Спросить
Войти
В. Е. Возгрин
РАБСТВО В СТРАНАХ ЧЕРНОГО МОРЯ (Позднее Средневековье — Новое время)1
История рабовладения и работорговли широко исследована на материалах обеих Америк, Африки и Азии. В то же время Европа странным образом не входит в сферу интересов историков рабства. Речь идет, конечно, не о хорошо освещенных наукой Древней Греции и Риме, а о Новом времени — здесь «царит оглушительное молчание» [1, с. 88]. Эта статья — попытка поставить вопрос европейского рабства Нового времени в собственном смысле слова, т. е. не затрагивая сюжет крепостничества. Тема эта чрезвычайно обширна, поэтому первая статья по данной проблематике будет посвящена лишь странам Черного моря как игравшим в истории европейского рабства одну из ведущих ролей.
Крупнейшими центрами работорговли региона были Крым и Турция. В Средневековье поток рабов из Крыма направлялся на центральный невольничий рынок Ясыр-пазар, находившийся в Стамбуле. К концу XVII в. такими местами сбыта становятся, кроме того, Синоп и Трапезунд. Появились новые рынки в Персии и Индии, которые также обслуживались османскими работорговцами [2, Ь1. 382-383]. Но если османы исключали часть рабов из торгового оборота, используя их труд в самой метрополии (об этом ниже), то в Крыму пленные или приобретенные рабы главным образом перепродавались. Их труд на полуострове использовался в крайне ограниченном размере. Точных данных на этот счет пока не опубликовано, так как на научном уровне «этот вопрос не только не рассматривался, но и не ставился» [3, с. 134].
Однако для исследования этой весьма необычной ситуации имеются косвенные источники — многочисленные записки европейских и восточных путешественников и ученых, посещавших ханство в период расцвета крымской работорговли. Эти тексты изобилуют сведениями о сколь угодно мелких и малозначащих подробностях народной экономики и быта крымских татар. Но в них совершенно отсутствует информация о какой-то общепринятой, массовой практике использования рабского труда на плантациях (где оно действительно могло бы стать экономически эффективным). Причем дело здесь было вовсе не в недостатке возможностей к возрождению рабовладельческого строя. На базары приморских городов постоянно выводились огромные массы ясыря, т. е. захваченных в бою пленных. Но этот дорогостоящий живой товар исправно уходил за рубеж, в Крыму почти не задерживаясь. Исключение составляли не столь многочисленные пленные, за которых можно было ожидать выкуп. Вот тут, действительно, имел место временный труд невольников, которые зря хлеб не ели, а ежедневно выходили на поля или виноградники вместе с чадами и домочадцами своего татарского хозяина.
© В. Е. Возгрин, 2011
Причины неразвитости рабства в Крыму носили экономический характер. Для натурального или частично товарного хозяйства не слишком богатого крестьянского двора, новый работник был абсолютно не нужен. Чужой человек, с неизвестно какими способностями и желанием трудиться, означал в первую очередь лишний рот за скромным крестьянским столом и, кроме того, массу забот не только материального свойства. Еще одна веская причина — природно-климатического характера. Несмотря на отменное плодородие степной почвы полуострова, все-таки при отсутствии искусственного полива это была область рискованного земледелия. Примерно раз в 5-7 лет из-за отсутствия дождей случались неурожаи, тогда средней семье не только на продажу — себе хлеба не хватало, куда уж тут невольников кормить...
Содержать рабов могло себе позволить, конечно, крымское дворянство. Но мурзы и беи в основном получали долю урожая со свободных крестьян, живущих на их земле, и крайне редко заводили собственное хозяйство. Это не значит, что у них не имелось рабов, но это были не «труженики полей», а прислуга: охрана, музыканты, евнухи, а также наложницы. Ясно, что их число значительным быть не могло. Картина плантаций, обрабатываемых тысячами невольников, над которыми щелкают бичи надсмотрщиков, Крыму была абсолютно не свойственна.
Несколько иной была ситуация в Турции. С одной стороны, экономика сельского хозяйства весьма напоминала крымскую. Местные крестьяне были людьми свободными. Каждому из них предоставлялся участок (чифтлик) на территории тимаров, принадлежавших государству. Тимары являлись не вотчинами с прикрепленными к ним крестьянами, а скорее фискальными концессиями, распорядитель которых, ти-мариот, отвечал перед казной за сбор десятины и прочих крестьянских повинностей. И использование крестьянами рабов было нерентабельно по той же причине, что и в Крыму.
Второй крупный регион, потреблявший рабов — Египет. Здесь в торговый оборот входили и мужчины (в основном для пополнения султанской армии мамелюками) и женщины (для гаремов знати); понятно, что первых требовалось гораздо больше [4, с. 88]. Третье направление работорговли — Европа, главным образом Италия. Работорговля на Апеннинском полуострове, по сути, не исчезала со времен Римской империи, но в XIV в. она значительно расширилась. Объяснение — в переменах, вызванных Возрождением. Распад больших семей, участившиеся внебрачные связи — все это увеличивало количество домашних очагов и, значит, потребность в прислуге. Там даже действовали законы, по которым ни один раб не мог идти на экспорт, пока не будет полностью удовлетворена потребность местных городов [5, с. 13].
Итак, в начале рассматриваемого периода открылся широкий невольничий рынок, у истоков которого стояли итальянские колонисты Крыма. В их предпринимательской деятельности «работорговля заняла одно из ключевых мест. В XIV-XV вв. она приобрела поистине международный характер» [6, с. 139]. Другими словами, прекрасные экономические возможности сельского хозяйства Крыма отошли на второй план по сравнению с торговлей, точнее, перепродажей партий рабов, регулярно поступавших со всего огромного региона Восточной Европы через Северное Причерноморье. При этом главными центрами ее были Кафа и Тана (Азак), вторичными — стамбульская Пера, Синоп и Трапезунд, где прочно обосновались итальянские торговые конторы. Кроме того, кафинская торговая кампания — Оффиция св. Антония — имела свои филиалы в регионах, поставлявших рабов [6, с. 140].
Важно отметить, что с XIII в. существовала монополия кафинских генуэзцев на всю причерноморскую работорговлю. То есть рабов мог скупать по всему побережью и вдоль течения торговых речных путей кто угодно. Но затем этот товар должен был доставляться в Кафу и перепродаваться там местным купцам, единственным, кто имел лицензию на вывоз рабов, в том числе в страны Средиземного моря [3, с. 131].
Сколько всего рабов прошло через Крым в эпоху ханства — сказать трудно, никто не вел такой статистики. Называется весьма приблизительное число: в период с 1463 по 1779 г. здесь было продано более 3 млн жителей России, Украины, Польши и Северного Кавказа. При этом большая часть этих невольников предназначалась для продажи на рынках Стамбула и других городов Османской империи [7, р. 580-583]. Иначе говоря, в год получается в среднем около 9 тыс. человек — цифра, в десятки раз уступавшая показателям африканского рынка, освоенного европейцами. В ту же эпоху они вывозили из Африки регулярно, т. е. в каждый «сезон», до ста тысяч невольников, а общее число рабов за три века интенсивного их вывоза составило 10-12 млн [8, р. 36]. Если же учесть, что на местах сбора рабов половина их погибала,2 то численность аборигенов, которых лишилась Африка, возрастет до 20-24 млн.
Еще одна особенность крымский работорговли, объясняющая приоритетное положение в этом коммерческом центре итальянцев: европейские купцы тем успешнее могли вести свое дело, что не были сдерживаемы, как мусульмане, запретом на торговлю единоверцами. Для итальянцев этих проблем не существовало после того, как известный писатель эпохи Возрождения Ф. Саккети и не менее авторитетный пастор, архиепископ флорентийский Антоний, не сговариваясь, провозгласили, что «крещение не освобождает от рабства» [5, с. 17].
Близлежащие южные территории Московии отнюдь не являлись для крымцев главным поставщиком рабов. После XII в., а в особенности в XV и XVI вв., множество людей на продажу добывалось новгородцами и московитами на севере Европы. Славяне регулярно вторгались в финские области исключительно с целью захвата рабов. Новгородские хроники донесли до нас сведения о почти сотне таких набегов, после которых охотники за людьми «со многим полоном возвратися в свояси». О количестве добычи можно судить по краткому, но емкому определению: ее было «бес числа», что, в частности, сбивало цены на этот вид товара. Так, на Карельском перешейке, оккупированном русскими во время московско-шведской войны 1555-1557 гг., финского или карельского раба можно было купить дешевле, чем в мирное время: «в гривну немчин, а девка в пять алтын» [9, стлб. 265]. То есть мужчина стоил 10, а девушка — 10-15 коп. Затем значительная часть этих пленных отправлялась в Крым.
Следует заметить, что доставка рабов на рынки осуществлялась далеко не всегда насильственными методами. Их по собственной инициативе поставляли жители Кавказа и Южной России XIV вв. «Нередко случалось, что родители сами продавали своих детей, в особенности дочерей, работорговцам, отправлявшим невольников на Запад» [10, с. 23]. А в особо тяжкие, голодные годы, когда не было иного выхода, своих детей продавали и сами татары Причерноморья, ничем, как видим, не отличаясь от своих «клиентов» из других регионов [11, с. 436]. Таким образом, для бесперебойной торговли этим видом товара вовсе необязательно было ходить в опасные вооруженные
набеги. За установленную плату собственных девушек и юношей вполне добровольно поставляли и кавказские племена, носившие в Крыму общее наименование черкесских. Это происходило в неурожайные годы, когда приходилось расставаться с детьми, чтобы избавить их от голодной смерти. Поставляли живой товар и армяне, очевидно, также соотечественников, поскольку условием при сделке было не продавать этих христиан мусульманам [5, с. 12].
Сбывала своих детей туркам и христианская райя Османской империи, причиной чему была немилосердная эксплуатация и фискальный произвол над ней, творимый турецкими чиновниками. То же можно сказать о христианских пашалыках государства, с той лишь разницей, что место тимариотов здесь занимали «кнези» и «бояре». Поэтому христиане болгарской Добруджи, Молдавии и Валахии продавали своих детей в XVI в., а возможно, и позже — намеки на это содержит одно из французских исследований этой темы [12, с. 172-173].
Такому выходу из экономического кризиса не стоит особенно удивляться по двум причинам. Во-первых, многодетные бедняцкие семьи той эпохи часто не имели продуктовых запасов, рассчитанных на гибельные годы. Поэтому они могли вымирать целыми деревнями, тогда как продажа хотя бы части детей спасала остальных. Во-вторых, такой уход из семьи, особенно девушек, вовсе не обязательно означал для последних ухудшение условий жизни, особенно если они попадали к более или менее зажиточным мужьям.
Современники отмечали, что черкесские, а также христианские «родители предпочитают продавать их, чем отдавать замуж даже за богатых соотечественников: они считали, что там им будет лучше, в гареме у мусульманина, который не только платит крупную сумму за красивую супругу, но и относится к ней с большой благожелательностью. Таким образом, им гарантирована жизнь в роскоши и в статусе, ни в коем случае не унизительном. А вот если они к своим попадут, то положение их будет плачевное, ибо те [христиане] испытывают весьма слабое расположение к прекрасному полу» [13, с. 172]. Здесь все понятно: то, как нещадно били жен в некоторых христианских странах их мужья, в мусульманских регионах было делом неслыханным уже по причине позора, которым покрывает себя тем самым супруг в глазах единоверцев. В отличие от предназначения невольниц судьба проданных в рабство мужчин была куда более разнообразной (см. ниже).
Что же касается техники коммерческого оборота, то она была несложной. Когда имелось принципиальное решение о сделке, то сама торговая операция совершалась налаженным путем, точнее, путями. Для доставки восточного, черкесского или армянского «товара» имелось три магистральных канала. Первый, самый простой — кавказцы доставляли своих девушек и мужчин в ту же Кафу, где за дело брались и завершали его местные оптовики-профессионалы. Этот маршрут был основным, самым оживленным.
Второй, гораздо менее значительный путь: сами черкесы доставляли товар в Гурзуф, откуда крымцы его направляли в Бахчисарай, а оттуда в гезлевскую гавань. Наконец, третий путь шел через крымский Партенит. Местные татары имели несколько судов, которые ходили постоянным рейсом на Тамань, там черкесы грузили «своих», а шхуны брали курс на Босфор. Причем такие перевозки осуществлялись и столетиями позже, в 1760-1770 гг., когда в Крыму рабов, захваченных в результате набега, практически уже не встречалось [14, с. 11-12].
Теми же или несколько иными путями (через Перекоп) поставлялись в Крым рабы с севера. Этим занимались и днепровские, и донские казаки, и заперекопские ногайцы, и русские. Причем этот канал бесперебойно работал с XIII до XVIII в. включительно. Так, гетман П. Дорошенко в 1670-х годах отправлял в Крым казачьи семьи, пытавшиеся перебежать к его противнику И. Самойловичу. Из России крупная партия рабов (лиф-ляндских и ингерманландских) была доставлена в Крым в начале XVIII в. Это была добыча петровских казаков в Северной войне [15, с. 102-103]. Далее, во время походов Миниха и Ласси (1730-е годы) русские снова открыли «сезоны» массовой работорговли, при этом товар доставлялся с Кавказа [16, с. 108-109].
Что касается социального положения рабов на новом месте жительства, то его нельзя однозначно характеризовать как предельно низкое. Естественно, как и в древности, раб в Турции или Крыму не мог иметь собственного имущества (кроме незначительных сбережений), не пользовался правами наследования. Он мог вступить в брак, но не имел права содержать сожительницу — это ведь тоже собственность. За убийство свободным человеком раба полагалось суровое наказание, но не смертная казнь, как это могло быть при убийстве мусульманина. В то же время статус раба, как личности, оставался таким же, как и у свободного по определению мусульманина. При своем весьма невысоком социальном положении он чувствовал себя под защитой закона. А у владельца, в свою очередь, были некоторые обязанности по отношению к невольнику — согласно предписаниям Корана и хадисов, имевшими в исламском мире правовую силу. Так, хозяин должен был оказывать рабу медицинскую помощь, одевать, кормить его подходящей пищей и обеспечивать на старости лет. В случае пренебрежения этими обязанностями кадий мог принудить владельца к их выполнению, а в случае рецидивов — заставить продать или освободить раба [17, с. 99]. А запороть раба насмерть по пустячному поводу, как это случалось в российских именьях, тимариотам или крымским мурзам и в голову не приходило — ведь это противоречило бы постулатам шариата, т. е. закону.
Вообще историки лишь с недавних пор стали признавать, «что рабство в мусульманских обществах не всегда характеризовалось исключительно униженным состоянием, что статус раба регулировался законом, что рабы имели возможность получить свободу и что статус раба... богатого хозяина мог повлечь за собой существенную и даже большую привилегию и [высокое] социальное положение» [18, с. 410]. Кроме того, раба нельзя было подвергать опасности военных походов и даже привлечь к участию в усмирительных акциях, например в Болгарии или Молдавии. Это касалось и Крыма. Когда во время кабардинского похода Сафы-Гирея в 1544 г. один из близких воинов ханского сына увел у кого-то раба и сделал его своим слугой, то этого воина, виновного единственно в том, что он подверг раба военной опасности, постоянно наказывали плетью во время всего обратного пути ханского войска [5, с. 412].
Приведу по этому поводу общие выводы исследователя, стоявшего к эпохе рабства ближе, чем мы, и лучше с ним знакомого: «Рабство на магометанском Востоке есть рабство не земледельческое, а домашнее. Там раб — член семьи; его любят, с ним обращаются ласково. Ислам смягчал суровость рабства и вызывал снисхождение. “Сколько раз должно прощать рабу?” спрашивали у Пророка, и он отвечал: “Семьдесят раз в день, если ты желаешь заслужить благоволенье Божье”». И далее: «Не говори “мой раб,” потому, что мы все рабы Аллаха, но говори: “мой слуга” или “моя служанка”.
Доставляйте ему добросовестное содержание и пищу и на задавайте ему работы, которая выше его сил» [19, с. 240].
В Турции уровень эксплуатации рабского труда во многом зависел от цен невольничьего рынка. Когда они поднимались, то рабов не так уж часто использовали на черной работе, их берегли как дорогое имущество. И наоборот, когда в результате захватнических войн империи, служивших обильным источником пленных (XIV-XVI вв.), цены на них упали, рабов стали использовать и на сельских работах. Им выделяли участки земли, на которых они становились издольщиками или платили оброк хозяину. Собственно, это уже был не рабский, т. е. не подневольный труд в классическом значении этого понятия. Единственно, чем их положение отличалось от крестьянского (да и то не всякого) — отсутствием свободы передвижения. Существовали целые селения, в которых жили исключительно бывшие пленники. Но после 1530-х годов этот вид зависимости на территории Османской империи снова исчез [20, с. 67].
Позднее большое количество рабов обучали на ремесленников; другие были заняты как домашние слуги, конюхи, повара, хлебопеки и т. д., третьи — в качестве коммерческих агентов. Среди них встречались доверенные лица своих хозяев, экономы городских и сельских усадеб, даже управляющие поместьями. Менее способные служили сторожами при мечетях и текиях, состояли в вооруженной охране особняков и дворцов знати. Рабыни использовались в качестве служанок или наложниц. Число последних иногда было весьма велико, причем не только у султанов. Так, у великого визиря Кара-Мустафы (конец XVII в.) насчитывалось около 2 тыс. наложниц [21, с. 95].
Работа же тех, кто не по своей воле попадал в Италию и другие европейские страны, могла быть легче, чем в родном селе. Не говоря уже, к примеру, о труде переписчиков (основанные на их почти бесплатном труде, домашние «издательства» приносили рабовладельцам стабильный доход), не так уж плохо жилось и простым слугам. Жившие под одним кровом с господами, они через какое-то время зачастую становились для последних чем-то большим, чем просто рабами — тому есть масса примеров. Показательно, что продавец, заключая контракт о купле-продаже, должен был гарантировать в специальном его разделе, что будущий слуга «не болтун, не беспокойный, не надоедливый» и т. д [5, с. 39-40]. Иными словами, приобретаемому рабу чужды качества, невыносимые в тесном общении хозяина и слуги.
Совершенно особый контингент невольников составляли галерные гребцы. К ним авторы ряда сочинений относят чуть ли не весь полон, захваченный крымскими татарами или турками, что не совсем верно. Можно согласиться с тем, что без значительного их числа не мог обойтись османский гребной флот, который в отдельные периоды достигал внушительных размеров. Известно, например, что в битве при Лепанто (1571) с турецкой стороны участвовало более 300 таких кораблей [22, с. 21]. При этом на каждую галеру-кадыргу требовалось 126-130 гребцов, на галеас — вдвое больше. Впрочем, впоследствии их сменили парусники, поэтому уже в начале XVIII в. в турецком флоте имелось не более 30 галер [23, с. 236], соответственно резко уменьшилась и потребность в гребцах-кюрекчи.
Тем не менее в начале рассматриваемого периода число их было, в самом деле, огромным, а существование — не только невыносимо тяжелым, но и опасным (в морских сражениях противник пытался вывести из строя прежде всего именно гребцов). Однако к работорговле эти несчастные не имели почти никакого отношения. Начиная со Средневековья до конца XVIII в. галерников добывали посредством военных
захватов или же набегов. Этим занимались как мусульманские, так и христианские флотоводцы Средиземного и Черного морей даже в мирное время.
Второй источник такого рода рабов — захват кораблей противника. При этом победитель ковал весь экипаж к галерным банкам. Та же судьба ждала спасшихся жертв кораблекрушений, если суда гибли в турецких водах. Здесь действовало старинное береговое право, касавшееся присвоения местными жителями не только товаров, выброшенных на берег, но и моряков с погибшего судна [22, с. 32-33].
Третий, не менее важный источник контингента гребцов, был местным. Какое-то время «основную группу кюрекчи составляли юноши-османцы», т. е. наемники, содержавшиеся в гораздо лучших условиях, чем галерники-рабы [24, с. 317]. Кроме того, на галеры поставлялись заключенные турецких тюрем из числа уголовных преступников. Туда же направлялись христиане, рекрутированные в османских провинциях в случае, если они не могли уплатить джизью, т. е. налог, шедший на нужды армии и флота империи (христиане не призывались на военную службу, империю защищали мусульмане) [17, с. 135]. Кстати, если раб в чрезвычайной ситуации попадал в армию, то он автоматически становился свободным. Но для невольников стран Черного моря имелись и иные пути к освобождению.
В Крыму существовал обычай отпускать пленников на волю через 5-6 лет подневольного труда. Имеется немало записей в русских и украинских документах о возвращенцах из-за Перекопа, которые «отработались» — существовал когда-то и такой термин [25, с. 16]. Впрочем, вольноотпущенники, которые в Крыму стали особенно заметны после окончания эпохи больших набегов (середина XVII в.), нередко оставались в пределах ханства и после того, как обретали свободу. Но это явление характерно как для ранней истории ханства [26, с. 148], так и позже, до XVIII в. включительно. Австрийский миссионер-иезуит, посетивший Крым в 1701 г., встретил там земляков, попавших в плен еще при осаде Вены (1683). Патер рассказывает: «Когда я им советовал бежать, что им легко было сделать, то они отказались, говоря, что не знают, будут ли иметь в нашей стране что есть». Лишь один из австрийцев «готовился возвратиться», и это было возможно., хотя он и не принял ислам [27, с. 56]. Другими словами, эти люди, скорее всего бывшие крестьяне, предпочитали условия свободной жизни в Крыму перспективе возвращения на помещичьи поля у себя на родине, где в ту пору господствовала немилосердная барщина.
Те же, кто, попав в рабство, принимали ислам, становились вольными людьми еще раньше — напомню, что шариат запрещал держать в неволе мусульманина. Впрочем, женщин часто отпускали и без перехода в другую религию. А уж их дети становились свободными стопроцентно. Это был старинный обычай, пришедший в Крым с исламом — у арабов он получил всеобщее распространение еще в первое столетие хиджры. Там воспитанные при крупных хозяйствах юные вольноотпущенники—mawali сразу переходили в среднее сословие, а некоторые становились впоследствии известны своим богатством [28, с. 277].
Можно привести один из хадисов, прямо подталкивающий хозяина к освобождению рабов. Пророк сказал: «Правоверный, отпускающий на волю своего ближнего, освобождает и самого себя от забот человеческих и мучений огня вечного» [19, с. 240]. Нужно сказать, что такого рода призывы, россыпи которых находим в Коране, а также хадисах или в сунне, не оставались гласом вопиющего в пустыне уже потому, что соответствовали восточной этике. Они были убедительны и легко выполнимы
для мусульманина, как известно, воспринимающего слова Пророка буквально и подчиняющегося им с куда большим желанием, чем христиане следуют словам Писания. Отсюда и совершенно иное отношение к рабам, чем в той же Восточной Европе или в Сибири.
В османской империи бывало, что рабы вообще становились вровень со своими бывшими владельцами. «Они (т. е. рабовладельцы. — В. В.) выдавали их замуж или женили на своих детях и вверяли им высокие должности. Освобождение матери-рабыни происходило после рождения первого ребенка, которого господин признавал своим. Мать-отпущенница не могла быть продана или подарена». Раб не считался существом низшего разряда, рабское происхождение или рабство в прошлом не мешали освобожденному делать карьеру. «Отсюда не было вредного нравственного влияния, неизбежно присущего рабству» [19, с. 241]. Кроме того, дети рабов нередко получали не только ремесленное, но и освобождавшее их военное или юридическое образование. Из них в Турции готовили профессиональных воинов-янычар, писцов и даже судебных чиновников, так что после освобождения эти молодые люди могли работать по профессии — уже за жалованье [21, с. 96].
Здесь нет ничего удивительного, ведь социальная мобильность в мире ислама несравненно выше, чем в христианских странах. Достаточно сказать, что в империи не было разделения на сословия крепостных, дворян или клириков, как в Западной Европе [29, с. 405], общество не было закомплексовано такими понятиями, как «потом-ственность дворянства», «наследственные титулы», «национальная сегрегация» и т. п. Из 24 великих визирей 20 родились в безродных христианских семьях и вошли в элиту империи лишь благодаря старательной учебе и личным талантам. При этом знатные чиновники или командующие армией и флотом гордились своим «низким» происхождением — это было свидетельством их личных способностей, а не унаследованного статуса [29, с. 406].
Таким образом, исламская практика освобождения слуг-домочадцев была всеобщей, об этом имеется множество письменных свидетельств не только о Крыме, но и о других областях мусульманского мира [30, с. 132]. Это — худжетлер или вольные, хранящиеся в османских кадиаскерских регистрах XV-XIX вв. Влияла на освобождение и квалификация рабов. Особо чтимой в тюркском мире была профессия строителя. Поэтому в Турции в выгодном положении находились зодчие и каменщики. Окончив возведение мечети или больницы, они освобождались, тогда как их товарищи по несчастью должны были «отрабатываться» в течение 7-10 лет. Если же раб освобождался по завещанию, то ему, как правило, выдавалась какая-то сумма «отпускных» денег на первое время и, кроме того, он мог до конца своих дней получать хлеб и мясо в доме своего покойного хозяина — если нуждался в этом [21, с. 97-98].
Для сравнения упомянем о судьбе мусульманских пленных в России. Здесь ни о каком отпуске на свободу и речи быть не могло, рабство было вечным. Холопами оставались и те татары или турки, что соглашались сменить веру. Но хуже всего приходилось даже не пленным, купленным частными владельцами — хозяин все-таки не мог не заботиться о своем движимом имуществе. Им могли позавидовать те невольники, что попадали на так называемые «государевы работы». Изнурительный труд на грани выживания становился их уделом до самой смерти. Так, пленные татары и турки, захваченные во время походов Селим-Гирея, т. е. в конце 1670-х годов, использовались на крепостных работах в Шлиссельбурге и четверть века спустя. Существует архивный
документ, где упомянуты условия их быта, — это письмо от 15 мая 1703 г. генерал-адмирала Ф. А. Головина Б. П. Шереметеву. Из письма следует, что пленным мусульманам на прокорм выдавалось «по две денги человеку на день» (что равнялось одной медной копейке), да и то с большими перерывами. При тяжком труде от восхода до заката солнца эти невыплаты обрекали людей на неизбежную смерть: «...А ныне им того нашего великого государя жалованья бурмистры не дают, и не выдано им на апрель и на май месяцы, от чего многие помирают»[31, л. 10-10 об.].3
Рабство как социальный институт исчезло в Османской империи позднее, чем в Европе и ее колониях. Оно было запрещено султанским указом в 1876 г., но фактически продолжало существовать и позже. Особенно много рабов оставалось в Болгарии, куда в 1857-1867 гг. иммигрировало около 1 млн черкесов, привезших с собой 150 тыс. рабов, что стало возрождением средневековой ситуации [1, с. 93]. Черкесы-рабовладельцы, вынужденные подчиняться законам об отмене рабства, тысячами продавали своих невольников в периферийные районы империи (Бейрут, Месопотамию), где ситуация была более консервативной. Лишь после освобождения Болгарии, с 1879 г., рабство здесь было искоренено. То же самое произошло и в Румынии, ставшей независимой годом раньше. Остатки рабства в империи, и позже заметные в ее африканских и иных владениях, окончательно исчезли лишь в результате младотурецкой революции 1908 г.
Из приведенных фактов можно сделать следующие выводы. В работорговле Черноморского региона, как чисто коммерческой деятельности, пальма первенства принадлежала крымским купцам итальянского происхождения и их стамбульским коллегам. Распространенность использования рабского труда была в различных причерноморских областях весьма неравномерной. Менее всего оно было развито в Крымском ханстве, максимально — в Турции. Болгария, Молдавия и Валахия занимают в этом смысле среднюю позицию. То же самое можно сказать и об интенсивности эксплуатации рабов: наиболее жестокой она была на османском галерном флоте. Для остальных невольников региона работа была сносной и, что важно, временной. Этим их положение отличалось от неизбывного рабства крепостных Восточной Европы. Процесс ликвидации рабовладения в упомянутых странах шел также по-разному: раньше всего он завершился в Крыму, затем на западном берегу Черного моря и лишь в начале ХХ в. — в остальных, заморских владениях Османской империи.
В заключение следует сказать, что в этой небольшой статье сделана попытка суммировать основную информацию по немаловажной теме, без научной разработки которой наше понимание социальной, экономической и политической истории Европы остается неполным. Цель этих заметок — пробудить научный интерес к дальнейшему исследованию истории европейского рабовладения в Новое время.
Источники и литература
Статья поступила в редакцию 14 марта 2011 г.
