Спросить
Войти
А. С. Озерова (Москва)
Образ детства польского шляхтича в 1880-е гг. в мемуарном наследии Я. Булгака
Статья посвящена актуальным вопросам формирования личности во второй половине XIX в. В центре внимания статьи — воспоминания польского фотографа Яна Булгака, до настоящего времени не переведенные на русский язык. Автор затрагивает сюжеты, связанные с первыми воспоминаниями ребенка, восприятием детскими глазами окружающего мира, родителей, домашней обстановки.
феномен детства, шляхта.
DOI: 10.31168/2073-5731.2018.1-2.1.05
Вторая половина XIX в. — это время, когда традиционные для польского дворянского общества нормы и методы воспитания столкнулись с новыми подходами к личности ребенка. Детям в шляхетской семье стали уделять больше внимания, к вопросам их воспитания стали подходить систематически1. Традиционная же старопольская модель предполагала сдержанность и эмоциональное безразличие по отношению к детям. В таких семьях дети росли в строгой дисциплине и беспрекословно подчинялись взрослым. Обычно такие семьи были многодетными. Если же ребенок был единственным (что со временем стало происходить все чаще), то воспитание было более свободным, несмотря на то, что о ребенке лучше заботились и его сильнее опекали.
К сожалению, в польских мемуарах XIX в. при значительной распространенности этого жанра обычно содержится слишком мало сведений о детстве, они чаще всего сводятся только к дате и месту рождения, количеству братьев и сестер, кратким данным о родителях. Почему мемуаристы практически не писали о своем детстве? На наш взгляд, вполне убедительной точкой зрения является то, что обычно шляхтичи писали свои мемуары не для широкого круга читателей, а для детей или, реже, для внуков. Для благородного сословия очень важной являлась передача истории рода, в мемуарах часто приводилось генеалогическое древо, но при этом особенности воспитания как таковые не были важны2.
Однако уже в XXI в. был опубликован важнейший источник, позволяющий детально воссоздать образ детства польского шляхтича. Ян Булгак (1876-1950), которого часто называют «отцом польской фотографии», оставил уникальные воспоминания о своем детстве, аналогов которым в польской мемуарной литературе практически нет. Рукопись воспоминаний хранилась у наследников мемуариста и была опубликована спустя более полувека после его смерти3. Вслед за польским изданием мемуаров Булгака, осуществленным небольшим тиражом в 2003 г. в Гдыне, уже в следующем году последовала их публикация на белорусском языке государственным издательством «Беларусь»4.
Первый том воспоминаний Булгак писал в Вильно с января 1940 г. до октября 1942 г., во время, когда город по очереди переходил то в литовские, то в советские, то в немецкие руки, а интенсивной работе способствовал введенный комендантский час. Машинописный текст, который насчитывал свыше 600 страниц, с поправками автора, уцелел. В общей сложности сохранилось около 18 копий, которые оказались в руках частных лиц.
Ян Булгак родился 6 октября 1876 г. в Осташине Гродненской губернии, в среднезажиточной шляхетской семье. Воспоминания, описывающие события по прошествии 50 лет, дают полную картину повседневной жизни семьи Булгаков в 1880-е гг. Автор, обладавший поистине фотографической памятью, подробно и достоверно воспроизводит обстановку дома, природу и события.
Ян рос единственным ребенком в семье. По его словам, ему не раз приходилось ощущать острый недостаток в родне, что повлияло на формирование его характера и сделало его эгоцентричным человеком5. Для XIX в. для дворянского общества были характерны многодетные семьи, и наличие только одного ребенка в семье было нетипичным явлением. В связи с этим, как отмечает В. М. Бокова, воспитание в таких семьях было отличным и приобретало свои определенные черты: в таких обстоятельствах к детям относились очень бережно, их холили и лелеяли, следили за каждым шагом и возможным признаком болезни — лишь бы с ребенком ничего не случилось6.
Каким же запомнилось собственное детство будущему известному виленскому фотографу? Самые ранние, отрывочные воспоминания Булгака относятся уже к четвертому году жизни.
Первое впечатление маленького Яна имеет мрачный колорит по сравнению с остальным повествованием о детстве. Как в тумане он вспоминает бессонную ночь, приглушенный свет лампы, испуганное лицо матери. Вспоминает, как она взволнованно смотрит на мужа,
пытающегося укачать сына на руках. Ребенок понимает, что он болен, видя беспокойство на лице своих родителей, но при этом никаких проявлений болезни он не чувствует: «Призраки невыразимой угрозы, казалось, выплывали из темных уголков комнаты и носились над нами»&. Именно в тот момент у маленького Яна появился страх темноты и ночи, который сопровождал его на протяжении всего детства. Он быстро пробегал через темную комнату, боялся страшных снов и во время вечерней молитвы молился о том, чтобы Бог защитил его от всего этого ужаса.
Второе воспоминание относится к поездке вместе с родителями к дяде и тете Хациским (Тадеуш Хациский — брат матери Яна). На этот раз в памяти ребенка отложились не предметы и люди, окружавшие его, а обстановка и мебель: высокие стулья в просторной столовой, полной блестящего света, беседа большого количества незнакомых детей, несколько хорошо освещенных комнат с высокими потолками и сам Ян, затерявшийся посреди этой шумной комнаты, полной непонятных огромных предметов8. Впечатлительность ребенка подверглась тяжелому испытанию, но он не плакал, а наоборот — чувствовал интерес и влечение к этому невиданному окружению, которое впоследствии показалось ему прекрасным.
Следующее воспоминание — это первый визит в имение Мирати-чи, еще в то время, когда был жив его дед по матери Владислав Хациский (ум. в 1881 г.). Ян запомнил беспокойную ночь в боковой комнате, шторы на окнах в стиле ампир. Неприятные сны, от которых он искал спасения в объятиях матери, темный свет от лампочки, его просьбы, чтобы эта ночь быстрее закончилась, отголоски лая собак и их беготню в саду. А потом совершенно иная картина: веселое утро, полное звуков охоты, стая гончих, которые несутся врассыпную по холмистым полям и пастбищам, заросшим кустами можжевельника, из которых выходит дед — высокий, с седыми усами и с ружьем за плечами.
Эти впечатления — исключительно воспоминания настроений, наиболее острых пережитых эмоций от ситуаций, вносивших дисбаланс в привычный ритм жизни. Фигуры и лица людей, а прежде всего лица родителей, отложились в сознании ребенка отчетливее, когда он достиг возраста пяти лет. Мать он запомнил лучше всего, когда она сидела в столовой возле самовара и наливала чай или была занята работой, сидя в кресле, стоящем в углу комнаты возле окна рядом со швейной машинкой. Но видит он ее нечетко, как в тумане, в то время как отца он может вспомнить уже точнее.
Мать мемуариста имела литературные способности, которые проявились в оставленном ею дневнике, а также в богатой коллекции семейной корреспонденции. Имея пристрастие к искусству слова, Ян подчеркивал, что эти способности он, без сомнения, получил от матери9. Мемуары Булгака достаточно ярко демонстрируют унаследованные способности — уже с первых страниц они отличаются метафоричностью в описании дома, природы, окружающих людей. Основную же сложность в анализе воспоминаний представляет собой отделение воспоминаний четырехлетнего ребенка от позднейших знаний автора о «шторах в стиле ампир».
Мать Яна не могла иметь больше детей, и всю свою любовь она сосредоточила на единственном сыне. Мальчик рос болезненным ребенком и этим серьезно тревожил своих родителей, поэтому больше времени они уделяли заботе о здоровье сына, а не систематическому воспитанию. Отец, может, и хотел бы добавить немного дисциплины в его воспитание, но в конце концов подчинился матери и согласился с тем, что Ян стал ребенком, которому было многое дозволено. Тот же инстинктивно это чувствовал и использовал, привыкнув к такой привилегии. Отец не мог ничего с этим сделать, так как мать любила ребенка безмерно и видела только в этом маленьком человеке все счастье. Она не желала слушать ничьих советов, кроме голоса своего встревоженного сердца.
Впоследствии из сохранившихся писем матери Булгак узнал, какой страх она испытывала за будущее. Каждое ухудшение здоровья, каждое легкое недомогание сына становились для нее несчастьем. Роль такого маленького принца, по откровенному признанию мемуариста, негативно повлияла на всю его жизнь, укрепляя в нем слепой эгоизм, не зависящий ни от чего10. По мнению родителей, Ян руководствовался только поиском собственной выгоды и развлечений11. Если избалованный мальчик хотя бы немного боялся отца и считался с его собственной жизнью, то мать, по мнению Яна, жила исключительно для него, и он привык, что она угадывала его мысли, угождала его желаниям.
Последовательный рассказ о своем детстве Булгак начинает с 1882 г., когда ему исполнилось 6 лет и он уже смог все хорошо запомнить. У читателя мемуаров складывается ощущение, что он сам погружается в семейную атмосферу и в обстановку дома. Булгак пишет о своей семье с таким трепетом и нежностью, что это затмевает его первые смутные воспоминания. Для него любовь — это семья, семья — это дом, а дом — это свет в лампе, дом, построенный не только из камня и кирпича, но и из людских сердец, из всего, что есть самого прекрасного и самого святого в человеческой душе, из
семейных уз, родительской заботы, материнской любви, детской без" 12 защитной доверчивости12.
В памяти Яна особым образом отложилась домашняя библиотека. Новых книг, в том числе ставшего знаменитым именно в 1880-е гг. Генрика Сенкевича, в доме не было. Будучи еще шестилетним мальчиком, Ян увидел на полке старое издание поэмы «Мария» Антония Мальчевского (1793-1826) с иллюстрациями, на одной из которых был изображен дьявол с растопыренными острыми когтями, догоняющий бегущего казака. Пробегая через темный коридор по дому, мальчик обычно дрожал от страха, думая, что откуда-нибудь на него выскочит этот дьявол и схватит его за волосы13.
В мемуарах Булгака очень подробно отложилась обстановка шляхетского дома. Маленькому Яну очень не нравилась комната отца, так как там были узкие окна, почти не пропускавшие свет в комнату. Мальчику казалось, что эти окна делают ночь длиннее, забирая день, и в комнате было еще труднее дождаться прекрасного утра.
Детская кровать Булгака находилась рядом с кроватью матери. Рядом с кроватью стоял табурет, на котором лежало металлическое распятие, которому он молился перед сном. Над кроватью висел образ ангела-хранителя.
Ян рос ребенком добродушным и робким, цепенел от крика отца, если тот сердился, и не хотел вечером ложиться спать, боясь, что ему снова приснится страшный сон14. Стоит отметить, что кошмары мучили ребенка вплоть до десятилетнего возраста. Лучше всего мальчику спалось вместе с папой, тогда он чувствовал, что защищен. Мать же часто сетовала на то, что ребенка очень тяжело уложить спать, потому что маленький Ян всегда старался найти отговорки, чтобы отсрочить отход ко сну. Сын даже не мог поделиться своим страхом с матерью, так как не знал, как ей об этом рассказать. Поэтому ему приходилось молча идти в постель, как на смерть15, и ждать, пока он, совсем обессиленный от своего страха, уснет. Во время ожидания ребенок постоянно смотрел на старые часы, гадая, сколько еще оборотов должны совершить стрелки, чтобы наступило утро.
Иногда мальчику снились совсем удивительные сны. Например, он как будто бы присутствует на Страшном Суде, причем этот Суд только для него одного. Он ощущает присутствие Бога, а перед собой видит ангела с мечом и весами в руках. Ангел ждет его покаяния, но Ян не может сказать ни слова от страха и даже мысленно не может вспомнить свои грехи. Обычно на этом моменте сон прерывался.
В целом Булгак рос ребенком очень впечатлительным, отчасти богобоязненным и вообще боязливым. Его могли вывести из состояния равновесия буквально любая деталь, любая выдуманная им фантазия.
Не имевший братьев и сестер Ян не любил оставаться один. Даже когда мальчик засыпал, ему хотелось слышать звуки беседы. Присутствие других людей рядом давало ему чувство защищенности. Особенно ему нравилось, когда к ним приезжали гости, и дом наполнялся шумом. Очень часто перед сном к нему приходила его «няня Юлька» и что-нибудь ему рассказывала. Чаще это были истории о прошедшем дне либо о том, что планируется приготовить на завтрашний обед. Зачастую в дворянских семьях няня была для ребенка даже ближе, чем его родители16. Семья Булгаков в этом плане отличается от остальных, так как родители уделяли ребенку достаточное количество любви и ласки.
Очень интересны и важны те места мемуаров, где повествуется о том, как мальчик познает окружающий его мир. Самым любимым местом в доме для него был кабинет отца, где находилось большое окно, выходившее на балкон. На этом балконе он устраивал целый наблюдательный пункт, следя за жизнью имения.
Так же, как и балкон, Яна привлекала крутая и скользкая лестница, ведущая на чердак, и, конечно же, сам чердак, полный старых ненужных вещей. Он любил находиться там в одиночестве, изучая попавшие туда предметы.
Вся жизнь матери Булгака была заключена в ведении домашнего хозяйства и в заботе о своем сыне. Юзефа была женщиной религиозной, но, по мнению Яна, эта вера была скорее формальной. Она часто осуждала какой-либо поступок, но редко рассуждала о том, как правильнее было бы поступить. Она больше говорила о катехизисе, чем о его применении в жизни.
Сын часто слушал материнские наставления, пропуская их мимо ушей и ожидая, когда это все уже закончится. В эти моменты ему часто казалось, что с матерью они говорят на разных языках. Юзефа часто молилась сама и привлекала к молитве весь дом. Обязательной считалась молитва перед едой. Обязательно и строго соблюдались все посты. Она часто повторяла ребенку, что нельзя делать другому то, что ему самому кажется неправильным. На практике получалось так, что Ян не мог даже попробовать применить это правило, так как у него не было друзей, близких ему по возрасту, поэтому разговоры подобного рода казались ему пустыми и нудными.
То же самое было и с поездками в костел. Мальчику казалось, что с родителями они приезжали туда потому, что так надо и таковы правила. Путешествия эти были ему интересны только с той точки зрения, что можно было лишний раз полюбоваться окрестностями и подробно рассмотреть внутреннее убранство костела. Храм у него ассоциировался с
местом, где живет Бог, и когда начинал звучать орган, он полагал, что таким образом Бог выражает свое недовольство прихожанами.
Валерий Булгак был человеком совершенно другим, нежели его жена Юзефа. Разница эта заключалась даже не столько в характере, сколько в фамильных различиях шляхетских семей Булгаков и Хаци-ских. Хациские, по мнению мемуариста, отличались большей цивилизованностью и разумностью. Представители материнского рода были более выдающимися, образованными, уважаемыми в округе людьми, и про них Ян знал несравненно больше. В целом же Хациские были ближе к культуре, были творческими людьми. Сам Ян считал, что по характеру он все-таки ближе к Хациским, способность к творчеству перенял именно с этой стороны, и характером он был похож на мать.
О Булгакове Ян судил по примеру своего деда, тоже Яна Булгака, который кое-как смог спасти имение своей жены от разорения, но потом в старости целые дни проводил у окна и жаловался на то, что все дорожает, жить стало тяжело и дальше будет только хуже17. Хотя отец мальчика отличался трудолюбием, был вежливым и воспитанным, при этом он был не очень образованным. Он был занят только работой по хозяйству, и его интересы в целом замыкались в пределах домашних вопросов18.
Валерий Булгак был человеком с благородным и сильным характером. Вся его жизнь была посвящена заботе о благополучии своей семьи. Скорее он относился к такому типу людей, которые довольствовались тем, что у них есть, и не считал, что у него может быть право хотеть чего-то большего. Он был приспособлен к тяжелому физическому труду и никогда не болел, даже в преклонном возрасте19. К врачам он относился с настороженностью, так как не считал обязательным использование лекарств, а тем более полагал, что врачи только и желают, что продлить болезнь. Он был религиозен, каждый день начинал с молитвы и ей же свой день заканчивал. Часто в своей речи упоминал Бога, и если говорил о каких-то далеко идущих планах, то всегда добавлял «если Бог позволит»20. На все вопросы он смотрел рационально, был суров по отношению к прислуге, всегда требовал четкого выполнения приказов.
Отцовский день обычно начинался раньше, чем у остальных членов семьи. Вставал Валерий в четыре часа утра и отправлялся смотреть, как кормят и ухаживают за скотом, так как был уверен, что «от хозяйского глаза скот жирел»21. Возвращался он обычно к обеду, немного отдыхал, ел, обязательно после обеда выкуривал папиросу и отправлялся дальше работать. Тем не менее, с семьей он был ласков, всегда находил время для общения с сыном.
Свою жену Юзефу Валерий часто возил в различные варшавские или заграничные лечебные кабинеты, хотя на это и требовались большие расходы. Мягкий в домашней жизни, отец был в своих принципах твердым и неуступчивым, и в этом проявлялись, по словам сына, его сила характера, его старопольская добродетельность, столь близкая к римской доблести22. В противоположность матери, отец никогда не занимался нравоучениями и не навязывал свою точку зрения другим, считая, что то, как он живет, уже является примером. То, что в жизни дворянского ребенка родителей (особенно отца) было в общем-то мало, создавало их настоящий культ и придавало особую ценность и весомость всякому исходящему от них слову и поступку23. В итоге авторитет родителей был непререкаем, а открытое и демонстративное неподчинение их воле в дворянской среде было редкостью.
Не пытался перечить отцу и Ян. Но, будучи уже взрослым человеком, он сожалел, что Валерию не хватало времени на его воспитание и он не смог научить Яна всему, что он знал, и тем более привить любовь к работе по хозяйству. Редкие попытки в этом направлении, конечно, совершались, но в детском возрасте мальчик такими скучными, по его мнению, вещами не интересовался и предпочитал разглядывать васильки или птиц24. Видимо, поэтому воспитанием занималась мать, окружив ребенка книжками, наставниками, музыкой, всем французским, и при этом не считала, что ребенка надо учить практическим вещам. Отец, безусловно, волновался и в кругу самых близких говорил, что Ян никогда не станет хозяином, приводя в пример одного из своих племянников, Мариана, который вырастет и станет радостью для своего отца25.
Отцовские обязанности заключались также в ведении хозяйства вне дома. Он следил за полевыми работами и сам работал в поле. Помимо этого занимался ремеслом. Вся мебель в доме была сделана самими хозяевами, но, естественно, при помощи слуг. Очень любопытны приводимые мемуаристом детали передвижения шляхетской семьи. Даже на самые малые расстояния представители благородного сословия всегда выезжали на бричке, но ни в коем случае не пешком, так как это считалось простонародным, свидетельствовало об убогости и даже о деклас-сированности. Доходило до того, что шляхтич, пусть и самый мелкий, скорее откажет себе в еде или одежде, но средство передвижения у него должно было быть обязательно26. А вот, например, карета уже считалась роскошью. Лошади могли быть не обязательно породистыми, главное, чтобы выглядели они откормленными и были в хорошем состоянии.
Семейные средства передвижения строились самостоятельно, однако кое-какие части все равно приходилось покупать. Например, это
касалось хомутов. Хомуты могли быть двух видов: русские и краковские. Русские представляли собой обычные гладкие шоры, похожие на те, которые использовали для работы в поле. Использование краковских хомутов было запрещено после восстания 1863-1864 гг., так как в этом видели демонстрацию польского происхождения. Чаще всего этот запрет игнорировался, а отец Яна, несмотря на свою осторожность, все-таки решился на приобретение именно краковской модели27.
После смерти Юзефы в 1893 г. Валерий Булгак женился во второй раз на Казимире Межевской. После этой свадьбы Ян навсегда покинул отчий дом, поселившись в Пересеке, полученной по наследству от матери. Как он сам объясняет, причиной стал характер мачехи, который был совершенно несносным28. Отныне дом в родном Осташине стал для Яна чужим. Но цепкая память сохранила множество колоритных деталей, которые известный фотограф на склоне лет сумел передать в виде подробного мемуарного повествования, рисующего реальный образ детства маленького польского шляхтича 1880-х гг.
Таким образом, рассмотрение проблем детства польских шляхтичей именно сквозь призму истории повседневности, отраженной в источниках личного происхождения, представляется весьма перспективной исследовательской задачей. В польской мемуарной литературе XIX в., несмотря на обычную немногочисленность сведений о детских годах авторов воспоминаний, можно обнаружить аутентичные, адекватные и расширяющие традиционные представления исторической науки данные о формировании личности, воспитании и начальном обучении представителей благородного сословия.
ПРИМЕЧАНИЯ
A. S. Ozerova
The image of the Polish nobleman&s childhood in the 1880s in the memoirs of Jan Bulhak
The article is devoted to topical questions of personality&s formation in the second half of the 19th century. In the scope of the publication are the memoirs of the Polish photographer Jan Bulhak, which have not been translated into Russian so far. The author describes the subjects of the child&s first memories, the perception of the world around him, his parents, and the home environment. Keywords: history of childhood, Poland, everyday life, phenomenon of childhood, gentry.
