РОССИЯ в ВОЙНАХ И РЕВОЛЮЦИЯХ XX ВЕКА
А. В.Латышев
Отношение сотрудников НКВД и работников промышленности к узникам фильтрационных лагерей (1942-1945 гг.)
Латышев Артем Валерьевич
канд. ист. наук, научный сотрудник, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» (Москва, Россия)
Вторая мировая война и особенно холокост вызвали острый интерес к тому, что Ханна Арендт назвала «банальностью зла», — к совершению в определенных обстоятельствах чудовищных поступков самыми обычными, в полном смысле нормальными людьми1. Наиболее заметно этот феномен проявляется в отношении работников тюрем к заключенным. В ходе генеалогического анализа европейских пенитенциарных практик Мишель Фуко отмечал, что сама концепция тюрьмы предполагает абсолютность и независимость ее персонала от законов или судов2.
Стэнфордский тюремный эксперимент, проведенный Филиппом Зимбардо, показал, что «нормальное» использование своей власти охранниками — проявлять избыточные агрессию и жестокость. Изначально это объяснялось ситуационными факторами, т. е. обстановкой тюрьмы как института и связанными с ней ролевыми ожиданиями. Однако в дальнейшем Зимбардо выдвинул на первый план факторы системные, т. е. принципы организации власти, режима и наказаний, которые он сам разработал для «стэнфордской тюрьмы» и которые делали ее уникальной. Также он начал говорить о «банальности героизма» — способности людей действовать вопреки влиянию систем и ситуаций3. Схожие мысли высказывали
© А. В. Латышев, 2019
https://doi.org/10.21638/11701/spbu24.2019.303
и критики его эксперимента. Для проверки и расширения теории социальных идентичностей был проведен «тюремный эксперимент Би-би-си», в ходе которого охранники не смогли «войти в роль» и проявить жесткость, а заключенные восстали против них4. Проблема определяющих поведение факторов остается нерешенной: насколько люди, в частности персонал тюрем, свободны в своих поступках, а насколько поведение задано институтами, ролевыми ожиданиями и групповыми нормами?
Новые данные можно почерпнуть из исторических исследований, особенно анализирующих «неклассические» тюрьмы. Например, работы о лагерях для военнопленных показывают многообразие способов общения узников с охраной и местным населением5. Исследование с этих позиций ГУЛАГа затруднено нехваткой документальных источников. Доступные материалы НКВД дают отдельные примеры коммуникации внутри лагеря6, позволяют проследить связь некоторых группировок узников с администрацией7. Но желающим более глубоко проанализировать контакты доминантных и подчиненных групп приходится опираться на такие не самые надежные источники, как поздние мемуарные свидетельства или интервью8.
В связи с этим оправданно обратиться к другим, относительно слабо изученным, действовавшим в годы войны местам лишения свободы — проверочно-фильтрационным (до 1945 г. — специальным) лагерям НКВД (далее — ПФЛ). Главный контингент ПФЛ — военнослужащие Красной армии, бывшие в плену, окружении и/или проживавшие на оккупированной территории. С 1942 г. до октября 1944 г. их поступило приблизительно 350 тыс. чел.9, еще около 300 тыс. чел. прибыло в ходе репатриации10. Работа лагерей изучалась в контексте более широких тем репатриации и репрессий11, а также становилась предметом отдельного исследования12. Благодаря труду историков сегодня известно, что в ПФЛ люди попадали без предъявления им формальных обвинений. Большинство по завершении так называемой проверки (или фильтрации) органами госбезопасности избежали ареста, а приоритеты в работе лагерей быстро сместились с выявления шпионов к трудовому использованию контингента.
В настоящей статье рассматриваются контакты работников НКВД и вольнонаемных рабочих с проходившими фильтрацию бывшими пленными. Специфика ПФЛ, речь о которой пойдет ниже, отличала их от других пенитенциарных учреждений. Сценарии общения охранников и свободных граждан с «бывшими военнослужащими» не были предопределены, что делает необходимым подробный анализ архивных материалов. Положения «коллаборационистов» в ПФЛ мы не касаемся, так как оно было более определенным (служба врагу в любом виде считалась изменой родине). Особенности ПФЛ проявлялись до окончания военных действий в Европе и в лагерях на территории СССР, что определяет хронологические и географические рамки статьи.
Начнем с рассмотрения системных и ситуационных факторов, влиявших на коммуникацию: характера пропагандистского фона, организации в ПФЛ управления, режима, деления узников на группы, а также изучения источников комплектования кадров лагерей. Затем проанализируем отношение работников лагеря, отдельно рядовых охранников и их начальства, к бывшим
пленным: как они высказывались о «спецконтингенте», в каких ситуациях возникали конфликты, когда открывались возможности для диалога. Результаты по работникам НКВД сравним с данными о связях с узниками рядовых рабочих и руководителей предприятий.
Для решения поставленных задач задействованы архивные материалы. Различные справки, отчеты, акты осмотров лагерей и политдонесения отложились в фондах подразделений НКВД: областных управлений и отдельных лагерей13, Управления по делам военнопленных и интернированных (далее — УПВИ)14, Отдела проверочно-фильтрационных лагерей15, ГУЛАГа16. Эти документы хронологически близки к изучаемому периоду, в то же время события в них описываются почти исключительно с точки зрения работников НКВД. Вместе с тем часто в отчеты попадали противоречивые данные, живые детали и двусмысленные высказывания.
Специфика проверочно-фильтрационных лагерей: пространство неопределенности. Положение попавших в фильтрационные лагеря бывших военнослужащих Красной армии было амбвивалентным. Согласно решению ГКО о создании ПФЛ предполагалось, что среди таких лиц присутствует неопределенное количество «изменников родине, шпионов и дезертиров»17, которых еще предстояло выявить. Занятые этим особые отделы НКВД, а позднее отделения СМЕРШ работали полностью независимо от начальника лагеря и всех его подчиненных. В задачи последних входили вопросы режима, политработы, снабжения и прочие хозяйственные задачи. Непричастность к ходу фильтрации, незнание сути и содержания работы особистов не позволяли другим работникам лагеря составить четкие представления о бывших пленных.
Внешнее устройство и режим ПФЛ не должны были отличаться от стандартного лагеря с бараками, колючей проволокой и вышками по периметру; запрещались переписка, свидания и выход за пределы зоны18. Хотя из-за нехватки ресурсов для обустройства и производственной необходимости эти требования часто нарушались, они приближали население ПФЛ к заключенным ГУЛАГа. В то же время фильтрация в лагерях не сопровождалась полной де-индивидуализацией, а ряд режимных положений отсылал к военному статусу узников: отсутствие номеров и единой одежды; приближенные к тыловым частям нормы снабжения; разрешение носить военную форму, знаки различия и награды; деление на роты и взводы; сохранение внутри лагеря субординации между рядовыми и командным составом. В документах узников предпочитали называть «спецконтингентом», однако официально к ним обращались как к «бывшим военнослужащим». Напоминая о необходимости соблюдать режим по отношению к спецконтингенту, центральные органы могли называть его «наши советские люди»19, а также требовать «обеспечить всегда вежливое и корректное отношение»20.
Неоднозначным был и создававшийся пропагандой политический фон. С первых недель войны армейская пресса утверждала, что «воин Красной армии в плен не сдается», — считалось, что должен застрелиться последним патроном. Одновременно ярость к врагу разжигалась на примере его жестокого обращения и расправ с пленными красноармейцами21. Эти описания,
в которых пытаемые и убиваемые проявляли высокие патриотизм и мужество, превращали пленных из предателей и трусов в достойных сострадания жертв. Помимо этого, часть отправленных на проверку в ПФЛ военных никогда не была в плену, а другие попали в него ранеными, что считалось оправдывающим обстоятельством. Политотделы в самих ПФЛ не получили четких и непротиворечивых инструкций о статусе «бывших военнослужащих» и направленности пропагандистской работы.
На отношение работников лагеря к «бывшим военнослужащим» также влияло деление последних на группы. Как и в других местах лишения свободы, руководство ПФЛ выделяло из общей массы часть узников, используя их в роли старших по ротам и взводам, бригадиров, чтецов газет, агитаторов и т. д. С началом интенсивного трудового использования среди контингента стали выделять выполнявших и перевыполнявших производственные нормы, которых селили в отдельные бараки, лучше кормили, в их режиме допускались послабления.
Неоднозначные последствия имело направление с осени 1943 г. в ПФЛ так называемой второй группы — не совершивших преступлений рядовых «коллаборационистов». Отнесенные к «первой группе» бывшие пленные тяжело переживали подобное соседство, как бы уравнивавшее их с «бывшими полицейскими, старостами и другими пособниками немецкого фашизма»22. Теперь работники лагерей должны были иметь дело с «настоящими» изменниками, что привело к смягчению условий содержания и повышению доверия к «первой группе». В 1944 г. в ПФЛ заработали комиссии по восстановлению бывших пленных в партии, прорабатывалась возможность создания «преимущественных условий режима содержания для спецконтингента, который уже проверен органами СМЕРШ»23.
Таким образом, ПФЛ во многом были схожи с лагерями ГУЛАГа, но в их устройство были заложены и принципы, подчеркивающие отличие фильтруемого контингента от заключенных и усложняющие восприятие этих лиц сотрудниками лагерей.
Рядовые охранники: общность происхождения и статуса. Чаще всего с узниками контактировали бойцы ВОХРа. Как и в ГУЛАГе, в ПФЛ широко использовался набор охранников и технических специалистов из вчерашних заключенных. Так, в 1942 г. в Грязовецком лагере были обеспокоены тем, что набранные из прошедших проверку вахтеры рассказывали знакомым узникам подробности работы лагеря и жизни его персонала24. Граница между рядовыми сотрудниками лагеря и спецконтингентом была призрачна или могла отсутствовать вовсе. В 1943 г. в Армавирском ПФЛ охрана комплектовалась из прошедших проверку и негодных к строевой службе, а также «группы бывших партизан в числе 32 человек вышедших из окружения с оружием и трофеями»25. Руководство лагеря не хотело использовать присылаемых военкоматом работников, так как «все эти лица проживали во время оккупации немцами Северного Кавказа дома и нашими органами не проверены»26. Работники Кизеловского ПФЛ не годились для оперативной работы, так как прибыли с оккупированной территории либо имели там родственников27. Из 123 чел., принятых на работу
в Сталиногорский лагерь, ранее успешно проверенных СМЕРШем, оперативный отдел подозревал и активно разрабатывал 12 чел. как шпионов и пособников оккупантов28.
Таким образом, разоблачение и наказание грозили как проходящим проверку, так и работникам ПФЛ, причем не только набранным из спецконтингента. Многих охранников роднило с узниками желание покинуть лагерь. Сотрудники ПФЛ № 0318, согласно выводам комиссии, имели «почти сплошное стремление уволиться с работы»29. Работники Подольского ПФЛ из вчерашних проверяемых, по оценке руководства лагеря, в целом вели себя не дисциплинированно, а часть из них добивалась отправки в военкомат30.
По словам одного из работников Грязовецкого лагеря, общность положения делала возможными «доверчивость и панибратство»31. Директива УПВИ грозила военным трибуналом за связь с контингентом, помощь ему в передачах и нелегальной переписке, запрещались торговля и обмен, прием подарков32. Эта директива подтверждала распространенность бартера, причем порой бывшие пленные предлагали эксклюзивный товар — надзиратель, не задумываясь об идеологии, выменял у отправленного на гауптвахту собственный бушлат с петлицами НКВД на финскую шинель33. В Тульском ПФЛ стахановцы, получавшие на заводе водку, продавали ее личному составу лагеря34.
Совместное употребление алкоголя стирало все социальные рамки, хотя отчеты скупы на подробности: лейтенант «допустил выпивку со спецконтин-гентом»35, вахтер «допустил выпивку с одним из контингента, который поменял фуфайку на водку»36. В некоторых случаях бывшие пленные могли быть охранникам ближе, чем другие работники лагеря. Один из них, каким-то образом добыв суп из столовой и продавая его узникам по 15 руб. за миску, вступил в драку со сделавшим ему замечание другим охранником («наш законный паек отрываете и продаете в пользу спецконтингента»)37.
Фиксируются в источниках и сексуальные контакты между работницами лагерей и «бывшими военнослужащими». Часто отношения старались скрыть, как в случае с военфельдшером из Подлипкинского ПФЛ, которая «дискредитировала себя личной связью со спецконтингентом»38, или врача из Грязовецкого лагеря, которая «имела связь с военврачом» из проверяемых, по его просьбе купила ему масла и водки39. В Рязанском ПФЛ капитан М. прямо во время регистрации пытался узнать домашний адрес женщины из учетной группы, а та согласилась сообщить его при условии, что он успешно пройдет проверку. История имела анекдотичное продолжение: капитан узнал адрес, а женщина получила выговор, так как СМЕРШ включил М. в список направляемых в армию по ошибке. Между тем капитан начал встречаться с фельдшером, имевшей доступ к складу белья, где она «вступила в интимную связь» не только с ним, но и с проходившим проверку фельдшером40.
Вместе с тем «доверчивость и панибратство» в источниках фиксировались чаще и подробнее, чем считавшийся руководством нормальным формально-деловой подход. Также, очевидно, было широко распространено индифферентное отношение. Например, полную незаинтересованность в судьбах узников показали охранники лесозаготовок Подлипкинского лагеря, когда дали
райотделу НКВД арестовать 12 чел. по подозрению в краже скота, не предприняв попытки их отстоять и доложив начальству о случившемся только через два дня41.
Полагаем, что насилие и оскорбления могли попасть в отчеты только в случае сопротивления со стороны спецконтингента либо вскрыться при посещении лагеря комиссией. По оценке историка, в Кизеловском ПФЛ проверяемые подвергались регулярным избиениям, охранники занимались мародерством и воровством42. «Вымогательство денег на выпивку у спецконтингента» и аналогичные явления наблюдались в Тульском ПФЛ43. В названных лагерях содержалось много «коллаборантов», но при описании каких-то эпизодов в источниках почти никогда не уточнялась учетная группа узников. Видимо, сведения о «положительных» контактах нельзя механически переносить на бывших пленных, а о конфликтах — на «пособников врага». Так, в Череповецком ПФЛ «коллаборантов» не было, но большинство работников пришло из ГУЛАГа; по оценке комиссии, бывших пленных они воспринимали как заключенных и обращались с ними соответствующим образом44.
Конфликты часто происходили при конвоировании — процедуре, приближавшей бывших пленных к заключенным и наделявшей охранников дополнительной властью. В отчете политотдела Подольского ПФЛ читаем: «[Отдельные узники] прямо ставят вопрос, если меня считают виновным, пусть судят, а не чувствуя за собой никакой вины — я не хочу под конвоем работать и жить»45. В Кизеловском ПФЛ бывшие пленные жаловались, что «конвоирующие грубят и наносят оскорбления»46, а в Подлипкинском во время стычки конвоиры были названы «кровопийцами» после того, как первыми начали оскорблять людей47.
Администрация лагерей: значение личностного фактора. Более высокопоставленные, чем бойцы ВОХРа, работники лагерей должны были не просто сформировать представление о бывших пленных и окруженцах, но и руководить их повседневной жизнью. О спецконтингенте они предпочитали высказываться диалектично: есть дезертиры и изменники, но есть и «истинные патриоты... оставшиеся верными советской родине и боровшиеся против врага»48.
Реальное отношение сильно отличалось у разных работников. В Подлипкинском ПФЛ один начальник политотдела добивался серьезного смягчения режима, а сменивший его на этом посту — чтобы люди ходили в столовую строем и по командам снимали головные уборы, садились и вставали из-за стола49. Аналогично начальник санитарного отдела Тульского ПФЛ старалась спасти истощенных людей от убивающего труда50, а занимавший эту должность в Подлипках оставлял на той же работе имевших порок сердца, чье состояние ухудшалось. Он придерживался мнения, что актировать нужно только вошедших в стадию декомпенсации и отказывался признавать перед комиссией неправильность такого подхода51.
Сохранившиеся документы, касающиеся отношений начальников лагерей с бывшими пленными (в противоположность документам, связанным с рядовыми охранниками), сосредоточены на дискриминации и эксплуатации. Так, начальник Краснодарского ПФЛ принуждал к сожительству проходивших проверку женщин52. В Сталиногорском лагере контингент, согласно поступившей жалобе, называли предателями, изменниками и бандитами (последний термин использовал и начальник лагеря). Начальник одного из лагерных отделений был «похож на садиста»: каждый день арестовывал десятки людей, изнурял их уменьшением пайка. Как выяснилось при проверке, он «занимался самоснабжением из фондов спецконтингента»53. В Армавирском ПФЛ начальник лагерного участка проявлял агрессию не только к бывшим пленным, но и к работавшим с ними другим сотрудникам лагеря: оскорблял политработников и мешал проведению политмассовой работы с контингентом54.
Свидетельства о положительном опыте общения бывших пленных с руководством немногочисленны. Уже в 2000-е гг. один из них назвал начальника лагерного отделения «очень хорошим человеком»55. К начальнику лагеря обращались с просьбами решить проблемы вне зоны: сохранить имущество и жилье, помочь родственникам получить положенные льготы, разрешить встретиться с ними или выехать в отпуск. Начальство могло пойти навстречу, при этом нарушая указания НКВД по режиму56. К таким решениям, помимо гуманизма, подталкивал и производственный план, зависевший от морального состояния рабочей силы.
Директора и рабочие: между идеологией и прагматизмом. Широкое трудовое использование спецконтингента в промышленности началось с весны — лета 1943 г. До контакта с ним планировалось допустить только надежных людей после проведения разъяснительной работы «о недопущении незаконных связей с контингентом и об ответственности за таковую»57. Но обособленные участки работ выделить не получалось, и общение между спецконтингентом и рабочими, как признавалось в лагерных отчетах, было «неограниченно»58. От директоров и начальников цехов теперь зависела жизнь бывших пленных во время проверки — отдельные лагеря, как и НКВД в целом, в обмен на предоставление рабочей силы старались переложить на предприятия обязанности по содержанию контингента, вплоть до питания и культурно-массовой работы.
При освобождении из ПФЛ большинство бывших пленных вместо отправки в военкоматы стали зачисляться в постоянные кадры предприятий, на которых они работали во время фильтрации. В этих условиях замнаркома угольной промышленности прагматично предлагал относиться к ним как к обычным рабочим: «Когда проверят их, то расконвоируют большой процент. Ведь это русские люди... из которых мы будем создавать основные наши кадры»59. Часть предприятий придерживалась этой позиции. На заводе № 711 наркомата минометного вооружения в Люберцах бывшие пленные получали премии за рацпредложения, отличившихся в работе и получивших высокий разряд назначали инструкторами и мастерами цехов60. Руководство завода № 88 наркомата вооружения в Подлипках просило расконвоировать ударников, называя их «товарищами»61, директор поздравил отдельным приказом «коллектив специального контингента военнообязанных» с 7 ноября62, а начальник цеха просил ускорить проверку одного бывшего пленного, чтобы тот мог стать вольнонаемным рабочим, «выйти из спецконтингента»63. На заводе № 88 доля спецконтингента
среди рабочих достигала 35 %, на заводе № 711 ими выполнялось свыше 30 % работ. Оба предприятия добились успехов: завод № 88 занял третье место в соцсоревновании по наркомату, а завод № 711 получил переходящее Красное знамя ЦК и первую премию64.
Тем показательнее факты использования имевших квалификацию не по специальности и игнорирования угроз их работоспособности: не выдавались защитные средства, не соблюдалась (и даже не доводилась до сведения контингента) техника безопасности65. Начальник Подольского ПФЛ сообщал, что по прошествии времени отношение части заводской администрации к контингенту все еще «грубое, издевательское», отдельных проверяемых называли шакалами, предателями и изменниками66. В Сталиногорском ПФЛ заведующий шахтой сообщил комиссии: «Люди работают плохо. сделать не могу ничего, это же не люди, а варвары, нет у меня ничего, пусть заботится Управление лагеря, мне нужны люди, план, уголь, остальное меня не касается». Он избивал спецконтингент, называл паразитами, предателями, изменниками родины67.
В этих сведениях заметно влияние пропаганды, причем выдвигаемые политические обвинения были конкретнее, острее и жестче, чем довольно общие оскорбления со стороны работников лагерей, что заметно и в конфликтах с рядовыми рабочими и мастерами. Так, на заводе № 88 сменный мастер публично «дискредитировал рабочих спецконтингента с политической точки зрения, т. е. обзывал рабочих трусами, так как они подняли руки вверх немцам, а также разное в этом духе»68. Идеологический характер мог приобрести любой бытовой конфликт. Например, в ответ на пререкания мастер «вместе с двумя своими помощниками схватили N и потащили его в контору цеха, говоря, что он арестован и что его посадят в тюрьму как изменника. N сопротивлялся. Дело дошло до драки». В другой раз механик цеха отказался выдать дополнительные талоны на питание, в ходе перепалки назвал бывшего пленного «предателем и изменником», а тот стал угрожать в ответ «разбить голову камнем». После этого рабочие затащили его в контору, избили и заперли69. В данных примерах рабочие, лишая бывших пленных свободы, брали на себя карательную функцию государства, очевидно не соглашаясь с его мягкой политикой. Возможно также, что, выявляя «врагов» среди еще проходящего фильтрацию спецконтингента, они удовлетворяли стремление участвовать во всенародной борьбе с противником на фронте.
Коммуникация с рядовыми рабочими и мастерами не ограничивалась конфликтами. Через них бывшие военнослужащие обменивали вещи, получали письма, доставали алкоголь. Отдел режима и охраны Кизеловского ПФЛ сообщал даже про «неприятие органами прокуратуры мер к вольнонаемным рабочим, содействующим спецконтингенту в совершении побегов»70.
Такая разница в отношениях еще раз напоминает о неопределенности статуса бывших пленных и окруженцев — главной специфической черте ПФЛ. Этим они отличались от других мест содержания осужденных, где охранники могли воспринимать узников двойственно71, однако «статья» сразу же относила их к той или иной группе. Попавшие в ПФЛ бывшие пленные официально не считались ни осужденными, ни врагами, ни нуждающимися в перевоспитании.
Работники НКВД и гражданские специалисты должны были воспринимать их одновременно и как подневольную рабочую силу, и как будущие кадры, и как ждущих разоблачения шпионов.
Исследование показало, что по ряду системных и ситуационных факторов фильтрационные лагеря были близки к исправительно-трудовым лагерям (далее — ИТЛ) ГУЛАГа: нарушение режима ради выполнения плана, контакты узников с миром вне зоны, близость к ним по положению рядовых охранников, комплектование последних из вчерашних заключенных и нежелание работать72. В то же время ни среди работников ПФЛ, ни среди рабочих не воспитывалась враждебность к «бывшим военнослужащим», сопоставимая с аналогичной в ИТЛ к «политическим» заключенным. Влияние непоследовательной пропаганды относительно недопустимости плена также не идет в сравнение с постоянным нагнетанием ненависти к отправляемым в ГУЛАГ «врагам народа». Наконец, охранники в ИТЛ были не настолько близки к заключенным, как в ПФЛ, где их объединяли компрометирующее прошлое, общий быт во время фильтрации и едва ли не равные шансы на арест.
В ПФЛ отношение рядовых охранников к узникам было в целом более благосклонным, чем в ГУЛАГе. Однако нам не удалось обнаружить каких-то особых форм коммуникации, ранее не найденных исследователями в ИТЛ. Вместе с тем, несмотря на все нарушения бойцами ВОХР режима, дистанция от узников сохранялась. Злоупотребления при конвоировании показывают, что, по крайней мере в определенные моменты, охранники могли достаточно глубоко вживаться в роль. В ПФЛ сложилась ситуация, когда рядовые тюремщики занимали промежуточное положение между заключенными и своим начальством и в зависимости от ситуации могли в большей степени идентифицировать себя с первыми (совместная выпивка) или вторыми (при конвоировании). Собственной крепкой групповой идентичности в их среде не сложилось, что показывают конфликты среди них из-за отношения к спецконтингенту. Таким образом, представляется, что на поведение тюремщиков оказывали влияние не только хорошо известные, но и реже принимаемые в расчет обстоятельства: общность происхождения с заключенными, принудительный выбор места работы, желание ее покинуть, третирование начальством.
Среди руководящих работников в ПФЛ были те, кто стремился улучшить положение всех бывших пленных или помочь кому-то из них, но также зафиксировано использование спецконтингента в корыстных целях, его унижение и дискриминация по идеологическим соображениям. Такое разное поведение говорит о высоком значении как личностных установок, так и создаваемого пропагандой общего фона и образа конкретной категории узников. О важности указанных факторов свидетельствуют действия руководства и рабочих промышленных предприятий. Их главной задачей было выполнение плана, но при этом часть считала правильным в ущерб производству брать на себя функции НКВД по выявлению среди контингента
«изменников», их третированию и наказанию. Необычность ситуации состояла в том, что стигматизация бывших пленных происходила не в месте лишения свободы — она предшествовала отправке в ПФЛ. Не имело никакого значения, был человек в фильтрационном лагере или нет, прошел ли он проверку, — негативное отношение к нему определялось тем, что он ранее был в плену.
В итоге в пространстве коммуникации с попавшими в ПФЛ бывшими пленными и окруженцами сочувствие к ним проявлялось там, где оно, по замыслу создателей системы, не должно было проявляться, а агрессия — там, где ее меньше всего стоило ожидать. Рассмотренные примеры показывают способность людей действовать вопреки внешним обстоятельствам, причем не только в положительном смысле, — поведение вольнонаемных мастеров демонстрирует, как жестокость к другим возникает при наличии самой минимальной власти и безо всякого внешнего принуждения. Ситуационные, системные и личностные факторы действовали одновременно и пересекались непредсказуемым образом: положение охранника корректировалось общим прошлым с заключенными, начальник лагерного отдела считал бывших пленных честными гражданами и пытался смягчить режим, а у директора шахты необходимость выполнения плана уступала сформировавшимся под влиянием пропаганды личным убеждениям.
Статья поступила в редакцию 12 августа 2018 г.
Рекомендована в печать 16 мая 2019 г.
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ
Латышев А. В. Отношение сотрудников НКВД и работников промышленности к узникам фильтрационных лагерей (1942-1945 гг.) // Новейшая история России. 2019. Т. 9, № 3. С. 595-608. https://doi.org/10.21638/11701/spbu24.2019.303 УДК 94(47), 94(4) «1939/45»
Аннотация: В статье впервые в историографии исследуются отношения работников проверочно-фильтрационных лагерей (ПФЛ) НКВД и вольнонаемных рабочих с вернувшимися из плена и окружения военнослужащими Красной армии. С учетом достижений и проблем в антропологических исследованиях пенитенциарных учреждений анализируются характер их взаимодействия и влиявшие на него внешние факторы: независимость ведших фильтрацию органов от руководства лагерей, двойственность статуса узников и режима их содержания, неоднозначность пропагандистского фона. Влияние имело и деление на группы: часть узников выделялась из общей массы лагерной администрацией и могла рассчитывать на лучшее отношение; появление в ПФЛ «коллаборантов» вело как к большей стигматизации, так и к росту доверия к бывшим пленным. Ближе всего с узниками общались рядовые охранники, нередко набранные из успешно прошедших фильтрацию. Отношения между ними чаще носили не конфликтный, а взаимовыгодный характер. Анализ показывает важность факторов, редко принимаемых во внимание при описании тюремщиков, чье положение близко к самим заключенным. Занимавшие в лагерях командные должности проявляли к бывшим пленным как симпатию, так и открытую
враждебность, что свидетельствует о высоком значении личностных факторов. Руководители предприятий и рядовые рабочие могли рассматривать бывших пленных как будущие кадры и полноправных граждан, однако другие выказывали пренебрежение и агрессию, действуя в ущерб выполнению производственных планов, что говорит о сильном влиянии пропаганды. Таким образом, нельзя назвать один главный фактор, определявший отношение к попавшим в ПФЛ. В различных ситуациях в поведении охранников и рабочих проявлялись как детерминированность внешними условиями, так и свобода воли.
Исследование выполнено в рамках Программы фундаментальных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) и с использованием средств субсидии в рамках государственной поддержки ведущих университетов Российской Федерации «5-100».
Сведения об авторе: Латышев А. В. — канд. ист. наук, научный сотрудник, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» (Москва, Россия); alatyshev@hse.ru
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Россия, 101000, Москва, ул. Мясницкая, 20
FOR CITATION
Latyshev A. V. &Attitude of NKVD Employees and Industrial Workers towards Prisoners of Filtration Camps (1941-1945)&, Modern History of Russia, vol. 9, no. 3, 2019, pp. 595-608. https://doi.org/10.21638/11701/spbu24.2019.303
Abstract: This article examines relations between workers of the NKVD inspection and filtration camps and civilian workers, with Red Army servicemen who had returned from captivity and encirclement.