Почему Александр отошёл от Аристотеля? (критический анализ историографии)

интеллектуальная история

УДК 94(3):930-051

Никоненко С. В.

ПОЧЕМу АЛЕКСАНДР

отошёл от аристотеля? (критический анализ историографии)

В статье проводится критический анализ освещения взаимоотношений Аристотеля и Александра Македонского в древней и новой историографии. С помощью философских методов делается попытка реконструировать интерпретацию деяний Александра глазами Аристотеля. Хотя между учителем и учеником было достаточно поводов для разногласий, ни одна из классических и современных точек зрения на этот вопрос не может быть свободна от критики.

Целью настоящей статьи является рассмотрение влияния педагогической деятельности Аристотеля на формирование мировоззрения Александра Македонского и последующих взаимоотношений между этими двумя выдающимися людьми. Рассмотрев источники и интерпретации разных авторов, я постараюсь обозначить критическое отношение к некоторым точкам зрения, высказанным в древней и новой историографии. Применение методов герменевтики и аналитической философии, как мне кажется, позволит подвергнуть критике некоторые, казалось бы, устоявшиеся убеждения, а также выявить новые проблемные вопросы и возможные затруднения. При этом я постараюсь, насколько возможно, реконструировать мнение Аристотеля относительно личности, деяний и политических взглядов своего ученика.

Согласно Плутарху, Александр почитал Аристотеля, но впоследствии испытал к нему определённое охлаждение.

«Александр сначала восхищался Аристотелем и, по его собственным словам, любил учителя не меньше, чем отца, говоря, что Филиппу он обязан тем, что живёт, а Аристотелю тем, что живёт достойно. Впоследствии царь стал относиться к Аристотелю с подозрительностью, впрочем не настолько большою, чтобы причинить ему какой-либо вред, но уже самое ослабление его любви и привязанности к философу было свидетельством отчуждения», — повествует Плутарх (Plut. Alex. 8. Пер. М. Н. Ботвинника и И. А. Перельмутера). Эта интерпретация эволюции взаимоотношений учителя и ученика стала официальной и определяющей большинство выводов историографии. Однако есть второй источник, который содержит в себе иную версию. Диоген Лаэртский пишет об Аристотеле: «Оттуда он явился в Македонию к Филиппу; здесь он взял в обучение его сына Александра... А когда он рассудил, что уже достаточно провёл времени с Александром, то уехал в Афины» (Diog. Laert. V.1.4. Пер. М. Л. Гаспарова). Сопоставление этих источников позволяет сделать вывод о том, что решение об оставлении своего ученика для Аристотеля было сознательным выбором. Либо он посчитал, что уже достаточно обучил наследника, либо он в той или иной степени разочаровался в своей деятельности и решил её прервать. Здесь, вероятнее всего, присутствует целый комплекс причин и намерений: завершение курса обучения, стремление вернуться в Афины ради (по мнению Аристотеля) более важной деятельности, возможное разочарование в Александре, неуютное мироощущение в Македонии в статусе домашнего придворного учителя и т. д. По этому поводу порой делаются выводы, что, во-первых, Аристотель в совершенстве и полноте преподал Александру все науки (после чего Аристотелю уже нечему было учить наследника македонского престола) и, во-вторых, возмужавший Александр больше не нуждался в своём учителе. Такой сценарий событий можно, на наш взгляд, признать лишь вероятным, но никак не достоверным; у нас недостаточно источников, чтобы сделать подобные выводы.

Когда обращают внимание на содержание философии, которую Аристотель преподавал Александру, совершенно справедливо исходят из приоритета этики и политики. В этой связи, следует отметить, что, хотя точное содержание курсов

Аристотеля неизвестно1, оно соответствует тому, что Аристотель написал в своих трактатах «Никомахова этика», «Политика», «Физика» и др. Аристотель смотрит на варваров исключительно с традиционной точки зрения, доказывая, что у них нет ни надлежащей человечности, ни справедливого государственного строя. Он пишет: «Поэтому и говорит поэт: "Прилично властвовать над варварами грекам"; варвар и раб по своей природе понятия тождественные» (Arist. Pol. 1252b. Пер. С. А. Жебелёва). При этом Аристотель придерживается полисной политической системы и аристократических воззрений, не исключающих выборности царей. Ведь государственный муж, по Аристотелю, властвует над свободными и равными, а не над подданными и рабами. Хотя Аристотель лояльно относится к идее царской власти, он считает классическую форму монархии, когда царь пожизненно правит государством, деспотической или тиранической формой правления. Такие политические воззрения на царскую власть, несомненно, вступают в противоречие с государственным строем Македонии. В этих условиях, считаясь с местными традициями, Аристотель, скорее всего, стремился смягчить неизбежное зло от единоличного правления проявлением политической мудрости добродетельного и справедливого монарха. И хотя Аристотель считает идеал просвещённой монархии утопическим, ему, при воспитании и наставлении Александра пришлось искать новую, компромиссную форму царской власти, которая является единоличной по праву, но при этом добровольно ограниченной советом приближённых достойных мужей. Справедливости ради, следует отметить, что Александр применял «смешанную» форму царской власти, постоянно приноровляясь к обстоятельствам. То он принимал единоличные и волевые решения, то советовался со своим окружением, учитывал мнения приближённых, а порой даже отдавал на их суд важные дела. В воспетой историографией политической мудрости Александра, когда он, имея полное право на деспотизм, принимает, тем не менее, во внимание мнения разных групп

своего окружения, постоянно выслушивая македонян, греков и персов, не могло не сказаться влияние учения Аристотеля.

Одна из главных особенностей практической философии Аристотеля — признание родства между вопросами этики и политики. Аристотель считает, что только требования добродетели способны придать правлению не только легитимность, но и высший авторитет. Здесь я хотел бы затронуть вопрос, который биографы Александра затрагивают редко, а именно вопрос о соотношении этических и политических воззрений Платона и Аристотеля. Тут может возникнуть недоумение: какое отношение имеет Платон к рассматриваемой проблеме? Однако, поскольку мы здесь судим о философии, то следует отметить, что Аристотель смотрит на Александра (его личность и деяния, его добродетели и пороки, политические порядки Македонии, военные и политические решения на Востоке) с неплатоновской точки зрения. По Платону, правитель должен быть совершенным в нравственном отношении, равно как и править совершенным (идеальным) государством. Поэтому интерпретатор, который занимает платоновские позиции, должен осудить Александра в большинстве случаев и как личность, и как правителя. Любопытный отзыв такого рода можно встретить у Цицерона: «Македонского царя Филиппа сын его, несомненно, превзошёл подвигами и славой, но доступностью и добротой Филипп, насколько я знаю, превосходил сына. Таким образом, отец всегда был великим, сын весьма часто дурным» (Ос. Ве о]^с. XXVI. 90. Пер. В. О. Горенштейна). Негативное суждение Цицерона инспирировано воззрениями Академии: представлениями об идеальном правлении и совершенном нравственном облике правителя. Тем самым, можно сделать вывод, что морализирующая историография безусловно осуждает личность и многие деяния Александра, если она находится под влиянием платонизма, и стремится оправдать некоторые черты личности и поступки Александра, если она находится под влиянием аристотелизма. Платон имеет важное косвенное отношение к историографии деяний Александра, поскольку именно он задаёт тот идеальный, возвышенный и безусловный нравственный стандарт, опираясь на который, можно не только описывать и интерпретировать, но и судить.

Авторитет Платона столь велик для Аристотеля и историографов, которые придерживались его воззрений, что им

не представляется возможным в полной мере оправдать такие качества личности Александра, как непомерное честолюбие и властолюбие, вспыльчивость, приступы жестокости, жажду неограниченного господства и поклонения. Всё, что можно сделать в этом отношении, — это попытаться частично оправдать Александра, исходя из логики политических обстоятельств и величия помыслов. В принципе, так поступает Плутарх.

Как смотрел на деятельность Александра и постепенное изменение его воззрений Аристотель, мы в точности не знаем. Нам лишь известно, что Аристотель ничего не писал на эти темы (сведения о том, что философ написал сочинение об Александре, вероятнее всего, недостоверны) и старался никак не высказываться о македонской политике (это позволяет сделать преждевременный вывод о лояльности и даже поддержке курса Македонии со стороны Аристотеля). Из Диогена Лаэртского нам известно, что Аристотель предостерегал Каллисфена от чрезмерного вмешательства в политику и даже предсказал его печальный конец. Также сохранилось косвенное подтверждение некоторых трений между учителем и бывшим учеником, чему свидетельствует довольно резкое письмо Александра, которое передаёт Плутарх: «Александр, по-видимому, не только усвоил учения о нравственности и государстве, но приобщился и к тайным, более глубоким учениям, которые философы называли «устными» и «скрытыми» и не предавали широкой огласке. Находясь уже в Азии, Александр узнал, что Аристотель некоторые из этих учений обнародовал в книгах, и написал ему откровенное письмо в защиту философии, текст которого гласит: "Александр Аристотелю желает благополучия! Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о высших предметах. Будь здоров"» (Plut. Alex. 7. Пер. М. Н. Ботвинника и И. А. Перельмутера). Письмо Александра свидетельствует, однако, исключительно о философских, академических разногласиях, что, учитывая нейтральность научной полемики, могло никак не отразиться на личных благожелательных отношениях. По крайней мере, если судить беспристрастно, мы

не можем сделать никаких подтверждённых и аргументированных выводов относительно взаимоотношения корреспондентов в целом, исходя из текста этого письма. Нельзя даже судить о том, что Александр проявляет тут заносчивость; ведь стремление преподавать философию лишь избранным, т. е. способным и сведущим, суть характерная черта интеллектуальной традиции того времени.

К вопросу о варварах. Аристотель пишет: «Царская власть у варваров имеет характер тирании, но стойт она прочно, так как основой её служит преемственность и закон» (Arist. Pol. 1285a. Пер. С. А. Жебелёва). Здесь хотелось бы ещё раз подчеркнуть разницу между Платоном и Аристотелем. В отличие от своего учителя, Аристотель, хотя и судит о политике с точки зрения должного, относится реалистически к вопросу о традиционной форме правления, свойственной тому или иному региону. Поэтому, осуждая варварский (в частности, персидский) строй как отклоняющийся от должного, Аристотель подчёркивает, что это единственно возможный строй с учётом менталитета варварских народов. Тем самым в хрестоматийном вопросе об осуждении Александра за следование персидским обычаям, Аристотель, по-видимому, занимает ту двойственную точку зрения, которую я процитировал чуть выше: он осуждает Александра с нравственной точки зрения, судит обо всём с позиции безусловного различия между эллинами и варварами, но, вместе с тем, оправдывает Александра, исходя из учёта политической необходимости. При этом Плутарх, равно как и новые историки (например, Ф. Шахер-майр), усиливает апологетическую тенденцию, которую, при определённом желании, можно обнаружить у Аристотеля. Правда, учитывая тот факт, что Аристотель такой тенденции нигде чётко не выразил, речь идёт об интерпретации взглядов Аристотеля, определённом желании поверить в то, что Аристотель мог и оправдывать Александра, высоко оценив его мудрость в новых политических условиях, здравый расчёт в стремлении привлечь на свою сторону персидскую знать и т. д. Но, если судить предельно строго и критично, всё это не более чем предположения, поскольку Аристотель придерживается исключительно эллинских представлений о власти и форме правления, последовательно занимая позицию, согласно которой «наилучшим, конечно, является тот [строй.

— С. Н.], в котором управление сосредоточено в руках наилучших» (Arist. Pol. 1288a. Пер. С. А. Жебелёва). Становится очевидным, что политический порядок, который установил Александр после покорения Ахеменидской державы, даже отдалённо не соответствует тому, о чём пишет Аристотель. И всё же, как дальновидный мыслитель, Аристотель мог предвидеть возникновение всемирной империи, но только на эллинских снованиях. Равно как и связанный узами дружбы и благодарности за восстановление родной Стагиры (а Аристотель считает дружбу высшей добродетелью), Аристотель мог, насколько это возможно, понять и даже оправдать решения своего бывшего ученика. В одном месте «Политики» он перечисляет такие качества правителя, которые историография традиционно приписывает Александру: «Царская власть покоится на тех же основах, что и аристократия: она покоится на достоинстве царя, или на добродетели его личной или его рода, или на благодеяниях, или на всём этом вместе и на его могуществе» (Arist. Pol. 1310b. Пер. С. А. Жебелёва). Ведь несмотря на то, что историографы справедливо отмечают тот факт, что Александр мог не считаться ни с кем, не следует забывать, что Аристотель был подлинным лидером и выразителем умонастроений греческой элиты; это оказывало на Александра непрестанное духовное воздействие, заставляло прислушиваться к мнению и положениям сочинений учителя.

Покидая идейное пространство «Политики», перейдём к эллинскому вопросу. Аристотель пишет: «Эллинский род... обладает и мужественным характером, и умственными способностями; поэтому он сохраняет свою свободу, пользуется наилучшим государственным устройством и способен властвовать над всеми, если бы только он был объединён общим государственным строем» (Arist. Pol. 1327a. Пер. С. А. Жебелёва). Тем самым Аристотель придерживается той идеи создания единого греческого государства, которую преследовал Филипп при заключении Коринфского союза. В Александре он также видит гаранта и хранителя греческих интересов, распространителя греческих ценностей и стандартов по всему миру. Когда же Александр начал строить космополитическую империю, не делая различия между греками, македонянами и персами, это могло вызвать недовольство Аристотеля, что могло привести к отчуждению между учителем и учеником.

Аристотель видел в имперской политике Александра не только отход от эллинских ценностей, но также и политические ошибки, возникшие вследствие недальновидности и проявления порочности. Мы ничего не знаем о реакции Аристотеля на убийство Александром Клита в приступе гнева, казни Филоты, введении проскинезы, заточении и смерти Каллис-фена. Можно лишь предположить, что, исходя из взглядов «Политики», Аристотель должен был осудить такие деяния Александра, руководствуясь при этом метафизическими аргументами. Даже Плутарх при своём лояльном отношении к новшествам Александра не может удержаться от восхваления Каллисфена, который «избавил греков от большого позора» (Plut. Alex. 54. Пер. М. Н. Ботвинника и И. А. Перельмутера), открыто выступив против проскинезы. Я бы предположил, что в этом вопросе, задевающем честь и достоинство эллинов и македонян, Аристотель придерживался догматической, проплатоновской точки зрения, запрещающей греку преклоняться перед кем бы то ни было, кроме богов. И с метафизической, и с традиционной точки зрения Аристотель мог воспринять проскинезу и деспотизм Александра как нечто, что идёт вразрез с аристократическими эллинскими представлениями и существенно ущемляет эллинское достоинство.

Теперь, когда рассмотрены взгляды Аристотеля, обратимся к апологетической традиции историографии в отношении Александра. В первой речи «О судьбе и доблести Александра» Плутарх выражает идеологию апологетической традиции древней историографии. Он считает Александра не только политиком, но и выдающимся практическим философом, воплотившим идеи мудрецов на практике, что позволяет поставить Александра в один ряд с Ликургом, Со-лоном, Платоном, Периклом. Он пишет: «Действительно, кто отправлялся от больших и лучших задатков величия духа, мудрости, здравомыслия, мужества, чем те, которыми напутствовала Александра в этот поход философия? Он выступал против персов, почерпнув для этого больше в учении своего наставника Аристотеля, чем в наследии своего отца Филиппа [...] Ведь общеизвестно, что он ничего не писал о силлогизмах или о каких-либо философских положениях, не был участником прогулок в Ликее или философских собеседований в Академии: ведь именно так определяют философию те, кто

видит её в словах, а не в делах. Но ведь ничего не писали и знаменитейшие философы — Пифагор, Сократ, Аргесилай, Карнеад, хотя их не отвлекали такие войны и они не проходили далёкие земли, укрощая варварских царей, основывая греческие города среди диких племён, научая первобытные народности законам и мирной жизни; даже имея досуг, они предоставили писание софистам. На каком же основании их считают философами? На основании того, что они говорили, как жили, чему учили. Из этого же надо исходить и в суждении об Александре: из того, что он говорил, что совершил, как воспитывал, мы увидим, что он был философ» (Plut. Mor. IV.327E-328D. Пер. Я. Боровского). Далее Плутарх сравнивает Александра с Аристотелем, причём сравнение осуществляется не в пользу последнего: «Он не последовал совету Аристотеля обращаться с греками как предводитель, заботясь о них как о друзьях и близких, а с варварами как господин, относясь к ним как к животным или растениям, что преисполнило бы его царство войнами, бегством и тайно назревающими восстаниями» (Plut. Mor. IV.329A. Пер. Я. Боровского). В своих соображениях Плутарх руководствуется, прежде всего, политическими сочинениями Аристотеля2. Но мне кажется, что Плутарх несколько смешивает вопросы теории и практики. Аристотель судит теоретически, т. е. как философ. На основании отвлечённых, логических и метафизических аргументов он доказывает, что эллинские ценности суть высшее достижение человечества; нет и не может быть никаких стандартов превыше эллинских. Александр же понимает отмеченное Плутархом «согласие» наций, не сопровождая это какими бы то ни было теоретическими аргументами, выводя исключительно как форму идеологии. Сохранившиеся биографии Александра позволяют с уверенностью сказать, что единственным критерием, «уравнивающим» три главных народа его империи (македоняне, греки, персы), было требование признания его безусловной царской власти. Никакого сплочения народов в единую общечеловеческую семью не было и не могло быть. Проявил ли Александр воспеваемую Плутархом мудрость и дальновидность, приноравливаясь к персидским обычаям, добиваясь проскинезы, желая обожествления? Ве2 Не следует исключать и возможности того, что Плутарх мог знать о других воззрениях Аристотеля из утраченных источников.

роятно, в политическом отношении стремление Александра опираться на персидскую знать (и даже стремиться казаться «своим» для неё) было политически оправдано. Однако не было никакой необходимости в принятии варварских духовных и традиционных ценностей. Классическим аргументом здесь может послужить обращение к будущей политике Рима в Азии. Римляне, как и Александр, старались по возможности сохранить местные порядки и привилегии местной знати. Однако ни о каком смешении с варварами не могло идти и речи; в отношении того, что мы назвали бы «духовными ценностями», римляне всегда придерживались собственной (по своему типу эллинской) культуры. Тем самым, хотя и не сохранилось никаких мнений Аристотеля на этот счёт, философ мог воспринимать ношение варварского платья, брак с Роксаной, проскинезу, возросший деспотизм Александра как фатальные политические ошибки. По крайней мере, с точки зрения морализирующей эллинистической традиции, представленной в трудах Цицерона и Курция, Александр безусловно осуждается, и тут влияние Аристотеля на мнение римских авторов совершенно очевидно.

Плутарх пытается оправдать амбиции Александра тем, что он стремился не к личным почестям и личному обогащению, а установлению мира и согласия. Такой аргумент мне кажется совершенно софистичным; никакой космополитической программы Александр не выдвигает. Наоборот, с точки зрения построения многонациональной империи его идея представляется ошибочной. Если римляне объединили многие народы на основе сосуществования в регионах местных и римских ценностей (при официальном доминировании последних), то Александр строит империю исключительно на авторитете собственной власти. И дело тут не в проскинезе и в стремлении к обожествлению, а в том, что Александр в своих амбициях не шёл далее тимократических представлений.

Тем не менее, в новой историографии утвердилось мнение об особой мудрости Александра как человека, превзошедшего своё время. Такую точку зрения, ставшую чрезвычайно авторитетной, выдвигает Гегель, который пишет: «Александр был введён Аристотелем в недра самой глубокомысленной метафизики; благодаря этому его природный характер совершенно очистился и освободился от оков мнения, грубости,

бессодержательных представлений. Аристотель оставил эту великую личность такою же непредубеждённою, какою она была, но запечатлел в ней глубокое сознание того, что есть истинное, и сделал этот гениальный дух пластичным, как шар, парящий в эфире»3. Воспринимая историю с позиции философии духа, Гегель рассматривает Александра как «момент развития» той идеи, которую выдвинул Аристотель. Согласно Гегелю, Александр перенял всемирно-историческую идею Аристотеля, но при этом вышел за пределы националистической, эллинской точки зрения. Однако тут бы я возразил Гегелю, поскольку Гегель, во-первых, судит с позиций совершенно другой культуры, рассматривая взаимоотношения учителя и ученика как этап в логике развития идеи, и, во-вторых, не до конца понимает то, что для Аристотеля «эллинское» и «человеческое» (т. е. всемирно-историческое, если говорить категориями Гегеля) были совершенно тождественными понятиями. Аристотель принимает «эллинское» не только как таковое, но и как «общечеловеческое», судя об этом не только с традиционной, но и с метафизической точки зрения.

Ф. Шахермайр, который считается крупнейшим новым биографом Александра, занимает гегельянскую позицию в вопросе о прогрессивности Александра по отношению к учителю, что приводит к довольно сомнительным выводам. Учитывая ограниченный объём статьи, нет возможности рассмотреть здесь все оценочные суждения Шахермайра. Приведу лишь набор выдержек. Шахермайр пишет: «Когда-то учитель и ученик сошлись как люди, стремящиеся к познанию мира. В остальном они должны были разойтись, ибо ученик превзошёл учителя в более последовательном понимании единства мира. В метафизическом, естественнонаучном и религиозном плане Аристотель перешагнул национальные рамки и был объективен до конца. Однако он избегал выходить за рамки общепринятого, если дело касалось отношения к другим народам, и не хотел идею эллинства подчинить более широкой общечеловеческой идее. Таким образом, у него сосуществовали две шкалы ценностей. Одной измерялся весь мир, а другой — эллинство... Учитывая это, можно понять, где и почему должны были ра-

зойтись пути этих исследователей закономерностей мира. Оба они стремились к универсальности, но Александр, который думал о пространствах как завоеватель и покоритель, применял принцип универсальности и к государствам, и к человеческому обществу, подчиняя всё неумолимым соображениям, направленным на пользу империи. У него возникло понятие о человечестве в целом. Таким образом, для Александра перестало существовать различие между эллинами и варварами, в его действиях появилась та логическая последовательность, которой так не хватало Аристотелю. И когда впоследствии Александр, управляя странами, стремился уравнять их, он имел все основания считать себя более последовательным представителем идеи универсальности, чем его учитель. Философ хотел познать весь мир, оставаясь духовным предводителем одних только эллинов. Александр же хотел завоевать весь мир и вместе с тем стать воспитателем всего человечества...

К этому следует добавить ещё одно расхождение, которое привело к открытому разрыву между учителем и учеником. Покоритель мира отвергал как отживший предрассудок принципиальное отличие эллинов от варваров, победителей от побеждённых. Вместо этого он выдвинул новое требование: всегда и во всём следовать его диктаторской воле. Аристотелю и всем, кто гордился своей национальной принадлежностью к грекам, эллинские представления о божественном начале казались мерой всех вещей. Всем этим представлениям Александр противопоставил теперь свой диктат. Он один, будучи победителем, хотел быть мерилом всех вещей. Этому диктату Александра противостояло представление Аристотеля об индивидуальной свободе»4.

Прокомментирую некоторые суждения Шахермайра, которые мне кажутся непоследовательными. Я не нахожу ни одного аргумента, который позволяет доказать, что Александр превзошёл Аристотеля в понимании единства мира. Аристотель в суждениях Шахермайра представляется вполне реальной личностью с убеждениями мудрого человека своего времени. Он считает, что эллинская идея сосредоточивает в себе воплощение прогресса. Александр тут представлен носителем вселенского сознания, содержащего в себе «понятие о человечестве в целом». Шахермайр судит об этом на основании

имперской и космополитической точки зрения Александра. Однако, насколько можно судить из древней историографии, Александр, в самом деле, «уравнивает» эллинов и варваров, но делает это исключительно деспотическими средствами, совершенно не выходя за пределы идеи многонациональной империи, объединённой царской властью. При всём желании я не могу признать аргументированными суждения Шахермайра о прогрессивности Александра. К тому же, сам распад империи Александра после его смерти свидетельствовал о том, что в её основании не было никакой «общечеловеческой» идеи, кроме воли царя и его жажды мирового господства. Следует учесть, что реформы Александра были зачастую субъективны, а его деяния — недальновидны и ошибочны. Мало того, в тех конкретно-исторических условиях Александр мог действовать по-иному. Поскольку история не терпит сослагательного наклонения, то трудно судить, что бы произошло, если бы Александр полагался только на военную мощь македонян и духовный авторитет греков, не смешиваясь с персами. С чисто теоретической точки зрения, такая политика была бы гораздо более естественной, соответствующей представлениям думающих людей того времени, к числу которых и относился Аристотель. К тому же, превознося прогрессивность Александра, Шахермайр совершенно беспристрастно судит о диктате и деспотизме покорителя мира, что, по понятиям политической теории того времени, воспринималось как форма неприкрытой тирании.

В данной статье я старался не акцентировать внимание на особенностях личности Александра, воспринимая его преимущественно как политическое лицо, государственного мужа. Однако нельзя не отметить, что в конце своего правления Александр совершенно отошёл от того нравственного облика благородного мужа, которому учил его Аристотель. Конечно, власть развращает всех, да и характер Александра был вспыльчивым, порой и жестоким (как в случае стирания с лица земли Фив и Олинфа). Однако не только уравнивание греков с варварами и заточение Каллисфена, но и некоторые другие деяния могли отвратить от царя бывшего учителя. Основывая Александрию, Александр создал этот город по образцовым представлениям, которые разрабатывал Аристотель5, проявив

при этом незаурядные мудрость и талант. Спустя несколько лет, после смерти Гефестиона, Александр задумал соорудить ему грандиозный памятник, одно основание которого равнялось двум квадратным стадиям. Пятиярусная башня должна была быть помпезной и богато украшенной; в ней не было ничего от величественного греческого стиля. Для Дельф, Делоса, Илиона и других городов царь приказал создать проекты циклопических храмов, а гробница Филиппа должна была соперничать с пирамидой Хеопса. Подобный оборот к архитектуре гигантизма воспринимался современниками как откровенно ретроградное деяние и признак деградации вкуса царя. В конце концов, как отмечает Шахермайр, Аристотель был философом, частным лицом, и «против философа была бессильна власть покорителя мира»6. Возможно, Аристотель в своей сдержанной оппозиции уже предвидел, что возврат к принципам политики Филиппа, к эллинскому курсу станет неизбежен. Тем не менее, несмотря на все разногласия, вывод Б. Г. Гафурова и Д. И. Цибукидиса о том, что «Аристотель прекратил дружеские связи со своим бывшим воспитанником, не одобряя ни его поведения, ни его политики»7, представляется недостаточно подкреплённым и всего лишь предположительным.

Тем самым, при относительном богатстве сведений о жизни как Александра, так и Аристотеля, многие суждения об их взаимоотношениях можно сделать лишь в предположительной манере. Проанализировав различные интерпретации в историографии, я пришёл к выводу, что большинство из них не более чем мнения, которые (хотя и аргументированы) являются всего лишь версиями. Я полагаю, что вопрос о взаимоотношениях учителя и ученика не может быть понят, исходя из той или иной основной причины, как полагали большинство историографов. Такие существенные факторы, как разница в этнической принадлежности, возрасте, характере, общественном положении, понимании назначения человеческой жизни, не могли не сыграть свою роль. Но они сыграли эту роль не по отдельности, а в виде хитросплетения причин и факторов; причём эту комбинацию вряд ли удастся полно6 Шахермайр Ф. Указ. соч. С. 321.

стью реконструировать. Критикуя историографию, в настоящей статье мы приходим к некоторым вековечным вопросам, среди которых важен не только классический вопрос о соотношении политических взглядов учителя и ученика, но и вопрос о том, можно ли вообще сопоставлять жизнь философа и жизнь царя. Был ли вообще Аристотель таким «политиком», а Александр таким «философом», как их представляет историография? Приходится признать, что на этот вопрос нет исчерпывающего ответа. Поэтому мне хотелось бы закончить статью скептическим положением из «Опытов» Монтеня, где говорится, что нельзя равнять пути царей и философов: «Если бы кто-нибудь спросил Александра, что он умеет делать, тот бы ответил: подчинять мир своей власти; если бы кто-нибудь обратился с тем же к Сократу, он, несомненно, сказал бы, что умеет жить, как подобает людям, то есть в соответствии с предписаниями природы, а для этого требуются более обширные, более глубокие и более полезные познания. Ценность души определяется не способностью высоко возноситься, но способностью быть упорядоченной всегда и во всём. Её величие раскрывается не в великом, но в повседневном»8.

Источники

Аристотель. Сочинения. В 4 т. Т. 4. М., 1983.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. В 2 т. Т. 2. М., 1984.

Плутарх. Моралии. М.; Харьков, 1999.

Диоген Лаэртский. О жизни, учения и изречениях знаменитых

философов. М., 1979. Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1981.

Литература

Гафуров Б. Г., Цибукидис Д. И. Александр Македонский и Восток. М., 1980.

Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории / Пер. с нем.

А. М. Водена. СПб., 1993. Кошеленко Г. А. Градостроительная структура «идеального»

полиса // ВДИ. 1975. № 1. С. 3-26. Монтень М. Опыты. Избранные главы / Пер. с фр. М., 1991. Шахермайр Ф. Александр Македонский / Пер. с нем. М. Н. Ботвинника и Б. Функа. М., 1984.

Никоненко Сергей Витальевич, профессор кафедры онтологии и теории познания, доктор философских наук, профессор (Санкт-Петербургский государственный университет, г. Санкт-Петербург, Россия); эл. почта: serg_nikonenko@rambler.ru.

Why Alexander Stepped Away from Aristotle?

The Criticism of Historiography

The matter of the article is the critical analysis of ancient and modern historiography of the relationship of Aristotle and Alexander the Great. The problems that under consideration include: the nature of the noble man, the difference between the Greeks and the barbarians, the king&s power, the empire. There were a lot of reasons for the discrepancy of Aristotle and Alexander, but all of them may be criticized.

Sergei Nikonenko, Professor of the Department of Ontology and Theory of Knowledge, Doctor of Philosophical Sciences, Professor (Saint-Petersburg State University, Saint Petersburg, Russia); e-mail: serg_nikonenko@rambler.ru.

References

Gafurov B. G., Tsibukidis D. I. Aleksandr Makedonskiy i Vostok. M., 1980. Gegel& G. V. F. Lektsii po filosofii istorii / Per. s nem. A. M. Vodena. SPb., 1993.

Koshelenko G. A. Gradostroitel&naya struktura «ideal&nogo» polisa //

Vestnik drevney istorii. 1975. № 1. S. 3-26. Monten& M. Opyty. Izbrannye glavy / Per. s fr. M., 1991. Shakhermayr F. Aleksandr Makedonskiy / Per. s nem. M. N. Botvinnika i B. Funka. M., 1984.