Спросить
Войти
14. Смыкалин А. С. Колонии и тюрьмы в Советской России. Екатеринбург: [б. и.], 1997. 365 с.
УДК 94(47)
Т. А. Булыгина
К ВОПРОСУ ОБ ИЗУЧЕНИИ В 1940-е - 1990-е гг. НЕКОТОРЫХ ПРОБЛЕМ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
В исследовании раскрыты отдельные противоречивые стороны как советского обществоведения, так и его изучения в советской историографии в послевоенный период. В статье представлено авторское представление о сущности общественных наук и об их функционировании в советском обществе, о динамике и базисных принципах советского обществоведения. Работа отражает новые тенденции в советской гуманитарной науке, к примеру,
Т. А. Бы^ша
ON STUDYING SOME PROBLEMS OF INTELLECTUAL HISTORY OF THE SOVIET SOCIETY IN THE 1940s - 1990s
внимание к вопросам методологии истории, а также попытки возврата к функциям гума-нитаристики как служанке идеологии. Кроме того, освещаются отдельные стороны взаимоотношений ученых-обществоведов и власти.
The study reveals some controversial aspects of the Soviet social science and its study in Soviet historiography in the postwar period. The article presents the author&s view about the nature of social Sciences and on their functioning in the Soviet society, about the dynamics and the basic principles of Soviet science. The work reflects new trends in Soviet humanitarian science, for
В историографии интеллектуальной истории СССР можно выделить разные направления - изучение научных школ, отдельexample, attention to issues of methodology of history and attempts to return to the functions of the Humanities as the servant of ideology. It also highlights certain aspects of the relationship of social scientists and the authorities.
ных интеллектуалов, состояния различных отраслей науки и культуры. В этом кругу определенное место занимает и проблема
функционирования в советском обществе общественных наук. Советское обществоведение было составляющим элементом политической, духовной, обыденной реальности нашей страны. Поэтому общественные науки как объект научного исследования в советской и постсоветской историографии оценивались принципиально по-разному в соответствии с подходами к изучению истории советского общества.
С одной стороны, мы исходим из того, что общественные науки - это комплекс дисциплин, объект исследования которых - общество и человек как член общества. В современной транскрипции - это социально-гуманитарные дисциплины. Кроме того, общественные науки - это и форма научной деятельности. В годы советской власти в эту деятельность включалась идеологическая работа, воспитательные функции по выработке у членов общества политической и идеологической лояльности к коммунистической власти, особый тип социального поведения, когда люди должны были демонстрировать свою приверженность и любовь к советскому строю.
Природа советского общества, представленная в советской литературе, не отражала всей сложной противоречивой картины советской действительности. Попытка беспристрастного анализа эпизодов советской истории наталкивалась на запретительные препоны в использовании всего комплекса источников, а также на заданные сверху схемы и готовые формулы вроде «диктатуры пролетариата», «общенародного государства», «победившего социализма», «полной и окончательной победой социализма», «развитого социализма», «новой общности - советский народ» и т. п. В новой политической ситуации 1960-х гг. сообщества в условиях критики культа личности Сталина у профессиональных историков и гуманитариев в целом появилась надежда на более свободные возможности познания общества в СССР. Действительно, в эти годы приоткрылись некоторые страницы партийной истории большевиков, история небольшевистских партий России до революции, новые данные о самой Российской революции. Позже, в 1970-е гг., как свидетельствуют источники, появились попытки более свободного мышления в философской и по-литэкономической литературе.
Однако в целом обществоведческие работы продолжали развиваться в тесных
одеждах официальной идеологии. Некоторые изменения партийной линии влияли лишь на частичные переоценки отдельных лидеров страны, но в целом критерии оценки советской истории оставались неизменными. В любом случае и в учебной, и в научной литературе неизменными оставались тезисы о нарастании советской экономической мощи, об улучшении благосостояния народа, о повышении активности масс, о развитии социалистической демократии и возрастании роли коммунистической партии.
Попытка переосмыслить советскую историю в рамках советской политической системы была предпринята в годы Перестройки. Особенностью этого периода стал публицистический стиль высказываний. Ученые-обществоведы те годы часто выступали как публицисты. Несмотря на неразработанность проблем истории и содержания советского общества, откровенную идеологизирован-ность, иллюзии, именно тогда были поставлены новые для советской истории вопросы и стала ясной тупиковость одномерного методологического подхода в изучении советского общества. В конце восьмидесятых годов в полной мере проявился кризис отечественного обществоведения.
Положение российской историографии к концу 1990-х гг. уже отмечалось многообразием подходов к изучению советского периода отечественной истории. Однако в те годы сохранялось значительное влияние политических веяний на взгляды ученых гуманитариев. В это время окончательно сформировалось либерально-демократическое, консервативно-патриотическое, центристское, социал-демократическое направления современной российской общественной мысли. Следует отметить такое типичное для революционных времен явление, как переход, казалось бы, убежденных советских обществоведов на крайние позиции антикоммунизма. Уместно здесь вспомнить объяснение этому явлению, которое дает Теодор Шанин. Он считал, что такое происходит при методологической близости политически враждебных точек зрения, когда политические противники убеждены в непоколебимости идеи модерна о бесконечном прогрессе, о линейности общественного развития. Тогда авангардом этого процесса является либо коммунизм, либо универсальный «Техас» [16, с. 17]. Историография 2000-х гг. - это как раз история преодоления политизации социально-гуманитарной науки и путь к разнообразию методологических подходов и теоретических оснований.
Отечественная историография общественных наук 1950-х - 1980-х гг. очевидно распадается на две части, согласно двум различным базисным принципам е! оценок. Это советская литература и работы, изданные после 1992 года. Вторая группа работ отличаются разнообразием подходов, плюрализмом методов и мнений. Однако, как нам представляется, глухой границы между этими периодами историографии нет. Некоторые старые тенденции повторялись и в ряде публикаций 1990-х - начале 2000-х годов. Кроме того, даже в крайне критических исследованиях советского обществоведения господствовала методология прогресса и бинарности.
В 1930-е - 1940-е гг. сложилась стабильная система общественных наук, но изучение их истории относится только к концу 1960-х годов. До этого роль общественных наук свелась к комментированию партийных решений и речей вождя, что в конечном итоге вело к оскудению научного потенциала советского обществоведения. Как свидетельствуют источники, советская история находилась за пределами научных исследований, и ограничивалась данными «Краткого курса» и текущими партийными указаниями. Например, как установила комиссия отдела ЦК КПСС летом 1954 г., в Грузинском отделении Академии наук СССР с 1941 г. не было подготовлено ни одной научной работы по современной тематике [13, с. 51]. На кафедре истории КПСС исторического факультета МГУ из 25 кандидатских диссертаций, защищенных в 1958-1960 гг., только в 2 исследовался советский период [4, с. 129].
В условиях, когда сталинское руководство стремилось к утверждению державного авторитета СССР, такая ситуация вызывала недовольство партийно-государственной власти. Специальное постановление ЦК ВКП (б) 1951 г. содержало призыв к обществоведам покончить с догматизмом и начетничеством в общественной науке [8, с. 245-246]. Более того, призыв к творчеству в обществоведческих науках прозвучал из уст Сталина, как бы цинично это ни выглядело в контексте идеологического диктата и репрессивной политики в отношении обществоведческой элиты: «Общепризнанно, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики» [15, с. 28].
После ХХ съезда партии расширилась тематика обществоведческих исследований, появились робкие попытки научного изучения отдельных вопросов истории советского общества, в том числе идеологии, образования, науки и культуры. Обществоведами первоначально был принят с доверием тезис ХХ съезда о творческом развитии марксистско-ленинской теории. В то же время вопросы истории общественных наук в СССР находились в эпицентре идеологических установок. Поэтому обществоведческие исследования продолжали оцениваться властью исключительно под углом зрения партийных установок, и эти оценки не зависели от результатов объективного исторического анализа.
Проблематика истории общественных наук в советское время впервые серьезно начала разрабатываться авторами многотомного историографического издания под редакцией М. В. Нечкиной «Очерки истории исторической науки в СССР» [9]. В книге впервые представлен систематизированный фактический материал по советской историографии со строгим соблюдением хронологической последовательности. Здесь освещались государственная политика советских власти в отношении обществоведения, изменения исторических кадров страны с 1917 г., их продукция, а также история исторического образования в СССР. Таким образом, в мно-готомнике были освещены ряд вопросов интеллектуальной истории советского общества. Советская историческая наука была представлена в !У-У!! томах издания.
Двойственность позиции авторов данного издания демонстрирует положение советской историографии в целом. Попытка непредвзятого анализа ситуации в советской науке сталкивалась с необходимостью следовать партийным оценкам, для которых был характерен бинарный принцип этих оценок господствующей идеологией: марксистские или немарксистские работы. Рефреном звучит идея борьбы за марксизм в исторической науке. Авторы подробно освещают характер дискуссий и споров, серьезно анализируют содержание учебников, чему была посвящена отдельная глава, историю исторической периодики. В то же время был обойден вопрос о репрессиях гуманитариев в 1920-1930-е гг.
В этом труде отрицался любой научный метод, кроме марксистского. Так, история России Н. А. Рожкова [12] подверглась критике за попытку психологического подхода в историческом исследовании [10, с. 169]. В то же время в издании помещен материал Г. Д. Алексеевой и Л. В. Ивановой о научно-исторических учреждениях и формировании кадров. Авторы, несмотря исключительно хвалебные оценки советской историографии, вроде: «Советская историческая наука в 30-е годы достигла блестящих успехов», нарисовали реальную картину смены активной научной жизни гуманитариев в 1920-е - начале 1930-х гг. мертвящим единообразием 1930-1940-х годов. В это время были ликвидированы профессиональные организации историков, была сломлена глухая оппозиция сотрудников Академии наук, отпала необходимость в альтернативных коммунистических научных структурах, один за другим были закрыты профессиональные периодические издания.
Данный многотомник также демонстрирует жесткую зависимость советской историографии от политики власти. Так, в 5-м томе история исторической науки 19301960-х гг. изложена в соответствии с политической конъюнктурой 1970-1980-х гг., а вопрос о вредных последствиях культа личности Сталина для советской науки был обойден. Более того, в книге была дана положительная оценка работ Сталина о языкознании и его книги «Экономические проблемы социализма в СССР» как средство развития исторической науки 1950-х годов [11, с. 21-22].
Обращает на себя внимание умолчание «неудобных» фактов из истории советской науки и даже искажение этих фактов, как, например, описание дискуссии вокруг «Истории Казахской ССР» или критика труда Н. Л. Рубинштейна по историографии [11, с. 19-20]. Разгром журнала «Вопросы истории» сведен к общей фразе об укреплении идейности, дана хвалебная оценка соответствующего партийного постановления. История партийного решения по Саратовскому университету вообще была обойдена. В соответствии с позицией очередного издания учебника по истории КПСС сталинский «Краткий курс» был высоко оценен как вклад в советскую историографию, но, ни слова не было сказано о вреде этой книги для советского обществоведения. Не произошло никакого
переосмысления идеологических решений ЦК ВКП (б) конца 1940-х гг., т. к. давалась положительная оценка партийной борьбы партии с аполитичностью и безыдейностью, а также с буржуазным космополитизмом [11, с. 12]. Очевидно, стремление авторов замолчать многие факты из истории 1950-х годов.
Настрой авторов 4-го тома был совершенно иным. Он был проникнут духом XX съезда. В нем прямо говорилось о том, что в начале 1930-х гг. в научной жизни страны проявились отрицательные черты, связанные с влиянием складывающегося культа личности Сталина [10, с. 208]. В целом авторы этого фундаментального издания искренне стремились к достаточно полному рассказу о советской исторической науке. Было системно представлено развитие высшего исторического образования, история становления и функционирования академической науки, дана обширная историография, включая труды ряда опальных и не вполне благонадежных ученых-историков. К примеру, говоря об истории российского империализма, были включены имена представителей «нового направления», разгромленного партийными чиновниками. Здесь дано системное описание высшего исторического образования, история развития академической науки, связей советских ученых с зарубежной наукой, обширная историография в разных отраслях истории, включая имена впоследствии опальных историков. Например, говоря о работах по истории российского империализма, были названы имена А. Я. Авреха, И. Ф. Гиндина, А. П. Сидорова, К. Н. Тарновского, П. В. Во-лобуева. Среди тех, кто в 1960-е гг. плодотворно занимался проблемами истории советского общества, были названы В. П. Данилов и С. И. Якубовская, раскритикованные позже за аполитизм [11, с. 30]. В целом можно говорить о том, что «Очерки истории исторической науки в СССР» были не только этапом в советской историографии, но и новым явлением в интеллектуальной жизни общества.
Рассматривая историографию интеллектуальной жизни советского общества в 1960-е гг., обращаешь внимание на рост интереса советского обществознания к вопросам методологии. Об этом же писал А. Я. Гуревич, отмечая методологический бум 1960-х гг., когда были впервые обозначены подступы к свободному анализу исторического процесса [7, с. 70]. Добавим, что не только в исторической, но в целом в социально-гуманитарной науке СССР. В самом деле, в конце 1960-х гг. появилась на свет целая серия работ советских авторов и переводных изданий, в которых предметами исследования стали содержание и функции общественных наук. Эти исследования отличались неординарностью подходов и перспективностью идей. Не случайно многие из этих авторов попали под огонь партийной критики.
Такое внимание к теории и методологии гуманитаристики объяснимо тем ветром свободы, который был спровоцирован переменами во внутренней политике, которые в свою очередь раскололи научное сообщество на «сталинистов» и «антисталинистов». Общественные науки оказались в тупике идеологических ограничений, и наиболее думающие обществоведы неминуемо обратились к истокам любой науки - ее подходов, принципов и методов. Следует также заметить, что изменившаяся политическая ситуация резко повлияла и на нравственную позицию ученых. Критика официозных идеологов существенно затрудняла научные поиски, но в ряде случаев не прерывала их, и в научном сообществе все чаще, несмотря на брежневский неосталинизм, возникали и развивались некоторые свежие концепции.
Перевод и издание книги английского физика и общественного деятеля Дж. Бернала «Наука в истории общества» стали возможны в связи с его социалистическими взглядами [1, с. 528]. Тринадцатая глава этого труда была посвящена истории общественных наук. Несмотря на сочувствие марксизму и Советскому Союзу, автор обращал внимание на слабое освещение теоретических проблем науки в нашей стране. Он отмечал наличие догматизма и замкнутости исследований большинства советских гуманитариев, кроме того ученый критиковал и давление текущей политики на обществознание, и примитивизацию ряда философских теорий. Вместе с тем, он видел преимущество советского обществоведения в том, что именно они обосновывали смелый социальный эксперимент по строительству социалистического общества, по экономическому планированию. Представляется, что публикация подобных работ в СССР после XX съезда КПСС была также серьезным сдвигом в интеллектуальной жизни советского общества.
Событием, которое стало этапным в интеллектуальной истории Советского Союза, было создание в 1964 г. М. Я. Гефтером в рамках Института истории Академии наук СССР сектора методологии, который вырос из методологического семинара М. Я. Гефтера. Именно силами этого сектора в 1969 г. была создана книга «Историческая наука и некоторые проблемы современности» [6], которая стала исключительным явлением в интеллектуальной жизни гуманитариев. В условиях господства идеологического диктата появление такого неординарного интеллектуального продукта сопровождалось преследованиями и оргвыводами. Так, упомянутый выше сборник стал поводом к закрытию сектора М. Я. Гефтера по указанию ЦК КПСС. Основанием стало «идеологическое несоответствие». При этом взамен открытой научной дискуссии по проблемам этого научного труда власть применила испытанное идеологическое оружие - было проведено закрытое обсуждение на кафедрах Академии общественных наук при ЦК КПСС, при этом без участия авторов издания [14, с. 208]. Именно после этого обсуждения не столько в научной, сколько в партийной среде сектор методологии в структуре Института всеобщей истории не был предусмотрен. В то же время в решении ЦК был любопытный тезис об организации такого подразделения для разработки теоретических проблем истории на основе марксизма-ленинизма (выделено авт.) [2, с. 4].
Кроме того, в главном партийном издании, претендующем на разработку теоретических вопросов марксизма-ленинизма, журнале «Коммунист» в 1969 г. вышла статья группы консервативных историков, которая стала откровенным манифестом воинствующего сталинизма; в ней были предъявлены обвинения тем ученым, которые предпринимают «попытки пересмотра проверенных жизнью истин, давно утвердившейся принципиальной партийной оценки важнейших фактов и исторических событий». Авторы, среди которых был помощник Генерального Секретаря ЦК КПСС, назвали 12 имен «заблуждающихся» работников общественной науки и деятелей культуры. Среди них были и некоторые авторы сборника. Упоминался и А. Х. Бурганов, докторская диссертация которого якобы продемонстрировала «отступление от ленинской концепции Октябрьской революции» [13, с. 76]. Авторы статьи показали
пример живучести сталинского стиля в общении с наукой. Это особенно ярко проявилось в отношении В. П. Данилова, чья монография «Коллективизация сельского хозяйства в СССР 1927-1932» в 1966 г. была возвращена из издательства под предлогом доработки (а на самом деле за попытку сказать правду о коллективизации) [7, с. 162-163]. Официозные историки, упомянувшие его в статье, не могли мириться с тем, что В. П. Данилов «посмел» говорить о жестокости политики коллективизации [13, с. 78-79].
Чтобы понять, что же вызвало возмущение ортодоксов в книге «Историческая наука и некоторые проблемы современности», обратимся к текстам сборника, которые свидетельствовали об остром интересе ученых к проблемам методологии гуманитарной науки, включали и идеи, высказанные учеными на заседании секции общественных наук Академии наук СССР 3-6 января 1964 года.
Даже выступления официозных гуманитариев, подчиняясь духу времени, содержали критику сталинизма. Так, в официальном докладе П. Н. Федосеева и Ю. П. Францева говорилось о том, что в четвертой главе «Краткого курса» давалось одностороннее экономическое понимание исторической науки [6, с. 7,11]. В своем выступлении осторожный и конформный историк Б. А. Рыбаков говорил о необходимости преодолеть страх и переступить запретную черту в исторических исследованиях [6, с. 23, 62]. М. В. Нечкина, сторонившаяся дискуссионных проблем и пытавшаяся показать лояльность власти, откровенно проговорилась, что учебник в сталинскую эпоху рассматривался не просто как учебное пособие, но как свидетельство развития марксистско-ленинской концепции исторического
процесса [6, с. 233]. В качестве подобного примера можно также привести выступление Б. Поршнева о роли социальной психологии в историческом процессе [6, с. 305].
М. Я. Гефтер же не ограничился общими заявлениями о том, что методология истории в нашем обществе только лишь получает права гражданства. Он прямо ставил вопрос об альтернативности истории, возражал против линейного понимания истории, «выпрямления» пути ее развития и против канонизации устоявшихся стереотипов [6, с. 144, 149]. Ученый предложил шире взглянуть на теоретическое наследие К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина [6, с. 631-637] с позиций методологического плюрализма. Он писал в своей статье о необходимости изучения связей марксизма с исторической практикой XX столетия. Рефреном звучала мысль о необходимости права на творческий подход к любой научной проблеме. Без этого права невозможно и дальнейшее развитие исторической науки.
Вместе с тем данная книга, конечно, не выходила за пределы партийности и идеологической обусловленности, в границах, очерченных XX и XXII съездами КПСС.
Таким образом, «Очерки истории исторической науки в СССР» и «Историческая наука и некоторые проблемы современности» демонстрировали, с одной стороны, новые тенденции в советской историографической традиции, а с другой, показали два пути развития этих тенденций. Первый путь шел через конформизм к возможности профессионально работать, а второй - от искренней убежденности в правоте марксизма, который надо только модернизировать, к принятию разнообразия принципов и подходов в исторической науке.
УДК 303. 026
В. А. Дмитриев
ОБ АКТУАЛЬНОСТИ КАТЕГОРИИ «ЭТНОГРАФИЧЕСКИМ ФАКТ»: ЧАСТЬ 2. ФАКТ И ИНФОРМАЦИЯ
Этнографический факт в статье рассматривается как информация об этносе и его культуре. Содержанием этнографического факта является архаика - сохраненный пережиток. Специфика источника определяется не только его свойствами как носителя информации, но и разновидностями науки: описательной этнографии, теоретической этнографии, музееведения.
V. A. Dmitriev
THE RELEVANCE THE «ETHNOGRAPHIC FACT» CATEGORY: PART 2. THE FACT AND INFORMATION
In the present article an ethnographic fact is viewed as information about an ethnic group and its culture. The content of an ethnographic fact is archaic - preserved relicts. The peculiarities of the source are determined not only by its properties
Подход, ведущий к разделению наблюдений на факты действительности и факты науки, призван декларировать объективный характер науки, но он соответствует принципам познания, когда сопоставляются факт действительности - явление, попавшее в поле наблюдения, и факт науки, фактофиксируюas a medium of information, but also branches of science: descriptive ethnography, theoretical ethnography and ethnographic museum science.
щее предложение [14, с. 46-47; 6, с. 34-41; 22, с. 106-115; 11, с. 129-148]. Для исторического познания разделяют в одном случае, научно-исторический факт [1, с. 152], в другом, восприятие ученым факта и фиксация им его в источнике [5, с. 82-83]. Не подвергается критике положение о том, что объективной
