним через реку. Собрались и они также на холмике у реки, дожидаясь, пока подойдут шедшие сзади. И построили войско во второй раз так, чтобы действовать против русских одним в пешем строю, другим верхом; но кто только из ливов и лэттов ни доходил до холмика у реки, все, увидев численность русского войска, тотчас отступали назад, как будто получив удар дубиной в лицо, и, повернув тыл, бросались в бегство. И бежали они один за другим, видя летящие на них русские стрелы, и наконец все обратились в бегство. И остались тевтоны одни, а было их всего двести, да и из тех некоторые отступили, так что налицо было едва сто человек, и вся тяжесть боя легла на них. Русские между тем стали переходить ручей. Тевтоны не мешали им, но когда некоторое количество перешло, сразу вновь их отбили к реке, а нескольких убили. И другие, вновь перешедшие ручей к тевтонам, вновь были оттеснены назад. Какой-то новгородец, человек большой силы, перебравшись для разведки через ручей, стал издалека обходить ливов, но Теодерих из Кукенойса напал на него, отрубил ему правую руку, в которой тот держал меч, а потом, догнав убегающего, убил. Прочие прочих перебили; тевтоны убивали всякого, кто переходил
реку на их сторону. Так и бились с ними у реки от девятого часа дня почти до самого захода солнца... Все прочие ливы и лэтты возвращались без всяких потерь и многие из них опять присоединились к тевтонам на обратном пути, выйдя из лесу, куда было убежали; и радовались вместе с ними, что будучи столь малочисленны, спаслись от такой массы русских» [5, с. 190-192]. Ныне, в ходе устной беседы, О. В. Комаров на основании этого же источника вполне определенно заявил о применении новгородцами тактического отступления. Вместе с тем из данного рассказа можно сделать лишь один вывод: встреченная ливонцами русская рать стремилась избежать столкновения, вернуться к своим основным силам за реку, как и в 1465 г. французский королевский отряд в битве при Монлери, убегавший от погони на поле, где стояли остальные полки. И когда враг вслед за ним выскочил на поле, те разбили его. Хотя о заранее запланированном тактическом отступлении французов, равно как и о применении засадной тактики, в данном случае говорить не приходится. И была ли у русских в 1218-1219 гг. изначальная цель быть замеченными ливонцами и заманить их в ловушку, из приведенного выше повествования ливонского хрониста совершенно неясно. Возможно, он планировал незаметно совершить разведку или пошел в «зажитие» кормиться за счет местного населения, что, как отмечал тот же Д. А. Моисеев, было вполне типичным способом снабжения русских войск того времени [9]. В новгородском летописании данная кампания упомянута под 1219 г. и описана следующим образом: «Том же лете иде князь Всеволодъ съ новгородьци къ Пертуеву (Венден, нын. Цессис, Латвия - М. Н.), и устретоша стороже Немьци, Литва, Либь, и бишасяи пособи богъ новгородьцемъ, идоша подъ городъ и стояша 2 недели, не взяша города, и придоша сторови» [15, с. 59-60]. В отличие от ливонского хрониста, отметившего, что ни та, ни другая сторона не смогла закрепиться на противоположном берегу реки, обе понесли потери и разошлись в разных направлениях, новгородский летописец утверждает, что новгородцам помог Бог. Однако в чем помог? Победить или не потерпеть разгрома? Что собой представляли оные «сторожи» - передовой отряд, заманивший врага путем ложного отступления к месту расположения основных сил, или лагерную охрану, поднявшую в русском лагере тревогу при подходе ливонцев? После боя новгородцы со своим князем пошли осаждать Венден. Это соответствует дальнейшему рассказу Генриха Латвийского, в котором ниже отдельно упоминается осада Вендена и, более того, освещается причина, по которой русские его не взяли: «русские... осадили замок вендов и целый день бились с вендами. Стрелки братьев-рыцарей, выйдя из своего замка, перешли к вендам и из своих балист много русских перебили и еще больше ранили, так что немало тяжело раненых из знатных людей увезено было полумертвыми на носилках между двух коней. Магистр же венденского рыцарства со своими братьями накануне ушел из замка на соединение с тевтонами. Между тем замок осадило все русское войско. Поэтому рыцари, осторожно пробравшись ночью через стан врагов, вернулись в свой замок. Когда настало утро, король новгородский, видя, что много знатных у него ранено, а иные убиты, понимая также, что замка вендов он взять не может, хотя это и самый маленький замок в Ливонии, заговорил о мире с братьями-рыцарями, но те, не желая и слышать о таком мире, выстрелами из балист заставили русских отступить. Тогда русские, опасаясь нападения приближавшихся тевтонов, отошли от замка, двигались затем целый день, достигли Трикатуи и поспешно ушли из страны» [5, с. 193].
Кстати, о новгородских лагерных «сторожах», принявших бой с ливонцами около г. Дерпта у р. «Омов-жи» (Эмайыги), прямо сообщается в рассказе новгородского летописания под 1234 г. «Иде под князь Ярослав съ новгородци и съ всею областью и с полкы своими (Переславскими - М. Н. ) на Немьци подъ Гюргевъ (Дерпт, нын. Тарту, Эстония - М. Н.); и ста князь, не дошедъ града, съ пълкы, и пусти люди своя (княжеских мужей, дружинников -М. Н.) въ зажитие воеватъ [кормиться за счет местного населения]; Немци же из града высушася, а инии из Медвеже головы (Оденпе, нын. Отепя, Эстония - М. Н.) на сторожи, и бишася с ними и до пълку. И поможе богъ князю Ярославу съ новгородьци и биша я и до рекы, и ту паде лучьшихъ Немьць неколико; и яко быша на рече на Омовыжи Немьци, и ту обломишася истопе ихъ много, а ини язвьни въбе-гоша въ Гюргевъ, а друзии въ Медвежю голову» [15, с. 72-73]. Как было сказано выше, Д. А. Моисеев и О. В. Комаров считают, что русские предприняли тактическое отступление. Причем, Д. А. Моисеев, как и О. В. Комаров, фактически не подкрепил свою гипотезу аргументацией, ограничившись иллюстративной летописной цитатой [8]. Однако, как мы видим, князь Ярослав Всеволодович отпустил в зажитье «своих людей» - дружинников, а сам стал лагерем, не дойдя до Дерпта. С ним были, таким образом, и новгородские ополченцы. Когда ливонцы из Дерпта и Оденпе (расположенного от Дерпта на расстоянии около 35 км) напали на лагерных сторожей, те бились с ними до того момента, пока в бой не вступили остававшиеся в лагере князь с новгородцами. Те же, кто ушел в зажитье, так и не вернулись до разгрома ливонских отрядов, не приняв участия в бою с ними. Ни о каком тактическом отступлении русских новгородских хронист, таким образом, нам не сообщает.
Впрочем, иногда русская лагерная охрана не успевала заметить подход неприятеля. Так, в 1217 г. во время похода новгородцев и псковичей с псковским князем Владимиром Мстиславичем под тот же Дерпт, эсты пришли в русский лагерь с «поклоном» и обманом («лестью»), а сами тайно послали в город к ливонцам. Пока новгородцы и псковичи, отойдя от лагеря, гадали о «чудской речи», ливонцы совершили неожиданный -«без вести» - налет на русские «товары». А дело было, как видно, под утро, когда лагерь был без охраны -ночные «сторожи» ушли, а дневные «не пошли». Но, тем не менее, новгородцы вовремя узнали о приходе неприятеля, ворвались в лагерь и прогнали его: «новъгородци же побегоша съ вечя въ товары, и поимавше оружие и выбиша е ис товаръ; и побегоша Немци къ городу» [15, с. 57]. Любопытно, что ни один исследователь, полагавший, что русские использовали ложные отступления во время двух вышеуказанных походов в Прибалтику, не использует это известие для иллюстрации тактического отступления новгородцев и псковичей из лагеря, предпринятого с целью застать ливонцев врасплох. Хотя, казалось бы, здесь для такой интерпретации оснований больше. Другое дело, что новгородский хронист говорит о коварстве «чуди», подговорившей
«немцев» напасть на русские станы, а не о новгородской военной хитрости. Наоборот, набег ливонцев на русский лагерь был для русских «без вести» - внезапным. Другое дело, что хотя новгородцы и ушли «далече», они все-таки успели вовремя вернуться, увидев или услышав издали вторжение неприятеля [Там же].
Насколько оказывается оправданной вышеуказанная версия Д. Н. Альшица о применении в 1242 г. войском Александра Невского спланированного тактического отступления к Вороньему острову («Воронему камню») Чудского озера? Как уже отмечалось выше, она была принята Д. А. Моисеевым и О. В. Комаровым, однако лежащие в основе ее аргументы не были критически проанализированы. Стоит согласиться с замечанием исследователя об отсутствии в источниках сведений о намерениях Александра Невского захватить Дерпт. Не исключено, что такой цели князь не преследовал. Другое дело, что он и без этого мог в полном соответствии со средневековыми военными обычаями совершить грабительский рейд в земли противника. Вместе с тем можно заметить, что в построениях Д. Н. Альшица есть некоторые противоречия. Так, тезис о движении основных русских сил во главе с Александром Невским от Пскова по льду к Вороньему «камню» основан на словах новгородского летописания, что после разгрома отряда Домаша и Кербета «князь» с войском «въспятися на озеро». Однако отсюда следует, что до этого он отнюдь не ехал по льду, а, напротив, находился на суше. Тем более что, согласно Старшему изводу Новгородской I летописи, сохранившей древнейший летописный рассказ о данной кампании, Александр Невский, выбив «немец» из Пскова, «самъ поиде на Чюдь (эстов - М. Н.). И яко быша на земли, пусти полкъ всь в зажития а Домашь Твердислалиць и Кербетъ быша в розгоне, и убиша ту Домаша, брата посадница, мужа честна, и иных с нимь избиша, а иных руками изима-ша, а инеи къ князю прибегоша в полкъ. Князь же въспятися на озеро; Немци же и Чюдь поидоша по нех Узревь же князь Александръ и новгородци, поставиша полкъ на Чюдьскомъ озере, на Узмене. У Воронья ка-мени» [Там же, с. 78]. В летописи прямо сказано, что Александр Невский поехал не по льду озера, а по суше, будучи к западу от него, на «земле» эстов, и там распустил все войско в «зажитие» - кормиться за счет местного населения - «полк всь», а не только отряд Домаша и Кербета. После разгрома последнего в Хаммасте князь со своим войском отступил на восток, к озеру. Об иной миссии Домаша и Кербета, кроме как пойти в «зажитие», источники не сообщают, как и о том, что их столкновение с ливонцами входило в планы Александра Невского1. А поскольку, как было сказано выше, в те времена поход в «зажитие» был типичным способом снабжения русских войск, то, послав данный отряд наряду со всем войском кормиться в чужую землю, Александр поступил вполне сообразно своему времени, а вовсе не проявил легкомыслие2. Так же столетие с четвертью спустя сделал и его потомок, московский князь Дмитрий Иванович, не менее известный полководец, распустив в 1377 г. у р. Пьяны свои войска на охоту и грабежи местного населения, что в значительной степени поспособствовало поражению москвичей от ордынцев.
Было ли при этом Александром заранее продумано место битвы у Вороньего «камня», источники не сообщают, равно как и где именно - на каком окрестном мысу или острове расположилась засада. Но при внимательном изучении схемы средневекового ландшафта места битвы, имеющейся в работе Д. Н. Альшица [3, с. 58], нетрудно заметить, что по льду озера туда шел путь не только по относительно узкому длинному «коридору» с востока, между мысом Перисаар, островом Озолица и мысом Сиговец, но и с севера, по сравнительно широкому пространству. И, кстати говоря, в источниках также нет ясной информации о точном маршруте продвижения в сторону Вороньего «камня» по льду озера как русских, так и ливонцев. Конечно, в любом случае, Александр Невский мог найти место для засады. Но, тем не менее, гипотеза Д. Н. Альшица об особых географических преимуществах места Ледового побоища в связи с наличием строго к востоку от Вороньего острова узкого «коридора» не представляется убедительной. При том, летопись, как мы видели, сообщает, что Александр Невский с новгородцами «поставиша полкъ» у «Воронего камени» не сразу после того, как «въспятися на озере», а «узревь» приближающихся противников. Неясно, был ли это продуманный план или спонтанно принятое решение. К тому же, для того чтобы заранее спланировать точное место битвы, Александр Невский должен был либо сам превосходно знать точные очертания берегов, мысов, островов в восточной части Чудского озера, либо иметь в своем войске такого знатока. Между тем псковский контингент в нем отсутствовал, а ожидать таких познаний от жителей другой русской земли, даже соседней Новгородской, весьма проблематично, поскольку этот кусок озера лежал в стороне от важных дорог и торговых путей. Что касается Александра, то и он, и его брат Андрей, были тогда в Псковщине впервые. Не исключено, что выбор точного места битвы у Вороньего острова был сделан на месте, что никак не умаляет значение победы русских войск в Ледовом побоище и достоинства Александра Невского. Тактика русских войск в самой битве тоже не предусматривала ложного отступления: неприятелей встретили русские лучники. Но когда ливонцы их разбили, то их внезапно атаковали свежие русские силы, действовавшие иными видами оружия, и разгромили.
Тактика московских войск в битве под Скорятиным 14 мая 1436 г. тоже, вопреки Д. А. Моисееву [8], не включала в себя ложного отступления. Как сообщает московский великокняжеский хронист, «Князь же Василей [Косой, Звенигородский] восхоте искрасти великого князя [Василия II], прислал бо к великому князю и взял перемирие до утра. Князь же великий, взяв перемирие, полки ростусти, и разъехашася полки корму деля. А князь Василей поиде того же дни, хотя изгонити (внезапно атаковать - М. Н.) великого князя. А к великому князю сторожы прибегоша, поведающе, что князь Василей идетъ на него, спешачи. Князь же великий, розолсла по всем станом, а самъ похвативъ трубу, начаьъ трубити, и тако собрашася часа того полцы великого
князя, и поидоша в место с противными, и тако сразишася и погониша князя Василья и полки его» [18, с. 192]. Можно согласиться с Д. А. Моисеевым, что, судя по данному летописному рассказу, москвичи применили военную хитрость. Потому что если бы они в самом деле разъехались кормиться за счет местного населения, то едва бы они успели все вернуться так быстро - до того, как Василий Косой, замеченный лагерной охраной на подходе к московским станам, успел въехать на территорию лагеря или даже вступить в столкновение с той же стражей. Однако все равно это скорее напоминало внезапные известные по источникам в XIII веке нападения из-за угла, нежели сочетание тактического отступления с засадным ударом. Ведь для столь быстрого возвращения к лагерю они должны были не отъезжать далеко, а притаиться поблизости. Стоит отметить, что Д. А. Моисеев высказал верную мысль о том, что великокняжеский летописец оправдывал жесткие меры Василия II по отношению к Василию Косому [8]. Ведь Василий Косой попал в плен и был ослеплен по приказу московского князя [18, с. 192]. К сожалению, автор фактически не развил ее, в целом описывая ход битвы в русле повествования официозного московского хрониста. А ведь тот, для того чтобы выставить своего правителя в лучшем свете, мог многое приукрасить - и вероломство Василия Косого, и удачное, в буквальном смысле этого слова, моментальное возвращение великокняжеских войск... Но в данном случае важно то, что рассказ великокняжеского хрониста никоим образом не говорит о применении москвичами тактического, ложного, отступления.
Таким образом, вопреки гипотезам некоторых современных исследователей, до середины XV столетия у нас нет надежных свидетельств о применении русскими войсками ложных отступлений. Допустимо предположить, что в интересующий нас период они в самом деле не использовали такой военной хитрости, или, во всяком случае, это еще не вошло в традицию. Вероятно, именно поэтому в XП-XШ вв. русские войска попадались в подобные ловушки маневренной степной конницы половцев, а затем монголов, а 7 июля 1445 г. в битве под Суздалем русское великокняжеское войско стало жертвой данной хитрости со стороны средне-волжских татар, причем, по словам великокняжеского летописания, русские будто бы в самом деле прогнали врагов, и лишь потом те неожиданно вернулись, застав их врасплох и разбив [Там же, с. 197-198]1. Не исключено, что за этим стоит не стремление официального летописца выставить москвичей в выгодном свете, а непонимание тактического характера отступления неприятеля. Москвичи тактику ложных отступлений начнут успешно применять со второй половины XV века, как в боях с новгородцами под г. Русой и на р. Шелони [11-13], так и с литовцами на р. Ведроши2. Что касается новгородцев, то те вплоть до падения Новгородской республики в 1478 г., возможно, так и не начали использовать этот прием. В этой связи не исключено, что новгородские летописные повествования о сражениях под г. Русой и на р. Шелони в 1456 г. и 1471 г. [16, с. 446-447; 17, с. 194-195] демонстрируют не тенденциозные попытки изобразить новгородское войско в лучшем виде, а вполне искреннее непонимание ложного характера отступлений великокняжеских войск.
Список источников
14. Полное собра
