Старообрядцы Забайкалья в трудах А. Долотова

венность за результаты учебного процесса. Языковой портфель позволяет конкретизировать цели обучения иностранным языкам, лучше организовывать учебный процесс и отслеживать результат.

Итак, в данной публикации рассмотрены функции и компоненты Европейского языкового портфеля, по-

казана актуальность и перспектива его использования в качестве одного из наиболее эффективных средств становления субъектной позиции студента неязыкового вуза.

Библиографический список

ектории студента [Электронный ресурс] Режим доступа: http://www.t21 .rgups.ru/doc2008/4/23.doc. (9.09.2010) 3. Rogers C. R. A theory of therapy, personality and interpersonal relationship, as developed in client - centered framework // Psychology: A Study of a Science, 1959. Vol. 3. P. 184-256.

УДК 94(470+571)

СТАРООБРЯДЦЫ ЗАБАЙКАЛЬЯ В ТРУДАХ А. ДОЛОТОВА А.В.Костров1

Иркутский государственный университет, 664003, г. Иркутск, ул. Чкалова, 2.

Обосновывается необходимость исследования идеологической литературы о региональном старообрядчестве, получившей развитие в 30-е гг. XX в. В качестве примера советской историко-идеологической историографии забайкальского старообрядчества привлекаются труды А. Долотова. Рассматривается, каким образом в них нашло отражение сложное взаимодействие исследовательского подхода (обусловленного развитием науки) и обличение старообрядческого традиционализма (обусловленного политическими реалиями времени). Библиогр. 8 назв.

OLD BELIEVERS OF TRANS-BAIKAL IN A. DOLOTOV&S WORKS A.V. Kostrov

Irkutsk State University, 2, Chkalov St., Irkutsk, 664003.

The author proves the need to study the ideological literature on regional Old Belief that was developed in 30-ies of XX century. As an example of the Soviet historical and ideological historiography of Trans-Baikal Old Belief the author is engaged in the works of A. Dolotov. He examines how they reflect the complex interaction of the research approach (determined by the development of science) and the unmasking of the Old Believers& traditionalism (determined by political realities of the time). 8 sources.

Историческая наука наряду с задачами познания и трансляции общественного опыта также традиционно выполняет идеологическую функцию. Создание политической картины мира в рамках общественного сознания неизбежно вело и ведёт к необходимости «правильной» интерпретации событий прошлого и явлений настоящего. В связи с этим представляет интерес проблема отрицания традиционной культуры в рамках идеологии модернизирующегося советского общества 30-х гг. XX в. При этом подобное отрицание разных пластов «старой» культуры имело как структурную, так и региональную специфику. К первой можно отнести своеобразие подходов новых идеологов к разным структурным элементам общественной культуры дореволюционного времени. К таким элементам отно-

сится культура дворянская, буржуазная, крестьянская и т.д. Ко второй же относится специфика, возникающая в прямой связи со своеобразием разных регионов страны и со связанными с этим проблемами реализации политики нового государства. Интересным историко-культурным феноменом, имеющим как структурную, так и региональную специфику, было забайкальское старообрядчество. Роль, которую оно играло в регионе вплоть до 30-х гг., обуславливала серьёзный интерес к нему со стороны официальных идеологов. Последние стремились подвести теоретическую базу для постройки нового общества и обличить всё, что мешало этому процессу в крае, в том числе - старообрядчество. При всей важности этой исследовательской проблемы, имеется всего несколько статей, в

Kostrov Alexander, Candidate of History, Associate Professor of the Department of Modern National History, tel.: 89021704820, email: a_kostrov@mail.ru

которых рассматриваются общие вопросы развития историографии забайкальского старообрядчества [13]. Анализ «идеологической» историографии старове-рия региона до сей поры не предпринимался. В связи с этим целью нашей работы является исследование образа забайкальского старообрядчества в официальной «идеологической» историографии 30-х гг. XX в.

Особым периодом развития отечественной историографии вообще и историографии старообрядчества в частности были 30-е годы XX века. После достаточно стабильного развития исторической науки в дореволюционную пору и определённого «исследовательского всплеска» 20-х годов, в 30-е годы наступила пора серьёзного спада. Это было связано с общей спецификой исторических условий того времени, обусловленных процессами, идущими в мире и в СССР. Для последнего была характерна глубокая этатиза-ция, связанная как с внешнеполитической ситуацией (назревание Второй Мировой войны), так и с глубиной внутренних проблем (индустриальная отсталость, слабое развитие социальной инфраструктуры и т.д.). Подобная этатизация естественным образом вела к ужесточению цензуры и идеологической догматизации гуманитарного знания (как показала практика - не только гуманитарного). Вместе с тем, форсированное утверждение новой секуляризированной культуры вело к активизации антирелигиозной деятельности на всех уровнях. Всё это оказало серьёзное влияние на историографию старообрядчества, в том числе забайкальского.

В 20-е гг. XX в. исследователями забайкальского старообрядчества были проведены комплексные ис-торико-архивные и историко-этнографические изыскания. При этом целью исследования было освещение неизвестных науке и обществу сторон социальной истории и народной культуры староверов. В результате, в трудах В.П. Гирченко [4], А.М. Селищева [5], А.М. Поповой [6] нашли своё отражение история, церковная и народная культура, язык «семейских» старообрядцев. Трудами этих авторов историография проблемы была поднята на качественно новый уровень. Но пришедшие 30-е годы внесли свои коррективы в дальнейшую разработку темы.

Характер развития общества, государства и его идеолого-цензурного элемента неизбежно вёл к тому, что наука ставилась на службу политике. Основной целью исследования старообрядчества (как и любого другого конфессионального явления истории) теперь становилось выявление отрицательных («реакционных») сторон староверия (тормозящих «объективный исторический процесс строительства социализма») для последующего всемерного обличения изучаемого явления. В связи с этим опять, как и в дореволюционное время, обострился интерес к церковной культуре староверов. В то же время, интерес к народному элементу старообрядческой культуры, так активно развивавшийся в 20-е годы, стал сходить на нет. В итоге, ситуация «обличительства» староверия, складывающаяся в официальной советской историографии 30-х годов, стала очень напоминать многие черты развития консервативного крыла официально-церковного на-

правления отечественной историографии дореволюционного периода. Подобный «ренессанс обличения старообрядчества» отличался своей спецификой: если раньше староверов критиковали из-за неподчинения официальной церкви, то теперь из-за религиозности вообще. Такая идеологизированная наука в 30-х гг. создавала произведения, которые должны были стать каноничными для всего последующего времени.

Ярким примером историографии регионального старообрядчества начала 30-х гг. являются труды исследователя А. Долотова. Общий настрой его работ, характер изложения материала, профессионализм, а также высокий уровень информированности - всё это говорит в пользу того, что автор имел самое непосредственное отношение к государственным структурам, которые в силу своей специфики занимались «религиозной проблемой». Это же, в свою очередь, делает работы автора крайне информативными.

В 1930 г. в Новосибирске под эгидой «Сибирского краевого комитета союза воинствующих безбожников» издаётся книга А. Долотова «Церковь и сектантство в Сибири» [7]. Наряду с рассмотрением истории и современного ему положения дел в Русской Православной церкви и в разных сектах на территории Сибири (в территориальных границах от Урала до Бурят-Монгольской Республики включительно), серьёзное внимание в работе уделяется и старообрядчеству [7, с. 53-74]. Характерно, что автор определяет старообрядчество как «одно из старых и крупнейших сектантских движений в русской церкви» [7, с. 53]. Вместе с тем, он не упрощает определение этого явления и выводит причины его появления и развития из социально-экономической сферы жизни общества. По его мнению, старообрядчество - это «оппозиция различных слоёв населения ... против крепостнического государства» [7, с. 53]. Церковные же реформы лишь повод для широкого народного протеста против набирающих силу крепостнических тенденций. Тут в достаточно яркой форме проявилась методология марксистской школы, типичным представителем которой был автор.

В своём исследовании А. Долотов широко привлекает статистику, причём как дореволюционную, так и советскую. Упоминая о неточности статистических данных, автор писал, что количество старообрядцев в начале 30-х гг. на территории Сибирского края и Бурят-Монгольской Республики «свыше 80 тысяч членов старообрядческих общин» [7, с. 54]. При этом численность старообрядцев в БМАССР он оценивал в 55 тысяч человек [7, с. 55] (в другом месте текста в 50 тысяч человек) [7, с. 59]. Подобное расхождение в данных естественно, если учесть, что статистика старообрядчества по объективным и субъективным причинам всегда была приблизительна. Продолжая исследование структуры сибирского старообрядчества, автор приводит количественные и качественные характеристики разных согласий, имеющих распространение в регионе.

Особое внимание А. Долотова привлекали вопросы участия представителей старообрядчества в «контрреволюционной» и «антисоветской» деятельно-

сти. И тут названия разделов работы говорят сами за себя: «В лагере контрреволюции» [7, с. 59], «Как старообрядчество встретило Колчака» [7, с. 61], «Призывы к борьбе против большевиков» [7, с. 65]. При этом достаточно интересно и подробно освещается деятельность старообрядческих съездов на территории Сибири, попытки создания общесибирской организации старообрядцев всех согласий, деятельность разных старообрядческих организаций, издание старообрядческой периодики, а также создание «Дружин святого креста» (укомплектованных из староверов) в армии Колчака. Естественно, что все эти мероприятия сибирских (и присоединившихся к ним уральских и «западных») старообрядцев оцениваются автором крайне негативно и дают повод оценивать староверие как глубоко «контрреволюционное» явление, подлежащее ликвидации. Вместе с тем, автором совершенно игнорируются сюжеты поддержки красных в годы Гражданской войны частью старообрядчества, например, частью семейских Забайкалья, о чём писал ещё А.М. Селищев. Но политический заказ требовал безоговорочного обличения старообрядческого движения, и этот заказ, естественно, выполнялся. При этом самой большой критике подвергалось одно из самых организованных и политически активных согласий -«белокриницкое».

В рамках рассмотрения постреволюционной истории сибирского старообрядчества А. Долотов уделяет внимание проблеме саботирования староверами мероприятий советской власти (выборов, переписей населения и др.), а также негативному отношению к советской школе и научной медицине. Самое большое порицание при этом вызывает сопротивление староверов коллективизации. Поэтому, наряду со старообрядческим духовенством, старообрядец-кулак представляется основным врагом общества и государства. А основными методами сопротивления старообрядческого населения, согласно автору, стала подпольная деятельность (создание подпольных типографий, издание листовок, воззваний и т.д.) и миграция «в более глухие районы». Вместе с тем, как достижение советской власти А. Долотов отмечал падение уровня религиозности, особенно в среде старообрядческой молодёжи (что в конце 20-х гг. также отмечала А.М. Попова).

В итоге, книгу А. Долотова «Церковь и сектантство в Сибири» можно охарактеризовать как антирелигиозное и антикулацкое произведение. В ней проведение обличения староверов в контрреволюционной деятельности логично переходит в теоретическое обоснование их расцерковления и раскулачивания.

Приведённая А. Долотовым статистика сибирского старообрядчества показывала, что на первом месте по количеству староверов в Сибири была Бурят-Монгольская Республика (50-55 тыс. человек). Видимо, поэтому его следующая книга, вышедшая в Верх-неудинске в 1931 г., была посвящена исследованию ситуации в Бурятии [8].

Исследование забайкальского старообрядчества автор начинает с описания истории переселения в регион и с анализа проблем, возникавших у старове-

ров на новом месте. При этом автор опирается на труды предшественников (В.П. Гирченко и др.), хорошее знание которых проявляется в тексте. Основное внимание при этом уделяется примерам «царистской политики» по отношению к народным массам в старообрядчестве. Например, процесс развития единоверия он характеризует как навязывание староверам «попов - послушников и агентов царского начальства» [8, с. 22]. Основным результатом описываемой истории становится складывание «семейского района» -территории расселения старообрядцев-семейских в Забайкалье. Определяя его рамки, автор приводит названия основных районов расселения староверов, а также названия их основных сёл и деревень. При этом он касается также вопроса внутрирегиональной миграции старообрядческого населения.

Рассматривая структуру забайкальского старообрядчества, А. Долотов следующим образом характеризовал его «согласийную» структуру. «Две трети старообрядческого населения БМАССР относятся к «бег-лопоповцам», пятая их доля - «беспоповцы», до четырёх тысяч насчитывается «темноверцев» и до двух тысяч «белокринийцев»» [8, с. 25]. При этом причину подобного разделения, которое автор называет «внутренним расколом», он объясняет не разницей в толковании священного писания, а в «социально-экономическом расслоении» в рядах движения. Надо сказать, что подобное объяснение, безусловно, имеет право на существование, но только в комплексе с другими. Так как, например, в относительно однородной среде семейских крестьян были представлены очень разные согласия старообрядчества.

Рассматривая вопрос «внутреннего раскола» в староверии, автор анализирует проблему углубления раскола среди беглопоповцев «общинников» и «про-тивообщинников» в 1924 г. Спор, положивший начало этому расколу, произошёл в контексте реализации конфессиональной реформы 1905-1906 гг. В новых условиях утверждения советского государства он в значительной степени актуализировался, ввиду обострения отношений между верующими и властями. Любопытно, что, описывая разные согласия забайкальского старообрядчества и, в частности, «темно-верческое», исследователь утверждает, что оно возникло в рамках беспоповского течения «в годы революции» [8, с. 27]. Видимо, здесь автор опирался на устные источники, которые характеризуются низким уровнем достоверности. По архивным данным известно, что толк «темноверцев» существовал ещё в дореволюционное время. Другое дело, что в годы революционной смуты это согласие могло активно развиваться в силу обострения эсхатологических и других воззрений. А его заметный количественный и качественный рост запечатлелся в сознании обывателя и позже был транслирован учёному.

Исследуя «церковные порядки и роль уставщика», А. Долотов, наряду с описанием сохранившейся и в советское время в среде беглопоповцев традиции привоза священников из западных регионов страны, отмечал его отрицательную динамику. Последнее объяснялось большими расходами по поиску и приво-

зу священников, а также общим падением церковной активности в обществе.

Кратко описывая структуру моленного дома се-мейских, их моленную одежду, состав красного угла, автор очень подробно останавливается на месте и роли уставщика в старообрядческом обществе. Сравнивая недавнее прошлое с советской действительностью, А. Долотов писал: «Во времена царизма уставщик был фактическим хозяином в селе ... обычно являясь кулаком, ... уставщик постоянно стремился к тому, чтобы держать массы в повиновении себе» и поэтому «он бережно охранял устои старого быта, старых порядков, закрепощавших разум человека, затемнявших классовые интересы бедноты и притуплявших порывы женщин, молодёжи высвободиться из-под бытового гнёта» [8, с. 28]. Выявляя, таким образом, классовую суть института уставщиков в среде старообрядцев и определяя его «реакционную» роль, автор тем самым подводит к необходимости освобождения от него. Отражая имеющуюся ситуацию, с одной стороны, и актуализируя необходимость борьбы с уставщиками, с другой - он писал: «Даже сейчас, в период второго десятилетия советской власти, ещё не окончательно пережито это печальное наследство старого времени» [8, с. 28]. Во многом это связано, согласно исследователю, с тем, что «старообрядцы сейчас держатся религии крепче, чем православные» [8, с. 28]. Причинный ряд подобного традиционализма определяется автором следующим образом: консерватизм старообрядческого учения, исторически сложившаяся замкнутость старообрядцев, реакционная роль духовенства и «почти полное отсутствие при царизме среди старообрядческого населения культурной работы» [7, с. 28]. Именно культурная работа, по мнению автора, (наряду с постройкой основ социализма), должна была повернуть старообрядца от религии к новому атеистическому мировоззрению. Любопытно, что наряду с религиозностью, негативной оценке подвергается и такой элемент социальной культуры старообрядцев, как почитание старших [7, с. 31]. Так как авторитет старших становился серьёзной помехой для работы с молодёжью и нового культурного строительства.

Отрицательную оценку А. Долотова вызвало сохранявшееся неприятие семейскими официальной школы и научной медицины. Характерно при этом, что он несколько сгущал краски в описании этих вопросов. Ведь ещё за три года до этого А.М. Попова писала, что староверы стали терпимее относиться к школьному образованию и фельдшерским пунктам. Видимо, подобная абсолютизация проблемы в работе А. Доло-това шла от поставленной цели исследования - выявить и высветить негативные стороны в быту староверов. Поэтому подобное «высвечивание» иногда приобретало гипертрофированные формы.

Основы «реакционной» старообрядческой доктрины выявляются через приведение и анализ системы запретов - «грехов». Перечисляя достаточно традиционный круг запретов на чаепитие, брадобритие, табакокурение и т.д., автор приводит и достаточно любопытный формат греха. Это запрет на обращение к властям и, в частности, «в суд» [7, с. 31]. В этом моменте проявилось негативное отношение представителей старообрядчества к советской власти.

Подводя итог, можно сделать некоторые выводы. Исторические условия начала 30-х годов оказали влияние на развитие историографии вообще и историографии старообрядчества в частности. Обострение политических процессов неизбежно вело к перемене исследовательских целей и их формулированию в канве антирелигиозной (и антикулацкой) риторики. Труды А. Долотова по истории сибирского старообрядчества особенно ярко отразили характер идущих процессов. В отличие от исследователей 20-х гг., этого автора мало интересовали хозяйство и быт староверов, а их религия и обычаи - только с точки зрения выявления «пережитков», которые мешают новому социальному строительству. Центром же его внимания становится социально-экономическая суть выявленных «пережитков» и особенно политическая история регионального старообрядчества (по преимуществу «контрреволюционная»). При этом исторический процесс делится автором на дореволюционный и послереволюционный периоды. И всё негативное выводится из первого периода, а всё позитивное - из второго советского. Тут надо заметить, что подобный подход был вполне традиционным для того времени, ибо логика самоутверждения нового формата общественных отношений за счёт отрицания формата предыдущего диктовала такую философию. Поэтому исследования той поры больше походили на аналитику для выработки практических действий для преодоления «тёмного прошлого» и, в частности, для борьбы с «религиозной отсталостью».

Вместе с тем, труды А. Долотова являются очень информативными произведениями, на страницах которых нашли своё отражение и положение сибирских старообрядцев в тот период, и их реакция на проводимую властями политику, и характер самой этой политики. В значительной степени повышает ценность этих работ и высокий уровень информированности автора, который оперирует широким кругом данных, нашедших слабое отражение в доступных источниках той поры.

В целом, можно сказать, что произведения А. До-лотова представляют большой интерес как с точки зрения исследования истории регионального старообрядчества, так и с точки зрения исследования характера отношений между политикой и исторической наукой в период утверждения советских государства и общества.

Библиографический список

Сост. В .Л. Петров, Е.В. Петрова. Улан-Удэ, 2005. Ч.1. С. 201-253.

УДД 811.161.1 + 811.512.31

СОЦИАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ДВУЯЗЫЧИЯ В ПРИБАЙКАЛЬЕ А.М.Кулехова1

Национальный исследовательский Иркутский государственный технический университет, 664074, г. Иркутск, ул. Лермонтова, 83.

Рассмотрены особенности развития бурятско-русского двуязычия. Дан анализ современного состояния языковой ситуации и тенденций ее изменения в Прибайкалье. Проведен социолингвистический эксперимент в Ангарском районе Иркутской области, результаты которого выявляют современное состояние языка и определяют функционирование бурятского и русского языков среди населения Прибайкалья. Табл. 2. Библиогр. 19 назв.

SOCIAL ASPECTS OF BILINGUALISM IN THE TRANS-BAIKAL TERRITORY A.M. Kulehova

National Research Irkutsk State Technical University, 83, Lermontov St., Irkutsk, 664074.

The article examines the development features of Buryat-Russian bilingualism. The author provides the analysis of the current state of the language situation and tendencies of its change in the Trans-Baikal territory. She carries out a soci-olinguistic experiment in the Angarsk region of the Irkutsk oblast. Its results reveal the current state of the language and determine the functioning of the Buryat and Russian languages in the population of the Trans-Baikal territory. 2 tables. 19 sources.

Двуязычие - это способность тех или иных групп населения объясняться на двух языках [Википедия].

Двуязычие в мире не редкость. Так, практически все население Финляндии владеет и финским, и шведским языками - оба они являются государственными и изучаются в школе. Двуязычны Уэллс (английский и валлийский) и Шотландия (английский и шотландский языки)в Великобритании, двуязычна Ирландия (английский и ирландский языки), Индия (английский и хинди), Новая Зеландия (английский и маори), Парагвай (испанский и гуарани).

Но все это множество примеров двуязычия в разных странах мира сложилось в разных условиях, имело различные причины и выражается в различных формах. Поэтому, скорее всего, единого для всех подхода к проблеме не существует и в каждом случае необходимо изучение конкретной социолингвистической ситуации в данной конкретной стране или регионе.

Проблема двуязычия представляет собой одну из актуальных проблем, которая возникает в период взаимодействия различных этносов. При этом результат этого взаимодействия зависит, прежде всего, от

социальных условий контакта. Поэтому на протяжении всей истории возникали различные модели взаимодействия языков, как в форме насильственного навязывания, так и в форме взаимообогащения. Возможные причины двуязычия весьма многочисленны. Основная же причина заключается в необходимости общепонятного для всех контактного языка [Кишиткуев].

Основное условие возникновения двуязычия вообще и бурятско-русского двуязычия в частности - это тесные многовековые связи между народами.

Предыстория русско-бурятского двуязычия начинается с XIII века, когда земли Руси вошли в состав Монгольского государства. С того времени в русский язык вошло много слов монгольского происхождения (доха, малахай, мерин). Следует сказать, что в те времена тюркские наречия (кипчакские по преимуществу) преобладали в западном ареале Монгольского государства, поэтому проникновение русско-монгольской лексики было незначительным.

Настоящая история бурятско-русского двуязычия начинается с вхождения бурятских земель в состав Российского государства и насчитывает более трех столетий (начиная с XVII века). Исконная малолюд-