«в России следует подумать государству об искусстве»: министерство искусств в дискуссиях революционной эпохи (1917 Г. ). Ч. 2

УДК 7.0

В. Г. Ананьев

канд. ист. наук,

Санкт-Петербургский государственный университет E-mail: v.ananev@spbu.ru

«В РОССИИ СЛЕДУЕТ ПОДУМАТЬ ГОСУДАРСТВУ ОБ ИСКУССТВЕ»: МИНИСТЕРСТВО ИСКУССТВ В ДИСКУССИЯХ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ЭПОХИ

(1917 г.). Ч. 2

Представлена вторая часть исследования, посвященного феномену министерства искусств, идея создания которого активно обсуждалась в ходе революций 1917 г. Анализируется доклад В. Я. Курбатова «Необходимо ли самостоятельное ведомство изящных искусств?», прочитанный на собрании деятелей искусств и наук, состоявшемся 7 марта 1917 г. в Институте истории искусств. На основании архивных материалов определяется течение дискуссии, вызванной докладом. Представлена история деятельности комиссий, сформированных по итогам совещания. Устанавливается их связь с общекультурным контекстом эпохи и деятельностью аналогичных институций в Москве. Наряду с позицией сторонников доклада анализируются взгляды тех, кто выступал против идеи создания министерства искусств. В этой связи важным источником становится доклад С. К. Маковского, в котором идея создания министерства отвергалась. Рассматривается аргументация и устанавливается ее связь с более общими парадигмами в понимании феномена культуры и искусства, характерными для России начала ХХ в. Полученный в ходе исследования материал позволяет по-новому взглянуть на культурную политику большевиков в первые годы после революции и увидеть определенные связи между их начинаниями и проектами, выдвигавшимися либерально настроенной общественностью в период февральской революции.

Для цитирования: Ананьев, В. Г. «В России следует подумать государству об искусстве»: министерство искусств в дискуссиях революционной эпохи (1917 г.). Ч. 2 / В. Г. Ананьев //Вестник Челябинской государственной академии культуры и искусств. - 2016. - № 2 (46). - С. 109-117.

Четвертое направление работы министер- этих художественных университетов» [2, с. 5]. ства - художественное воспитание в широком Вероятно, истоки такого прожектерства обоих смысле этого слова. Здесь В. Я. Курбатов пред- авторов можно найти в столь широко распро-лагает отказаться от прежнего школьного под- страненной на рубеже веков идее синтеза исхода к проблеме и пропагандирует создание кусств и восходящей к вагнеровской эстетике «полных художественных центров, понимая под концепции Gesamtkunstwerk [См.: 3]. этим названием музеи старого и нового искусств Такие центры эстетического образования и рядом с ними высшие художественные шко- должны дополняться созданием особых худо-лы, театры драматические и оперные, и рядом с жественно-исторических институтов. Очевид-ними высшие драматические и музыкальные но, что примером для последних может стать школы» [6, с. 19]. Важно отметить, что подобная сам Зубовский институт. С одной стороны, эти же, достаточно экстравагантная идея высказы- институты служили бы для «развития истории валась и А. Н. Бенуа в 1906 г. В продолжении искусства, в корне отличающейся по методам своего фельетона он писал: «Меня даже пленяла от остальных наук», с другой же - «для сооб-бы мысль, чтобы в одних стенах с живописью, щения необходимых сведений тем учителям, архитектурой, скульптурой и всей плеядой которые будут приводить в жизнь художест-"технических" художеств преподавалась бы и венно-эстетическое воспитание подрастающих музыка, чтобы консерватория вошла бы в состав поколений» [6, с. 20].

Последним в перечне направлений работы будущего министерства оказывается «забота о возникновении новых произведений искусства» или же «задача вызывания искусства к жизни». Она, как следует из приведенных в тексте примеров, оказывается весьма многоплановой. К числу конкретных проявлений такого «вызывания» В. Я. Курбатов относит организацию народных праздников и разработку основ государственной символики (герб, флаг, гимн), дизайн ассигнаций и почтовых марок, создание «всенародных памятников» и согласование фасадов строящихся домов. Последнее представляется В. Я. Курбатову особенно важным: «несомненно, что нынешние города постепенно разрастутся в города-сады, покрывающие всю страну, а тогда придется подумать о согласовании их планов, о художественном убранстве дорог и т. п.». Министерство должно взять на себя обязанность создания национальных парков, т. е. «заповедных мест, дорогих народу по красоте или по воспоминаниям, с ними связанным» (Ясная Поляна, Пушкинские горы, живописные места Кавказа и Крыма). В его ведении будут находиться такие заводы художественной промышленности, как Императорский фарфоровый завод, Екатеринбургская и Петергофская гранильные фабрики, задачей которых является установление определенных стандартов вкуса в обществе [6, с. 20-22].

Все отмеченные выше направления работы В. Я. Курбатов предлагает поручить трем отделам будущего министерства: отделу художественного труда (деятельность театров и оркестров, театральные, балетные и музыкальные школы), отделу художественного образования (устройство художественных центров, передвижных музеев, показательных выставок, управление заводами художественной промышленности, организация высших художественных школ и т. д.) и отделу художественных памятников и музейного дела (выявление национальных памятников и их охрана, координирование археологических раскопок, пополнение музейных коллекций, научное описание их фондов и «надлежащее устройство музеев» как таковое).

Прения по докладу, казалось бы, продемонстрировали, что большее внимание собравшихся привлекала не содержательная, а формальная сторона обсуждаемого вопроса. Вспомним, как А. Н. Бенуа отмечал, что в центре внимания оказалась проблема «будет ли это министерство или ведомство, будет ли оно при Министерстве Народного Просвещения или чем-то самостоятельным» [1, с. 149]. Однако на самом деле за этими спорами о структуре коренилось и разное понимание содержания будущего ведомства, а значит, и самого проблемного поля искусства и возможности/необходимости его связи с государственной системой управления.

Литератор и музыкальный критик В. Е. Че-шихин, например, выступая в прениях, предложил создать самостоятельное ведомство, состоящее из 4 департаментов: 1) науки - во главе с переведенной сюда из ведения Министерства народного просвещения (далее - МНП) Академией наук; 2) пластических искусств - во главе с Академией художеств; 3) тонических искусств (слово и музыка) - во главе с новой Академией литературы и музыки, первый разряд которой соответствовал бы екатерининской Академии российской словесности; 4) сценических или мимических искусств - во главе с Академией драматургии. Вариант первоначального проекта министерства изящных искусств оказался здесь значительно расширен, и новое ведомство получило наименование министерства наук, искусств и литературы. Искусства в нем ассоциировались с наукой и сферой «высоких материй» (что лишний раз подчеркивалось наименованием департаментов министерства не как-нибудь, а именно академиями) [8, л. 27об.].

С других позиций подошел к решению этой проблемы известнейший антиковед Ф. Ф. Зелинский, отметивший, что «искусство является одним из самых могучих орудий просвещения народа» и предложивший создать особый отдел при МНП, равный отделу научного просвещения («Кто же как не школьный учитель понесет искусство в народ?») [Там же]. Здесь искусству отводилась

просветительская функция, и оно из академий переводилось в школы. Через несколько дней, 16 марта, Ф. Ф. Зелинский опубликует в газете «Русская воля» статью, в основе которой будет лежать это его выступление. Как отметит чуть позже С. К. Маковский, именно данная структура управления сложилась во Франции после того, как в 1882 г. при Министерстве народного просвещения был создан департамент искусств [5, с. VI]. Таким образом, в качестве образца для подражания Ф. Ф. Зелинским выбирается отнюдь не революционная Франция, а Франция эпохи Третьей республики.

Два этих предложения маркировали два подхода к пониманию сущности и значения искусства, бытовавшие в России начала ХХ в.: «академический» и «школьный». Споры между их сторонниками были неизбежны: В. Е. Че-шихин, начиная дискуссию с Ф. Ф. Зелинским, указывал «на непрерывный поступательный ход науки, искусства и литературы, тогда как школы МНП имеют дело с готовыми результатами и выводами и преследуют исключительно педагогические цели» [8, л. 28]. А литературовед и библиограф В. А. Чудовский отмечал сложность для главы такого департамента «заведовать делами художественными и просветительными, ввиду несоизмеримости точки зрения художественной и точки зрения научно-педагогической» [Там же]. Таким образом, вопрос о форме будущего ведомства оказался связан с пониманием самой сути искусства. Фактически в этом споре нашло отражение то, что в культурологии ХХ в. будет определено как два подхода к пониманию концепта культуры: элитарное ее понимание в качестве совокупности высочайших достижений человеческого гения («высокая культура») и понимание расширенное, охватывающее всю совокупность феноменов, несущих на себе черты искусственности, т. е. созданности человеком.

Был у этого вопроса и еще один аспект, который четко сформулировал византинист академик Н. П. Кондаков: «новые министерства вырабатываются исторически... а не насаж1

даются сверху» [Там же]1. Апелляция к такому эволюционному пути может служить хорошим маркером для измерения степени революционности рассматриваемых момента и среды.

После проведенного голосования предложение В. Е. Чешихина было отвергнуто большинством голосов против двух «за». Ф. Ф. Зелинский же отметил, что не настаивает на включении ведомства искусств как департамента в состав МНП, но просто подчеркивает необходимость их тесной связи. Таким образом, вновь осталось лишь первое предложение совета Института. Принимая его, собрание постановило, что «в видах создания, поддержания и развития художественной культуры в России и объединения художественной жизни страны является настоятельно необходимым учреждение самостоятельного Ведомства Изящных Искусств» [Там же].

Это вызвало споры уже не о форме государственного участия в жизни искусства, а о самой проблеме такового участия: Г. И. Котов, приводя примеры Франции и Англии, вообще усомнился, «можно ли создать художественную культуру России усилиями правительства». С другой стороны, В. Г. Каратыгин задался вопросом «своевременно ли возбуждать ходатайство. когда правительство так занято и так утомлено?». На последнюю фразу остроумно ответил артист Г. Г. Ге, задавший риторический вопрос: «нашел ли бы предыдущий оратор полторы недели тому назад своевременной Революцию в России? Все своевременно, что будит к жизни» [8, л. 28об., 29].

Единственным замечанием по существу резолюции стала реплика архитектора К. К. Романова, предложившего после слов «объединение художественной жизни страны» прибавить «и охраны памятников». Но и она была отвергнута, так как В. Я. Курбатов отметил, что в словах «поддержания. художественной культуры в России» «заключена уже мысль об охране памятников искусства, как элемента этой культуры». На этом примере

&Он же произнес и слова, вынесенные в заглавие данной работы: «.в России следует подумать государству об искусстве. Да, я согласен на ведомство искусств» [8, л. 28].

хорошо видно, как в дискурсе начала ХХ в. уравниваются понятия памятник и памятник искусства, а вопрос охраны памятников рассматривается в нерасторжимой связи с вопросом развития современной культуры. В итоге резолюция была принята большинством голосов против одного [Там же].

Дальнейшее развитие событий на совещании можно проследить, сравнив черновик протокола и его окончательный вариант, сохранившиеся в архивном фонде Института истории искусств. В правленом черновике протокола оказался вычеркнутым абзац, не вошедший в окончательный вариант: «Председатель ставит на обсуждение Собрания вопрос, подлежит ли принятая резолюция немедленному представлению ее Правительству. М. И. Ростовцев: представлять резолюцию Правительству без мотивировки и обстоятельной докладной записки не целесообразно». После короткого перерыва (10 минут) избирается особая комиссия «для мотивировки резолюции и разработки вопросов, относящихся к организации самостоятельного Ведомства Изящных Искусств» [8, л. 36об.]. Единогласно в нее избираются А. Н. Бенуа, П. П. Вейнер, В. А. Головань, граф В. П. Зубов, В. Г. Каратыгин, Н. П. Кондаков, В. Я. Курбатов, К. М. Миклашевский, П. И. Нерадовский, В. А. Покровский, В. Н. Ракинт, А. Н. Рим-ский-Корсаков, М. И. Ростовцев, А. И. Тама-нов, граф Д. И. Толстой, М. М. Фокин, М. Б. Черкасская, Д. А. Шмидт, Ю. М. Юрьев, И. А. Фомин. Большую часть комиссии составили лица, тесно связанные с деятельностью института, читавшие в нем лекции. Комиссия получает полномочия на включение в свой состав «сведущих лиц», подготовку и созыв следующего совещания. Закрывается собрание в 23.20.

Судьба комиссии оказалась похожей на судьбы множества других подобных начинаний того времени. Как отмечал в своем дневнике 20 марта 1917 г. все тот же А. Н. Бенуа, бывший участником множества подобных комиссий: «Сейчас царит "исполнительская власть" (всякая революция есть нечто в своей стихии исполнительное, если попросту - разрушающее дело), только она имеет смысл и значение. Нужно иметь возможность немедленно приводить в исполнение то, что решил и постановил. А у нас именно исполнительной силы и нет» [1, с. 213]. В данном случае дело, действительно, ограничилось несколькими заседаниями и оживленными спорами.

Первое заседание комиссии состоялось 10 марта 1917 г. в 21.00 в помещении Института. На нем присутствовали П. П. Вейнер, В. А. Головань, граф В. П. Зубов, В. Я. Курбатов, К. М. Миклашевский, П. И. Нерадовский,

B. А. Покровский, В. Н. Ракинт, М. И. Ростовцев, граф Д. И. Толстой, М. М. Фокин, Д. А. Шмидт, Ю. М. Юрьев. Председателем единогласно был избран А. Н. Бенуа, а М. И. Ростовцев и В. П. Зубов его товарищами, секретарями стали В. Н. Ракинт и В. Я. Курбатов. По предложению В. Н. Ракинта собрание решает не ограничиваться мотивировкой, но подготовить и проект временной организации ведомства, «осуществимой еще в условиях переходного времени». Решено было вести работу по семи подкомиссиям (каждая из которых была посвящена теме взаимодействия следующих феноменов культуры: Архитектура - школы; Живопись и ваяние - школы; Художественная промышленность и кустарное дело - школы; Театр - школы; Музыка - школы; Сохранение памятников и музейное дело - школы; Художественно-историческое образование). Избирается и их состав. Используя право кооптации, члены комиссии включили в состав подкомиссий видных деятелей искусства, отсутствовавших на общем собрании: И. Э. Грабаря, М. В. Добужинского,

C. П. Яремича, А. Ф. Гауша, В. Я. Чамберса, С. В. Чехонина, В. Г. Вальтера, А. К. Коутса, В. Э. Мейерхольда (вычеркнут), Е. И. Тиме, Н. Н. Пунина, Д. В. Айналова. Понимая необходимость апелляции к широким кругам общественности, собравшиеся решают через председателя передать протоколы совещания комиссии Максима Горького и предложить совместную работу. Заседание закрылось в 23.20. Следующее назначено на 21 марта, 20.30. На нем комиссии должны были предоставить свои доклады [8, л. 105-106].

Второе заседание комиссии действительно состоялось в намеченный срок, 21 марта. Открылось оно в 21.10 в помещении института. На нем присутствовали Ф. Г. Бернштам, О. Ф. Вальдгауер, В. Г. Вальтер, П. П. Вейнер, А. Ф. Гауш, В. Т. Георгиевский, В. А. Головань, И. И. Жарковский, В. П. Зубов, В. Я. Курбатов, К. М. Миклашевский, А. А. Миллер, Н. М. Мо-гилянский, П. И. Нерадовский, Н. Л. Окунев, Н. Н. Пунин, В. Н. Ракинт, М. И. Ростовцев, Д. А. Шмидт. В роли председателя выступил М. И. Ростовцев [8, л. 107]. А. Н. Бенуа на этом заседании не появился, записав в дневнике в тот же день: «На заседание к Зубову не пошел (ибо совершенно не верю в пользу этой затеи)» [1, с. 219]. В состав комиссии были включены новые члены, уже кооптированные до того в состав подкомиссий: Ф. Ф. Зелинский, С. А. Жебе-лев, Ф. Г. Бернштам, А. А. Брок, О. Ф. Вальдгау-ер, В. В. Воинов, В. Т. Георгиевский, И. И. Жар-новский, С. К. Исаков, А. А. Миллер, Н. М. Мо-гилянский, Н. Л. Окунев, К. К. Романов, Н. П. Сычев, М. М. Тальгрен, И. И. Тикканен (Гельсингфорс), В. А. Чудовский, Н. П. Шеффер и В. Э. Направник. Заслушали материалы, полученные из Москвы, о присоединении к резолюции съезда от Малого и Художественного театров, а также от И. Э. Грабаря [8, л. 107]. 18 марта 1917 г. там прошло Общее собрание художников и деятелей искусства Москвы, принявшее Резолюцию об охране памятников старины и искусства. Текст резолюции вместе с сопроводительным письмом, подписанным секретарем съезда, был направлен в Санкт-Петербург музейным деятелем и искусствоведом Н. И. Романовым в ответ на телеграмму В. П. Зубова директору Московского Публичного и Румянцев-ского музеев кн. В. Д. Голицыну и Н. И. Романову «относительно резолюции о Министерстве Искусства» [Там же].

Содержание резолюции сводилось к следующему: художественным и историческим сокровищам страны, «отныне ставшим достоянием народа», повсеместно грозит опасность из-за «провокационных попыток слуг старого режима вызвать гражданскую смуту, грабежи и погромы», а также из-за того, что

лица, ответственные сейчас за памятники, «чрезвычайно переобременены гражданскими заботами». Выходом из сложившейся ситуации может стать создание «художественного органа из авторитетных лиц», под указанием которого на местах комиссары временного правительства принимали бы меры «для сохранения в целости и неприкосновенности предметов искусства и старины». Подобная организация - Ведомство изящных искусств - была бы связана и с актуальной художественной жизнью, с русским искусством, лишившимся после революции «тяжелых пут» и гнета «деспотических и невежественных правящих кругов старого режима». Это искусство должно стать «мощным двигателем и пособником устроения национальной жизни и дать стране красоту художественных форм бытия». Окончательную форму ведомства могло определить Всероссийское учредительное собрание в согласии с указанием, выработанным Всероссийским художественным съездом. Поэтому московское собрание, хотя и «высказывается категорически» за создание такого ведомства, «признает существование его в настоящую переходную пору преждевременным». Единственным правомочным и компетентным собранием, могущим высказаться о его форме, оно признает Всероссийский художественный съезд. О наименовании его, принципах выбора и «круге ведения» возникли разногласия, поэтому все, что московское собрание могло сказать о нем, это «необходимость скорейшего созыва» такого съезда [8, л. 12-12об.].

Н. И. Романов и В. Д. Голицын выражали полное согласие с мнением московского съезда и, следовательно, едва ли могли поддерживать «сепаратные» попытки создания министерства в Санкт-Петербурге. Очевидно, В. П. Зубов интересовался мнением по этому вопросу и других москвичей, в частности, искусствоведа П. П. Муратова, о котором Н. И. Романов не знал, так как последний в качестве офицера находился в Севастополе. Москвичи в свою очередь проявляли интерес к развитию дел в Петрограде. Н. И. Романов, например, просил

В. П. Зубова прислать резолюцию петербургского съезда [Там же, л. 11-11об.].

Сколько можно судить по сохранившимся архивным материалам, содержательная часть второго заседания свелась к следующему. От лица первой подкомиссии выступил В. Я. Курбатов, зачитавший доклад, написанный им в соавторстве с архитекторами В. А. Покровским и А. И. Тамановым, «О желательной организации ведомства искусств, с точки зрения нужд архитектуры и архитектурного образования» [8, л. 107об.]. Предполагалось, что такие доклады от каждой подсекции должны служить «собранию и критической проверке фактических данных и доводов в пользу или против учреждения самостоятельного ведомства искусств». Их следовало издать в «Трудах» или «Материалах комиссии». Комиссия должна была свести выводы разных подкомиссий в единую докладную записку, которую и планировалось подать «Правительству или Всероссийскому Съезду деятелей искусств или др. компетентному в решении этих вопросов учреждению». Частью записки мог бы стать проект организации ведомства. Редактирование ее должна была взять на себя специальная редакционная подкомиссия. Второе заседание закрылось в 01.15. [8, л. 107об.].

Надо отметить, что сама идея создания нового ведомства получила поддержку отнюдь не у всех, привлеченных к ее обсуждению. Так, например, в архивном фонде Института истории искусств сохранилось письмо византиниста Я. И. Смирнова, приглашенного, но не явившегося на совещание 7 марта. Письмо датировано 11 апреля 1917 г. и адресовано «Михаилу Ивановичу», что позволяет с уверенностью считать его адресатом коллегу Смирнова по Академии наук М. И. Ростовцева. Роль последнего в деятельности группы, связанной с Зубовским институтом, судя по всему, действительно была велика. Вспомним, что именно по его инициативе собрание решило проработать структуру будущего ведомства. Он был избран одним из заместителей председателя, а в отсутствии А. Н. Бенуа исполнял и обязанности председателя комиссии «для мотивировки

резолюции и разработки вопросов, относящихся к организации самостоятельного Ведомства Изящных Искусств» [Там же, л. 10-10об.]. Как записал со слов антиковеда С. А. Жебелева в мае 1917 г. А. Н. Бенуа, в то время М. И. Ростовцев был «весь поглощен съездами и конференциями политического характера» [1, с. 339].

Письмо содержало отказ Я. И. Смирнова от участия в работе комиссии, поскольку, с одной стороны, «учреждение самостоятельного "Ведомства Изящных Искусств" не находит с моей стороны сочувствия, так как я полагаю таковое учреждение совершенно излишним». С другой же стороны - работы комиссий «могут оказаться совершенно напрасными, так как они... были бы целесообразны и продуктивны лишь в том случае, если бы подобные комиссии специалистов были запрошены непосредственно Правительством или Законодательными Учреждениями, занятыми разработкой или подготовкой соответственных законопроектов» [8, л. 10-10об.]. Такой подход к проблеме не был чем-то совершенно исключительным. Его разделяла определенная часть русского общества. Наиболее показательным здесь можно считать выступление журнала «Аполлон» и его редактора С. К. Маковского. П. В. Дмитриевым было опубликовано сохранившееся в архиве выступление С. К. Маковского по этому вопросу, сделанное им на редакционном собрании журнала и датированное публикатором мартом 1917 г. В общих чертах оно повторяет положения его же статьи «Министерство искусств» [4, с. 85-94]. Внимание к данной проблеме со стороны группы «Аполлона» видно уже из того, что вскоре после собрания на квартире М. Горького (и как реакцию на это собрание см.: [5, с. I]) редакция составила обращение к читателям, которым и открывался первый номер журнала за 1917 г. В нем говорилось: «Вместо того, чтобы сплотиться для практических мер охраны, наши художники заговорили совсем о другом - об учреждении "министерства изящных искусств", как будто новое наспех созданное ведомство... надежный щит от тех бед, которые могут обрушиться на искусство» [7, с. I]. Само это начинание, ут114

верждали авторы, «не только бесполезно в данное время, но нежелательно и с практической точки зрения», ведь «если есть на свете что-нибудь подлинно свободное, то это искусство. Подчинение всего искусства страны особому ведомству всегда будет либо внешней, формальной опекой, либо опаснейшей из официальных диктатур» [Там же]. Авторы подчеркивали принципиальную недоступность искусства институционализации, заявляя, что для свободного демократического развития «нужно поощрение свободного почина, частной и общественной инициативы», «искусство - не политика, и потому над ним не должно быть министра» [Там же]. Развитие эти тезисы, опубликованные «по горячим следам», получили в выступлении и статье С. К. Маковского.

Уже в самом начале своих рассуждений о заявленной проблеме С. К. Маковский прямо связывает проект нового министерства с исчезновением «того ведомства-хозяина, Министерства Двора, которое управляло жизнью большинства наших художественных учреждений», и определяет их возникновение как «повальную жажду» нового министерства [4, с. 90]. Пейоративная лексика подготавливает к тому, что, задаваясь вопросом о целесообразности его создания, С. К. Маковский дает на него отрицательный ответ. Если Я. И. Смирнов просто писал о том, что считает «таковое учреждение совершенно излишним», то С. К. Маковский обосновал свою позицию, выдвинув четыре развернутых аргумента.

Первый касался самого переживаемого момента: революционный процесс только еще начался, его дальнейшие этапы неизвестны. Создание любой структуры сейчас грозит ее недолговечностью: «Скоропалительно созданное новое М-во может так же быстро рухнуть, как оно возникло» [Там же, с. 91]. Иными словами, себя и других потенциальных участников деятельности министерства С. К. Маковский явно отделяет от активных деятелей этого революционного процесса. Для него их основная функция сейчас -функция охраны: «Теперь впору думать лишь об охране нашего художественного наследия» [Там же]. Институциональные рамки этой охраны им попросту игнорируются.

Второй аргумент обусловлен характером современного русского искусства: оно по своей сути еще не может выполнять новые требования, которые С. К. Маковский связывает с тем, что называет «социалистической демагогией». Это искусство «совершенно не готово в лице своих представителей служить тому народному делу, к которому, несомненно, будет звать его наша демагогия». Невозможность направить художественные устремления в требуемом направлении при централизации искусства грозит ему «неисчислимыми бедствиями» [4, с. 91].

Третий аргумент ставил под сомнение желательность создания подобного министерства как такового. Здесь Маковский отталкивался от того, что было, вероятно, теоретической основой позиции «Аполлона» - истинное искусство есть свободное искусство, оно «прежде всего свободно по отношению к государственности». Вероятно, его не убеждали утверждения о том, что сути искусства министерство затрагивать не будет, и он ставил знак равенства между искусством, управляемым государством, и искусством, выражающим интересы государства. При этом, судя по всему, дальнейший путь развития России виделся им исключительно демократическим (несмотря на слова о неясности путей революции), так как одним из его аргументов против создания министерства является утверждение о том, что «официальное искусство всякой демократии неизбежно обречено на вырождение» [Там же, с. 92].

Наконец, четвертый аргумент, ратуя за «внешнюю нецентрализацию искусства», предлагал сохранить существующий status quo, не заменяя старый принцип работы в данной области, а лишь совершенствуя его. Все необходимое для культуры правительство пыталось делать и при старом режиме, но «не успевало, потому что не успевало ни в чем. Остается только при новом строе усилить и расширить работу, направить ее, прислушиваясь к общественному голосу. Другими словами - не спать в казенной летаргии, а неусыпно работать вместе с обществом. А обществу в свою очередь организоваться для помощи правительственным охранным и просветительным учреждениям». Вновь, как и А. Н. Бенуа до

него, С. К. Маковский призывал к замене «мертвых людей» «людьми живыми», а само окончательное решение вопроса о министерстве предлагал отложить до созыва Учредительного собрания, распределив отдельные направления работы бывшего Министерства двора между такими структурами, как Министерство народного просвещения, городское самоуправление и т. д. [Там же, с. 93-94]. Показательно, что в статье, посвященной данной теме, выдвигая аргументы против создания министерства, С. К. Маковский в качестве негативного примера приводит Францию, утверждая, что «с переходом власти к выборной демократии искусство долго не может пристроиться к государству». Причина этого в том, что такая власть чужда «высшим целям искусства», а просветительская функция для искусства является второстепенной [5, с. VI - XII]. Причем, однако, и С. К. Маковский не отрицает необходимости государственного участия в охране культурного наследия страны, но он разделяет эту функцию и функцию созидания актуальной культуры, которая должна быть доверена самостоятельным творческим ячейкам и общественным организациям. Здесь, как видим, отношение к идее министерства искусств выявляет принципиально иное восприятие автором проблемы соотношения культуры прошлого и культуры настоящего. Первая может находиться под государственным, регламентированным бюрократическими нормами контролем, вторая же - всецело вотчина общественного участия.

Подчеркнем: идея создания особого министерства привлекала значительное внимание в эпоху революционных пертурбаций 1917 г. и сторонников, и противников государственного контроля над столь важной для Серебряного века сферой, как искусство. Дискуссии по этому вопросу позволяют уточнить, каковы были в тот период интуитивно ощущаемые, еще не отреф-лексированные определения культуры, как мыслилось соотношение старого и нового искусства,

«работы» искусства «на экспорт» и для «внутреннего развития». Многие идеи, которые традиционно связываются с политикой пришедших к власти большевиков, с желанием новой власти создать собственную, новую культуру, можно обнаружить уже в выступлениях либеральных деятелей дооктябрьского периода - самым ярким примером здесь, вероятно, являются призывы к перетасовке исторически сложившихся музейных коллекций, чья реализация придется на первые послереволюционные годы. Оказывается, что даже на уровне риторики они восходят к более раннему времени. Представляется, что эти «исторические корни» первых мероприятий в области музейной политики послеоктябрьской власти нуждаются в более тщательном изучении. Обращение к ним может пролить дополнительный свет на взаимодействие государственной власти и «экспертного начала» в начальный период того, что принято определять как «культурную политику большевиков».

Проекты министерства искусств оказываются уникальным примером того, как достаточно широкие круги просвещенного общества включались в обсуждение модификаций и перестройки государственного аппарата, и демонстрируют не слишком высокий уровень их подготовки к решению такого рода вопросов. Для них характерны случайность в выборе рассматриваемого материала, акцент на субъективных факторах («правильные люди»), опора на уже существующие источники (проект А. Н. Бенуа 1905 г.), выбор действия ad hoc и т. д. Вероятно, можно констатировать и непонимание важности институционального начала в подобных делах. Почти полное отсутствие в выступлениях параллелей из истории революционной Франции и часто встречающиеся отсылки к опыту Великобритании и Германии помогают лучше понять, в какие «исторические одежды» (используя знаменитое выражение Карла Маркса) облачалась для них текущая революция.

Получено 11.01.2016

V. Ananiev

Candidate of Historical Sciences, Saint Petersburg State University E-mail: v.ananev@spbu.ru

"IN RUSSIA STATE SHOULD THINK ON ART": MINISTRY OF ARTS IN DISCUSSIONS DURING THE REVOLUTION TIME (1917). Pt. 2

Abstract. The article is the second part of a study on the phenomenon of "the Ministry of Art", the idea of creation of which is actively discussed during the revolutions of 1917. The author analyzes the report of V. Kurbatov "&Do we need an special agency offine arts?", delivered at the meeting of art and science persons, held on 7 March 1917 in the Institute for history of arts. On the basis of archival materials author writes on the course of debate concerning this report, as well as its consequences. The history of the commissions established following a meeting on March 7. Has been analyzed and their relationship with the general cultural context of the era and the work of similar institutions in Moscow were established. Along with the position of the supporters of the report examines the views of those who opposed the idea of creating a Ministry of Arts. In this regard, the report of S. Makovskii, which rejected the idea of a ministry, becomes an important source. The author examines the arguments of S. Makovskii and establishes its relationship with more general paradigms in the understanding of the phenomenon of art and culture, typical for Russia in the early 20 century. Obtained during this study materials allow for a fresh look at the cultural policies of the Bolsheviks in the early years after the revolution. We can see some connection between their initiatives and projects put forward by liberal-minded public during the February Revolution.

References

Received 11.01.2016