Спросить
Войти
2014.01.045
теми или иными сферами социальной жизни - раз уж добиться такого разделения мучительно сложно, а сохранять в неприкосновенности очень и очень затруднительно. В случае крови, к тому же, ставки чрезвычайно высоки - особенно если границы, отделяющие, например, биометрию от политики или системы родства, становятся проницаемыми или же вот-вот перестанут существовать» (с. 130).
Таким образом, мы можем лишний раз убедиться в том, что в обществе, где вербализация играет большую роль, те или иные действия (казалось бы, рациональные и прагматические) - особенно, если в них вовлечены вещи сакрального значения - могут приводить к совершенно непредсказуемым, часто обратным по отношению к ожидаемым, результатам, ставящим на грань развала всю социальную конструкцию. Однозначность морального строя, связанная с «естественным», а точнее, общепринятым (или кажущимся таковым) порядком вещей, рушится при столкновении с хаосом, царящим в сфере общения, где настроения, оттенки смысла, возможность истолковать все в новом свете вызывают к жизни ключевую, принципиальную неоднозначность.
К.Б. Демидов
MCLAREN A.M. Writing history, writing fiction. The remaking of Cao Cao in Song historiography // Monumenta serica - St. Augustin, 2012. -Vol. 60. - P. 45-69.
Энн М. Макларэн показывает взаимную обусловленность политики и культуры, приводящую к изменению подходов и методов в первой и возникновению новых стилей и жанров во второй.
В историографии династии Сун (960-1279) можно заметить существенное переосмысление многих событий и фигур прошлого. Наиболее разительный тому пример - Цао Цао (155-220), министр (по сути дела - диктатор) последнего императора династии Хань, полководец и поэт, который стараниями историографов династии Сун был превращен в сурового, но мудрого военачальника, который, возмущенный царящим в столице хаосом и развратом, стремился навести порядок. На деле все обстояло несколько иначе: «На протяжении всей своей карьеры исторический Цао Цао не прекра2014.01.045
щал демонстрировать такой уровень жестокости и варварства, что даже приобрел себе имя в китайской истории как образец самого отвратительного злодейства» (с. 51).
Идеологической базой для подобного переосмысления послужило неоконфуцианство, которое начиная с Х1 в. стало оказывать все большее влияние на общественную жизнь, выдвинув идею «гуманного правления»: «Гуманность стала рассматриваться как неотъемлемая часть первопринципа всякого индивидуального существования, связь человечества и Вселенной» (с. 50). Утверждение идеи единства всего сущего повлекло за собой переосмысление истории в поисках того, что подтверждало бы ее единство.
Новый историко-литературный стиль ориентировался не столько на вкусы элиты, сколько на предпочтения широких масс, которым с его помощью преподносилась «правильная» - как с идеологической, так и с нравственной точки зрения - версия истории. «Настоятельная необходимость должным образом отобразить преемственность правления в превратностях, сопровождавших смену династий, красной нитью проходит сквозь все эти сконструированные истории. Историки-ревизионисты Сунского периода выработали своего рода инновационный формат и новые техники, связанные с риторикой, отбором материала и его расположением в том или ином порядке... Одним из главных нововведений было сращение текста как такового с "комментариями" - в возможно более изобретательном и вычурном стиле. Прежде всего они стали высоко оценивать материалы, ранее рассматривавшиеся как анекдотические, легендарные или же фривольного содержания. Синкретический импульс, лежавший в сердцевине данного повествовательного искусства, достиг своего наивысшего развития в "Истории троецарствия" - этом мастерском синтезе истории и фантазии» (с. 66).
К.Б. Демидов
