Спросить
Войти
СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ РАЗВИТИЯ НАУКИ. ЛИЧНОСТЬ УЧЕНОГО
CLEMENT A. The influence of medicine on political economy in the seventeenth century // History of economics rev. - Sydney, 2003. - Vol. 38. - P. 122.
Автор - французский социолог и историк науки, показывает, что начиная с первых десятилетий XVII в. политэкономия испытывала сильное влияние со стороны современных ей концепций медицины. Это выразилось в междисциплинарных заимствованиях, основанных на аналогии между человеческим телом и телом политики. Растущее знание о человеческом теле и его болезнях стимулировало появление новых понятий и обосновывало использование научного метода в политэкономии.
До начала XVII в. представление о национальной экономике (особенно относительно поставок продовольствия) было весьма упрощенным и основывалось на простом и бесспорном принципе: товары должны поставляться на рынок в надлежащем количестве и по надлежащей цене -«изобилие и низкие цены». Тезис о том, что развитие классической и неоклассической экономики во многом было инспирировано механистической моделью универсума Ньютона, получил всеобщее признание. Но и другие модели, прежде всего концепция животного мира, анатомия и физиология человека, также внесли заметный вклад в экономическое знание. В пользу существования такой связи свидетельствует и тот факт, что ряд выдающихся экономистов, включая Дж. Локка, У.Петти, Н.Барбона, Б.Мандевиля и Ф.Кенэ, изучали анатомию и занимались врачебной прак-
тикой. Но каким образом «прорыв в медицине», произошедший в XVII в., обогатил меркантилистский1 и предклассический экономический анализ?
Вплоть до XVII в. медицина, основанная на аристотелианстве и работах Галена, была скорее искусством, чем наукой. На протяжении XVII в. было сделано большое число анатомических открытий (механики дыхания, мышечной системы и лимфатической системы, желчных протоков и пр.), которые значительно продвинули знания о человеческом теле. Центральное место в этом ряду занимает открытие У.Гарвеем в 1628 г. большого и малого кругов кровообращения.
Представления Гарвея, сравнивавшего сердце с насосом, и многих других анатомов и врачей XVII в., уподоблявших работу человеческого тела «машине», были весьма созвучны механике Галилея. Это направление в медицине получило название ятромеханики (физики); его представители пытались объяснить все физиологические и патологические явления на основе механики (физики). Развитие физики, ведущей науки XVII в., служило ориентиром для медицинских исследований. Декарт утверждал, что любые живые и неживые объекты подчиняются одним и тем же законам. Это стало большим шагом вперед в становлении биологической науки, поскольку жизнь стала рассматриваться как один из многих феноменов, управляемых физическими и химическими законами.
Наряду с этим доминирующим направлением, в медицине XVII в. существовала самостоятельная ветвь, ятрохимия, одним из основателей которой стал врач и естествоиспытатель Парацельс. Сторонники этой «школы» не разделяли чрезмерно упрощенную, как им казалось, механистическую концепцию человеческого тела. Они рассматривали процессы, происходящие в организме, как химические явления (главным для них был пример пищеварения), а болезни - как результат нарушения химического равновесия.
В XVIII в. в противовес механистическому объяснению жизни возникло новое направление - витализм. Это направление подхватило античную идею о существовании «животворящего духа», или «жизненной силы», которая может быть отделена от органической материи и
управляет всеми живыми организмами. Вплоть до середины XVIII в. витализм сильно тормозил развитие экспериментальных методов. Начиная со второй половины XVIII в. медицина постепенно изжила витализм и механицизм, чтобы, в конечном итоге, превратиться в настоящую науку.
В XVII в. клиническая медицина значительно отставала от успехов анатомии и физиологии. По-прежнему считалось, что главный принцип функционирования человеческого тела - это равновесие, которое может быть нарушено лишь болезнью и дисбалансом в четырех «основных соках» (кровь, флегма, желчь, черная желчь, или меланхолия). Любая терапия сводилась к тому, чтобы мобилизовать и помочь природным силам внутри организма; кровопускание оставалось единственным методом лечения. Тем не менее, в это время были введены новые методы обследования пациентов, включая такие количественные параметры, как температура тела, частота пульса и пр., и появилось представление об инфекционных заболеваниях. На протяжении XVII и XVIII вв. были описаны и изучены такие болезни, как оспа, сифилис, бубонная чума, затем малярия. Открытие заразных болезней имело революционное значение, поскольку поколебало бытовавшее ранее мнение, что болезнь - это божье наказание.
Таким образом, медицина этого времени представляла собой смесь спекулятивных теорий и научной аргументации. Тем не менее, эти два века сделали возможным переход от медицины Гиппократа к медицинской революции конца XVIII в. Успехи анатомии и медицины послужили важным стимулом для развития экономических доктрин в XVП-XVШ вв. Сосуществование различных теорий и подходов позволяло использовать медицинские метафоры и аналогии в поддержку разных, подчас противоположных экономических концепций.
Практика использования метафор, аналогий и сравнений при анализе экономических вопросов была чрезвычайно распространена среди представителей меркантилизма и предклассической политэкономии в XVП-XVШ вв. Особенно часто они прибегали к аналогиям между человеческим/животным телом и политическим «телом», или государством. Как писал французский экономист, автор термина «политическая экономия», А.Монкретьен (1575-1621) в 1615 г., «существует отчетливая связь... между хорошо управляемым Государством и телом животного» (цит. по: с. 4). Английский экономист, меркантилист Т.Ман (1571-1641) говорил о «Правителе» (в широком смысле суверене), что «он подобен желудку в теле человека» (цит. по: с. 4). Другой английский экономист
Ч.Дейвнант (1664-1721) впоследствии заменил «Правителя» на «народ» и уже его называл «желудком в теле государства» (цит. по: с. 4). Для французского экономиста П.А.Буагильбера (1640-1714) «тело государства подобно телу человека, все органы и части которого участвуют в поддержании жизни в нем» (цит. по: с. 4). Все эти аналогии и метафоры, делает вывод автор, изобретались для описания нации как единого целого, каждый член которого вносит свой вклад в его слаженную работу.
Это уподобление политического тела человеческому имело и более широкий контекст, поскольку тело человека в античной и средневековой традиции рассматривалось как «малый мир», микрокосм, повторяющий в менее совершенном виде образ космоса. Тело - это модель универсума; его четыре элемента (вода, земля, огонь, воздух) соответствуют четырем «основным сокам» тела. Изучение функционирования человеческого тела означает изучение функционирования универсума, и наоборот, утверждал в 1520 г. Парацельс. Таким образом, политическое тело становилось связующим звеном между универсумом и индивидом и, в свою очередь, копией человеческого тела. Подобная позиция разделялась многими экономистами. В 1699 г. Дейвнант прямо утверждал: «Знание сухожилий, мускулов, артерий и вен вместе с последним открытием кровообращения и другими достижениями в анатомии сильно способствовали тому, чтобы сделать эту темную науку (политэкономию) более ясной и определенной» (цит. по: с. 5). Аналогии между человеческим телом, с одной стороны, и политическим и общественным телом - с другой, стали базовой метафорой, связывающей политэкономию с живым организмом. Этот переход от «живого мира» к функционированию общества был обычным для мыслителей XVII в., например, Т.Гоббса, французского философа и теолога Ж.Николя, а затем Буагильбера.
Эти аналогии и метафоры создавали новую, пространственную репрезентацию политэкономии (не случайно, именно тело у Декарта имеет протяженность). Принцип комплементарности функций тела натолкнул экономистов на очень важную идею о разделении труда и взаимодопол-нительности различных видов (или секторов) экономической деятельности (с. 6).
Сложнее интерпретировать понятия конкуренции и «своекорыстного интереса», которые можно найти у представителей меркантилизма и у английского философа и врача Б.Мандевиля (1670-1733). На первый взгляд, их невозможно вывести из простой аналогии с человеческим телом или уроками анатомии. Главный парадокс Мандевиля содер-
жится в его знаменитой фразе: «Частные пороки - общественные выгоды» (цит. по: с. 6), поскольку именно пороки (любовь к роскоши, тщеславие, мотовство) служат движущей силой развития экономики. Почему? Потому что они порождают спрос на всевозможные товары и услуги, давая импульс трудолюбию, изобретательности, предприимчивости. Далее Мандевиль рассуждает следующим образом. Обычно начинают с принципа, согласно которому все органы тела работают ради одной цели. Напротив, в обществе каждый человек и каждая общественная категория преследуют собственные интересы и удовлетворяют свои желания («каждый работает на себя»). И именно государству необходимо вмешиваться, согласовывать и даже навязывать общую политику. Мандевиль, последователь виталистской доктрины, утверждал: «Законы и
правительство означают для политического тела общества то же, что и “жизненные духи” для природных тел» (цит. по: с. 6).
Подобный анализ экономических проблем средствами метафор и аналогий вызывал критику со стороны тех авторов, которые предпочитали более объективный подход, в частности, Дж.Локка. В «Очерке о человеческом разуме» (1690) он утверждал: «Все искусственные и метафорические выражения... изобретены лишь для того, чтобы внушать неверные идеи. и есть не что иное, как мошенничество» (цит. по: с. 6-7). Некоторые меркантилисты XVII в. и, прежде всего, политические арифметики предпочитали менее спекулятивный и нормативный метод.
Как известно, Ф.Бэкон, критикуя методы Аристотеля и защищая знание, основанное на фактах и опыте, оказал огромное влияние на развитие научного метода вообще и медицины в частности. Косвенным путем, через своих последователей, прежде всего У.Петти и политических арифметиков, он повлиял и на формирование политэкономии.
У.Петти (1623-1687), родоначальник английской классической политэкономии, по мнению автора, одна из самых значимых фигур с точки зрения прямой связи между политэкономией и медициной. Он изучал медицину сначала в Голландии, а затем во Франции. Находясь в Париже, он регулярно встречался с Гоббсом, благодаря которому открыл для себя анатомические труды А.Везалия. По возвращении в Лондон в 1647 г. он принял активное участие в создании Лондонского королевского общества.
В «Политической арифметике» (1690) он описал свой метод, который, по его словам, был «необычным». «Вместо того чтобы употреблять слова только в сравнительной и превосходной степени и прибегать к умо-
зрительным аргументам, я вступил на путь (я уже давно хотел пойти по этому пути, чтобы показать пример политической арифметики) выражения своих мнений на языке чисел, весов и мер» (цит. по: с. 7). Метод, о котором в данном случае идет речь, - это статистико-экономический метод, который в истории науки Петти применил первым.
Точные экономические оценки и расчеты должны были сделать государственную политику более целенаправленной и осмысленной. Однако подобный подход не исключал использования биологических моделей и медицинских метафор. Хотя «Политическая арифметика» была безупречным выражением философии Бэкона и программы Лондонского королевского общества, тем не менее Петти допускал использование аналогий и метафор, вновь ссылаясь на Бэкона. Фрэнсис Бэкон, по словам Петти, «проводит убедительную параллель между телом природы и телом политики, между искусством сохранять и то, и другое во здравии и крепости. И столь же разумно полагать, что анатомия - это лучший фундамент, как для первого, так и для второго, и что осуществлять политику без знания ее симметрии, строения и пропорций нецелесообразно» (цит. по: с. 9). Не случайно свою книгу, посвященную исчислению национального дохода и национального богатства страны, он назвал «Политическая анатомия Ирландии» (1691). В предисловии к этой работе свой выбор Петти объяснял следующим образом: «Как студенты-медики практикуются на наиболее распространенных и знакомых им животных. так и я выбрал Ирландию как такое политическое животное» (цит. по: с. 9).
В своем «Левиафане» (1651) Гоббс, с которым Петти поддерживал тесные связи, определял государство как «искусственное тело», деньги называл «кровью Республики» (цит. по: с. 9). Механизм циркуляции крови и его сходство с денежным обращением позволили Гоббсу и Петти лучше понять роль денег в экономике. Деньги сами по себе не способны накормить людей; это лишь инструмент. Петти трактует деньги как особый товар, выполняющий функцию всеобщего эквивалента. Количество необходимых для обращения денег определяется размерами торговопромышленного оборота, т.е. в конечном счете количеством реализуемых товаров, их ценами и частотой обращения денежных единиц в разных сделках (скорость обращения). Таким образом, отталкиваясь от открытия Гарвея и идей Гоббса, Петти первым ввел такой параметр, как скорость обращения денег.
Благодаря работам Монкретьена, Петти, Дайвнанта, Буагильбера и Мандевиля использование биологической модели в экономике помогло
дать целостную картину ее структуры и функционирования, а также сформулировать ряд принципов, включая скорость обращения денег, разделения труда и иерархию экономической деятельности.
В свою очередь, концепции выхода из экономических кризисов (особенно продовольственных) испытали значительное влияние со стороны медицинской практики того времени. Как писал Мандевиль в 1714 г., «внятная политика для общественного тела - то же самое, что искусство медицины для живого тела. и ни один врач не пропишет при водянке то, что следует применять при диабете» (цит. по: с. 10). Экономические кризисы рассматривались как болезнь, которая имеет свою внутреннюю причину. Аналогия между контролем над экономическим кризисом и лечением больного позволяла провести параллели между ролью врача и ролью государства.
Отправной точкой таких параллелей стал принцип правильного питания и соблюдения диеты, предполагавшей отсутствие как переедания, так и недоедания. Обличая иностранных торговцев, Монкретьен, который мыслил хозяйство страны прежде всего как объект государственного управления, в качестве обоснования своей протекционистской политики обращался именно к этому принципу. «Питание страны подобно питанию тела. Хороший политический порядок выбирает, что полезно, и оставляет это для себя, позволяя вывозить лишь то, что имеется в избытке» (цит. по: с. 11).
Хотя Ман, как хороший меркантилист, знал о проблемах, возникающих в связи с экспортированием пшеницы из страны, он, тем не менее, осмотрительно добавляет, что «избыток продовольствия в стране столь же вреден, как и его недостаток» (цит. по: с. 11). Поэтому он не исключал вмешательства государства (желудка) даже внутри страны, чтобы лучше управлять распределением продовольствия.
В отличие от этих авторов, которые настаивали на том, что государство должно регулировать рынок и выполнять протекционистскую функцию в экономике страны, Дж.Локк и Буагильбер защищали политику свободы торговли. Джон Локк, философ, отец английского либерализма, который также был врачом и последователем медицины Гиппократа, занимает важное место в экономической науке. Локк использовал доктрину «основных соков» для объяснения своего видения саморегулирующейся природы рынка. Его представление очевидно перекликается с идеей, доминировавшей в медицине того времени, заключающейся в том, что природа сама лечит свои болезни. Как врач не должен вмешиваться,
но лишь помогать естественным процессам, так и государство не должно заниматься регулированием экономики.
Одним из примеров такого подхода может служить доктрина Буагильбера, родоначальника классической политэкономии во Франции. Его волновали причины застоя и упадка французской экономики, которые он видел в системе налогов и ограничениях торговли. В связи с этим он предлагал провести большую налоговую реформу, освободить внутреннюю торговлю от ограничений, ввести свободный рынок зерна и не сдерживать естественное повышение цен на него.
Франция переживала сельскохозяйственный кризис, который Буа-гильбер считал болезнью общества, потому что цена на пшеницу была слишком низкой. Причиной этого стал ее избыток, который был связан с ограничениями на экспорт зерна. Крестьяне, не получая прибыль, сокращали производство пшеницы, что вело к голоду. «Пища, потребляемая без меры, приведет к смерти столь же определенно, как и длительное голодание», - писал Буагильбер (цит. по: с. 12). Он считал, что экономика будет лучше развиваться в условиях свободной конкуренции, когда товары смогут находить на рынке свою «истинную ценность». По его словам, «открытие границ станет лекарством от экономического спада, так же как кровопускание служит средством от гуморального застоя» (цит. по: с. 13).
Связь между политической экономией и медициной касалась не только методологических и эпистемологических вопросов. Она распространялась и на практические области, поскольку перед медициной была поставлена сложнейшая задача - сохранение и укрепление здоровья населения. Здоровье нации постепенно превратилось в экономическую категорию, поскольку от него зависит боеспособность армии и жизнеспособность страны.
Выражение французского политического мыслителя и социолога Ж.Бодена (1530-1596): «Единственное богатство - это человек» - в XVII в. было подхвачено многими комментаторами и иллюстрирует один из лейтмотивов меркантилистской и предклассической экономической мысли: как сделать богатыми людей и государство. Люди стали восприниматься в качестве главных создателей благосостояния страны.
Проведенный анализ подтверждает, что экономика как наука формировалась с помощью междисциплинарного обмена, причем медицинские метафоры в этот период играли главенствующую роль. Несмотря на явные различия, связь между медициной и экономикой так и не была из-
жита, о чем свидетельствует использование медицинских терминов в современном экономическом дискурсе и в обыденной речи. «Мы говорим о нездоровой экономике, больном государстве, о вялой политике, о съеденных сбережениях, о несварении» (с. 10). Однако в настоящее время медицинские метафоры играют исключительно иллюстративную роль, тогда как в XVII в., в период становления экономики, они частично выступали источником концептов и методов (с. 16).
Т. В. Виноградова
HEDGECOE A. Terminology and the construction of scientific disciplines: The case of pharmacogenomic // Science, technology a. human values. - Cambridge (Mass.), 2003. - Vol. 28, N 4. - P. 513-537.
Насколько важны названия в социальном конструировании научной или технической дисциплины? Имеет ли значение, как назвать исследовательскую область с точки зрения ее будущего развития и влиятельности? Автор, английский социолог науки, пытается дать ответ на эти вопросы на примере дисциплины, выросшей из современных генетических исследований - фармакогеномики (изучение наследственных различий между людьми, влияющих на метаболизм лекарственных средств).
Термин «фармакогеномика» - современная модификация термина «фармакогенетика», который используется с 1959 г. для описания исследований, посвященных генетическим вариациям чувствительности к лекарственным препаратам. Внутри любой человеческой популяции существует разброс в реакциях на тот или иной препарат: от ее отсутствия, клинического эффекта до причинения вреда и даже смерти. Современные лекарственные средства продаются и прописываются по принципу, что данный препарат подходит всем, но генетические различия между людьми означают, что это далеко не так. Термин «фармакогеномика», появившийся в научной литературе в 1997 г., часто противопоставляется фармакогенетике, хотя очевидно, что эти две области в значительной степени пересекаются. Если термин «фармакогенетика» существует уже более 40 лет, вполне резонным кажется вопрос, почему теперь стали говорить о фармакогеномике?
