Спросить
Войти
ИСТОРИЧЕСКИИ ОПЫТ ОСВЕЩЕНИЯ В РОССИЙСКОЙ ПЕЧАТИ БОРЬБЫ ФСБ РОССИИ С ТЕРРОРИЗМОМ
В 1995 - 1999 ГГ.
С.В. Демиденко, соискатель МПГУ
Обращаясь к эпохе радикальных рыночных реформ 1990-х годов, следует отметить, что одним из важнейших последствий масштабной ломки традиционной советской социально-экономической модели, устоявшейся системы морально-нравственных отношений, основанной на значительной социальной однородности общества, явился глубокий кризис правосознания значительной части общества. Страну буквально захлестнули волны межнациональных конфликтов, а затем и криминальных войн. Уже к 1994 г. криминалитет превратился в одну из основных угроз национальной безопасности. Не случайно, задолго до президентских выборов 1996г., Б.Н. Ельцин Указом от 14 июня 1994 года «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности» нацелил на борьбу с данным социальным злом не только традиционные правоохранительные органы, но и спецслужбы. И хотя этот шаг был воспринят рядом изданий, позиционировавших себя в качестве «демократических», как покушение на фундаментальные свободы, его необходимость была более чем очевидной.
Особенно очевидным это стало с началом осуществления операции по восстановлению конституционного строя в Чеченской республике. В контексте событий 1994 - 1996 годов, следует изначально признать справедливость уже устоявшегося в литературе вывода о том, что федеральные власти, в том числе и спецслужбы России, Федеральная служба контрразведки («Лубянка»), свою информационную войну с сепаратистами и террористами однозначно проиграли.
При этом после первоначально достаточно благожелательной позиции к органам госбезопасности, по мере развития контртеррористической операции в печати, средствах массовой информации в целом, на ФСК была возложена ответственность за «разжигание войны в Чечне». Служба прямо объявлялась ее инициатором и вдохновителем, а также организатором военной подготовки «чеченской оппозиции». Вместе с тем Федеральная служба контрразведки обвинялась в совершенно неудовлетворительном специальном обеспечении операции. Демократические журналисты охотно издевались над ведомством, акцентируя внимание на провале агентуры ФСБ в Чечне после ареста дудаевцами подполковника Крылова. Они настаивали и на решающей роли ФСК в организации провального штурма Грозного. На фоне массированной атаки армии журналистов, попытки ведомства возложить ответственность за происходящее на иностранных наемников, тем более, педалировать тему подкупа журналистов Д. Дудаевым, давали лишь дополнительный повод для сарказма не только для зарубежных, но и для довольно значительной части российских печатных изданий [1].
Итог пропагандистского бессилия спецслужб оказался вполне прогнозируемым и однозначно неизбежным. Налет боевиков на Буденновск еще раз показал всю трагичность полной беспомощности властей не только в военной области, но даже и в сфере общения с террористами. Широко известные «переговоры» В. Черномырдина с Басаевым, свидетелями которых стала вся страна, доказали полное отсутствие какой-либо продуманной стратегии и борьбы с террористами, и ее пропагандистского обеспечения. В этой ситуации главе существенно укрепленного и реорганизованного в ФСБ России основного «чекистского» ведомства С. Степашину вспомнили все неудачи, прежде всего, нерасследованные дела, получившие широкий резонанс в печати (А. Меня, Д. Холодова, В. Листьева и пр.). А после трагических событий в Первомайском, когда в самом убогом виде выступил уже и сам президент Б. Ельцин, забавно «считавший» перед журналистами снайперов,
руководители спецслужб, по сути, вновь были обречены на роль отставников. В то же время ФСБ России подверглась массированной критике в СМИ, в которой явственно присутствовала заинтересованность зарубежных спецслужб.
Фактор военного времени в 1995 - 1996 гг. дополнил фактор перехода к предвыборным кампаниям - в Государственную Думу и президентской. В данной ситуации вновь отмечалось возрастание спроса со стороны определенных сил на разработку в печати темы коварных происков и злодеяний спецслужб, проникающих повсюду и теперь уже непременно нацеленных на внедрение своих офицеров «в аппарат Президента Ельцина» [2].
Фактически в это время «демократическая» печать вернулась в начало 1990-х годов. И периодику, и книги «специалистов по КГБ» вновь переполнили призывы о том, что «пора очистить от десятков тысяч антигосударственных и антинародных элементов, именующих себя «чекистами», целые кварталы многоэтажных зданий, которые они занимают во всех более-менее крупных городах, выкинув им вслед портреты их любимого Дзержинского». Самые дикие оценки казались при этом вполне естественными. Так, к примеру, И. Бунич, задолго до последующих пропагандистских баталий, легко установил связь КГБ -ФСК с международным терроризмом. [3]
В свою очередь, спецслужбы России в это время не сумели поставить грамотную работу с печатью, причем как в плане ее информирования, так и в плане разоблачения деструктивных и откровенно заказных публикаций в самой печати.
Тем не менее, уже первая «чеченская кампания» показала актуальность борьбы с вполне выявившейся в эти годы угрозой распространения волны террора на территорию всей России. Как образно сформулировал в данной связи Е. Стригин: «Изменять ФСК все-таки решили. ФСК трансформировали в ФСБ. Внешне поменяли только одну букву из трех, да и к тому же последнюю. Внутренне изменения были несколько более значительны. Приспичило. И это поняли все - и власть, и оппозиция» [4].
В свою очередь, и в печати со временем все более стали доминировать идеи всемерного укрепления органов госбезопасности, восстановления их доброго имени. Все более понятными для многих становились и вопросы соотношения процессов демократизации страны и обеспечения государственной безопасности. Наиболее последовательные издания, анализируя сложившуюся в стране ситуацию, четко указывали: «Когда повсеместно наблюдается правовой беспредел, говорить о слепой верности идеалам демократии в ущерб обеспечению безопасности государства, общества и человека просто безнравственно» [5].
На данном фоне привычное место органов госбезопасности на лобном месте российской печати занял скорее «Кремль», совершенно справедливо обвинявшийся в развале и страны, и системы ее безопасности.
В целом, необходимость укрепления органов госбезопасности была осознана в достаточно широких слоях, получила поддержку общественности. Однако данный процесс был существенно затруднен общими пессимистическими итогами «первой чеченской».
Следует также учесть специфику российского журналистского сообщества данной эпохи. Для значительной части изданий вся российская действительность ограничивалась горизонтами кремлевской жизни. Соответственно, пресса в основном писала о кулуарных интригах, о кадровых перемещениях, о «перегруппировке сил в спецслужбах». Таким образом, она шла по относительно более легкому пути освещения сенсаций и интриг. А это, в свою очередь, искажало любую перспективу. В указанном конВОПРОСЫ ИСТОРИИ
тексте считаем весьма интересным меткое наблюдение возглавлявшего в 1996 - 1999 гг. ЦОС ФСБ России генерал-майора А.А. Здановича. По его мнению, такому поведению «к сожалению, способствует и сама природа коммерциализированного рынка средств массовой информации, по субъективно-конъюнктурным причинам нацеленных на поиск и создание сенсаций любой ценой и конфликтную подачу материалов, как необходимых условий выживания в жесткой конкурентной среде» [6].
Отметим также полную неразработанность в России каких-либо норм и правил освещения в средствах массовой информации террористических актов.
К сожалению, далеко не на высоте положения в данное время оказались и соответствующие подразделения ФСБ, которые недостаточно акцентировали внимание на действительно важных проблемах, прежде всего, проблеме борьбы с терроризмом. По сути, она приобрела вполне адекватное отражение лишь с началом в 1999 году «второй
чеченской кампании», прямо определявшейся как «контртеррористическая операция на Северном Кавказе». А ведь по оценкам зарубежных специалистов, еще в 1995 г. в Чечне насчитывалось не менее 6 тысяч прибывших из-за рубежа наемников-террористов [7], в то время именовавшихся рядом изданий не иначе как «бойцами сопротивления» во главе с «полевыми командирами».
АЛЬТЕРНАТИВЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ И СТАНОВЛЕНИЕ СОВЕТОВ В КУБАНО-ЧЕРНОМОРСКОЙ
ОБЛАСТИ В 1920 Г.
С. С. Афанасьева, Ростовский государственный университет путей сообщения
Победа большевиков в Гражданской войне выдвинула в качестве первоочередной задачи создание новой системы управления. В соответствии с существовавшей революционной традицией и их вполне оформившимися теоретическими представлениями о характере новой власти, идеалом политического устройства без всяких сомнений считалась республика Советов как наиболее демократическая форма государственного устройства.
В данной связи следует особо отметить, что значительная часть населения России вообще не была долгое время знакома с большевизмом и видела только представителей белых, которые введением новых повинностей и налогов вызывали его недовольство. Население же окраин не знало «результатов практического применения его на шкуре-обывателя». Так, белогвардейский генерал Шкуро в своих воспоминаниях отмечал отношение население Северного Кавказа к новой власти: «В начале советской власти, ей поверили и считали, что она знаменует собой начало казацко-мужицкого царства» [1]. Поэтому население не смогло «дать полного напряжения», чтобы предотвратить надвигавшиеся на них испытания и мучения [2].
В итоге, переход к непосредственному воплощению в целом достаточно интересной идеи формирования представительных органов власти в лице Советов в жизнь оказался весьма непростым. На Кубани и Черноморье обычная ситуация послевоенного хаоса весны 1920 г. дополнялась противоречивым наследием прежнего периода развития. С одной стороны, исторически Кубанская область отличалась наличием станичного самоуправления в лице станичного сбора, станичного управления, атамана и суда. В городах области также получил свое развитие институт самоуправления в лице городских дум и управ. Таким образом, местное население в гораздо большей степени, чем в центральной России было ориентировано на развитие начал самоуправления.
С другой стороны, в течение революционного периода 1917-1920 гг. в области, наряду со старыми структурами самоуправления, оформился целый ряд новых органов, представлявших интересы различных социальных групп. Помимо органов казачьей власти (от станичного самоуправления до Рады), здесь действовали городские думы, гражданские комитеты Временного правительства, Советы и пр. При этом следует согласиться с мнением П.И. Остапенко о том, что «советы выступали как орган власти лишь одной небольшой части населения» [3].
В данной обстановке становление классической советской вертикали, последовательно разворачивавшееся на Кубани с 1920 г., получило целый ряд специфических черт. Прежде всего, весна 1920 года - время вторичного установления Советской власти на Кубани, которое сопровождалось введением жесткого централизма в управлении. В частности, в состав Кубанской области была включена Черноморская губерния, и она стала именоваться Кубано-Черноморской. Вскоре начались бесконечные внутренние реорганизации и изменения границ. На фоне непрерывных административных реорганизаций укажем также на параллельное существование и, нередко, противостояние и противоборство возникавших ревкомов и партийных, военных, продовольственных и др. структур. Образно характеризуя кубанскую практику, следует признать справедливым публицистически заостренный вывод одного из партийных публицистов начала 20-х годов о том, что реально на местах руководство осуществляли «все кому не лень» [4].
Любопытно, что наряду с этим, общеполитическая ситуация отличалась крайней степенью недоверия большевистского руководства к любым ранее существовавшим формам самоорганизации населения, в том числе и к Советам. Более того, первоначально специфика военного времени обусловила главенство тенденции к ограничению не только самодеятельности населения, но и советского строительства как такового.
Несмотря на кажущуюся парадоксальность вывода, на наш взгляд, первый этап становления большевистской власти на Кубани (весна - начало лета 1920 г.) может быть определен как этап десоветизации. Замена Временного Исполнительного комитета Кубанской области на областной ревком, упразднение всех городских органов самоуправления, наконец, повсеместный роспуск всех национальных Советов (2.04.1920г.) [5] - эти и аналогичные им мероприятия ознаменовали собой начало «советского» периода кубанской истории. В считанные недели от элементов «советской» власти в области, и то ненадолго, остался лишь открытый в Екатеринодаре 24 марта 1-й дом Советов [6]. Таким образом, высшая военно-политическая власть об-
