Полития Борны: gentes и Herrschaft в Далмации в первой четверти IX века

Miscellanea

ББК 63.3(0)4; УДК 94(497.5)

Д. Е. Алимов

ПОЛИТИЯ БОРНЫ: GENTES И HERRSCHAFT В ДАЛМАЦИИ В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ IX ВЕКА*

«Анналы королевства франков» — источник, довольно подробно освещающий ситуацию на юго-восточной периферии империи Каролингов и выгодно отличающийся от многих других нарративных памятников относительной точностью сообщаемой им информации1, — свидетельствуют о том, что в первой четверти IX в. на землях бывшей римской провинции Далмации существовало политическое образование, во главе которого стоял правитель по имени Борна. Упоминаемый в тексте «Анналов» несколько раз в связи с описанием событий 818-823 гг.. Борна обозначается анналистом сначала как «dux Guduscanorum»2, затем как «dux

* Работа выполнена при поддержке ACLS (the American Council of Learned Societies), краткосрочный грант 2010 г.

Miscellanea

Dalmaciae»3 и наконец — как «dux Dalmatiae atque Liburniae»4. Лаконичные и, вместе с тем, довольно информативные известия «Анналов» о Борне, пользующиеся вниманием исследователей уже более полутора веков, породили обширную литературу5. Уже в историографии второй половины XIX в. был сформулирован принятый затем многими последующими авторами тезис, провозглашавший Борну первым исторически засвидетельствованным хорватским правителем. Тогда же появилось и мнение о том, что Борне принадлежит особая заслуга в деле формирования хорватской государственности: последовательное именование этого правителя разными титулами на страницах «Анналов» было объяснено тем, что, пройдя путь от вождя небольшого «племени» до властителя Далмации и Либурнии, Борна стал создателем единого Хорватского государства6. Принимая во внимание то очевидное обстоятельство, что, сообщая о Борне, «Анналы» ни разу не упоминают имени хорватов, современные авторы нередко демонстрируют большую осторожность в истолковании статуса Борны, предпочитая не именовать его хорватским правителем и довольствуясь воспроизведением присущей самому источнику терминологии7.

Между тем, нет сомнений в том, что полития Борны, где бы ни располагалось ядро его владений, полностью или частично охватывала территорию, за которой, по крайней мере, к середине Х в., когда создавался трактат Константина Багрянородного «Об управлении империей», закрепилось имя Хорватии. Вопрос о соотношении между дукатом Борны и древнейшей хорватской политией и ныне сохраняет свою актуальность, так как в силу своей гипотетичности и спорности ни одно из предложенных в историографии решений не смогло пока занять прочного места. В связи с этим в настоящей статье мы сконцентрируем внимание на таких важных для решения данного вопроса проблемах, как этнополитическая ситуация

на территории, входившей в состав дуката Борны, и организация власти (Herrschaft) на контролируемом Борной пространстве Далмации.

Как правило, в историографии ответ на вопрос о характере древнейшего хорватского политического образования зависел от того, какой ответ давался на вопрос о характере общности первоначальных носителей имени «хорват». В другом месте нам уже приходилось отмечать, что ответ на этот последний вопрос сам зависел не только, а порой и не столько от результатов анализа скудной информации письменных источников, сколько от представлений исследователей о том, что такое «племя», gens, и как совершался в раннем Средневековье процесс, обычно именуемый «этногенезом»9. Противоположные взгляды исследователей на социальный облик древнейшего хорватского «ядра», которые, по крайней мере, в большинстве случае могут быть сведены к альтернативе «славянские пахари — неславянские (готские, иранские и др.) ратники», в большинстве случаев предопределяли и соответствующие ответы на вопрос о том, что представляла собой древнейшая хорватская полития.

Так, уже в историографии конца XIX - первой половины ХХ в. можно условно выделить две основные историографические традиции, к одной из которых неизбежно тяготеет та или иная гипотетическая реконструкция социальнополитического устройства хорватов в период до IX в. В рамках одной историографической традиции, представленной именами Ф. Рачкого, В. Ягича, Ф. Шишича, М. Лановича, ранняя хорватская полития (если, конечно, подобное определение вообще здесь уместно) представлялась как рыхлое объединение славянских жуп, в котором хорваты мало чем отличались от прочих славян. Лишь позднее — в результате самостоятельного «созревания» или под внешним воздействием (со стороны франков) — это образование стало государством с прочной центральной властью. Важно подчеркнуть, что сторонники данной схемы социального развития хорватов одновременно являлись поборниками идеи о славянской этнической принадлежности носителей имени «хорват»10. В рамках другой историографической традиции, представленной именами Л. Гумпловича, Н. Жупанича, Л. Хауптманна, К. Шегвича, акцент, наоборот, делался на воинском характере хорватской общности, в связи с чем считалось возможным говорить о появлении в Далмации прочной политической организации — государства — уже вследствие завоевания этой территории хорватами. Большинство исследователей, придерживавшихся

Miscellanea

данной точки зрения, настаивали при этом на неславянском — готском, иранском или кавказском — происхождении хорватов, установивших свою власть над славянами Далмации11.

Так как ввиду крайней скудости информации о первых веках существования хорватской политии известно очень мало, то исследователи обильно использовали в своих рассуждениях сравнительно-исторический материал. Однако, как нетрудно заметить, аналогии в этих случаях подбирались в соответствии с представлениями о социальном и этническом облике хорватского «ядра». В то время как сторонники идеи о существовании в Далмации рыхлого племенного объединения апеллировали к знаменитым известиям Прокопия Кесарийского и других византийских авторов У1-У11 вв. о славянах, перенося на хорватов полученные на их основе выводы о полном отсутствии у славян какой бы то ни было центральной власти12, то поборники существования в У11-У111 вв. хорватского государства определяли место хорватов в возникшем в Далмации политическом образовании по аналогии с положением либо германских gentes в «варварских королевствах» Западной Европы, либо «орд» кочевников в таких созданных ими «державах» как Аварский каганат или Дунайская Болгария13.

Интересно, что при всем расширении источниковой базы и значительных изменениях в методологии, похожая ситуация сохранилась и в историографии второй половины ХХ в. Показательным примером является выступление в 1970-е гг. Н. Клаич против возобладавшего в послевоенной хорватской историографии тезиса о существовании в Далмации У11-У111 вв. хорватского «племенного союза», трансформировавшегося впоследствии в Хорватское государство, и реакция на него других исследователей. Отвергая вслед за другими авторами развивавшуюся Л. Ха-уптманном теорию «социального дуализма», согласно которой потомки хорватов-завоевателей столетиями оставались в Далмации господствующим слоем населения, Н. Клаич, тем не менее, указала на недопустимость преуменьшения роли хорватов в борьбе с аварами, о которой сообщается в трактате императора Константина У11 Багрянородного «Об управлении империей» (середина Х в.). По мнению исследовательницы, невозможно представить, чтобы простые землепашцы прошли через Аварский каганат и организовали восстание против аваров, а потому в случае с хорватами речь должна была идти о «воински организованной группе» или «военной дружине». Предполагая наличие у раннего хорватского образования более прочной политической структуры, Н. Клаич предпочла не применять к нему термин «племенной союз», под которым исследовательница понимала кратковременное и неустойчивое политическое объединение, и именовать хорватское политическое образование У11-У111 вв. государством14. В то время как одни авторы вполне согла-

сились с выводом Н. Клаич15, другие подвергли сомнению весь ход рассуждений исследовательницы. Так, например, И. Беуц, критикуя Н. Клаич за излишнее, по его мнению, доверие позднейшим свидетельствам Константина Багрянородного, высказал убеждение, что в случае с хорватами речь шла об одной из групп славян, отношения которой с прочими славянами в Далмации на основании имеющегося материала просто не поддаются определению16. Как видно, даже спустя полвека после появления работ Ф. Шишича, рисовавшего хорватов славянским племенем, ничем не отличавшимся от других славян17, и Л. Хауптманна, видевшего в них завоевателей, установивших свое господство над славянами18, ситуация в оценке в историографии места «хорватского ядра» в политической организации У11-У111 вв. не претерпела существенных изменений.

В историографии конца XX - начала XXI в. проблема «хорватского ядра» в политической организации Далмации «темных веков» была практически снята в работах тех авторов, которые приняли теорию о том, что хорваты появились в Далмации лишь в конце У111 столетия. Данная теория, выросшая из предложенной Л. Мар-гетичем гипотетической интерпретации известий 30-й главы трактата императора Константина «Об управлении империей»19, была с энтузиазмом поддержана рядом историков и археологов по двум основным причинам. Во-первых, она позволяла согласовать датировку миграции хорватов с археологическим материалом, свидетельствующим о появлении в Далмации около 800 г. богатых захоронений с предметами франкского вооружения и воинского снаряжения, несомненно принадлежавших элите. Во-вторых, она предлагала внешне весьма логичное объяснение тому, почему название «хорваты» начинает фигурировать в письменных источниках лишь в IX столетии. Иными словами, феномен довольно внезапного появления ярких материальных свидетельств существования воинской элиты в Далмации и письменных свидетельств существования на этой же территории хорватской идентичности

Miscellanea

объяснялся в рамках данной теории тем, что именно в это время в Далмации физически появляются хорваты-воины. Не задаваясь по понятным причинам вопросом о том, какова была политическая организация хорватов на их «прародине», сторонники тезиса об их позднем появлении в Далмации лишь отмечали быстрое становление государственности в Далмации с приходом хорватов, иногда напрямую связывая утверждение в регионе хорватской элиты с его интеграцией в зону политического доминирования франков20.

Между тем, некоторым авторам тезис о миграции хорватов с севера в Далмацию в конце У111 в. по-прежнему представляется несостоятельным. Они ссылаются

главным образом на молчание современных письменных источников о хорватской

миграции21, которое, как следует признать, в данном случае должно оцениваться как довольно весомый аргумент. Если сторонники традиционного представления о миграции хорватов в Далмацию в правление императора Ираклия (610-641 гг.), основанного на позднейших известиях императора Константина, могут, по крайней мере, сослаться на общую скудость информации об этом периоде в отношении Далмации, то поборники идеи о миграции хорватов в конце У111 в. лишены даже этой возможности. Отсутствие каких-либо намеков на эту миграцию на фоне сравнительного обилия информации об аварской политике Карла Великого делает данную гипотезу по меньшей мере натянутой.

Думается, на сегодняшний день у нас нет веских оснований считать, что воинская элита, оставившая столь впечатляющие захоронения в Далмации, датируемые периодом около 800 г., была пришлого, а не местного происхождения. Но как же в таком случае объяснить отсутствие в источниках известий о хорватах до 800 г.? В современной историографии этому обстоятельству предложено несколько объяснений. Наряду с вполне естественными попытками объяснить отсутствие упоминаний о хорватах характером самих источников — их скудостью, консерватизмом и незаинтересованностью в местных реалиях и т. п., в последнее время появились гипотезы, в рамках которых молчание источников о хорватах объясняется характером самой хорватской идентичности. Так, И. Голдштейн, определяя хорватское общество У11-У111 вв. как «сегментированное», склонен видеть в этом и одну из причин отсутствия в источниках того времени упоминаний имени хорватов, так как «для этих “протохорватов”, окруженных славянами, которые по образу жизни, вероятно, не отличались, гораздо важнее были род и семья, нежели хорватское имя»22. По мнению исследователя, хорватское имя стало звучать в источниках лишь тогда,

когда славянское общество, до того разделенное по родам, стало интегрироваться на более высоком уровне. Вопрос о том, где размещалось и что именно представляло собой хорватское ядро, И. Голдштейн считает не поддающимся выяснению23, хотя полагает, что первоначальные хорваты были преимущественно ратниками24. Напротив, Л. Маргетич, исходя из своей теории, согласно которой хорваты в так называемый «среднеаварский» период были военной элитой Аварского каганата, сконцентрировавшейся затем в Далмации в результате смены правящих слоев в каганате около 675 г., считает возможным реконструировать социальную структуру древней «Хорватии» по аналогии со структурой Второго Аварского каганата. По мнению исследователя, после предполагаемого им поражения хорватской элиты каганата от новой волны азиатских пришельцев около 675 г.25, хорваты «больше не были решающим фактором» не только в центре каганата, но и на территории Далмации, ведущее место здесь имели славяне, а хорваты стали «второразрядным элементом правящей элиты этой территории». Именно этим обстоятельством объясняется, по мнению Л. Маргетича, столь длительное молчание о хорватах на страницах письменных источников26.

Приведенные здесь рассуждения исследователей могут показаться весьма умозрительными, если не схоластическими, однако, для нас важно подчеркнуть, что, даже пытаясь понять, почему хорваты начинают фигурировать под своим названием в письменных источниках лишь начиная с IX в., мы неизбежно сталкиваемся с ключевым, но пока неразрешимым вопросом «хорватского ядра». Между тем, вся история изучения данного вопроса хорошо показывает, насколько важную роль в его решении играли в значительной степени априорные представления исследователей, побуждавшие представлять развитие хорватов по аналогии то с «варварами»-германцами, то с азиатскими кочевниками, то с ранними славянами. Сместить фокус исследовательского внимания с кажущейся неразрешимой проблемы «хорватского ядра» в сторону изучения социально-политических факторов распространения хорватской идентичности в Далмации в последние годы попытался в своих работах Д. Дзино27, однако несмотря на всю справедливость предлагаемого исследователем подхода, было бы наивным ожидать, что проблема в ближайшее время полностью утратит свою актуальность для исследователей хорватского этно- и политогенеза.

Miscellanea

Возможно, что единственный способ обратиться к рассмотрению политии Борны, полностью сознавая при этом нерешенность проблемы «хорватского ядра», — это избрать в качестве базового руководства теоретические разработки современной политической антропологии, позволяющие в известной степени абстрагироваться от не всегда позитивного влияния в данном вопросе историографической традиции. Пойти именно таким путем побуждает и присутствие в интеллектуальном и обыденном дискурсе, связанном с проблемой происхождения хорватской государственности, вненаучных компонентов, которые Р. Катичич удачно назвал «идеологемами»28. В Хорватии, точно так же как в России и в других странах, эти идеологемы не только оказывали существенное влияние на формирование тех или иных мифов общественного сознания, но и подчас присутствовали в более или менее скрытом виде в подоплеке, казалось бы, чисто научных споров. Достаточно сопоставить в связи с этим воздействие на научную мысль противостояния сторонников германской, иранской и славянской идеологем в Хорватии с теми общественно-политическими импликациями, которые порою содержались в полемике вокруг участия норманнов, хазар и славян в складывании Древнерусского государства29, или со скрытым присутствием в позднейшем научном дискурсе славянской истории представлений о «славянском характере», восходивших в конечном счете к воззрениям И. Г. Гердера30.

Впервые Борна упоминается под 818 г. в сообщении «Анналов королевства франков» о прибытии в Геристальскую резиденцию Людовика Благочестивого посольств от различных народов:

«Были там и от других народов послы, а именно от ободритов и от Борны, дукса

гудусканов, и от тимочан, которые недавно отложились от болгар и к нашим пределам

примкнули, как и от Людевита, дукса Нижней Паннонии.. ,»31

Хотя Борна выступает в данном сообщении как правитель гудусканов (dux Guduscanorum)32, в содержащемся в этом же источнике под 819 г. известии о бит-

ве между войсками Борны и Людевита на реке Купе говорится о том, что Борна, именуемый здесь дуксом Далмации, в первом сражении был покинут гудусканами и едва спасся благодаря своим преторианцам33, под которыми, скорее всего, имелись в виду его дружинники34. Здесь же сообщается о том, что после того как гудусканы вернулись домой, они были снова подчинены Борной35.

Очевидно, что известиях «Анналов королевства франков» гудусканы, территория проживания которых с уверенностью локализуется в горной области Гацка на северо-западе Далмации, упоминаемой в трактате Константина Багрянородного «Об управлении империей» под названием «Гоит^пока»36, выступают как общность, являющаяся субъектом политической и военной активности. Неудивительно поэтому, что в сообщении о посольствах ко двору Людовика Благочестивого гудусканы причисляются к общностям, по отношению к которым используется термин natio, каковым во франкской историографии именовались, как правило, самостоятельные этнополитические организмы.

В связи с вопросом о характере власти Борны над гудусканами важен конфликт, возникший между ними и дуксом Далмации во время его войны с Людевитом. Мотивы поведения гудусканов остаются неясными. Показательно, что анонимный

дельно: «Sed et Liuteviti rectoris inferioris Pannoniae ibidem aderant missi...» (Ibid. S. 306). О манере изложения материала Анналов Астрономом см.: Ронин В. К. Светские биографии в каролингское время: «Астроном» как историк и писатель // СВ. 1983. Вып. 46. С. 165-183; Сидоров А. И. Отзвук настоящего: Историческая мысль в эпоху каролингского возрождения. СПб., 2006. С. 110-113. В связи с этим трудно согласиться с мнением М. Анчича, предложившего ввести в рассматриваемый фрагмент Анналов запятую перед словом «Guduscanorum», отделив тем самым дукса Борну от гудусканов (см.: AncicM. Od karolinskog duznosnika do hrvatskoga vladara. S. 30-31). В Анналах перечисляются посольства от народов, в то время как о посольстве от Людевита, дукса Нижней Паннонии, здесь, так же как и в тексте Астронома, говорится отдельно, после слов «simul et». Представляется поэтому, что Астроном в данном случае в точности следовал смыслу того,

о чем говорилось в «Анналах», однако сделал изложение более связным.

Miscellanea

автор «Жизнеописания Людовика» (Астроном), опиравшийся в своем описании событий, связанных с восстанием Людевита, на «Анналы королевства франков», затрудняясь определить причины поступка гудусканов, предположил, что дело здесь в «неверности» (perfidia) или «страхе» (timor)37, употребив тем самым стереотипную лексику, неоднократно использовавшуюся во франкской анналистике при описании причин мятежей «народов», инкорпорированных в империю Каролингов38.

В связи с этим следует согласиться с замечанием М. Анчича, что мы едва ли можем считать Борну гентильным правителем гудусканов, так как подобный его статус затруднительно согласовать с фактом неповиновения его власти со стороны той самой gens, от которой должна была исходить легитимация его как правителя39. Где же в таком случае находился политический центр дуката Борны? Результаты археологических раскопок показывают, что около 800 г. на территории Далмации появляются воинские захоронения, в которых обильно представлены предметы франкского оружия и воинского снаряжения (мечи, навершия копий, боевые ножи, стремена)40. Немалое число подобных артефактов было, в частности, обнаружено в некрополе в Црквине в Бискупии под Книном, включающем в свой состав около двух десятков могил, расположенных частично у южной стены церкви св. Марии (погребения в деревянных раках), а частично — внутри самого храма в его западной части (погребения в каменных саркофагах и сводчатых гробницах)41. Погребения, находившиеся внутри церкви, которая, судя по всему, была воздвигнута здесь уже в первые десятилетия IX в.42, содержали поражающие своей роскошью предметы — богато декорированные стремена и приспособления к ним, выполненные из бронзы и покрытые золотом или серебром43. Как видно, характер погребального комплекса и обнаруженных в нем артефактов не оставляет сомнений в том, что речь идет о захоронениях представителей высшего правящего слоя политического организма, располагавшегося в хинтерланде Далмации44. Картографирование мест нахождения раннекаролингских артефактов, аналогичных книнским, показывает, что под контролем этой политии находились, помимо окрестностей Книна, регион Равни Котари, часть прибрежной зоны с Нином (античная Энона), а также течение реки Цетины45.

В связи с этим необходимо отметить, что в районах, где локализуется область расселения гудусканов, находки предметов вооружения и воинского снаряжения чрезвычайно скудны. Помимо ряда спорадических находок бронзовых элементов ремней, украшенных в манере, характерной для позднеаварского блатницкого стиля, здесь обнаружены только одна пара каролингских стремян (в воинском погребении на некрополе Горица близ Странче в Винодоле) и только один франкский меч (находка с Гацкого поля)46. Хотя этому обстоятельству в связи с недостаточной археологической изученностью данного района и нельзя придавать решающего значения, попытки локализовать в завелебитской области Далмации первоначальное хорватское ядро47 или центр политии Борны, откуда он впоследствии тем или иным образом переместился в район Трогира и Сплита48, представляются на этом фоне весьма натянутыми.

Таким образом, результаты археологических раскопок однозначно склоняют к тому, что дружинники Борны происходили с территории, тяготевшей к Книну, где в это время определенно фиксируется центр политического организма, чья военная элита была способна к экспансии. То, что именно с этой территории, расположенной между реками Зрманя и Цетина происходят и древнейшие упоминания названия «хорват», засвидетельствованные в эпиграфических памятниках и актовом материале IX в.49, позволяет с уверенностью считать именно район Книна местом формирования древнейшей хорватской политии.

Если, таким образом, допустить, что Борна был хорватским (книнским) правителем, в подчинении которого находились гудусканы, то привлечение им ополчения гудусканов к походу против Людевита представляется вполне логичным: область их проживания располагалась не очень далеко от района военных действий. Исходя из того обстоятельства, что в битве у реки Купы с уходом гудусканов Борна едва спасся, причем лишь благодаря своим «преторианцам», можно предположить, что ополчение из других районов возглавляемого им политического образования либо вовсе не участвовало в этом сражении, либо играло гораздо меньшую роль, чем войско гудусканов и дружинники. Судя по контексту повествования, повторное подчинение Борной оставивших его войска и возвратившихся домой гудусканов произошло вскоре после битвы, в связи с чем нельзя исключать, что и эта акция была также осуществлена дружинниками Борны50. По всей видимости,

i pokrstavanje Hrvata prema izvorima // Hrvatska povijest. Split, 2002. S. 32-41, 48-54; 4) Hrvatska povijest... S. 139-156; 249-262.

Miscellanea

и в сообщении «Анналов королевства франков» о том, что Борна совершал нападения на появившиеся в его землях войска Людевита «с отборным отрядом» (cum delecta manu)51, подразумеваются именно дружинники52.

На периферийный характер области проживания гудусканов по отношению к ядру хорватской политии ретроспективно указывает и информация 30-й главы трактата «Об управлении империей». Перечислив одиннадцать жупаний Хорватского государства, автор 30-й главы53 сообщает: «Боян их владеет Кривасой, Лицей и Гуциской»54. В историографии уже высказывалось мнение о том, что особый статус этих областей (современные Крбава, Лика и Гацка) в составе Хорватии, выражавшийся в их управлении баном, может быть связан с тем, что именно здесь находился район проживания гудусканов, название которых связано с названием области Гуциска (ГоитСцака)55.

Между тем, были предложены и иные объяснения особого статуса этих территорий. Так, Ф. Шишич, отталкиваясь от вероятного аварского происхождения титула «бан» (Poavog) и зафиксированных на северо-западе Далмации топонимов с корнем «obr», будто бы ?